Ты должен жить!

Как смех и смерть несовместна. Она для всех неуместна, Если небо может дать глас, Её губы не дадут лгать. Каждый день мрачней вокруг нас, Свежим ядом напоят всласть. Не потерпит жёсткий абсолют, Прошепчет: «Таинство в постели». Тогда лишь ангелы запели Когда вдвоём, как мы хотели.

Я сразу запаниковал. А что, собственно, мне делать? Я надеялся на этот момент, что рядом будет хоть кто-то. — Не переживай, плодоносец, твой поклонник обезврежен, а Старк жив, но людей все еще много. Не высовывайся, — сказал Клинт. — Это все весело, конечно, — сказал я с нотками истерики в голосе, — но у меня воды отошли. — Когда?! — завопила Ванда. — Да вот только что, и я не знаю, что мне дела… — договорить я не успел, потому что почувствовал толчок и дикую боль и закричал, что есть мочи. — Да твою мать! А ты не подождешь, не? — сказал Клинт. — Клинт ты придурок?! Я рожаю-ю-ю… — протяжно заскулил я от боли. — Господи, — а это уже был непосредственный папаша, Тони Старк, — малыш! Потерпи! Я лечу! — Старк! Ты тут нужен! — заорала Романофф. — Да у меня тут рожают! Что, по-твоему, делать?! — их дискуссию прервал опять же мой протяжный крик боли, я судорожно задышал. — Старк! — завопила Романофф. — Да кого-нибудь, хоть Халка, мать вашу, тупые вы создания, я рожаю блять, нашли время спорить! — сказать, что я был зол — ничего не сказать. — Вы справитесь без меня, — отрезала Романофф, — Питер, аккуратно, в сторону медотсека. А остальное как в дымке. Я покорячился к медотсеку, срываясь на крики боли, глубоко дыша. Вскоре подоспела Романофф, и сопроводив меня к медотсеку, уложила на кушетку. — Питер, врач не сможет приехать. Давай сам, — нежно сказал Романофф, — сейчас ты должен слушать лишь меня, не думая ни о чем. Я скажу тужься — ты будешь это делать. Ясно? Я кивнул. — Тужься! Боль пронзила мое тело, и крик раздался в тишине здания. Я тужился, и Наташа подбадривала меня.Внутри что-то яросто толкалось и двигалось, хотело вырваться наружу. — Питер, давай! Давай! — я пытался отключиться, но Наташа не давала мне сделать этого, — ни в коем случае не отключайся! Подумай о будущем, дыши глубже, тужься! Кажется, Наташа переживала вместе со мной, точнее, у нее была истерика. Боль волнами пронзала мое тело, а я не мог ее стерпеть. Я кричал, кажется, уже даже сорвал голос, но все продолжал тужится, как говорила Наташа. Это было нескончаемой пыткой боли, я зажмуривал глаза до звездочек и впивался в кушетку до посинения. Меня не беспокоили ни лишние звуки, ни что. Я лишь тужился, пытаясь думать о Тони. И был вознагражден через час, когда раздался характерный детский плач. Сразу стало легко. Было легче дышать. Я глотал воздух, пытаясь насытиться им. Наташа вытащила кровавый и ревущий сверток. Оно сразу развернулось, закопошилось и задрыгалось. Романофф просто смотрела и не могла отвести взгяда. Ее лицо пронзала едва заметная улыбка. Нат унесла ребенка и, не знаю, сколько длилось это, потому что я приходил в себя, кажется, даже отключился, но принесла она мне его чистого, с обрезанной пуповиной. Протянула этот недовольный сверток. Я взял маленького мальчика к себе в руки. Темненький ребенок, розовощекий, со смешно причмокивающими губами, смотрел на меня огромными карими глазами. Маленькие ручки двигались из стороны в сторону, и щечки были очень пухленькими на вид. Я смотрел на него, он смотрел на меня. Очень сильно напоминал Тони. Достаточно сильно. Он улыбнулся беззубой улыбкой и рассмеялся. А я заплакал. От счастья. Наташа тактично все убрала, дала мне чистую одежду и уложила на койку. Все стало стерильно. Я так и держал малыша в своих руках, боясь отпустить. Слегка покачивая, я ходил медленным шагом по комнате, напевая успокаивающую песню. Маленький Тони уснул сразу же. Живот возвращался в прежний вид. Я смотрел на щекастое розовое создание и осознавал, что оно того стоило. Стоило всех мучений и боли. Стоило. Наташа ушла сразу же, и прошло прилично много времени. За дверью иногда слышались переговоры. Это был настоящий богатырь, четыре килограмма четыреста грамм. Предусмотрительно я надел на него памперс, а когда он проснулся, покормил с маленькой бутылочки специальным молоком. Довольный карапуз лежал в пеленке, одетый в смешной комбинезончик, и смешно причмокивал губами. Пришло время показать его миру.