Что бы я ни натворил — я твой

На следующее утро погода улучшилась. Понедельник расползался по серому небу светлеющими пятнами, хоть и за плотно закрытым окном слышалось ленивое хныканье холодного ветра, будто он не хотел дуть так же, как студенты – плестись на учёбу. Гавриил выключил будильник на тумбочке, лёжа на спине, ощущая, как приятно-прохладно проскользило одеяло по обнажённому плечу, и какое-то время смотрел в потолок. Что ж делать с этим оборванцем? Заявлять в полицию? Нападение самое настоящее, неизвестно, что сделали бы с Азирафаэлем, если бы не та девушка. Нужно будет как-нибудь высказать ей отдельную благодарность. С другой стороны, мама узнает ведь, а он уже пообещал брату: обвинять в этом Гавриила было бы в высшей мере не тактично, попробовали бы сами посмотреть на дрожащие губы и полные слёз глаза. Вельзевул точно проголосовала бы за самосуд, но они ведь оба старосты, пусть этой своенравной девахе и начихать яростно на свою репутацию в универе... Выскользнув из постели, Гавриил сделал быструю растяжку, чувствуя, как затёкшие мышцы приятно разогреваются, будто заводится двигатель рано утром холодной зимой, потихонечку нагревая машину. Есть не хотелось. Неужто перенервничал? Такая малость, казалось бы... Всё было как-то странно. Интересно, она сказала Кроули? Или зачем бы ему знать? Они ведь так и не обсуждали весь этот дурацкий план, да? Пустая после сна голова тут же наполнилась мыслями, словно повернули кранчик, и мощный поток воды с готовностью хлынул внутрь. А ведь летом он, наивный и вполне довольный высокими результатами экзаменов, полагал, что его спокойная и размеренная жизнь продолжится и в университете. Гавриил всю жизнь находился в состоянии спокойного, небыстрого, неутомимого бега – из школы на тренировку, с тренировки в школу. Дыхание, за которым он профессионально следил, не смело сбиваться, а сейчас налетел порыв яростного ветра, из-за которого Гавриила то относило в сторону, то подбрасывало, то приходилось перепрыгивать высокие препятствия, так, что потом остро сохло в горле и давило в груди. Он пока ещё не понимал, как себя чувствует, поэтому решил, что для начала нужно позавтракать. Застёгивая манжеты чёрной рубашки и спускаясь вниз по лестнице, Гавриилу вдруг подумалось, что с того злополучного вечера, казалось, прошла уже целая вечность. На кухне раздавался какой-то шорох; Гавриил почти затаил дыхание перед тем, как войти. Его по-прежнему беспокоили загоны братца по поводу еды; случись что серьёзное, мама спросит с него, как со старшего, а уж таких проблем ему точно не хватало. Или он так старательно выводил строчки в аккуратном блокноте в своей голове. Как и всегда, за до миллиметра ровными буквами скрывались мысли хаотичные, вырвиглазными мазками нарушающие перфекционизм записи, но Гавриилу и без того хватало забот; теперь спокойствие было только у него в голове, когда он сам себе беззвучно бормотал под нос, что всё в порядке, пока какая-то часть винила саму себя в малодушии. На кухне действительно оказался Азирафаэль. Он уже был одет на учёбу, а на столе перед ним, зорко выцепил взглядом Гавриил, стояла тарелка с сэндвичем. Юноша читал книгу и потихоньку откусывал от своего завтрака; такая картина успокоила Гавриила, как парочка шоколадных конфет после заслуженной победы на матче, и он с лёгкой улыбкой прошёл дальше. – Доброе утро. Вздрогнув, Азирафаэль поднял взгляд от книги и робко улыбнулся в ответ. – Д-доброе утро, Гавриил. Как спалось? Это было сказано максимально непринуждённым тоном, и Гавриил тут же напрягся. Впрочем, мрачновато подумал он, напряжение теперь для него было естественным состоянием, как сон ночью и мышечная активность на тренировках; что-то в груди как бы невзначай ткнуло острым кончиком меча, почти как резкие слова, срывавшиеся с губ Вельзевул. Гавриил быстро налил себе кофе и поставил кружку на стол напротив брата. – Я могу быть уверен в том, что это останется в тебе до обеда? Он указал рукой на тарелку, стоявшую перед замершим Азирафаэлем. В следующее же мгновение пожалел о том, как именно эти слова сорвались с его губ, неаккуратными стежками чёрного на белом, но отступать было некуда. Перекраивать себя со стальной пластины на мягкий материал, набитый гусиным пухом, оказалось практически нереально. Всё равно что для Вельзевул хоть раз не огрызаться на его слова, а просто согласиться. И-и-и он опять о ней думает? Чёрт возьми. Кому она вообще нужна? Азирафаэль видно замялся. Глаза его напряжённо сверкнули дымчато-розовым, как перед холодной летней зарёй, и его вдруг захотелось дожать до конца, убедиться на все сто, что он будет есть как прежде, не выкидывая еду, не запираясь в ванной. – Я стараюсь, – обронил он, очень аккуратно помещая закладку меж книжных страниц. Всё ещё полноватый Азирафаэль, мягкий, как политый клубничной глазурью пончик, беспокойно заёрзал под взглядом брата, и Гавриил решительно опустился перед ним за стол. – Послушай. Я хочу объяснить, что... Но тут случилось то, что раньше происходило с регулярностью солнца, садившегося на востоке. Азирафаэль захлопнул книгу и перебил Гавриила. – Гавриил. Он поднял взгляд, и его лицо было практически невозмутимым, как гладкое равнинное озеро, такое, что парень невольно замер. – Я понимаю, тебе не хочется лишних проблем, – продолжил Азирафаэль, постукивая подушечками пальцев по обложке. – И понимаю, что ты... Можешь, наверное, обо мне беспокоиться. – Вопросительная интонация быстро смазалась, и он прочистил горло. – Со мной правда всё в порядке, понимаешь? Иногда не совсем, но я слежу за ситуацией. Я знаю, знаю, что... Что слова "у меня всё под контролем" чаще всего просто слова, но у меня правда всё нормально. Не сказал бы, что хорошо, но... Нормально. Гавриил слушал и молчал. Его вдруг помойной крыской укусила одна мысль: с родным братом Азирафаэль наверняка и вполовину не так честен, как с этой девчонкой с медицинского. От этого содой оседало где-то в горле, и он помотал головой, встряхнув чуть влажными волосами. – Ты... Сказать это оказалось сложнее, чем было в голове. В своих мыслях, розово-лепестковых, как эпичная комедийная сцена в аниме, Гавриил сказал это легко, а Азирафаэль расчувствовался и душевно его поблагодарил, но в реальности он даже не успел удивиться, что начинает давать волю фантазии. Мир Гавриила с детства был спаян из железа – и он помнил, как спорил с младшим братом, что Санты не существует. – Ну, – соображал Гавриил, чуть постукивая большими пальцами рук друг по другу. Какие слова сейчас будут выглядеть жалкими? Проще сказать, какие не будут. – Ты можешь ничего не говорить, – добавил Азирафаэль уже немного раздражённо, от чего парень едва не скрипнул зубами. И этот человек вчера едва не заливался слезами от страха? Сделав глубокий вдох, Гавриил попробовал взять себя в руки. Он старший. Он всегда должен быть умнее. Быть умнее... Нет, на них совершенно точно никаких нервов не напасёшься... – Я знаю, что ты этого не сделаешь, – сказал Гавриил. – Но если захочешь вдруг поговорить или услышать совет, можешь обращаться ко мне. Азирафаэль хлопнул ресницами, как дама расшитым веером. По одному выражению его глаз можно было понять, что он так делать не будет, это понял даже Гавриил, всегда испытывавший проблемы с никому не сдавшейся эмпатией. И это почему-то в который раз его задело. Институт сделал его мягче и чувствительнее? Что за напасть? От одной такой мысли могло холодно передёрнуть, и Гавриил вздохнул, поднимаясь из-за стола. – Я поищу что-нибудь на завтрак в магазине. – Гавриил... – Увидимся в институте. Странно, но у Гавриила, который питался исключительно правильно и по расписанию, действительно не было аппетита. Странный темп новой жизни совсем выбил его из колеи, и нужно было его налаживать, поломать голову над тем, как это сделать, но в институте отвлекаться было нельзя, так что небольшая прогулка должна была помочь. Раньше всегда помогало. Хорошо, что он накинул куртку; мама бы одобрительно кивнула, будь она сейчас дома. Октябрьский холод ткнул в кончик носа, и Гавриил немного поёжился, когда ветер скользнул по его открытой шее, тут же застегнувшись до горла; отчего-то вспомнилась его давняя мечта заняться закаливанием и зимой рассекать замёрзшие воды. Очень давно об этом думал, а почему-то никак не доходили руки... Сейчас состояние было смутное, как на тренировке. Он не думал вообще ни о чём, даже о (скорее всего) пищевом расстройстве своего младшего брата, оставшегося на кухне. Гавриил просто медленно направлялся к ближайшему магазину, не вслушиваясь ни в шаги зачастивших на работу и учёбу прохожих, ни в шум проезжающих машин. Осень потихонечку обживалась, деловито расставляя свои краски и засыпающие деревья с краснеющей листвой, подвешивала серые облака, как шторы в чистой гостиной, напевая себе под нос усиливающимся западным ветром. Поначалу кипевший от злости Гавриил стал сторонним наблюдателем, что случалось крайне редко: он предпочитал занимать центральные позиции, принимая удар, ведя вперёд, управляя и прочая, и прочая. Впрочем, философски заметил он, толкая дверь продуктового магазинчика, в этом году жизнь испытывает его на полную. И пока неизвестно было, к лучшему это или к худшему. Купить фруктов? Купить овощей? На шоколадные батончики Гавриил принципиально не посмотрел, пройдя мимо к нужному отделу. Будь у бананов глаза и рты, там его уже приветствовали бы по имени. Решив-таки купить себе пакетик миндаля, Гавриил вполне себе беспечно пошёл к нужным полкам и нос к носу столкнулся с Вельзевул. Глядя в её подведённые чёрным широко распахнутые глаза, он тут же вспомнил всё вчерашнее – хотя, честно сказать, и вспоминать не приходилось, и так всё время крутилось в голове, не явственно, но сидело неподалёку, как на скамеечке, сдвинув коленки и терпеливо ожидая своей очереди. Она искренне беспокоилась за Азирафаэля – но ведь и он тоже, а доверие к этой малявке всё равно выше! Разве же это было справедливо? Гавриил не успел ни наехать, ни поздороваться. Девчонка в кожаной куртке и гетрах в полоску – ни дать ни взять героиня мультика девяностых – громко фыркнула, совершенно не стесняясь других посетителей магазина, и закатила глаза: – Да чё ж мне так не вез-з-зёт-то? Меня реально тогда прокляли, что ли... Гавриил не стал спрашивать. – И тебе доброе утро, – прохладно заметил он гораздо тише, чем Вельзевул. Кто вообще позволяет себе так орать в общественном месте? Почему обязательно нужно быть такими громкими и яркими, как эти двое идиотов? И почему он должен испытывать за кого-то стыд? Такое он согласен был терпеть только из-за Азирафаэля. Всё ещё отчаянно отбиваясь от этих чудил, Гавриил повернулся к полкам с орешками. – Не строй из себя дружелюбие, – уже тише фыркнула Вельзевул себе под нос. Он, конечно, услышал, но предпочёл сделать вид, что она не осмелилась прожужжать что-то после его взрослого приветствия. Они уже встречались тут, в магазине – перед походом в бассейн. Не то чтобы Гавриил был рад встрече, конечно, но и удивления особенного почему-то не ощутил. Вместо этого скользнул взглядом по упаковкам с орехами, высматривая что-то с пометкой "натуральное". – Как там Ази? – спросила Вельзевул неожиданно ровным голосом, скрестив руки на груди и вырастая рядом, даром что макушкой корябала плечо спортсмена. Гавриил лишь мельком скользнул взглядом по её нечитаемому лицу. – Не называй его так. – Как ваш достопочтенный младший брат? "Нет, ну что делать с этой женщиной!" Гавриил прикрыл глаза на пару-тройку секунд, собирая снова крохи своего перегоревшего терпения. Никогда ещё пачки здоровых снеков на полке не казались такими раздражающими. – Нормально. Думаю, в порядке. – Так это ты так думаешь или он правда в порядке? – Слушай, – огрызнулся Гавриил, с громким треском стискивая в руке первый попавшийся пакетик. Вельзевул с вызовом нахмурила тёмные брови. – Я перед тобой ни отчитываться, ни оправдываться не собираюсь. С меня хватит. Он в порядке – сам об этом сказал. Обидная мысль о том, что Ази не доверяет ему так, как своей новоиспечённой подружке, уже с радостью облачилась в слова и прыгнула было на язык, но Гавриил вовремя её сглотнул. С Вельзевул станется с неуважением отнестись к чувствам других, у них с братцем, видимо, это было в крови, а у него сейчас на такое совершенно не было настроения. Поэтому он лишь выпрямился, не отводя от неё пристального взгляда, и продолжил: – Напиши ему сама, раз не веришь мне. И я уже очень, очень устал с тобой препираться. Либо оставь меня в покое, либо... Не знаю, не придирайся к каждому моему слову. Если это вообще укладывается у тебя в голове. Вельзевул хотела было ответить чем-то – наверняка колким, зрачки её сузились, как у рассерженной кошки, – но промолчала. Гавриил выбрал наконец пачку обжаренного миндаля, пробежавшись глазами по составу, и удовлетворённо вздохнул. Всё это время Вельзевул молча стояла рядом, не двигаясь с места, но когда футболист направился по проходу дальше, зачем-то последовала за ним: – И ты что, без ничего орехи жрёшь? – Не жру, а ем. А с чем их ещё едят? – А, ну да, – якобы самой себе пробормотала Вельзевул. – Собакам нельзя шоколад. Размахнуться бы и ка-а-ак дать по бестолковой темноволосой тыкве, как её идиотскому шлюховатому братцу... Гавриил не трогал женщин. Никогда и ни при каких обстоятельствах. И, к сожалению, какой бы ведьмой не была Вельзевул, она всё ещё оставалась девушкой. Он прибавил шагу, проходя через холодильный отдел – и недаром; от злости от его кожи будто исходили волны жара, и полуфабрикаты могли испортиться. – Ладно, ладно, стой, – Вельзевул зачем-то побежала за ним, несильно хлопнула сзади по плечу. Гавриил с вызовом обернулся, готовый ответить чем угодно, лишь бы она наконец... Мухоподобная коротышка протягивала ему ладонь. Выглядела она при этом подозрительно спокойно, и Гавриил сощурился, тут же забывая о том, что они, вообще-то, могут опаздывать на пары. – Задумала что-то? Какой-то дьявольский план? – Других и не держим, – фыркнула Вельзевул. – Предлагаю временное перемирие. Разосраться всегда можно, так? Особенно им, усмехнулся про себя Гавриил. Незаметно для себя он стал слушать её с интересом, пользуясь хотя бы тем, что может смотреть на неё сверху вниз. – А пока относительно не будем друг друга доёбывать, – продолжила Вельзевул, с внутренней радостью заметив, что к ней прислушались. – Не знаю, как ты, но я всё ещё хочу их помирить. И без тебя как без посредника у меня что-то вряд ли выйдет. Пораскинув, Гавриил кивнул. О Кроули ему думать особенно не хотелось, хотя он очень удивился, узнав про его выходку с букетом – может, и эта рыжая оглобля была не совсем безнадёжной, в конце концов, он ведь почти решился принести свои извинения. Но тут уже выходила очередная философская муть, будто особенно крупная рыба махнула хвостом, поднимая терпкий ил со дна; внезапно возникшее желание обсудить с Вельзевул "пищевые" проблемы Азирафаэля окончательно убедило Гавриила в том, что план, впрочем-то, не мёртв. И новое дополнение к нему тоже не такое уж и плохое. Будто они с Вельзевул встали вокруг этого самого плана и тычут в него по очереди палкой, проверяя, дышит ещё или нет. Он пожал её руку в ответ. Маленькая ладонь девушки буквально утонула в его грабле; чёрная кожа перчатки без пальцев скрипнула по его коже, и Гавриил увидел отражение своей кривоватой ухмылки на довольном лице Вельзевул. Не то чтобы Азирафаэль был настолько драматичным, что сравнивал вчерашнее происшествие со смертельной опасностью. Однако он в действительности не знал, что от него хотели, не знал, было ли у этих маньяков в карманах что-то колюще-режущее, и каждая мысль о том, что там могло бы быть, расцветала лепестками разных вариантов, вгоняя Азирафаэля в холодный пот. К сожалению, он понимал, что ещё не скоро отделается от ужасных видений; такое могло случиться в романах Кинга, но не в жизни заурядного ботаника, каким себя считал юноша. И что теперь, действительно ходить по улице, постоянно оглядываясь через плечо, шарахаясь от каждого звука, невольно выискивая немытую макушку среди любого скопления людей? Несправедливость и страх захлестнули грудь Азирафаэля так, что в уголках глаз защекотали слёзы, и он сделал глубокий вдох, закидывая за спину рюкзак. Гавриил ушёл раньше, и идти на занятия ему придётся одному. Выбрать более людную дорогу? И ведь Гавриила он утром тоже, кажется, случайно обидел. На его памяти брат ещё ни разу не покидал дом без завтрака. Перед мысленным взглядом юноши, плотнее запахнувшего почти бесформенную куртку, предстали вдруг сразу два разобиженных и разозлённых лица, и оба эти парня в какой-то степени были ему дороги. На спину навалилась тяжесть помимо прихваченных книг, и Азирафаэль сделал несколько глубоких вдохов, чтобы перестало щипать в носу. Хотелось остаться дома и хныкать в твиттер, больше не хотелось ничего; он так устал, устал решать проблемы, устал сам их себе создавать... Чтобы обидеть непробиваемого Гавриила, надо было постараться, а ему удалось даже здесь накосячить. Ладно хоть Вельзевул не успела на него обидеться... Воздух пах вкусно. Туманный дождливый сон окутывал мир всё больше и больше, расползаясь, как лёгкая мерцающая дымка на болотах, как с тихим шипением распространялся газ, заставляя веки смыкаться, а ноги плестись почти устало. Более того, воздух был слишком тяжёлым, и Азирафаэль задумчиво вскинул голову, глядя на небо: скорее всего, к обеду зарядит ливень. Настроение стремительно портилось, и он прибавил шагу, чтобы у него осталось меньше возможности развернуться и побежать обратно домой. Убежать, спрятаться, закрыться, остаться в безмолвной тишине и покое, устало закрывая глаза и отделяя себя от всех и всего, чтобы суметь хотя бы немного расслабиться... Яблоко в его рюкзаке подпрыгивало точно так же, как и нервная ускорившаяся походка его хозяина. С совершенно другим настроением шёл человек с противоположного конца. Отрывистые чёрточки стрелки, указывающие точку направления, смыкались сейчас к институту с двух разных сторон, но никто из них об этом не знал – знай чернели себе на бумаге, полнясь эмоциями, сильными, но диаметрально противоположными, будто смотрели друг на друга сверху и снизу сквозь агатово-синюю толщу морской воды, солью щекочущей кожу одному из них. Впохыхах одеваясь утром, Кроули просматривал готовые эскизы. Он спокойно работал над ними вчера весь оставшийся день, когда взмыленный от удовольствия забежал обратно домой. Прилив вдохновения оказался настолько приятным, что Кроули ни за что бы не признался, что ощутил себя настоящим художником, тем самым позером, которые вваливаются в комнату, на ходу сбрасывая верхнюю одежду на пол, не видя ничего, кроме осенним небом белеющего холста на мольберте, и подлетают прямо к нему, прихватив со специального столика кисти и краски. Так же ощущал себя Кроули – разве что творил он в футболке и боксерах, сгорбившись в три погибели от напряжения творческих сил, набрасывая эскиз в тетради штрихами настолько резкими, что едва не рвал бумагу. Сердце сладко стучало, хотелось кричать и танцевать, будто в парня влили добрый литр коктейля из энергетика, виски и кофе. В тот волшебный момент Кроули позабыл вообще обо всём, что его когда-либо беспокоило – перед ним лежала раскрытая тетрадь, а образы в голове требовали моментально оказаться на бумаге. Они будто сбегали по его шее, плечам, рукам, кистям, пальцам, серебристыми нитями воссоздаваясь на бумаге именно такими, какими родились в его голове, и Кроули несколько раз ловил себя на мысли, что улыбается – просто так, без всякой определённой причины. С утра образы казались немножко грубоватыми, но в целом Кроули был собой очень доволен. Искрило под рёбрами, пока он стремительно мерил шагами тротуар и представлял, как преподавательница похвалит его перед всей группой, как оценит его свежий взгляд и выдержанные в одном стиле образы, а не просто кучку разной одежды, подобранной из разных отделов магазина. Может, погода потихоньку и портилась, а вот настроение у Кроули поднималось всё выше, и он, обычно сутулый, расправил плечи, чувствуя себя крайне охуительным сегодня. Охуительным достаточно, чтобы разыскать в перерывах между парами Азирафаэля – то есть ещё пиздатее, чем обычно. Включи ему сейчас кто-нибудь зажигательную испанскую песню, Кроули выписал бы с десяток перекрещенных восьмёрок змеиными бёдрами. Прежде, чем сильно уязвлённая гордость Кроули успела проснуться и отвесить ему леща такого, что треснул третий позвонок, накануне он даже поговорил об этом с Вельзевул. Сестра полулежала у себя в кровати, листая видео в телефоне, когда к ней завалился довольный Кроули. Перепачканными в смазанном грифеле ладонями он подтащил к себе стул и, широко раскинув ноги, сел под её мрачным взглядом так, что прижался грудью к деревянной спинке. – Так ты, значит, думаешь, что мне надо перед ним извиниться? – сказал Кроули. В тёмных глазах Вельзевул зажёгся колдовской огонёк, и она чуть заинтересованно дёрнула бровями. – Допустим. Почему тогда с цветами не прокатило? Девушка вздохнула с таким видом, будто очередная пассия Кроули шепнула ему на ушко принести резинку, а он притащил упаковку ластиков. – А нахуя ему цветы, ты подумал? Да даже не в них дело. Дело в той ерундовине, которую ты ему наговорил. – В смысле? Я же извиниться пытался! – снова вспылил Кроули. Вся эта ситуация до сих пор чиркала по нему, как по шершавому боку спичечного коробка. – Поэтому сказал, что из-за его обидчивости у него нет друзей? Думаешь, так извиняются? – негодующе фыркнула Вельзевул, наконец поставив телефон на блокировку. Кроули поморщился. Ну, думая об этом сейчас, возможно, это и правда было зря. – Но это же правда, – всё ещё недовольно буркнул он. Он ожидал, что в его физиономию с бешеной силой полетит подушка, но Вельзевул отвела взгляд и как-то по-особенному устало вздохнула, будто ей и самой нелегко было это признавать. – Даже если правда. Не надо было так говорить. Кроули удивлённо округлил глаза. Не она ли защищала эту чудо-задницу в перьях всё это время? Увидев его реакцию, Вельзевул торопливо заговорила: – Послушай, не знаю, как нормально это объяснить. Да, он ранимый, он обидчивый, да, это не всегда заебись. Но я хочу, чтобы к нему относились мягче – тем более кто-то вроде тебя. Понимаешь? Я думаю, он заслуживает хорошего отношения к себе. Он самый, наверное, милый человек, которого я встречала, вообще без понятия, как так вышло, что его брат Гавриил... Она тихонечко фыркнула себе под нос, от чего прядка чёрных волос медленно подпрыгнула в воздухе. – Он ведь помог нам. Помог мне, в конце концов. Вот почему я думаю, что на этой долбанной вечеринке тебе не надо было оставлять его одного. А ты ещё и с этим букетом, блин, всё испортил! Балда! Подушка в него всё-таки полетела – как раз в тот момент, когда Кроули расслабился, слушая завораживающе спокойный голос сестры, и думал, что опасность его миновала. Поэтому и не заметил, как Вельзевул странно поджала губы, на какие-то мгновения отводя взгляд в сторону, будто хотела добавить ещё что-то, но всё-таки себя удержала. Всего этого Кроули не знал – недовольно ругался, поправляя рыжие волосы, упавшие на глаза. С утра он даже плотно позавтракал, набираясь решимости – обычно его желудок встречал только шиш да чёрный кофе. Сегодня он найдёт Азирафаэля и извинится перед ним – никакая ещё ситуация в его бурной на приключения жизни не вызывала таких смешанных эмоций! Какое-то время Кроули даже косился на тетрадку, думая пожаловаться хоть ей, потому что сестре чё-то как-то не хотелось, можно было и на пиздюля наткнуться. С одной стороны его это очень злило. Кроули ещё ни перед кем не бегал извиняться – не было ещё такой важной цацы, он всегда сам был хозяином своей жизни (помимо отцовских лещей, конечно). Ещё и этот случай с Хастуром – в ту ночь Кроули аж клыками скрипел, ворочаясь в кровати и натягивая одеяло на голые плечи. Тогда он подумал даже – будто это случилось в отместку ему, мол, посмотри, какой Азирафаэль несчастный, в какой опасности он был, а ты его ещё и обижал до этого... Снилось ему что-то смутное, а утром аж живот свело от желания надрать Хастуру его тощую задницу, и больше, кажется, Кроули не кидало из стороны в сторону, как крохотный плот в шторм. Азирафаэль чувствовал себя как никогда маленьким, пробиваясь сквозь ряды студентов. Больше всего на свете ему хотелось трансгрессировать в свою комнату, нырнуть под одеяло и лежать там с романом или хотя бы с телефоном, отдыхать в тишине, в любую минуту спуститься и заварить себе какао... Если бы он позвонил маме, она бы точно разрешила ему остаться дома и передохнуть денёк, но... Но. Пересилив себя с таким ощущением, будто лопнула тугая верёвка, заставив перепонки хрустально зазвенеть, Азирафаэль ярко-алым начертил в голове то, что ему предстояло сделать, и практически вбежал по ступенькам крыльца с такой скоростью, на которую был способен. Вчера вечером он опять не ужинал, притворившись, что у него нет аппетита. Выпитая на ночь вода только ещё больше усилила ощущение голода, и Азирафаэлю пришлось ещё раз бегать в туалет, поспешно высовывая ноги в тапочки; он буквально пролетел мимо лестницы на первый этаж, бесшумно, точно хоббит. Ему казалось, что ржавый крюк, которым будто подцепили его пустой желудок, обязательно потащит его на кухню. Лгать самому себе становилось привычно, но побледневший Азирафаэль, рухнув обратно в постель и широко распахнутыми глазами уставившись в темноту, чувствовал себя просто мерзко. Утром он съел почти полноценный завтрак, от чего лихорадочно хвалил сейчас сам себя, пробиваясь к расписанию. Ему нужно выполнить очень важный план, а для этого нужны силы, которые он получил от еды, так? Так. Мама говорила так. То видео со словами психолога на Ютубе, которое висело у него в закладках с просмотренной одной минутой, говорило так. Гавриил наверняка сказал бы то же самое утром. Нужно извиниться и перед ним тоже. Азирафаэль начал было искать нужную ему по памяти группу, когда услышал позади голос. – Ты сегодня прям светишься, – фыркнула Ника. Преподаватели на неё всегда косились с лёгким укором – сегодня, например, на девушке была длинная бабушкина юбка, обвешанная цепями, а на растянутом сером свитере красовалась болотно-зелёная рубашка. Кроули нравилось; нравилось и половине их группы, но в системе образования дизайнеры должны были быть творческими в меру. Будто и не знали вовсе, что обуздать творчество всё равно что попробовать связать драконьи лапы шёлковой ниткой. Кроули широко улыбнулся. Его действительно вставляло, даже раздражение будто придавало сил. – Подготовил охуенные эскизы. Даже не ожидал от себя такого. Ника замерла на пол-пути к расписанию пар, побледнев, и её накрашенные ярко-зелёным глаза округлились. – Я забыла про эскизы... Вот срань... Кроули злорадно рассмеялся, хлопнув её по плечу, хотя и не ему было хохотать – чаще всего сделать домашнее задание забывал именно он. Сказав что-то вроде "да потом сдашь, похуй", он двинулся сквозь толпу галдящих студентов, лихорадочно высматривающих крошечный номер аудитории. Чем ближе, тем больше мурашки штурмовали его внутренности; на подходе к институту он не выдержал, достал ещё раз эскизы – полюбоваться. Подумал даже с самодовольной ухмылкой, что от этого ботаника нашлась хоть какая-то польза, а потом замер так, что на него едва не наткнулись сзади, отчётливо матерясь себе под нос. Он почему-то представил, как показывает Азирафаэлю эти образы. Клетчатые брюки, мягкие свитера на простые рубашки, кардиганы, косы, зауженные к низу брюки. Ему бы понравилось? Наверняка понравилось бы. Кроули попытался представить его реакцию и, к своему удивлению, наткнулся на широкую, чуть застенчивую, но искреннюю улыбку, от которой веяло золотым теплом, как от закатного июньского солнца. Он бы носил одежду, которую придумал Кроули? Ему было бы приятно, что он послужил вдохновением для неё? Это было так по-идиотски, что он приказал себе об этом не думать, но вот беда – бунтарская задница Кроули не слушалась вообще ничьих приказов, в том числе и своих собственных, а в груди теперь поселилась яркая лампочка, маленькая и мягкая. Ника потерялась в толпе, оставшись где-то позади, а Кроули прошёл ещё немного вперёд. А потом светловолосая овечья макушка впереди вдруг развернулась, он увидел округлившиеся светлые глаза, и давление локтей и плеч вокруг сошло на нет. – Давай отойдём в сторону, – сказал Азирафаэль, едва ощутимо тронув его за рукав. Кроули искренне ожидал, что ему придётся подкрадываться, как с кнопкой ctrl, кидаться вперёд коброй, чтобы успеть ухватить вёрткого ботаника, догонять, достаточно быстро перебирая худосочными ногами, ожидал всего, но уж точно не того, что Азирафаэль сам с ним заговорит. Пожалуй, это сильно сбило его с толку. Стараясь сосредоточиться и отмахнуться от зажужжавших в голове мыслей, Кроули направился за ним. Сердце Азирафаэля стучало так, что готово было выпрыгнуть кроликом. Отрывистые вдохи помогали избавиться от подкатывающей тошноты – может, всё-таки и не стоило завтракать. Они встали чуть в стороне, и Азирафаэль в который раз пожалел о том, что покинул сегодня свою тихую уютную комнату; от мысли о том, что ему предстоит сейчас пережить, его почти трясло. Было даже страшнее, чем у пекарни, где к столбу его прижал Хастур. С огромным усилием, будто тянули за собой многотонную баржу, они посмотрели друг другу в лицо. Взволнованные огоньки в глазах Кроули скрывали чёрные очки; испуганные искры в глазах Азирафаэля отражались, как лунная дорожка в озере. – Кроули, – пискнул Азирафаэль настолько жалко, что самому захотелось удавиться. Кроули раскрыл было рот, но паника ещё ближе подступила к горлу юноши, замолотила в живот, и он резко вдохнул побольше воздуха. – Может, это и глупо, но я бы хотел извиниться за то, что... ударил тебя. Мне правда очень жаль, это было крайне бестактно с моей стороны, а розы были красивые, поэтому... – Он всё-таки запнулся, переведя дыхание так быстро, как только мог; щёки покрылись красными пятнами страха, но Азирафаэль сумел закончить, стараясь говорить как можно громче в окружавшем их шуме: – Извини, пожалуйста. Казалось, прошла целая вечность с того момента, когда они спокойно смотрели друг на друга, вспоминая каждую черту, каждую мелочь, прокручивая в голове со всех сторон, как в центрифуге, так, что запах этих воспоминаний оставался на пальцах. После желания немедленно оказаться дома шла мысль о том, как выглядят сейчас удивительные глаза Кроули, и Азирафаэль чертыхался про себя, несколько секунд сверля чёрные стёкла; хотя, судя по тому, как вытянулось лицо парня, он и без того был удивлён. Юноша не знал, чего именно ждёт, и знать не хотел. Самый яркий язык пламени взвился в воздух, касаясь лучиков звёзд, а Азирафаэль, чувствуя, как его прошиб холодный пот, схватился за лямки тяжёлого рюкзака и убежал прочь так быстро, как только мог. Он боялся, что Кроули может побежать за ним, и припустил так, как в своей жизни никогда, наверное, и не бегал, а в голове завыла толпа поклонников на рок-концерте. Меж висков же Кроули было шаром покати. Воцарилась такая пустота, что он отчётливо слышал, как стучала кровь в покрасневших ушах; его будто слепящее солнце превратило в камень, как горного тролля, и пошевелиться стало не в его силах. И несмотря на то, каким тяжёлым и неповоротливым вдруг стало его тело, Кроули невольно подался следом, даже почти дёрнул рукой, ужасно нелепо и медленно, слишком медленно, чтобы дотянуться до удравшего Азирафаэля. Только слушая его звонкий взволнованный голос, видя его светлое круглое лицо, он в полной мере понял, насколько соскучился. И не по этим вечным метаниям, своей обиде и гордости, а по Азирафаэлю – по тому, как он смешно морщит нос, как неожиданно ядовито говорит о своём ебанутом братце, как радостно и по-детски улыбается, так, что и самому хочется, и вообще... Кажется, его кто-то толкнул с едва слышным бурчанием "ёмоё, чё встал-то". Кроули до сих пор не мог сдвинуться с места, глядя в сторону лестницы, куда удрал ботаник, и в нём поднималась очередная волна, горячая и яростная, а в голове появилась маленькая, осторожная мысль, приоткрывшая дверь и с боязливым любопытством заглянувшая внутрь под раздавшийся звук звонка. Может, когда-нибудь он всё-таки покажет Азирафаэлю свои эскизы.