***
Яркие, даже в темноте, глаза посмотрели в ночное небо. Фонарь светился прямо над головой, мигая и ухудшая свет. Достоевский вздыхает, вновь продолжая идти по дороге домой. Да-да, этой русский человек совсем немного, ну вот капельку, заблудился в незнакомой стране. Но, додумавшись воспользоваться картами, Федя все таки нашел дорогу к себе в берлогу. Но послышалось активное хлюпанье по лужам и шаги. Или, точнее, даже бег. Федор оборачивается в сторону звуков и видит приближающиеся силуэт человека. Знакомый. Только не говорите... – Дост-кун! — Федор кривится от этого японского "кун". — Я так рад тебя видеть! И вновь эта улыбка на лице. Но его глаза красные и... заплаканные? А улыбка слишком натянута. – Дазай?.. Что ты тут делаешь? – Эм.. неважно. Можно к тебе..? Федор вскинул бровь. – Зачем? – Переночевать. – Что? – Я сбежал из дома. Этих слов было достаточно, чтобы понять эту ситуацию. У Дазая богатые родители, но не все дети таких богачей счастливы. Это как раз про Дазая. Казалось бы, зачем впускать к себе почти что незнакомого человека, но зная, что это Дазай? Многие бы сказали, что впустили бы, но точно не Федя. Но он не такая мразь. – Можно, — спокойно произнес темноволосый, беря Осаму за руку, — просто иди со мной.***
Квартира у Достоевского довольно уютная. Она съемная. На год его обучения. И, кажется, что он живет здесь не один. А может Осаму это действительно кажется. Шатен вздыхает, сплетая пальцы в замок. Ему здесь дискомфортно. Даже если это и Дазай, то ему все же стыдно. Напроситься в такое позднее время к человеку, с которым вы кое-как знакомы, пусть это и Достоевский. Но Федор действительно не против. – Так что случилось? — Федор выглядывает из кухни и внимательно смотрит за действиями Осаму. Помятый. — чувствуй себя как дома. – Э.. ну как объяснить... — Дазай опускает голову и подбирает нужные слова. Или ищет способ соврать. Но сейчас он слишком не уверен в себе. К тому же, Дост-кун сразу узнает, ложь это или нет. А темноволосый впервые видит Дазая таким. Таким беспомощным, обычным, грустным. Это совсем другой человек, не тот, что был буквально час назад или, допустим, вчера. Или другая его сторона. – Вот только не ври. – Ладно.. — парень усмехается. Но это происходит слишком грустно, чем должно было быть. Достоевский немного хмурил брови и нервно сжимает свою руку в кулак. Кажется, что Дазай вот-вот заплачет.И.. он заплакал.
Слезы стекают вниз по щекам к подбородку и падают на пол. Осаму плачет тихо, лишь иногда немного всхлипывая. Но чем больше времени, тем дальше он плачет. Нет, уже рыдает. И чуть ли не навзрыд. Достоевского передергивает. Осаму совсем другой человек. Он лишь играет в спектакль, все время надевая маски. На самом деле, он сломлен. Федор не знает, что делать. Он бесполезен в таких ситуациях. Но ноги сами ведут к парню. Темноволосый садится рядом с Осаму, притягивая к себе и зарываясь носом в его пушистую макушку. Федя чувствует как его рубашка намокает от слез. Но ему без разницы. Рука аккуратно поглаживает дрожащую спину. Им слова не нужны. Они понимают друг друга и так. Дазаю просто нужно выплакаться в плечо. Кажется, в жизни Дазая происходят явные сложности. Он сильный. Физически и, сильнее, морально. Но и его сломало. Бинты на его теле это подтверждают. – Хей, Феденька, я вернулся!.. ой, у нас гости? — в дом влетает угадайте кто? Верно, наш всеми любимый Коля. Он смотрит то на Достоевского, то на от времени пошмыгивающего Осаму. – Ой, ты уже вернулся? — Федор в заключении хлопает Осаму по плечу и встает, направляясь к Гоголю и беря у него пакет из рук, слегка касаясь его ладони. – Как видишь, — Николай искренне улыбается, смотря на Федю. – Вы живете вместе? Так у вас все серьезно? Чур я подружка невесты!~ — ехидно проговаривает Осаму, как ни в чем не бывало, успокоившись. Федор скептически приподнимает бровь, а Гоголь удивленно смотрит на Осаму и немного краснет. – Да нет же! — Гоголь скрещивает руки на груди, чувствуя, что жар с щек уже спал. — так дешевле просто. – Ой, так я и поверил.. – Не неси чепухи, — Достоевский возращается с полотенцем и кидает его шатену. — протри волосы, мокрые. – Может, это и чепуха, но ведь правдивая... – Осаму, твою мать!