Specular

Сехун еще совсем юный и чистый юноша, который любит заварные пирожные, смеется заливисто, когда кидает своему щенку яркий оранжевый мяч. Пес радостно лает и бежит следом, позволяя ветру свободно гладить его лоснящуюся шерстку, трепать длинные уши и гнуть такую высокую траву навстречу. А Сехун рад просто так, потому что добрый щенок тоже смеется по-собачьи. Сехуну только семнадцать лет. Самый нежный возраст, самый интересный. И юноша странно откликается на все вокруг, подмечая это и для самого себя. Прикосновения людей теперь различаются для него как-то слишком явственно, и он сам начинает делить их, запоминая, что нравится больше. Сехуну не нравится уж совсем, когда трогают его лицо и волосы, но очень любит, когда берут за руку. Когда нечаянно касаются бедра, отводя стыдливо взгляд. Юноша не знает, что в этом такого стыдного, но это придает какой-то особый оттенок подобным жестам. Девушки теперь выглядят в его глазах какими-то неприступными созданиями, о которых постоянно приятно пахнет цветами. Они носят милые юбочки, смущенно хихикая, когда озорной ветерок приподнимает их краешек. У девушек всегда разглаженные блузочки и блестящие, длинные волосы, которые они постоянно расчесывают и поправляют. Сехуну нравится, что девушки такие аккуратные и собранные. Таких юношей он встретить пока не мог. Все они казались ему странно пошлыми, все еще по-ребячески стараясь выглядеть взрослее, чем они есть на самом деле. Они все смеются над чем-то своим, прогуливают занятия иногда и так откровенно обнимают некоторых девушек за талию. Сехуну так совсем не нравится. Сехун думает, что красивый, когда проводит так много времени перед зеркалом, любуясь на себя со всех сторон. У него красивая, изящная фигурка. Он кажется тонким и гибким, когда надевает обтягивающие вещи. Сехун сам не может сдержаться при этом, очерчивая руками контур тела от торса до бедер. Почему-то это кажется ему таким невероятным, что улыбка по-свойски трогает его нежные губы, придавая горделивый вид. У Сехуна аккуратные, длинные пальцы на руках. Он всегда вешает на них много колечек, рассматривая долго, как они смотрятся со стороны. У него мягкие светлые волосы с ласковой челочкой, которую юноша перебирает время от времени. У Сехуна темные глаза, которые игриво блестят, когда он заинтересован чем-то, что так волнует его мысли. А еще Сехун очень любит свою кожу. Кожа у него бледная, будто прозрачная, стеклянная. Он так и думает, когда нанизывает кольцо на палец и замечает синюю сеточку венок на запястье. Трогает их теплым языком, пробуя на вкус. Сехун везде такой стеклянный и хрупкий. Он трогает низ живота несмело, тут же одергивая руку от странных ощущений, что так приятно отдают звоном в затылке. Что-то тянет пальцы обратно, и Се слушается, наступая подушечками пальцев на выступающие косточки таза, поглаживая нежную кожу, так тонко обтягивающую их. Смотрит внимательными глазками в зеркало и боится немного, что он дома не один. - Мама! - зовет юноша в пустоту, следом улыбаясь, чувствуя доступность чего-то запрещенного. Сехун снимает с себя футболку и разглядывает гибкий торс в зеркале, поглаживая чуть выступающие ребра пальцами. Закусывая губу, юноша нажимает легонько в солнечное сплетение и тянется вниз, задевая маленькую ямочку пупка. Пальцы очерчивают границы джинс. В голове шумит. Сехун чувствует что-то, чему название он придумать не может, и пугается этого немного, когда указательным пальцем гладит кожу под боксерами. Он еще не так близок к тому, чего делать совсем нельзя, наверное, если говорить об этом не принято. Юноша улыбается сам себе, проводя свободной рукой по волосам, откидывая их назад. Красивый. Сехун не стыдится своего нарциссизма, когда расстегивает молнию на джинсах и засматривается на себя в таком положении. Зеркало у него большое, и он радуется этому, когда неторопливо спускает грубую ткань к полу. Трогает стройные гладкие ноги почти невесомо и поворачивается к зеркалу спиной, осматривая себя сзади. Сехун жалеет, что не может свободно ощупать свою изогнутую спину, как он ощупывает торс. Линия позвоночника ровно уходит под боксеры, и юноша не выдерживает, отгибая податливую ткань. Замечает краем глаза две маленьких ямочки и проводит привычным движением по ягодицам ладошками. Сехун наблюдает с изумлением, как меняются его мышцы, когда он собирается сделать какое-то движение. Как учащается его дыхание, заставляя грудь вздыматься чуть чаще, чем несколько минут назад. Сехун нравится себе слишком сильно. Слишком сильно желает трогать себя до тех пор, пока руки не онемеют от медленных, ласковых движений. Юноша не может представить, чтобы кто-то, кроме него самого смел касаться такой любимой нежной кожи. Чтобы кто-то, кроме его самого, видел молочную бледность его тела. Чтобы кто-то, кроме его самого, стягивал ткань штанов вниз. Нет. Сехун слишком дорожит самим собой, чтобы доверять кому-то. Юноша отодвигает джинсы в сторону ногами и немного отходит от зеркала, сосредоточенно осматривая себя с ног до головы. Ищет какие-то изъяны, царапинки, синяки. Ищет пристально, хмуря брови и старательно прищуриваясь. Ничего нет. Идеально ровная, бледная кожа остается таковой каждый раз, когда Сехун проводит подобные осмотры. Он улыбается, радуясь своей безупречности, и снова подходит к зеркалу ближе. Юноша думает, что кроме зеркала ему никто больше не нужен. Думает, что хочет комнату, где и стены, и пол, и потолок были бы зеркалами, чтобы можно было смотреть на себя постоянно. Думает, что тогда был бы по-настоящему счастлив. Ведь он такой красивый. Мягкие прикосновения проникают под боксеры и Сехун глубоко вздыхает, когда дотрагивается до члена холодными пальчиками, медленно поглаживая. Кожа внизу живота как-то странно теплеет и подрагивает, когда юноша встречается с ней запястьем. Воздух в комнате ловит сехуновы вздохи, заботливо сохраняя их в секрете, чтобы никто не узнал. Солнце как-то непредусмотрительно выходит из-за облаков и прикасается к юношеской коже, ласково пригревая своими золотистыми лапками. Сехун смотрит, как лучи аккуратно обрамляют его силуэт, и тонет в эмоциях. Почему нельзя поцеловать самого себя? Почему нельзя обнять за талию так же, как ровесники обнимают девушек? Почему нельзя прижать самого себя к стене и прикоснуться нежными губами к ямочке между ключицами? Сехун жалеет об этом, когда закусывает губу, стягивая мягкую ткань боксеров вниз. Хорошо, что хотя бы доставить удовольствие самому себе возможно. Юноша несмело дотрагивается до члена, заключая его пальцами в кольцо. Двигается к основанию, смещая за собой крайнюю плоть. Волна нетерпеливого удовольствия проходится по затылку, дотрагивается до легких, заставляя их сжаться ненадолго, и падает глубоко в животе. Сехун прикрывает глаза, теряя свой образ в зеркале. Большой палец прижимается к уретре, гладит осторожно головку, отчего юноша вдыхает слишком много воздуха для сжатых в ожидании легких. Второй рукой Сехун проводит по твердым ребрам, очерчивает сосок и гладит ключицы. Се смотрит на себя в зеркало. Се верит, что там живет еще один Сехун, в которого угораздило настолько сильно влюбиться. От этих мыслей юноша несознательно ускоряет темп своих движений пальцами по твердой теперь плоти. Игривый язычок облизывает губы, чтобы снова дать им высушить влагу частыми выдохами через рот. Сехун сильнее нажимает пальцами на головку, чуть быстрее двигается по всей длине, чувствуя, как дрожат колени. Сехун в зеркале такой красивый. Юноша выпускает голос наружу, слабо напрягая связки, чтобы не спугнуть свое отражение нечаянно. Дрожь становится все более ощутимой, когда Сехун не может больше удерживаться на ногах, торопливо опускаясь на пол, расслабляясь под собственными ласками. Он чувствует, что близок к кульминации, когда смотрит на себя в зеркало, не смея моргнуть лишний раз. Рассматривает раскрасневшиеся щеки, прикрытые немного глаза с подрагивающими ресничками, изящно раскрытые губы, так заботливо формирующие глубокие стоны, ласкающие слух своими эмоциями. Сехун хочет наблюдать за собой со стороны, захлебываться самим собой, сгорая от нетерпения и недоступности. Хочет видеть желание в своих же глазах, хочет видеть стыдливое вожделение и удовольствие. Хочет разделиться надвое, чтобы исполнить свои мечты. Гибкие пальцы скользят легко, пачкаясь смазкой сильнее с каждым касанием головки. Сехун чувствует липкую теплоту, окутывающую фаланги, чувствует, как она тянется. Рваные вздохи, оканчивающиеся протяжными стонами, заполняют комнату до самого потолка, толпятся там, желая лицезреть прекрасного юношу за его стыдным занятием. Сехун второй рукой сжимает свое бедро, ноготками вдавливаясь в нежную кожу, когда разводит ножки в стороны, отрывисто толкаясь себе в руку. Так стыдно за эти манипуляции, но так хорошо. Пресс коротко содрогается, когда Се, утробно простонав какое-то ругательство, пачкает в своей горячей сперме пальчики, бедра, живот. Она стекает на пол, под наблюдением восхищенных глаз юноши, подбадриваемая его попытками отдышаться. Юноше в зеркале так стыдно. Сехун трогает свое семя дрожащими пальчиками, размазывает белесые капли по коже и разочарованно выдыхает, осознавая, что ничего не изменилось с того момента, когда он впервые прикоснулся к себе. Сехун был еще совсем юным, когда заметил, как меняется его тело. Как ломается его голос. Как его лицо приобретает свою нынешнюю выразительность. Как его чувства и мысли начинают резко меняться. Сехуну казалось тогда, что он растет гораздо быстрее, чем все остальные. Потому что, заглядывая в зеркало, он переставал видеть там милого мальчика, солнечного и жизнерадостного, немного глупо улыбающегося обычно, просто от легкого ощущения счастья. Сехун видел там немного холодного юношу. Серьезного, приятного. Сехун рассматривал себя, замечая ровные очертания мышц, которые так явственно меняются при движении, потому что обтянуты слишком тонкой, слишком бледной кожей. Тело дрожало, когда юноша просто прикасался к себе, наблюдая за манипуляциями в зеркало. А потом он увидел, каким он бывает, когда ему хорошо. Сехун боялся своего отражения после того, что он делал в душе. Он боялся такого сильного искушения, чтобы заглянуть в холодную зеркальную поверхность. Юноша совсем забылся, когда однажды не выдержал. Тросы, сдерживающие его, оборвались глубоко внутри, спуская по отвесному склону восхищения и восторга. Сехун не мог оторваться от обычного созерцания себя. Он привыкал к тому, что отражение стало для него отдельным человеком, которым можно восхищаться. Однажды стало понятно, что этого человека нельзя никому отдавать. Он должен быть только сехунов. Пусть никто не видит его. Никогда. Потому что Сехун жадный даже на самого себя.