нет ничего сильнее нас

      — Окей, теперь моя очередь.       Робин елозит по полу, и Стив морщится: наркотическая дурь еще не выветрилась из их вен, и каждый звук отдается в висках гудящей болью. Терпимо, но неприятно. Он устало трет переносицу:       — Ладно, спрашивай.       — Ты когда-нибудь влюблялся?       О. Ожидаемо, но неожиданно.       Стив дергает плечом. Они с Робин проработали вместе целый длиннющий месяц, за который он проводил взглядом всех без исключения красивых девушек, заскочивших в магазинчик за мороженым. Этому вопросу суждено было прозвучать.       Какая досада, что он к нему так и не подготовился.       — Да-а, — звучит обреченно, но честно: после русской подземной базы, хирургических пил и застревания в лифтах Робин заслуживает правдивости. — В Нэнси Уилер. На первый семестр выпускного года.       Тогда его как обухом влюбленность ударила — точно по затылку и со всей силы. И сразу в трещину просквозилась, накрепко в сердце застряла, опоясав его в несколько узлов.       Стив до сих пор помнит запах мягких волос Нэнси, ее кофточки с кружевными рукавами. Помнит, как задыхался и грезил, и все руку крепче сжать хотел, и даже ночью под окнами стоял просто потому что... Рухнул в нее как в глубокое болото. Увяз, запачкался по уши.       — Пуф, — а потом словно застрелился этой любовью, сам ее в душу себе пустил. Стив складывает пальцы пистолетиком, жмет иллюзорный курок. — Вот так.       — О боже, — тянет Робин, и от сочувствия в ее голосе отчего-то скребется в горле хрип.       Она его жалеет.       Подумать только.       Но Стив справился тогда, так что давайте без лишней жалости. Он справился — сам себя за уши вытянул (Дастин тоже посодействовал). И сейчас ему не так горько.       — Она такая недотрога.       — Я бы не сказал.       Стив легко качает головой, и на секунду воцаряется тишина. Допрос окончен?       — И ты все еще влюблен в Нэнси?       Робин говорит робко и смущенно, и ей словно неуютно из-за собственных слов. Но тишина в туалете после грохота русских голосов благословенна, в ней можно похоронить все неловкие моменты. Все, кроме полноценной искренности.       Стив мнется, подбирая фразы. Сердце в груди, оплетенное дурманящим облаком сыворотки, все равно начинает биться быстрее. И ему бы сейчас промолчать, на самом-то деле, но:       — Нет.       — Почему?       Он слабо сам себе улыбается — и это вроде как похоже на хиленький аутотренинг. Врачебная (а она точно такая?) дрянь в крови силком волочит его на этот рискованный шаг, и Стив заранее знает: не отпереться. Вообще. Поэтому лучше просто убедить себя, что все не так плохо, и, закрыв глаза, прыгнуть в зияющую (очередную) яму.       Интересно, грамотно рыть собственную могилу — его единственный талант?       — Наверное, я нашел кое-кого получше для себя, — тихо, серьезно и так... интимно? — Это странно, знаю. С тех пор, как Дастин вернулся, он все твердил: "Ты должен найти свою Сьюзи". — Робин молчит, и Стив поясняет на всякий случай: — Она вроде его подруга из научного лагеря. Я, правда, до конца не уверен, что она существует.       Он сипло смеется и губы облизывает: весь вечер нестерпимо, ужасно, кошмарно сильно хочется пить. Чувствует, как алеют щеки. Конечно, это здорово — то, что они с Робин по-прежнему в разных кабинках. Дверь не смутит его так же, как она, и слава богу.       — Но это неважно, потому что с человеком, который мне нравится, я в школе редко даже словом перекидывался. Не знаю, почему. Может, боялся, что Томми будет надо мной ржать. Или что я... не стану королем выпускного.       Его слегка потрясывает, и Стив с удивлением смотрит на дрожащие пальцы. Должно быть, со стороны кажется, что он исповедуется своим рукам.       Глупо. Глупо-глупо-глупо.       И страшно. Ведь теперь стоит идти до конца.       — Дастин прав: это все херня собачья. Дико жалею, что не зависал с тем человеком с самого начала, а портил его жизнь, — голос постепенно ломается, становится более хриплым, скомканным, и Стив кашляет. — Это даже звучит отвратительно, теперь я понимаю.       А потом замолкает, разглядывая сбитые костяшки. Ему остался последний шаг — назвать имя. И груз дурацкой (новой) влюбленности упадет с плеч, он уверен. Но это так чертовски трудно.       Невозможно почти.       Он давится ломаной усмешкой.       — Робин? Ты уснула от скуки, да?       И зарывается лицом в подтянутые к животу колени. Щеки пылают, а еще почему-то щиплет глаза. И страшно становится, как в детстве, когда мама впервые погасила на ночь ночник. Или как тогда, в доме Байерсов, когда Демогоргон вылез прямо из гребанной стены, а он застыл простреленной птицей.       Замер, намертво парализованный ужасом. Сжирающим изнутри, размазывающим по позвоночнику легкие. Абсолютно ледяным, убивающим все отзвуки мира вокруг, оставляющим тебя наедине с растущим осознанием неизбежного.       Он — этот человек — ведь сейчас вполне счастлив. И Стив может наслаждаться только обожанием со стороны, он не имеет права...       На волосы ложатся чужие руки. Они гладят и зарываются в прядки, приносят с собой тепло, ненавязчиво цепляются, утягивают наверх, к свету. Стив усиленно моргает, поднимая лицо. Перед ним на коленях Робин, и она улыбается искусанными за ночь губами. И сама обнимает, прижимаясь к груди подрагивающим тельцем.       — Ты ведь влюбился в старшего Байерса?       — Это вышло совершенно случайно.       Он осторожно прижимает ее ближе, обвивает ладонями талию. Хрипло каркает:       — Где я прокололся?       — Особо старательно ты портил жизнь в школе только одному человеку. Сложить два и два было просто.       И правда. Стив утыкается подбородком в острое девичье плечо и вздыхает. Глубоко, полной грудью. Чтобы набраться сил для понимания: он признался. Теперь кто-то знает, и этот кто-то не отталкивает его прочь. Теперь он не один.       Иллюзорный груз, сдавливающий плечи, мелкой крошкой сползает на холодную плитку, растворяется без следа.       — Кажется, с этой минуты я не одинок в своих страданиях.       — Ты даже не поверишь, насколько.       Робин склоняется к его уху и шепчет: заполошно, торопливо, глотая окончания. Но Стив ее слышит — слышит и лишь крепче обнимает, пытаясь в руках отогреть такое же заиндевевшее сердце.       Подумать только: они слишком похожи. Во всем.       Смешно несмешная, однако, шутка, боже.       Стив жмурится, и минутка откровений под веками расцветает яркой связующей нитью. Он лепечет сбитыми в кровь губами пылкое:       — Мы справимся. Вместе, — а Робин беззвучно плачет в его матросский воротничок (они оба знают, что от облегчения).       Может, правда? Получится и все такое?       Пережить, пересилить? Выдержать?       Они точно попробуют. Теперь их на одного больше, а двое — говорят, сила. Теперь их просто так не разбить.