Что бы я ни натворил — я твой

Чаще всего Гавриил со спокойной душой чертил круг сфер жизни, идеальный на белой бумаге, даже не поцарапанной циркулем (он всегда очень аккуратно обращался с вещами). С лёгким сердцем, но твёрдой рукой он раскрашивал ячейки в разные цвета, всегда чётко зная, на что будет обращать максимум внимания и усилий. Во всей этой беготне с Азирафаэлем, Вельзевул и Кроули, заглянув в календарь на телефоне и недоумевающе нахмурившись на красный кружок, Гавриил замер на месте, как идол с острова Пасхи, тут же превращаясь в камень, обтекаемый студентами, как водой. Первый матч. До него оставалось два дня, включая сегодняшний. В графе "социальная жизнь" у него всегда было шаром покати, ни одной кегли не задел бы, потому что их и не было. А сейчас закрутило, завертело так, что он сумел забыть даже о футболе. Позор! А он ведь капитан! "Сам себя не узнаю", – подумал Гавриил, проходя в аудиторию и обливаясь холодным потом. В школе ни один месяц не обходился без какого-нибудь спортивного мероприятия, а сейчас близился к концу октябрь, и за эти два месяца он пережил больше, чем за несколько лет жизни, аж состарился почти. Впервые парень ощутил некую усталость. Подпирая щёку кулаком и уставившись на кафедру, Гавриил прикидывал план действий. Или... Или просто после пар пойти на тренировку, а вернуться с неё только самым поздним вечером? Отключить телефон, голову, вообще всё, что так мешает ему в последнее время? Подумал – и тут же себя одёрнул; вдруг маме что понадобится? Вдруг придурочному братцу? Или эта морда немытая опять полезет? Нет, телефон отключать нельзя. Как бы ни хотелось. А вот спортзал будет открыт. Плечи расправились, челюсть расслабилась, и Гавриил с лёгкой улыбкой вскинул голову, раскрывая тетрадь и занося над ней ручку. Отличная мысль, просто блестящая, кто бы сомневался! Гавриил думал о ней всю пару, выписывая ровные строки новых определений по микроэкономике. Со звонком он выплыл из аудитории так же, как все остальные, разве что железным танком на фоне деревянных лошадок, и направился к огромной столовой. Почему-то глупо вспомнилось, как ловко он поймал тогда Вельзевул, какими широко распахнутыми глазами со смесью стыда и ярости она на него уставилась, какой удивительно маленькой оказалась в его руках; хорошо, что он её тогда сразу отпустил, хмыкнул себе под нос Гавриил, высматривая столик. Задержись он на пару секунд, точно схлопотал бы по рёбрам от этой деревенской хамки. К сожалению, столики были заняты полностью, несмотря на желание парня к кому-то подсесть, и Гавриил, сам себе пожав плечами, опустился за пустой. Оставалось одно занятие по тайм-менеджменту, а потом он радостно побежит на тренировку; тело резонировало в такт самой мысли, и парень расслабленно улыбнулся, ныряя в рюкзак. Пакетик орешков в шуме столовой шуршал почти не слышно, и стоило Гавриилу поднести один ко рту, как он замер. Столовую невидимая исполинская машина прошила насквозь солнечно-золотой нитью, блестящей, сияющей, тонким ровным стежком, и стены, и кожу Гавриила сразу. Его будто покалывало изнутри, и он с недоумением уставился на орешек в своей руке. Ему не нравилось ровным счётом ничего, что пошло после вечеринки. Ни драка, ни слёзы, которые Азирафаэль ронял теперь в каждую тарелку, ни их вечная грызня с Вельзевул, ни то, что ещё и вылез этот Хастур... Да, может, эти двое – лохматый шпингалет и рыжее похотливое бедствие – до сих пор ему не нравились, но до треклятого посвящения в студенты всё было совсем иначе. Даже с Кроули он порой мог перекинуться пару слов и лишь процентов восемьдесят этого времени – желать утопить его в Темзе. Они катались с Вельзевул на велосипедах, отправляли Азирафаэля в библиотеку вместе с Кроули, долго потом переписываясь, и Гавриил безудержно улыбался в экран, как какая-то серая масса... В воздухе пахло цветами и сентябрьской отцветающей листвой, в груди не хватало места от надежд и желаний, глаза Азирафаэля сияли горным хрусталём каждый раз, когда он говорил с Кроули, а странный жужжащий голос Вельзевул порой возникал в его голове в забытьи между сном и реальностью. Странно это признать, но Гавриил был почти счастлив. А сейчас вокруг шумела толпа, а в его руках – маленький пакетик с орешками, причина его встречи с Вельзевул сегодня, будто маячок, за который он держался крепко, как за поручень в набитом автобусе. Сегодня утром она сама пошла навстречу, так ведь? Упрямая, вредная, раздражительная, наглая, беспардонная Вельзевул сама протянула свою крошечную ладошку в байкерской перчатке, предлагая временное перемирие, и в груди Гавриила перещёлкнула линия электропередач. В тот момент, когда он уже почти готов был сдаться, под сводом темноты снова проскочила искра, крохотная, но почти его ослепившая, и парень уставился на орешки в своей руке, не обращая внимания на то, как на него косятся студенты за соседними столами. Есть надежда! Всегда есть надежда на улучшение! Он никогда не пасовал перед трудностями, что же творилось сейчас? Он и Кроули не особенно горел желанием ломать его настырный нос. Ситуация вынудила. А сейчас Гавриил сделает всё, что в его силах, а потом сделает ещё ровно столько же, уже там, за финишной чертой, не сбавляя темпа и продолжая нестись. Он вытащил из дипломата антисептик, брызнул на руку, растёр. Вскрыл пакетик, высыпал горсть орешков себе в ладонь и с удовольствием закинул в рот. Может, нужно поговорить о Кроули с Вельзевул? Интересно, они говорили о нём с Азирафаэлем? Может, Гавриилу просто надо быть на порядок умнее и взрослее, чем эти трое ненормальных детей? Как воспитатель, к примеру. Давно пора было собраться. Вот сходит на тренировку, думал Гавриил, похрустывая орешками, и совсем хорошо станет. Он почти довольно рассматривал теперь снующих туда-сюда студентов, они ели, разговаривали, стуча пластиковыми вилками, прикрывали набитый рот рукой, приглушённо смеясь, или устало помешивали свой кофе, подпирая висок кулаком. Никто из них даже не подозревал о монументальной перемене, которая произошла рядом с ними; будто молния грохнула посреди столовой, а эти сонные мухи и не заметили. Гавриил усмехнулся сам себе, рассматривая очередной орешек. Подумать только, а если бы он не зашёл сегодня с утра в магазин... На тренировке он ещё раз хорошенько обдумает (а лучше запишет) всё то, что ему предстоит сделать. Сладостное ощущение вернувшегося контроля, аромат мятной зубной пасты, свежесть весенней прохлады; Гавриил широко улыбался собственным мыслям и кивал студентам, которые мерили его недоумевающим взглядам; бедняги только испуганно стискивали подносы, ускоряя шаг, а Гавриилу хотелось запеть в полный голос, чем он занимался только исключительно дома, принимая душ. Больше он не поддастся искушению пойти на поводу у обстоятельств! Он сам возьмёт всё в свои крепкие руки! Может, он и не архангел Господень, но точно раб Его, и может, неуверенность – именно тот демон, которого ему нужно побороть. Не глупые Вельзевул и Кроули, а тёмная сторона, которую он видел порой через линзы своего отражения в зеркале... Мысли Гавриила были слишком далеки от предстоящей пары, но пока он об этом не думал. Он воодушевлённо жевал орешки, даже не подозревая, что как раньше уже не будет, что огромные песочные часы где-то там Сверху перевернулись снова, и песок мягкой рекой хлынул вниз. Он набирал скорость и мощь, готовя новые приключения на долю всех четверых, и Гавриил готов был встретить их с вновь обретённым достоинством, как если бы держал пламенный меч в руке. Пакетик опустел ровно на три четверти, когда Гавриил элегантным движением вскинул руку, согнув её в локте, и посмотрел на циферблат наручных часов. Тускло блеснувшие под лампами столовой стрелки заставили его встать, очень аккуратно убрать сложенный пакетик в дипломат и двинуться к выходу из столовой. Энергия бурлила по жилам, вокруг парня будто образовалось защитное поле, отталкивающее любых прохожих, попадающих в эту зону. Обиду на всех троих, которая тупой укушенной болью отдавалась где-то в груди, Гавриил раскрутил над головой могучими руками, как Геракл шкуру немейского льва, и выбросил прочь. Нить натянулась, лопнула, и Гавриил улыбался легко, чувствуя, как снял с души тяжёлый камень. Сейчас он этого, конечно, не понимал, но ещё один важный этап был пройден только что, в одиночестве в самом людном месте института. Бог, как известно, не играет со Вселенной. В этот раз кости "случайно" выпали из его рук, рассыпавшись по полу осколками мрачного варианта будущего, под очень ненатуральное его "ой". Моментально опускается удушливое желание перекинуть, переиграть, но кости уже лежат на столе, поблёскивая гранями, и время назад не отмотаешь – это неподвластно ровным счётом никому, даже бессмертному учёному с изумрудом сияющей портальной пушкой и змеями под штаниной. Гавриил, немного успокоившись, решил сосредоточиться на предстоящей паре, но заворачивая за угол, врезался в прущего, как танк, студента. Удивительная наглость – так расхаживать по универу обычно мог только Гавриил. Зажмурившись, он инстинктивно отшатнулся, потирая ушибленную грудь, и лучше бы не открывал потом глаза. – Пресвятой Господь, – вздохнул Гавриил, морщась. Кроули, естественно, растерялся на считанное мгновение. Доля секунды, из-за которой ревел бы проигравший в шаге от золотой медали, и он оправился, тут же выпрямляясь и невозмутимо фыркая: – Для тебя просто господин Кроули. Примочка с его носа уже исчезла, и Гавриил тоскливо подумал, что стоило бы её вернуть. Правда, Новый он тут же потянул его за плечо с выражением лица человека, парящего в воздухе на человеческий рост выше всех других, и Гавриил мог бы спокойно обойти его, не сказав ни слова... Но не дали ему даже раскрыть рот, как Кроули вдруг подался вперёд. Лицо его немного изменилось, посерьёзнело, и он поднял солнцезащитные очки (кому они упали в октябре?) на макушку. Светло-карие глаза напряжённо сузились. – А вообще, стой-ка. – Скоро пара начнётся, – отрезал Гавриил, поудобнее перехватывая дипломат. Кроули закатил глаза, шумно цокая раздвоенным языком; честно сказать, кораллово-красная рубашка была ему очень к лицу. И к волосам. – Никуда она не денется. – Денется, – совершенно по-детски возмутился Гавриил. Ему отчаянно хотелось придумать что-то колкое в ответ, но в голове, как назло, было кристально чисто, как отдраенный ламинат. Кроули обернулся к своим аляпистым дружкам, вырвиглазным, как детские обои. – Я скоро подойду, тут перетереть надо. И повернулся обратно к по-прежнему возмущённому Гавриилу. Правда, выглядел он серьёзнее, чем обычно, без обычного пошло-терпкого равнодушия во взгляде, отдающего портвейном и излишним количеством одеколона, поэтому Гавриил и остался. Он снова вспомнил открытый взгляд Вельзевул, её маленькую руку в своей, Азирафаэля, нервно хихикающего за завтраком и прячущего взгляд, и вздохнул, набираясь решимости. Что ж, Кроули, вероятно, суждено умереть не сегодня. – С Азирафаэлем всё норм? – напряжённо выдавил он. Гавриил уставился в его широко распахнутые и чуточку безумные глаза. – Чё? Кроули снова закатил глаза так сильно, что Гавриила чуть не передёрнуло от вида белков. Впрочем, ему и не требовалось быть психологом, чтобы увидеть, как будущий дизайнер вертит и крутит каждый браслет на худых жилистых запястьях, дёргая тесёмки, колечки и бусинки. – Ты в курсе, – он махнул рукой. – Вельз с тобой туда бегала. Что этому долбоёбу было нужно? Гавриил пожал плечами. – Без понятия, мы его там не застали. – С Азирафаэлем всё норм? Он задумчиво смерил Кроули взглядом. Они были почти одного роста; вокруг сновали студенты, а Гавриил почувствовал под ногами утоптанную тропинку возле дорожного указателя. – Относительно. – Чё? – рыжие брови прыгнули к очкам, цепляясь за них крепко, как за спасательные тросы, и Гавриил насладился непониманием на лице недоврага. – Он не пострадал от этого. Он в порядке. – Как будто чё-то понимаеш-ш-шь, – фыркнул Кроули. – Почему относительно? – Позже объясню, – отрезал Гавриил, обходя его и вливаясь в поток знакомой группы. Институт сотряс прозвеневший звонок. – Ах, да. Всё его тело напряглось, когда он понял, что после звонка ещё находится не в аудитории, но Гавриил всё-таки обернулся. – Прости за нос, Кроули. Увидимся. Махнул свободной рукой и с достоинством направился дальше. Кроули в сердцах сплюнул в стоявшую рядом мусорку. Волосы даже ещё ярче порыжели; под ними, под крышкой его безумной черепушки, творился настоящий пожар, и за то, чтобы управлять им, соревновались сразу несколько дирижёров. – Вот ёбаный в рот, – с сильным, замирающим в сердце чувством сказал Кроули, снова представив испуганного перед Хастуром Азирафаэля. Гавриил шёл к аудитории. Вокруг он видел не стены коридора, увешанные плакатами, объявлениями и картинами; двадцать пятого сентября он выбрал неверную развилку на перепутье, а сейчас вернулся назад и продолжил идти по другой. Царапины и ссадины, которые он получил на первой дороге, с лёгким зудом заживали, и Гавриил гордо выпрямил спину, заходя в аудиторию. *** К вечеру зарядил дождь. Лондонское небо привычно утирало затянутые серыми облаками глаза, щедро орошая асфальт и сонно застывшие дома; дворники размазывали дождь по лобовым стёклам, люди тут же раскрывали зонты, выступая из-под козырьков. Там, где их маленькая семья жила раньше, дожди чувствовались по-другому. Там густо пахло свежескошенной травой, чем-то медовым, мокрым камнем, а воздух был холоднее. Сейчас дождь коротко вспыхивал перед фарами машин, а сам Азирафаэль сидел у окна на тёплой уютной кухне, прислушиваясь к звукам телевизора из гостиной. Мама занималась вязанием, чуть постукивая спицами друг о друга, и смотрела "Убийства в Мидсоммере". И, кажется, всё было в порядке. Азирафаэль покосился в сторону кухонного гарнитура. День был странным с самого начала; после пар, торопливо придя домой, он сделал над собой большое усилие и смог пообедать. Пусть это была всего лишь овсяная каша с бананом – юноша вставал из-за стола с очень смешанными чувствами, тяжестью и в груди, и в животе. Ласковая улыбка мамы заставила его улыбнуться в ответ, а длинный выдох немного облегчил тягучее арматурное давление, и Азирафаэль вызвался помыть посуду, чтобы отвлечься от чувства тошноты ещё больше. Домывая ложки, он легонечко напевал себе под нос, наслаждаясь тем, что ему действительно, без всяких шуток и притворства лучше, было это самовнушение или нет. А потом он смог подняться к себе в комнату чуточку спокойнее, чем вчера, неосознанно скользя ладонью по гладким перилам. "Маленькие шаги постоянно приближают тебя к цели", дружелюбно погладила его по руке картинка на пинтересте, и Азирафаэль на какое-то время завис над ней. Магия слов всегда поражала его. Как безобидный, безболезненный укол шпаги, точный, сильный, отточенный, слова били по самым нужным местам, отзывавшимся моментально пульсацией, как ураганным ветром. Слова захватывали в переливающиеся ледяно-голубым сети, держали крепко, пока не добирались по нитям до самого сердца, оставаясь там глубоко, так, что каждый следующий шаг после них уже не казался прежним – как и сам Азирафаэль. Это было одной из причин, по которой он души не чаял и в книгах, и в выбранной специальности. А почему бы и нет, в конце концов? Азирафаэль вводил нужные слова в поисковой строке, взглядом выцепляя нужные картинки и слова. Что бы на это сказала Вельзевул? Гавриил, очевидно, посмеялся бы, назвав это пустой тратой времени. Могло показаться, что ему вообще никогда не требуется мотивация извне, он сам себе вдохновение и перпетуум мобиле; Азирафаэль так не мог. Но мог хотя бы попробовать иначе. Это оказалось весело; он никогда подобным не занимался. На доске набралось достаточно картинок, самых подходящих, бьющих под дых и мягко треплющих светлые ангельские волосы, и Азирафаэль тихонько улыбался себе под нос, открывая дневник. Дата, день недели; это его, наверное, первый шаг. Сейчас он чувствовал себя по-другому, болтая ногами в воздухе, пока по стеклу бегал промозглый октябрьский дождь; мысли кружились в вальсе под Marina and the Diamonds, и Азирафаэль словно стоял над ними на скалистом уступе, глядя сверху вниз и, замирая всем телом, прижимал ладони к груди, к заполошно бьющемуся сердцу. Он знал, что мама уже предлагала сходить вместе к психотерапевту, психологу, к кому-то, кто мог помочь с его "загонами", как назвал бы это Гавриил. Азирафаэль хотел перестать плакать после каждого приёма пищи, хвататься за горло за обедом, словно каждый кусок вставал поперёк, душил его невидимыми каменными пальцами, но вместе с этим он постоянно думал о Кроули. Когда он смотрел на себя в зеркало в своей комнате, изо всех сил удерживая себя от того, чтобы не побежать в ванную, обливаясь холодным потом и тяжело дыша, и прикрывал глаза, на внутренней стороне век услужливо всплывала фотография той злополучной ночи на вечеринке. Удерживать равновесие было слишком, слишком тяжело, и Азирафаэль взахлёб делал домашнее задание, обгоняя программу своего курса, и переворачивал страницы художественной литературы. А ещё переписывался с Вельзевул. Он даже подпрыгнул на стуле, повернувшись к телефону: может, рассказать Вельзевул? Или ей будет неинтересно? Наверняка неинтересно. Где Вельзевул и где глупые картинки с пинтереста... Под громкое жужжание старенького принтера Азирафаэль уставился в окно. Может, обсудить с ней то, что он извинился перед Кроули? Стоит ли говорить об этом Гавриилу? Интересно, сам Кроули рассказал об этом сестре? Он не мог узнать, пока не спросит у кого-то из них троих... А делать ему этого ну очень не хотелось. За окном уютно шёл дождик, на тумбочке ждал очередной роман, а из щёлочки-пасти принтера появлялись яркие, чуть влажные от количества краски картинки, и покидать этот маленький мир ну совсем не хотелось. Азирафаэль вздохнул, отложил телефон в сторону и снова завис над клавиатурой ноутбука. Взволнованно перебирая пальцами и хмурясь, юноша раздумывал, как облечь своё желание в конкретную форму запроса. В конце концов, кто за ним следит? ФБР? Он даже собственному брату не интересен, сдался скучный студент каким-то секретным службам... Спустя минуту принтер замолк, довольный своей работой, а Азирафаэль, подперев подбородок кулачком, перебирал статьи о любви к себе. Любви настоящей, проникновенной, глубокой, не о вешании кучи замков на двери к себе изнутри и снаружи. Может, это было и глупо, но Азирафаэль позабыл и о еде, и о теперь пугающем его чувстве сытости, выписывая разные пометки себе в блокнот. Теперь у него был план; желание понравиться Кроули опутывало мягкое тело ядовитыми лианами, но больнее всего по сердцу хлестал беспокойный взгляд мамы, тревожно окидывающий его с ног до головы, её поджатые, густо накрашенные алым губы, и Азирафаэль снова позволил себе тяжело вздохнуть. Ну, легко никогда не было. Стрелки часов указали на семь; дождь не прекратился, но его длинные косы ослабли, и звук стал тише. Вскоре Гавриил должен был вернуться с тренировки, и Азирафаэль, преисполненный решимости, хрустящей, как свежий снег, вскочил из-за стола. В дневнике вкусно пахла чернилами сегодняшняя запись, рядом лежала аккуратная стопка распечатанных картинок, и какое-то время юноша мечтательно улыбался, глядя на эту красоту. А что, получилось вполне неплохо, очень симпатично! Может, он даже поделится этим с Вельзевул, безбожно краснея под её стальным взглядом, прямым, как свая. Может, ей даже будет интересно. Под мерный перестук дождя по крыше, мелодичный, как перезвон колокольчика, Азирафаэль спускался по лестнице вниз. Впервые за долгое время в мягкой груди, укутанной белоснежными перьями, зародилось приятное ощущение того, что он делает всё верно. С этими же мыслями, тонко прислушиваясь к развязке очередного преступления в мамином телевизоре, юноша заваривал чай по их старому обычаю, который они старались сохранить и после переезда в Лондон. Если что-то Азирафаэль и не прочь был прихватить с собой в "новую жизнь", так это чай. Правда – от этой мысли пальцы на крышке заварочного чайничка вздрогнули, – он и не думал, что та самая загадочная и многообещающая новая жизнь принесёт ему столько разочарований. Впрочем, встряхнул головой Азирафаэль, заливая листья кипятком, он не бездействует. Он устал. Когда во входной двери начал привычно поворачиваться ключ, Азирафаэль вдруг выпрямился, пустыми глазами глядя в коридор. Словно кто-то прислал ему сообщение прямо в голову, но именно в этот момент юноша понял, как сильно он хочет шоколадный батончик с кокосом. Мозг неприятно нагрелся, пытаясь перечислить, сколько там сахара, жиров и углеводов, но Азирафаэль просто смотрел, как открывается входная дверь, и хотел батончик. Гавриил, отряхиваясь от капель, как большая собака, прошёл в чистых носках по коридору, заглядывая на кухню. И замер, стараясь держать спортивную сумку на плече так, чтобы не сильно капать с неё на чистый пол. Азирафаэль хотел было поприветствовать брата, но наткнулся на его нахмуренные брови; в животе влажно ёкнуло. – Что с тобой? Азирафаэль только сейчас понял, что от мысли о батончике, невинной, детской, естественной, как любое подобное желание, его глаза наполнились слезами. Он торопливо полез вытирать их рукавом, и страх лекции от брата заставил его заикаться: – Н-нет, я... – Я сейчас приду, – оборвал его Гавриил, топая дальше. К его возвращению (довольно быстрому, он успел спокойно принять душ сразу в кабинках зала) Азирафаэль побрызгал себе в лицо холодной водой и заварил им обоим ароматный, густой чай, аппетитный без дополнительных сладостей или закусок, красивый, как в аниме. Гавриил удивлённо поджал губы, проходя к столу, а младший смущённо улыбнулся: – Ты знаешь, я хотел извиниться перед тобой, что нагрубил утром. Я не хотел, извини меня. Глупо вышло... Гавриил помолчал несколько секунд, делая первый глоток. – Всё хорошо, – наконец сказал он, просто и прямо глядя Азирафаэлю в глаза. Обидчивый Гавриил не лгал; он не лгал никогда и никому, и юношу снова отпустило. Он робко улыбнулся ему. – Спасибо за чай, очень вкусный. – Не за что, – прошелестел Азирафаэль, задумчиво глядя в окно, по-прежнему умывавшееся октябрьским дождём. Гавриил недовольно покачал головой. – Не "не за что", а "пожалуйста", – выдал он таким тоном, которым в детстве читал ему одну нотацию за другой, будто в голове всегда держал открытую, вызубренную до последнего знака книгу. – Ты постарался, ну, хоть и немного совсем, но ты сделал чай. Это не "не за что". Азирафаэль смотрел на него молча. Гавриил румянился, как хлеб в тостере. Отчего-то младшему показалось, что его брат до невозможности своей неуклюжей заботой напоминает ему Вельзевул. Те же поджатые губы, то же сдержанное фырканье, тот же в спешке отведённый взгляд; их сходство показалось в этот момент мягким грифелем начертанным, и Азирафаэль невольно улыбнулся шире. – Хорошо. Пожалуйста. – Ты сегодня ел что-нибудь? – Немного, да. Они помолчали ещё какое-то время; за окном продолжал накрапывать дождь, спокойнее и тише. Сквозь приоткрытую форточку тянуло ледяной свежестью. Отстранённо Азирафаэль подумал, что сейчас, должно быть, очень легко заболеть. – Не промок? – Неа. Сейчас поменьше идёт. Гавриил задумчиво на него уставился. Может, он думал, что его мраморный взор нельзя почувствовать? Азирафаэлю уже казалось, что на светлой коже остались вмятины, и он отхлебнул ещё чаю. – Всё в порядке? – осторожно спросил он. Неужели ещё одна лекция о питании? Как бы он не ценил неожиданную заботу брата, ещё одного заученного конспекта о витаминах и пользе пищи Азирафаэль не выдержит, по крайней мере, сейчас. Гавриил отставил бокал, задумчиво причмокнув губами. Его глаза сильно сияли сиренево-синими сумерками. – Придёшь послезавтра на мою игру? Азирафаэль ахнул, всплеснув руками. Пусть братец ненавидел подобные его ужимки, знать, что это филолог перенял из романов Бронте, ему точно не стоило. – Ох, прости, едва не забыл! – воскликнул Азирафаэль. – Она уже послезавтра? – Наш институт открывает сезон, – гордо заявил Гавриил, расправляя широкие плечи; младший легонько улыбнулся, ощутив прилив нежности. Сегодня Гавриил хотя бы походил на самого себя – впрочем, как и сам Азирафаэль, который снова начал замечать мелочи, наполнявшие его грудь искрами лесных светлячков. – Игра будет в четыре часа. Неприятное время. – Почему? – с искренним любопытством спросил Азирафаэль. На самом деле, если задуматься – он никогда не говорил с братом о спорте. – Ни туда, ни сюда, – пожал плечами Гавриил, поднимаясь из-за стола. – Ну, хотя бы хорошенько потренируюсь с утра. С утра... Бегать несколько часов и не устать? Он бы точно так не смог. – Ты пригласил Вельзевул? – как можно непринуждённее поинтересовался Азирафаэль. И хитренько улыбнулся, глядя на то, как дёрнулась рука Гавриила, которой он потянулся включить воду. – Зачем? – резко бросил он. – Не думаю, что ей будет инте... – А я думаю, – перебил его Азирафаэль. Чай немного остыл, горький вкус оседал на языке, мешаясь с лёгкой сладостью, почти невесомой, как слабый уличный ветерок, но заставляющей моментально повернуться следом, чтобы сохранить новый аромат. От него в животе образовывалась лёгкость – мягкая, как смягчённая солнечным светом, и Азирафаэль улыбнулся шире. Наверху, в комнате, его ждал открытый дневник со стопкой картинок, телефон, чтобы написать пару строк Вельзевул, книга, в конце концов. И неизвестно, что принесёт теперь, после его извинений, новая встреча с Кроули – если таковая состоится. Может, после его подвига (Азирафаэль рассматривал для себя это именно так), у него всё-таки появится крохотное желание общаться с ним, как раньше... На экране появилось меню предыдущих сохранений, и Азирафаэль отыскал среди них нужное. Обернувшись, Гавриил наткнулся на его ласковую, но широкую улыбку, такую, какую он не видел уже давно. И неожиданно смутился, протирая полотенцем вымытый бокал. – Где Вельзевул и где спорт, – раздражённо фыркнул Гавриил. – Ей там нечего делать. – Это тебе так кажется, – тихонько добавил Азирафаэль, якобы себе под нос, но зная, что брат его услышал. Семечко упало, бесшумно шмякнувшись на мягкую землю, и теперь ботанику осталось лишь ожидать ростков. Что ж, на них оставалось полтора дня. Когда Азирафаэль ложился спать, до плеч натягивая мягкое одеяло, крайняя запись в его дневнике гласила: "Если Гавриил не пригласит Вельзевул, я сам ей напишу. К тому же я не могу перестать думать о том, что извинился перед Кроули. Интересно, он хотя бы это запомнил? Не забыл обо мне за это время? Может, надеяться на это и глупо, но веры у меня нет, есть лишь надежда, за которую я и держусь. Сегодня я неплохо ел, правда, потом меня тошнило, но я держался изо всех сил. Мама была очень рада об этом узнать! Мне всё ещё неловко обсуждать это с Гавриилом, но, возможно, он тоже был бы рад. Арагорн говорил, "заря всегда означает для человека надежду". Впервые за последний месяц я ложусь спать с мыслью о том, что завтра может быть лучше, чем сегодня." *** – Азирафаэль передо мной извинился, – заявил Кроули, пинком распахивая дверь комнаты Вельзевул. Девушка подпрыгнула на кровати, невольно дёргая вниз растянутую футболку с логотипом "Kiss". Не то чтобы она тут дрочила или Кроули не видел её до этого в труселях, но как же он заебал вламываться без стука! Даже Шедвелл себе такого не позволял! Прежде, чем Вельзевул открыла рот, чтобы покрыть братца его любимыми членами, до неё дошёл смысл сказанного, и она тут же его захлопнула, как крышку шкатулки. Кроули встал на пороге, осоловело глядя на неё в ответ. – Чего? – выдавила девушка. Новость рухнула на неё кипой бумаги, и, пока она пыталась уложить её в голове, Кроули ворвался в комнату, беспардонно заваливаясь на прыгнувшую постель рядом с ней. Вельзевул резко подскочила, уставившись на братца. – Ты глухая? – цыкнул он. Видок у парня был тот ещё; Кроули не мог даже держать своё обычное равнодушно-саркастичное лицо. Глаза бешено сверкали, бегая от предмета к предмету, побледневшие губы сжаты, и он шумно хрустел костяшками пальцев, да так, что Вельзевул зарычала-зажужжала и шлёпнула его по руке. Они начали было шуточно бороться, но Вельзевул лягнула брата ногой в бедро и снова подскочила, требовательно нахмурившись: – Как так вообще получилось? Кроули снова обеспокоенно поджал губы. На лбу выступила испарина, и весь он выглядел сейчас, в полураспахнутой рубашке и с взъерошенными рыжими вихрами, как безумный учёный; в глубине карих глаз сверкало отражавшееся в море закатное солнце. – Да не знаю я. Я сам охуел. Подходит ко мне, за рукав тянет, я опешил, ничего сообразить не успел... – Потому что ты тугодум, – тут же вставила Вельзевул, мысленно шлёпая себя по губам; она аж заёрзала на кровати от нетерпения, сминая голыми ляжками простынь. – ...а он извинился, что меня по морде пизданул. – Кроули снова принялся заламывать пальцы, широко распахнутыми глазами глядя куда-то в стену; уголки его губ дрожали, будто против воли хозяина хотели растянуться в широченной улыбке, и Вельзевул сама закусила губу, едва сдерживаясь. За окном тянуло октябрьским инеем, освежая не хуже мятной зубной пасты – и этого рассказа. – Ну и? – жадно выпалила Вельзевул. – Чего и? – тут же вскинулся Кроули, выдавая своё нервное напряжение с головой, как ребёнок, спалившийся на краже конфетки из вазочки. – Я почём знаю! Я сам собирался извиниться, а этот идиот первым полез, я запутался! – Это ты идиот, а не Ази, – покачала головой Вельзевул, обнимая голые колени руками. Кроули вскочил, для вида вздохнул шумно, как старенький вертолёт, но с таким любопытством обжёг наглыми глазами сестру, что она всё равно усмехнулась. И поняла, от чего так приятно юными весеннимии цветами щекочет в груди. Кроули словно ожил. Он отводил взгляд, когда она твердила ему, что нужно извиниться, что он его обидел, что Азирафаэлю плохо, и черты его лица, обычного подвижного и выразительного, казались застывшими, скульптурно-мёртвыми. Расцветал мир в горных долинах, помогая вылезти сочной зелёной траве, ветер с вершин становился теплее и ласковее, солнце превращало вековые снега в подтёки мороженого; Кроули как ослепительной весной по голове ударили, несмотря на то, что за окном угрюмо ворчал октябрь. Для Вельзевул это не было неожиданностью – братец всегда шёл всем наперекор, как только тощие ноги выдерживали. – Раз извинился, значит, посчитал нужным. И значит, яйца у него побольше будут, чем у тебя, раз он раз – и решился, а ты тут сиськи мнёшь, как девственница. Кроули запыхтел недовольным злобным паравозом, скрестив руки на груди. Рубашка смялась ещё больше, а он напряжённо уставился на сестру. Во всём его виде плясали огненные лилии. – Ты сам-то вообще что думаешь? – спросила Вельзевул. Её слишком обрадовало новое состояние Кроули, и она не собиралась выпускать его из комнаты до тех пор, пока он не выложит ей всё, о чём думает. Благодаря отцу они оба умели скрывать свои чувства и мысли, но сейчас, в таком взвинченном возбуждённом состоянии Кроули вряд ли будет следить за языком при родной сестре, которая всё же пользовалась его доверием. Плечи Кроули немного сникли, и он нерешительно потёр подбородок. – Я не знаю. Мне... Приятно? Наверное, приятно, что он извинился. Потому что я на это злился пиздец. А сейчас... Не знаю, с ним было интересно, – продолжил Кроули, начиная расхаживать по комнате и повышать голос, слова срывались с раздвоенного языка, обгоняя друг друга; двигатели в голове и сердце парня снова набирали обороты. – Вот без шуток. Я хотел бы с ним общаться, наверное. Заново, как раньше. Как в сентябре. – Только общаться? – лениво протянула Вельзевул, снова вытягиваясь на кровати. Кроули нехотя толкнул её голую ступню своей. – Слушай, это Азирафаэль. Ты его видела? Он при слове "секс" падает в обморок, не проверял, но уверен. Ну, да, он симпатичный, но не более того, ясно? Ну и мерзкая же ты, – Кроули скорчил страшную рожу и щедро огрел сестру по голове подушкой. Вельзевул двинула его кулачком по спине. – Вообще, он не заслуживает меня в постели, – с деланной задумчивостью протянул Кроули, поскрёбывая подбородок и глядя в потолок. Вельзевул закатила глаза, хотя внутри что-то тревожно нахмурилось. Лишь бы только это была просто шутка! По этому демону со спермой вместо мозгов сложно было понять, шутит он или говорит правду. – Это ты его не заслуживаешь, – пробормотала она себе под нос, искренне веря в свои слова. И прежде чем Кроули смог что-то гневно ей возразить, уставилась прямо на него: – Пошли завтра зависнем где-нибудь? Кроули от удивления оправился быстро – находчивый сукин сын. – Чё не сегодня? – Хочу к завтрашним парам подготовиться, – смущённо фыркнула Вельзевул. Брат смотрел прямо на неё, вообще без выражения, округлив глаза, и она закипала, как вода в котелке, а железные бочка краснели от жара. Кроули вылетал из комнаты, заливисто хохоча на весь дом, а Вельзевул, путаясь ногами в простыни, пыталась побежать за ним следом: – Ну и ботаничка, пиздец! Мы теперь к парам готовимся! Хоть замуж тебя за Гавриила отдавай! В тот вечер брат и сестра, потирая синяки и ушибы, валялись каждый в своей комнате, просматривая конспекты и посильно выполняя задания на завтра. Кроули своего поражения признавать не собирался – а Вельзевул до сих пор краснела от злости за его длинный тупорылый язык, такой же бескостный, каким безмозглым являлся его хозяин. Впрочем, Азирафаэлю она всё же написала – просто спросить, как дела, сделав вид, что не знает об их с Кроули одностороннем разговоре. Вокруг взвихрилась кристальная тропинка, невесомая и гладкая, как алмазная грань, отливающая всеми цветами радуги в лунном и солнечном свете; Вельзевул улыбалась, выводя решение очередной задачи.