Убить или быть убитым

      В разгар Жатвы, когда сопровождающая Дистрикта 2, Констанция Флюс вытягивает из стеклянного куба табличку, а затем веселым, бодрым голосом произносит: "Флорес Уиллоу", моё сердце замирает. На мне белая длинная рубашка, подпоясанная коричневым кожаным ремнем на манер платья, золотые кудри собраны в хвост. Я осознаю, что сжимаю края своего платья, отпускаю руки по швам, тяжело выдыхаю и выхожу из своего ряда. Констанция не менее бойко повторяет мое имя, фамилию: я шагаю по направлению к ней на сцену. Краем глаза замечаю, как люди хлопают в ладоши, улыбаются, поздравляют меня с ролью трибута, но я не слышу их аплодисментов, да и вижу я все искажено.       Добровольцев, как и ожидалось, нет. Это все политические игры, и я абсолютно точно уверена в том, что на тысячах табличках в этом стеклянном кубе было только мое имя. Только мое. На мгновенье я смотрю на маму, она стоит прямо перед сценой, тоже в белом, с заметно округлившимся животом, её лицо совсем отрешенное. Я улыбаюсь ей краешками губ, мамино лицо немного меняется, но она не улыбается в ответ, лишь наблюдает за каждым моим движением. За руку она держит моего младшего брата, он еще не дорос до Жатвы, но его присутствие здесь обязательно.       Я поднимаюсь по ступенькам, стараясь сделать лицо беспристрастным и уверенным, однако выходит лишь вид какой-то гордячки. Констанция пожимает мне руку, тоже самое делает и наш мэр, который прикладывает к этому обе руки, улыбаясь. Отвечаю кроткой улыбкой, а затем про себя говорю ему: "Спасибо, папа, за то, что ты отправляешь меня на бойню. Я никогда этого не забуду, правда. Никогда". Встав посередине сцены, я смотрю сквозь ликующую, радостную толпу и начинаю завидовать дальним дистриктам, в глазах их толпы во время Жатвы лишь сочувствие и сожаление. Нет, это не касается Дистрикта 2, здесь умереть или убить на Голодных играх - привилегия. - На этих играх девушкой-трибутом из Дистрикта 2 стала дочь мэра, Флорес Уиллоу. Ну же, поаплодируйте ей! - сверкая рядом белоснежных зубов, говорит женщина. Толпа тут же взрывается аплодисментами.       Я почти абсолютно точно уверена, что камеры сейчас были направлены сначала на меня, потом на моего отца, а затем на ревущую мое имя толпу. Я гордо поднимаю подбородок и смотрю на них сверху вниз, затем бросаю беглый взгляд в сторону парней. "Интересно, с кем я поеду на эти игры?" - Сейчас мы определим, кому из мальчиков выпадет честь стать трибутом от Дистрикта 2! - с воодушевлением Флюс подходит к другому стеклянному кубу, опускает свою наманикюренную ручку и достает заветную табличку. - Алексис Копленд! - раздается громкий голос Констанции по всем установленным на площади колонкам.       Я никогда не слышала этого имени, скорее всего, мальчик учился в обычной школе, не в Академии, тогда бы я точно знала его имя. Он медленно выходит из своего ряда, на вид ему 12-13 лет, вероятно, это его первая или вторая Жатва, у него дрожат руки. Я смотрю на него с долей презрения. Ему не светит участь трибута, но он продолжает показывать свою слабость.       Как и ожидалось, практически сразу находится доброволец из первого ряда, там стоят восемнадцатилетние подростки, я была в их числе. Добровольцем стал крепкий смуглый парень, высокий и мускулистый. Несмотря на то, что девочки тренируются отдельно, я пару раз пересекалась с ним, мы одногодки. - Я вызываюсь добровольцем! - радостно восклицает он, поднимая руку и делая шаг в сторону.       Напуганный мальчик возвращается на свое место, я лишь провожаю его взглядом, затем перевожу его на добровольца. У него светлые коротко отстриженные волосы, карие глаза, загорелая кожа. Голубая рубашка и светло-бежевые брюки смотрятся слишком просто для такой высокой машины для убийств. Я оглядываю его мускулистые руки, шею, самодовольное лицо, пытаясь припомнить его имя. Лично мы незнакомы.       Он взбирается на сцену, пожимает руки Констанции, мэру, с радостной улыбкой поднимает руку, приветствуя толпу. Флюс, не теряя времени, просит его представиться, он тут же отвечает: - Катон Уильямс!       Услышав его фамилию, я вспомнила победителя 20-ых Голодных играх, он был его внуком. Когда моя бабушка еще была жива, а я навещала её в деревне победителей: Катон жил вместе со своей семьей в доме дедушки. Он умер несколько лет назад. У всей четы Уильямс светлые волосы, так что Катон похож на своего дедушку, однако, могу отметить, что его дед был куда скромнее. Толпа взрывается куда громче, чем от моего появления, что неудивительно: наша публика любит показушников. Я едва удерживаюсь от того, чтобы не не бросить на него косой взгляд.       Поприветствовав дистрикт, он встает рядом со мной и как-то странновато улыбается, поглядывая на меня с высока. Пожалуй, по сравнению с ним, я и вправду коротышка, разница составляет около двадцати сантиметров. Под его взглядом, я начинаю чувствовать неловкость, создается впечатление, будто он мысленно меня раздевает. Я отворачиваюсь, стараясь больше не пересекаться с его глазами, слышу, как он часто-часто дышит рядом со мной.       Констанция в который раз объявляет нас трибутами, говорит нам пожать руки друг другу. Я осторожно поворачиваюсь в его сторону, он тут же протягивает свою большую руку, я делаю то же самое, чувствуя как он крепко пожимает мою руку, почти прижимаясь ко мне. Шепотом он произносит мне на ухо: - Мне не терпится познакомиться с тобой, Фло.       Меня будто обдает током, глаза широко раскрываются, я резко отдергиваю свою - маленькую, по сравнению с его, - руку и ошарашенно смотрю на него. Он опять оборачивается на толпу. Констанция Флюс говорит о Капитолии, произносит знаменитый девиз игр и прощается со своей любезной публикой, указывая нам на дверь дома Правосудия. Там нам позволят попрощаться с семьей перед поездкой. Я смотрю на серые, бежевые, местами белые здания Олдборо, вдыхаю свежий горный воздух, прощаясь со своим домом. Его я больше не увижу. По крайней мере, какое-то время...       В выделенную мне комнату пропускают маму и младшего брата. У них обоих голубые глаза: у меня серо-голубые, которые при светлом освещении кажутся стеклянными. Светлые волосы, голубые глаза, бледная кожа - моя мама похожа на куколку в свои 42 года, даже несмотря на то, что родила троих и скоро родит четвертого ребенка. Папа выбрал себе в жены самую красивую женщину, правда, бесхарактерную. Брату Лиаму всего пять, и, кажется, он не до конца понимает, что сейчас происходит. Возможно, я расскажу ему больше об Играх и роли трибута, если выживу, конечно...       Мама молчит, поглаживая дрожащей рукой моего брата по кучерявой голове. Я вспоминаю Жатву сестры и радость родственников. Похоже её смерть напрочь изменила отношение нашей семьи к Голодным играх, отношение всех, кроме папы. С мамой и братом его нет, но я и не удивлена. Нашему мэру совершенно не до дочери, которая может скоро умереть. Ему было и не до моей старшей сестры, которая умерла на прошлых играх. Я хочу подумать о чем-нибудь хорошем и светлом, но с Голодными играми ассоциируется лишь обезображенный труп сестры, помост для семьи погибшего трибута и животная улыбка этого Уильямса. - Ты победишь, - наконец проговаривает мама.       Она говорит это не столь для того, чтобы придать мне уверенности, сколь для того, чтобы заставить себя поверить в это. Лицо у неё такое, будто она провожает мой гроб в похоронной процессии. Раньше я верила, что смогу победить в играх при любом раскладе, но после смерти сестры я раз и навсегда убедилась, что подготовка к играм вовсе не гарант победы. - Я знаю, все будет хорошо, - говорю я, чтобы хоть как-то приободрить свою мать.       Она крепко прижимает меня к себе, я зарываюсь носом в копну её светлых волос, чувствуя себя совершенно маленькой и беспомощной. Мама долго-долго поглаживает меня по голове, целует в лоб и отстраняется. - Ты сможешь победить, Флорри, - говорит мама надломленным голосом. - Ты должна, - добавляет женщина, едва не заливаясь слезами.       Наверное, она тоже сейчас думает о Марселин, о том, как она в прошлый раз отправлялась на игры со счастливой улыбкой, а вернулась изуродованная 13-тью ножевыми ранами. Мама боится, что со мной может приключиться подобное. И я тоже... Я тоже боюсь.       С тех пор как она умерла, не было ни дня, чтобы я не представляла её тело в деревянном гробу. Мы не могли даже подумать о том, что она проиграет: она была лучше меня в борьбе, владении оружием ближнего боя, куда выносливее. Я восхищалась Марселин и втайне завидовала ей. Пожалуй, я превосходила её лишь внешней красотой. Марсел была больше похожа на отца: светло-русые волосы, карие глаза, большой нос. У меня были черты лица матери.       В тот день, как она умерла, я еще училась в Академии. В перерывах между занятиями мы смотрели игры, болели за своих. Это было что-то вроде видеокурса по выживанию: Игры нравились всем. Я болела за свою сестру, её знал практически каждый в Дистрикте, как, собственно, и Уэйда Рэнкина, другого трибута от нашего дистрикта. Трибута, нанесшего моей сестре тринадцать ножевых ран.       Моя сестра была влюблена в этого темноволосого юношу, а весь Капитолий был влюблен в неё. Она показала лучшие результаты во время тренировок, у неё не было отбоя от спонсоров. Марселина выдержала Кровавую бойню у Рога изобилия, дошла до самого конца, пока Уэйд не заколол её перочинным ножиком в приступе гнева от того, что она якобы стащила его кинжал, пока тот спал. А ведь это была даже не моя сестра.       Рэнкин ударил её 13 раз, прежде чем его гнев утих. Для её убийства хватило лишь трех, но он продолжал и продолжал всаживать в неё нож: Марселин почти не сопротивлялась. Полагаю, сестра не ожидала такого расклада, только не от него, у неё в руках даже не было оружия. Я застала эту сцену в столовой, поедая отбивные с гороховым пюре. Меня до сих пор воротит от вида и запаха мяса... от горохового пюре тоже.       Капитолийцы попытались сгладить те увечья, которые Уэйд нанёс моей сестре, зашили раны. Однако привезенное из Капитолия тело выглядело отнюдь не лучше того, что было на экране. У Марс был выколот глаз, поврежден нос, зашито горло. Три ножевых ранения в районе сердца, одно в правой груди, два возле ребер и целых четыре в районе живота. Умерла она оттого, что захлебнулась кровью, когда трибут проткнул ей глотку. Хорошо, что она умерла быстро, за несколько секунд, и не смогла почувствовать остальные десять ударов.       Депрессия мамы длилась несколько месяцев, пока она не узнала о своей беременности. Сецилия Уиллоу больше не плакала, теперь она заботилась о новом чаде, мечтая о том, чтобы оно было похоже на старшую дочь. Эта новость облегчила жизнь всему семейству. А теперь я - трибут...       Я еще пару минут успокаиваю маму, говорю, что я сильная и хитрая, что им не удастся убить меня. По истечению положенного времени миротворцы просят маму и брата выйти из комнаты. Я еще раз обнимаю её, затем брата, шепчу ему на ухо: "Будь сильным", и они выходят, оставляя меня одну. Больше никто не придёт, дядя на службе в Капитолии, а с его семьей мы не общаемся. Ах да, еще у меня нет друзей. Настоящих друзей. С папой я уже попрощалась.       Комната, в которой я нахожусь, небольшая, но уютная. У одной стены стоит кожаный коричневый диванчик, у другой - два кресла, сделанных из того же материала. Между кресел располагается журнальный столик, на нём стеклянная вазочка с конфетами. Решили подсластить горечь Жатвы, ничего другого и не скажешь. Я недолго копаюсь в вазочке, хватая свою любимую мятную конфету, затем разворачивая серебристую обертку, кладу в рот. Мятный вкус тут же заполняет рот, принося с собой ощущение холодка. Переминая конфету из стороны в сторону, присаживаюсь на диванчик. Скорее всего, поезд поедет через минут двадцать пять, поэтому меня ждут двадцать минут одиночества.       Через минуту я слышу за дверью голоса: кто-то по-свойски разговаривает с миротворцем, стерегущим мою комнатку. "Возможно, отец решил все-таки попрощаться?" - с надеждой думаю я, но тут же качаю себе головой. "Нет, быть такого не может". Мои рассуждения прерывает скрип открывающейся двери, в комнату заходит рослый парень. - Здравствуй, Флорес, - говорит он, не решаясь посмотреть мне в глаза.       И правильно делает, что боится, это чертов выродок убил мою сестру! Моё лицо почти сразу становится бледным и устрашающим, одновременно. Уэйд Рэнкин не спеша проникает в комнату, закрывает за собой дверь. На нём темно-серый парадный костюм, лицо гладко выбрито. Я молюсь всем существующим богам, чтобы он вдруг не оказался моим ментором. К тому же он последний человек на Земле, которого я бы хотела сейчас видеть.       Когда брюнет делает шаг мне навстречу, по спине пробегает леденящий душу холодок, вовсе не от мятной конфеты. Теперь я нахожусь в одной комнате с убийцей дорогого мне человека и не знаю, атаковать мне или же защищаться. В его почти черных глазах читается сожаление. Я вспоминаю, как он, отойдя от аффекта, очень долго прижимал к своей груди окровавленное тело моей сестры, просил её не оставлять его... а в другой руке он крепко сжимал нож, которым тот её и убил. Капитолий поверил в сказку о спятившем влюбленном юноше, даже отец, казалось, простил его, но никак не я. Для меня он был всего лишь убийцей. И никакие игры, никакие другие обстоятельства не могли отменить для меня этого факта. - Я хотел отдать тебе это, - немного подумав, сказал Уэйд и протянул руку, раскрыв ладонь.       В его руке военный медальон - токен Марси на Голодных играх. Его дала ей Трикс, наша тетя, сестра всегда хотела стать миротворцем. С каким восхищением Марселин приняла подарок тети в день своей первой Жатвы! Она в этот же день, вечером цыганской иголкой нацарапала на нем большими буквами "Марс". Наверное, Рэнкин снял его с неё после её смерти: токен - это меньшее, что волновало меня, да и родственников с уходом Марс. Я аккуратно взяла военный медальон на цепочке из маленьких титановых шариков. Он потерся со временем, но нам все также было нацарапано её имя. - Я думаю, она хотела, чтобы он был у тебя, - сквозь зубы процедил Уэйд.       Парень уже подошел к двери и прокрутил ручку, когда я решилась, прижимая к груди украшение, сказать единственное за всю нашу беседу слово: - Спасибо.