Первый поворот налево

Они входят в поворот плавно, так, что из стакана с остывшим кофе в углублении подлокотника не проливается ни капли. Даже холодный он кажется слишком горьким, поэтому так и остается стоять нетронутым. Элоис редко ездит по ночному городу, а днем тот всегда стоит в пробках, так что сейчас ей кажется, что они несутся по шоссе со скоростью звука, хотя стрелка на спидометре едва доходит до установленного в городе ограничения. Хочется нажать на педаль газа, резко, в пол, чтобы стрелка скакнула сразу на пять, а то и шесть делений вправо, но тогда они приедут раньше, а ей хочется остаться здесь навсегда, чтобы огни встречных машин неслись навстречу, ловить их взглядом и не успевать поймать. Она так устала куда-то стремиться. И кроме того, за рулем не она. —Если что, я не буду ночевать на диване. —Ты предлагаешь отдать это место гостье? Олли, это невежливо. —Ну вот сама и спи тогда на этой деревяшке, у меня от нее спина болит. —Можно подумать, тебе не тринадцать, а сто тринадцать. —Если я буду каждый раз, как у нас кто-то останавливается, спать на диване, то не доживу даже до сорока. Валена строго смотрит в зеркало заднего вида, пытаясь поймать чужой взгляд, но Оливер демонстративно натягивает на глаза шапку и делает вид, что спит. Она улыбается так, чтобы он не видел. —Мне очень неловко от того, сколько неудобств я доставляю, Оливер прав, я и на диване отлично устроюсь. Тем более, это же всего на одну ночь. Из-под шапки с заднего сиденья доносится одобрительное мычание. Что будет дальше — она не знает. И в ближайшие двадцать четыре часа ей отчаянно не хочет об этом думать. В крайнем случае, решает она, в крайнем случае — в школе есть комната отдыха, где она провела вчерашнюю ночь и планировала провести сегодняшнюю. Что придется делать с душем и готовкой, Элоис даже боится представлять, но знает, что это определенно лучше, чем возвращаться в дом, который никогда в действительности не был ей домом. Душно. Она расстегивает две верхние пуговицы рубашки, расслабляет воротник, но дышать по-прежнему трудно. Машина притормаживает перед пешеходным переходом, прежде чем Валена снова давит на педаль газа. Она все время искоса посматривает на нее, и оттого Элоис чувствует себя немного неуютно. Она откидывает голову на спинку кресла и закрывает глаза. Жужжит подъемный механизм стекла, и свежий ночной воздух из окна ударяется прямиком о легкие. —Глупости, я уступлю место. Олли, подожди ликовать, с тебя завтрак. —По рукам.— Слева слышится смазанный хлопок. — Тебе как ты любишь, недосоленное и подгоревшее? —Я тоже тебя люблю, золотце. Чмокнула бы в щеку, да не могу отвлечься от дороги. —Фу, какая гадость. Оливер закатывает глаза, оттирая от щеки фантомный отпечаток, и всем своим видом показывает, как он относится к чужим слюням и проявлению всяких там нежностей. Валена звонко смеется, посылая на заднее сиденье воздушный поцелуй. Красивый смех, заразительный. Равномерное движение укачивает, шум за окном и перебранка почему-то успокаивают, Элоис незаметно для себя окунается в полудрему. День был долгим. «Это несерьезно». «Знаешь, ты могла бы многого добиться». «Когда ты наконец поймешь, что пора взяться за ум, будет уже поздно». «Хочешь и дальше пускать свою жизнь под откос, уходи». Даже закрыв за собой дверь (она хотела хлопнуть ей, но и этой мелочи не смогла себе позволить), даже пробежав на одном дыхании три лестничных пролета, и даже оказавшись на улице без куртки, ключей и кошелька, она не осознала этого. Не осознала, что ушла. Вот так вот просто, без скандала, криков и уговоров остаться, без проклятий и назиданий, встала из-за стола, закрыла за собой входную дверь и ушла. Они наверняка ждут, что она вернется. Месяц-два, и она вернется, потому что куда же еще ей деваться, и ведь, в конце концов, они не могут быть неправы. Элоис раз за разом возвращается к этим мыслям на протяжении целого дня, и чем больше прокручивает их в голове, тем больше укрепляется в своем решении. Она еще не знает, как, но покажет им, что они ошибаются. Ее музыка чего-то стоит. Ее жизнь чего-то стоит. Она сама чего-то стоит, в конце концов? —Эй, приехали. Оливер трясет ее за плечо и выбегает из машины, чтобы подержать входную дверь, пока Валена достает из багажника сумки с продуктами. Все-таки, хороший он, пусть и капризный, как ребенок. Хотя, он и есть ребенок, так ведь? Квартира встречает их темнотой и прохладой стен — кто-то забыл закрыть балкон, уходя. Валена стягивает ботинки, наступая носком на пятку и бежит закрывать его, не снимая куртки, пока шторы на сорвало порывами ветра. «Вероятность кратковременных осадков», кажется, перерастает в грозу. Элоис топчется на пороге, не зная, как себя вести и что делать, но из кухни в конце коридора выглядывают две одинаково вопрошающих макушки — одна светлая, другая темная, и она проходит внутрь. На вопрос о сделанных уроках Оливер заявляет, что ему давным-давно пора спать и ретируется в свою комнату, для убедительности даже выключив свет перед тем, как закрыть дверь. В комнате все еще зябко несмотря на закрытые окна и работающие сверхурочно батареи, от них пышет жаром, но стоит отойти на пару метров, как по ступням снова пробегает стелющийся по полу холодок. Валена приглашающим жестом указывает ей на диван, и Элоис садится, поджав под себя ноги. Он действительно жесткий, но, как бы то ни было, это все еще лучше, чем спать сидя, свернувшись в кресле, а наутро не мочь разогнуть шею. Ей часто случалось засыпать сидя во время гастролей, но по сравнению с креслом в школьной комнате отдыха автобусные сиденья были просто чемпионами в сфере комфорта. Диван прогибается под чужим весом, Валена садится напротив, вернее не садится, а растекается, как масло по сковородке. От мыслей о еде живот впервые за день подает признаки жизни или, скорее, недовольства ею. —Что ж... Валена потягивается, как кошка. Кошка в масле. Нет, это сыр в масле, и он не потягивается, а катается. Боже, так хочется есть. —Я так и не спросила, что случилось. Или это не лучшая тема для обсуждения сейчас? —Нет, отчего же. Просто обыкновенная семейная размолвка. —Настолько обыкновенная, что ты гуляешь в одном свитере в конце ноября? Выключатель чайника щелкает, они одновременно смотрят в его сторону и безмолвно, но единогласно решают пока что его игнорировать. —Можешь не отвечать, я понимаю. Это всегда так, когда что-то кому-то доказываешь. Ты куришь? Элоис пару раз моргает, стараясь понять, чем была вызвана такая смена темы, и какой знак она могла подать, чтобы Валена вывела подобное умозаключение. —Нет. —Я тоже. И не пробовала? —Нет… —И я нет. Хочешь? Датчик самосохранения, кажется, отказал еще вчера, поэтому сейчас на удивление молчит. Как всегда не вовремя. Она не знает, что ответить, поэтому делает так, как принято в ее семье: отвечает вопросом на вопрос. —А откуда у тебя? Если ты не… —Стащила у Олли, а тот у моего брата. Хотела отдать ему при встрече, но не уверена, что они до нее доживут. Валена поднимается, короткой перебежкой по холодному полу добирается до кухонного шкафа, залезает на табурет и нашаривает рукой где-то наверху открытую пачку. —Раньше, чем через два месяца, его ждать не стоит, а мне нравится смотреть, как они горят. Спичка чиркает почти что прямо перед ее лицом, или ей просто так кажется, и Элоис резко выдыхает, задувая огонь. —Извини. —Ничего, вот, держи. В общем-то, терять ей нечего, так что она размышляет всего пару секунд, прежде чем аккуратно перенять сигарету из чужих пальцев. Что-то необыкновенное происходит в этом мире, может быть, во всем виноваты отливы, озоновые дыры или то, что весам по гороскопу на этой неделе стоит быть увереннее в себе, но последние два дня принятие решений дается ей удивительно легко. Может, ей все еще душно, и поэтому она так глубоко и жадно вдыхает прогорклый терпкий дым, но спустя один долгий миг ожидания вместе со вкусом жженых листьев и головокружением приходит сожаление. Глаза слезятся, она пытается прокашляться в рукав, но в горло как будто кто-то запихал шарф — не вдохнуть, не выдохнуть. Элоис принимает стакан воды из чужих рук так же, как минуту назад сигарету, и пьет его так, словно пытается побить рекорд. —Ты как, в порядке? Глаза все еще слезятся, и она ловит своим расплывчатым взглядом чужой, кивая. В голосе слышится искренняя забота, но ей почему-то видятся в карих глазах смешинки. Они всегда там есть, наверное, потому что она всегда щурится. —Это была плохая идея. —Я люблю плохие идеи. Валена растягивается во весь рост на диване, используя ее колени как подушку, и Элоис, застыв, не знает, как сказать ей о том, что сейчас происходит совершенно вопиющее вторжение в ее личное пространство, потому что, по правде говоря, это она в первую очередь является здесь нарушителем чужого покоя. Вообще-то, она бы тоже не отказалась от подушки сейчас. —Знаешь эти однообразные дни, когда возвращаешься домой и не понимаешь, четверг сегодня был или среда? Плохие идеи добавляют в них краски. Плохие идеи – это то самое, что только твое и больше ничье. —Предлагаешь перечислить все плохие идеи за сегодняшний день? —Почему бы и нет. Это может стать новым жанром в литературе, если мы постараемся. Длинные темные волосы стекают по ее коленям, и Элоис подавляет желание потрогать их (как они могут быть такими прямыми?), потому что это точно не лучшая из ее идей. Валена снимает очки, наугад тянется к столику с боковой стороны дивана, отпускает их и попадает. —Плохой идеей было уходить из дома в одном свитере. —Это точно, – Валена загибает мизинец на левой руке. — не делай так больше. —Плохой идеей было надеяться, что родители когда-нибудь примут меня, как есть. Правда неожиданно легко и спокойно срывается с языка. Стоило ли так долго отказывать себе в ней? —Это в порядке вещей. Моя мать до сих пор в тайне надеется, что я выйду замуж. — Она накручивает волос на безымянный палец и улыбается немного грустно, поджимая губы. — Думаю, есть вещи, которые не зависят от нас. Но это не значит, что мы должны зависеть от них, так ведь? Элоис кивает, думая, что все это звучит слишком легко, чтобы быть правдой. —Плохой идеей было рассказать Оливеру, почему я допоздна остаюсь в школе. —А вот это не принимается. Или этот диван настолько плох, что ты бы предпочла пол? —Нет конечно, но я доставляю вам обоим столько неприятностей, и… Тяжесть чужой головы испаряется, Валена поднимается, садясь к ней в пол-оборота и щурится сильнее, чем обычно. По спине пробегает холодок. —Когда кто-то хочет позаботиться о тебе, это значит либо то, что он делает это из вежливости, либо то, что он действительно хочет это сделать. Из вежливости мы с Оливером никогда ничего не делаем, думаю, это ты уже и сама поняла. Она снова хочет извиниться, но вовремя останавливает себя. Голос почему-то подводит и звучит выше, чем обычно. Наверное, горло все еще саднит от дыма. —Спасибо, я… Я думаю, это было единственной действительно хорошей идеей за сегодня. —Подлиза. — Валена снова улыбается, на этот раз тепло. — Думаю, на диване ты и правда будешь морально чувствовать себя лучше, по крайней мере до тех пор, пока не раздобудешь матрас помягче. Элоис проглатывает возражение, рассудив, что сейчас не лучший момент, чтобы сказать, что она намеревалась остаться лишь на одну ночь. Она слишком часто делает это, проглатывает то, что думает, и обычно несказанное оседает копотью вдоль позвоночника. Сейчас же, не ясно отчего, чувство затхлости уходит из легких, и дышать становится легче. Не потому ли, что это то, чего она на самом деле хотела? —Надеюсь, ты жаворонок, потому что Олли с утра очень гремит посудой. Специально, конечно же. И посуда, кстати, на тебе. Спустя полчаса она лежит на спине, смотря, как по потолку бегает свет от фар случайно забредших в этот район машин. Глаза слипаются, и в голове проносятся видения прошедшего дня, путаясь, меняясь, мешаясь с тем, что было давным-давно и тем, что еще не случилось. Запах свежих простыней похож на лето. Запах утра похож на подгорелую яичницу.