***
Солнце зашло уже давно, но Саймон продолжал смотреть в большое, единственное в палате, окно. Мальчик чувствовал тепло маминой руки и, хотя её присутствие успокаивало, жалел о том, что она, уставшая на работе, приходила навещать его каждый вечер. Заметив, что она задремала в ожидании медсестры, он постарался тихонько лечь поудобнее и закрыл глаза, надеясь погрузиться в глубокий сон. Саймон с первого дня в больнице старался чем-то занять себя. Большую часть дня проводил за рисованием: руки, к счастью, были не сломаны, и он даже научился делать плавный переход из одного цвета в другой. Время за рисованием пролетало быстрее. В особенности когда он полностью погружался в процесс и его мысли не покидали рамки бумажного листа. Он нарочно старался думать только о том, как водит рукой, как карандаш оставляет цветной след, какая линия должна выйти на этот раз и какая станет следующей. Будучи «мечтательным» — так часто его называли взрослые —, Саймон мог часами сидеть у окна, то рассматривая происходящее на улице, то прислушиваясь к доходившим до его ушей даже самым тихим звукам. А иной раз, словно вовсе забывая про окно, улицу, свой дом и даже тело, он погружался в маленький, открытый только ему одному, воображаемый мир. Во всяком случае, мальчик всегда считал это своим воображаемым миром, в котором он всегда будто летал, но в то же время мог представить, что угодно и кого угодно. Хотя стоит отметить: бывали дни, когда его «мир» не поддавался тем мечтам и мыслям, в которых Саймону хотелось находиться. Чаще всего это случалось в моменты переживаний о маме: она много работала и выходные проводила либо с сыном, либо во сне, сломленная усталостью, которая будто и не становилась меньше, проспи она даже полдня. Мальчик не мог не замечать этого и всячески старался помогать ей по дому или хотя бы вести себя тихо, чтобы не доставлять лишних хлопот. Однако полностью помочь маме у него никогда не получалось, и беспокойство каждый день пряталось где-то глубоко внутри, пока в один день вдруг не заполняло собой весь «воображаемый мир». Вот и в больнице происходило что-то подобное. Уже третий день Саймон старался отвлекать себя рисунками и не смотреть подолгу в окно, не задумываться слишком глубоко, чтобы не погружаться в свой мирок. А ведь дело было даже не в маме: в последнее время он совсем не мог воображать то, что ему хотелось — вместо этого он видел яркие зелёные, жёлтые, иногда золотистые, голубые и белые пятна, и только чувствовал, как всё заполняют собой усиливающийся страх и растерянность, которые, едва он начинал осознавать их, неожиданно сменялись неловкостью и смущением. Последние ощущения было переживать легче, но долго находиться в них Саймон не хотел и каждый раз, возвращая себя мысленно в палату, к загипсованной ноге и альбому с карандашами, обнаруживал, что его щёки покрывались ярким румянцем, а голова немного побаливала. Так, день за днём наступал час лилового заката, а за ним и ночь, которая проводила мальчика через сны в новый день.***
На следующее утро, наблюдая в полудрёме за разговором медсестры и неожиданно пришедшей утром мамы, Саймон вдруг заметил пластырь на её руке. Ему вдруг вмиг стало так неприятно, что он отвёл взгляд, вновь взглянув в окно. Там сияло солнце. Мальчик слегка улыбнулся: ему нравилось иногда думать о том, что солнечные лучи каждый день сражаются против ночи и в конце концов всегда побеждают. Поэтому он старался никогда не расстраиваться и ждать победы солнца во чтобы то ни стало. Ради мамы. И всё же даже в солнечные дни могут неожиданно потревожить воспоминания о ночных тенях. Разглядывая пластырь на маминой руке, Саймон впервые задумался о том дне, когда сломал ногу. Впервые вспомнил о мальчике, у которого на носу был точно такой же пластырь. И вместе с тем впервые за дни в больнице вспомнил о Маркусе. Неприятные ощущения от оставшейся в памяти боли и лиц старшеклассников тут же исчезли. Вместо них мысли Саймона занял мальчик, которого он когда-то научил завязывать шнурки. Он медленно сделал глубокий вдох и на выдохе закрыл глаза. Перед ним, будто перелистываемые сознанием страницы альбома, стали мелькать моменты, связанные с новым другом. По телу пробежало приятное тепло. Саймон вспомнил, как внимательно мальчик слушал его объяснение, как затем старательно завязал свой первый «бантик». Пересчитал, сколько раз держал руку Маркуса. Ему первый раз в жизни захотелось посчитать точное количество. Словно моменты, когда он ощущал его руку в своей, были особенными. Не такими, как держать руку других друзей или мамы. А ещё особенней Саймону показалось то, как Маркус протянул ему руку в тот день, когда он стоял перед дверью его дома, в смущении спрятав руки за спину. Саймон часто запоминал детали, хранил в памяти даже те моменты из его жизни, которые длились всего несколько секунд. Но те, что были связаны с действиями и словами Маркуса в его сторону, сейчас казались ещё более ценными, ещё более яркими и ясными. И даже будто замедленными, сколько бы секунд они не длились на самом деле. Саймону казалось, что он мог ощущать запах яблок и лёгкий ветерок в тот день, когда они бежали вместе на Иерихон. Казалось, он мог вспомнить любую секунду, проведённую с Маркусом, расставить в правильном порядке каждое сказанное друг другу слово. И это не требовало особенных усилий. Достаточно было просто подумать о нём, и вместе с приятным, странно освежающем и будто сладким ощущением тут же появлялись совместные воспоминания, воспроизвёденные с такой точностью, что Саймон чувствовал как может погружаться в них всё глубже и глубже, исследуя каждое мгновение, каждый лучик солнца и блики в разноцветных глазах.***
Луна отражалась в карих глазах, которые смотрели на неё слишком серьёзно, чтобы создалось впечатление, будто их обладательница любуется ночным светилом. Рыжие косички слегка растрепались за день, и выбивающиеся прядки колыхал пусть лёгкий, но уже прохладный ветер. Вдруг девочка услышала тихий стук о пол смотровой площадки — кто-то поднялся по верёвочной лестнице. Но, оперевшись спиной на перила площадки, она обернулась совершенно спокойно: даже ночью мало что могло испугать её. Да и к тому же Норт обещания не забывает. Ни свои, ни данные другими. — Кажется, я опоздал немного, прости, пожалуйста. — Извинился Маркус, стараясь отдышаться. — Отец взял с собой в гости к другу и... Он не успел договорить, как Норт обронила неожиданно мягкое «ничего страшного», улыбнувшись уголками губ: как бы хорошо она не помнила данные ей обещания, их не так часто помнят остальные. — Ты сегодня без мячика? — Вдруг заметил Маркус. — Оставила внизу на столе. — Норт повернулась лицом к луне, спрятав вновь появившуюся улыбку. — Ты уже всё решила или тебе всё-таки ещё нужна моя помощь? — Маркус подошёл ближе, положив одну руку на перила, и постарался вглядеться в лицо Норт в поисках ответа. Оно снова было серьёзным, пугающе серьёзным. — Всё хорошо? — Маркус насторожился. Норт с первого дня их знакомства казалась очень скрытной, даже немного таинственной, но сейчас он чувствовал что-то ещё и совсем не понимал это ощущение. Сначала он побоялся нарушить молчание снова, но время шло и он всё-таки тихо добавил: — Если у тебя нет настроения сегодня.., — он вдруг замолчал: не знал, что стоило сказать дальше. Маркусу казалось, что в этот момент не доставало чего-то важно, но это что-то ускользнуло от него. — Я просто задумалась. Похоже, забыла помыть посуду перед тем, как прийти сюда. — Ох.., — Маркус выдохнул. — Со мной тоже такое бывает. И с Лео тоже (это мой брат): иногда я мою её за него. — Он тебя заставляет? - голос девочки стал твёрже и она в негодовании добавила: - похоже, чем старше становятся люди, тем хуже... — Нет конечно! И не заставляет меня никто! Я сам замечаю иногда — вот и помогаю ему. Он бывает очень рассеянным и вспыльчивым, поэтому может забыть о посуде, а потом поссориться с папой даже из-за простого напоминания. А я не хочу, чтобы они ссорились. — Вот как. — Норт опустила глаза, разглядывая теперь тёмную улицу спального района. На дороге, тускло освещённой белыми фонарями, лишь изредка проезжали машины. За шторами в окнах домов горел тёплый свет. — Если папа вернётся сегодня раньше, то мне крышка. — Он тоже вспыльчивый? — Да. — этот ответ Норт показался Маркусу как никогда холодным и резким. — Ладно, что дома так поздно нет, так ведь ещё и грязь оставила. — Но ведь грязь от посуды не загрязнит весь дом. Да и не будете же вы ей пользоваться так поздно. Её можно помыть и утром, разве нет? Ну, или когда ты вернёшься, если твоему папе так не нравится грязь. Ответа Маркус не получил. Только услышал звук хлопающих крыльев: на перила рядом с Норт сел голубь. Девочка тут же слегка раздражённо махнула рукой, чтобы тот улетел. Ветер стал сильнее, и Норт убрала мешающие пряди за уши, а затем повернулась к Маркусу с вытянутой перед собой рукой. Растопырив пальцы, она смотрела на них, чувствуя, как между ними пробегает ветер. Сам не зная почему, Маркус тоже вытянул руку. Его ладонь оказалась в паре сантиметров от ладони Норт, точно напротив. Дождавшись холодного дуновения ветра, он вдруг подошёл ближе и медленно сжал пальцы, обхватив замёрзшую ладонь девочки. Норт тоже подошла ближе, не отрывая взгляд от соединившихся рук. Очертания пальцев терялись в ночных тенях, и казалось, будто они сплелись в одно целое и передают что-то важное. Важное и вместе с тем — невидимое, почти неощутимое. От Норт к Маркусу — от Маркуса к Норт. Маркус боялся перевести взгляд на девочку. Словно сделай он это — что-то сломается, порвётся, будет испорчено. И всё-таки он решился медленно, аккуратно поднять глаза. В этот момент Норт сделала то же самое, а когда их взгляды пересеклись: — Вижу, ты и правда спешил прийти вовремя. — Теперь она усмехнулась. Ладони вновь оказались на расстоянии. Таинственное ощущение тут же покинуло обоих. — Я не взяла с собой математику сегодня. — И Норт, будто повеселев, бодро зашагала к лестнице. Уже когда слегка растерянному Маркусу, всё ещё стоявшему на том же месте, была видна только её голова, она обернулась: — Ну же, чего стоишь столбом — пойдём! Я же не просто так позвала тебя сюда сегодня. Маркус был совершенно сбит с толку, но последовал за девочкой, едва рыжая макушка скрылась из виду. — Ох, я забыла про Джоша! — Ещё не успев коснуться ногами пола, мальчик услышал недовольный голос Норт. — Так и знала, что что-то забуду. И ведь думала же, что чего-то не хватает... Девочка раздражённо поставила обе руки на стол и, нахмурившись, стала напряжённо смотреть на развёрнутый перед дней ватман. Маркус едва подошёл ближе, как она отстранилась от стола и, устало приложив ладонь ко лбу, сказала: — Тогда Джошу нужно будет срочно сделать свою часть завтра в утром. А сейчас нам с тобой, — вновь состредоточившись она уверенно посмотрела на Маркуса, — нужно нарисовать плакат для завтрашней выписки Саймона. Маркус округлил глаза: так вот в чём дело! Саймон возвращается завтра! Это неожиданное осознание вызвало такой прилив энергии, что мальчик было подумал, не закричал ли он от радости.***
С лёгкой улыбкой на лице Саймон неспешно открыл глаза. Уже сегодня вечером он будет лежать в своей постели.