В недремлящих снах

      Вначале он подумал, что это обычная случайность.       В конце концов, он всегда избегал ошиваться рядом, когда Дазай в другом настроении; в том, в котором он был самоуверен и высокомерен в своих талантах и писанинах. Нет ни капли сомнения, что Чуе нравится издеваться над Дазаем, пока глаза того не заблестят от пролитых слёз, пока он не прикусит свою губу, красную и ободранную. Так он не тратит много времени, пока Дазай находится на своих «вершинах», восхваляя себя. Для него это неинтересно.       Может, это просто усталость от сражений с Порчей. Или, возможно, он влил в своё горло слишком много алкоголя, — не в этом смысле, любой алкоголь — хороший алкоголь, а таких хороших вещей много не бывает.       Независимо от причины, он обнаруживает, что задыхается и потеет, когда его потряхивает в бодрствование. Его волосы липнут ко лбу и затылку. Что еще более важно, он пялится на неудобные мокрые пятна на штанах.       «Может, мне сегодня довести Чую до слёз?»       В его сне — нет, в кошмаре — это был Дазай. Тот самый персиковый ублюдок, который, похоже, и восхищён, и напуган им. Но в своем кошмаре Дазай использовал весь свой рост, чтобы прижать его к книжным шкафам, использовал длинные, долговязые конечности, чтобы обнять его, использовал нижний тон своего голоса, когда он прижимался к телу Чуи, вертя им, как вздумается, и дразня его, пока он не закричал.       Просто случайность.       Это просто случайность, верно?       Через пару дней он уже не так уверен.       Чуя знает, что это сон, нет же, кошмар.       Он знает, но, похоже, не может проснуться. Дазай здесь, великолепно обнажёный посреди своей кровати. Он полулежит на горе подушек, приглашающе расставив ноги. Более чем провокационная поза и похотливая ухмылка, глаза Дазая горят уверенностью.       Чуя не заинтересован в таком Дазае. Но каким-то образом он осознаёт, что все равно тянется к нему, во рту пересохло.       — Разденься для меня, — приказывает ему Дазай, и Чуя морщит нос от того, что приказывают ему, из всех людей! Но Чуя понимает, что дрожит, когда он начинает раздеваться, снимая верхнюю одежду медленными, чувствительными движениями. Это не потому, что ему действительно нравится видеть жажду Дазая так явно! Просто, просто…       — Оставь чулки, — шепчет Дазай, когда Чуя наклоняется, чтобы развернуть носки.       — Это носки, — жарко протестует Чуя, но оставляет их. Определённо, он не кайфует от этого сна-кошмара. Мысль о том, что ему придётся подчиняться приказам этого персикого ублюдка, заставляет бегать мурашки по коже. Он снова дрожит до тех пор, пока не оказывается полностью голым, за исключением носков, прикрывающих его ноги.       Дазай делает жест, приказывая подойти к кровати. Чуя безмолвно следует за ним, сглатывая, когда располагается над коленями другого, его ноги сгибаются так, что он наполовину стоит на коленях над другим. Дазай проводит теплой ладонью по коже спины, прежде чем сесть на его бедро. Бедра Чуи дрожат, когда он пытается не позволить их членам соприкоснуться, но Дазай двигает бедрами вверх, уверенность пробегает по всему его телу. Чуя ненавидит это, это действительно так, но он в конечном итоге вздыхает, когда что-то горячее и твердое касается его.       Он даже ничего не сделал, а головка члена Дазая уже сочится от предэякулята. Чуя и ненавидит, и хочет. Руки, которые кажутся такими огромными на его теле, опускаются на кожу бедра, которая остается открытой из-за коротких носков. Эта ткань тёрла кожу, туповатые ногти царапали до тускло-красных линий. Все это время, Дазай продолжает толкаться к нему, и Чуя ненавидит, что его бедра автоматически отвечают, двигая вниз, вниз, вниз, пока они не потирают свои члены вместе, пока все не горит.       Он так сфокусирован на сохранении единого ритма, что не замечает, пока не становится слишком поздно, что чужие зубы сжимают один из его сосков. Все его тело дрожит от смеси боли и удовольствия, искры перекрещиваются в нервах по всему телу.       — Ах, ах — ты, не могу поверить, что ты…       Глаза Дазая потемнели от вожделения. В каком-то смысле, Чуя думает, что эти глаза смеются над его положением. Это приносит кучу стыда и смущения, в основном потому, что заставляет его бедра двигаться быстрее, жёстче.       — Ты не можешь поверить в то, что я доставляю тебе так много удовольствия?       Чуя считает бессмысленным наслаждаться происходящим так долго. Ему нравится быть с Дазаем только из—за слабости Дазая, но вот так, вот так — сердце Чуи бешено колотится, когда он едет вдоль волны, которую они создали, желание горит для этого уверенного Дазая, который знает, чего он хочет и что он хочет от Чуи.       — Ты близко, Чуя-сан?       Чуя стонет и кусает Дазая в плечо, пытаясь заглушить стоны. Вместо того, чтобы плакать и жаловаться на боль, бедра Дазая, казалось, были воодушевлены этим, бросаясь к нему в более неистовом темпе. Звуки скольжения кожи о кожу наполняют уши Чуи фоновым шумом прилива его крови. Он цепляется за плечи Дазая, чувствуя разницу в размерах между ними, даже если они такие. Учитывая, как Дазай любит сгорбиться и свернуться калачиком, Чуя очень редко действительно чувствует разницу между их ростом, но прямо сейчас, когда Дазай практически запер его в своей хватке и прижимается к нему, пока он пытается держаться и не быть сметенным, как вялая тряпичная кукла, Чуя чувствует-       Он даже не замечает, пока не становится слишком поздно, что Дазай плюет на свои пальцы и использует те же самые пальцы — те же самые изящные пальцы, которые способны создавать такие запутанные истории о человеческой психике — чтобы играть с Чуей; точнее, с его колечком мышц. И «игра» — действительно правильное слово, потому что большой палец цепляется за его вход, а остальные пальцы чередуются, погружаясь по самые костяшки пальцев и возбуждают его внутренности. Нет никакого заметного ритма, поэтому Чуя, в конечном итоге, дрожит и пускает слюни по всему плечу Дазая каждый раз, когда эти пальцы касаются узелка нервов внутри него. Одно дело, если он понимает и знает ритм, чтобы подготовиться к внезапным вспышкам удовольствия, но Дазай заставляет его гадать, держит его неготовым к нападению.       Когда три из этих пальцев начинают скрещиваться ножницами внутри него, Чуя начинает всерьез мяукать «Дазай» и сломанные повторы льются из его рта, вместо имени, которым он предпочитает называть этого человека. Прямо сейчас, даже получение первого слога отнимает у него так много, будучи всей его фразой:       — Да-а— ах, пожалуйста, ах, ещё, — белые искры затуманяют его глаза, даже когда Чуя зажмуривает глаза, пот каплями стекает с его висков, шеи и повсюду, потому что Дазай горит, руки вытягивают из него еще больше стонов и мяуканья.       — Может, мне кончить на ноги Чуи-сана, — размышляет Дазай невыносимо спокойным голосом. Чуя очень сильно ненавидит это, ненавидит тот факт, что этот уверенный голос идет прямо к его члену. — Может быть, это даст им какие-то питательные вещества, чтобы они выросли.       Свободной рукой Дазай царапает икры Чуи до бедер, проводя ногтями по носкам. Все здесь кажется жарким, и Чуя качает головой, частично раздражаясь от поддразнивании другого, а частично отрицая. Чуя ненавидит всё — совсем не любит тот факт, что он идеального размера, чтобы Дазай его тащил в кровать; идеального размера, чтобы держать внутри длинные, долговязые конечности. Его пальцы сплетаются, когда крик вырывается из горла, когда Дазай давит двумя пальцами на простату.       — Да-!       Дазай целует его, проникает в его рот своим языком, в то время как он поднимает бедра Чуи и хлопает скользким, твёрдым членом по ним. Дыхание Чуи такое, будто его выбили из него, чувствуя, будто его внутренности цепляются за чужие пальцы, его вход дрожит, когда Дазай вытаскивает пальцы и входит снова, уже членом. Чуя подпрыгивает на члене Дазая, и, кажется, что он тонет, но потом Дазай шепчет: «Я люблю тебя, Чуя-сан», и Чуя просто—       — …Дазай!       Чуя понимает, что задыхается и потеет в бодрствовании. Как и в последние пару дней, его нижнее белье испачкано, и он очень липкий. Он сжимает в кулаке одеяло, содрогаясь от толчков сна.       Он так облажался.