Двухцветное кино

Представьте, что вы находитесь на концерте. Номер объявлен, исполнитель на сцене, что случается после? Стихают разговоры, и воцаряется гробовая тишина, истинная королева этого вечера на несколько мгновений, только с помощью неё вы можете полностью окунаться в каждую новую композицию, не смешивая тональности в голове. Сердце музыкантов стучит так громко, что им кажется, абсолютно все в зале слышат это, по телу проходят высокочастотные разряды дрожи, трясущие руки и поджилки, сознание заполняет миллион мыслей о том, где не надо делать ошибок, какому месту уделить внимание, чтобы не сбиться, как много глаз прожигают твою макушку и чего-то от тебя ожидают, груз становится всё тяжелее, воздух всё спёртее, а напряжение почти осязаемым, если протяните руку, будьте уверены, вы его почувствуете. Выступающий садится за рояль, закрывает глаза, выравнивает дыхание, теперь он завладевает вниманием всех. Если тишина королева, то этот человек на три с лишним минуты ваш Бог. Когда он открывает глаза, взгляд прояснён, ненужные соображения отступают, в его галактике остаётся только две необходимых вещи: он и инструмент на чёрном холсте не рождённого пока мира. Эта схватка между ними настолько же древняя, дивная и великолепная, как само искусство, зачаровывающая с первых секунд. Кисти занесены над клавишами, возьмите ножницы и легко разрежьте воздух. Вдох-выдох. И руки опускаются. Из-за тёплых поцелуев и холодных пальцев, залезших под платье, не замечаешь, когда тряпка слетает вниз, а переступить через неё не позволяют, отрывают от пола и переносят на кровать, как пушинку укладывая на одеяло. Ты, так как разрешила своим эмоциям взять верх на сегодня, упускаешь момент, когда шок открыто читается по вздёрнутым вверх бровям, Хосок же улыбается настолько ярко, что кто-нибудь другой на твоём месте бы обязательно ослеп, а когда Чон бы потянулся зубами к застёжке лифчика, испустил бы дух окончательно. «Ну, уж нет!», — подаёшься вперёд и больно кусаешь юношу за ухо. «Да какой идиот подарил ему столь безгрешное лицо? Ещё ведь и губки дует! У них там наверху совсем заняться нечем?». Упираешься руками в его грудь, чтобы парень присел, не разрывая зрительного контакта, тянешься к пуговицам на белоснежной рубашке, юноша злится, перехватывает руки, а ты быстрее впиваешься в его губы напротив, чувствуешь, как они довольно растягиваются, прежде чем пропустить твой язычок внутрь, и он позволяет тебе каплю ослушания. Как благородно, блять. Ты только во вкус вошла, стянув с плеч Чона рубашку, тянешься к штанам, но на этом его запас доброты заканчивается, и ты вновь прижата к кровати с заведёнными вверх руками. Довольный Хосок возвращается к бюстгальтеру и заканчивает начатое, поддевая застёжку зубами, он обожает, когда те располагаются впереди. Его любимая часть прелюдии на подходе, в которой ритм незаметно ускоряется, и не остаётся места для длинных и томных усыпляющих нот, то там, то здесь выпрыгивают хитрые восьмушки, когда он припадает губами к затвердевшим соскам, чтобы, попробовав их на вкус, пустить в ход зубки, выбивая из тебя воздух, когда длинными пальцами спускает чёрные кружевные трусики, и вводит на пробу один палец в истекающее лоно. Но вот, когда он добавляет второй, тут построенный аккорд ломается, мужские брови высоко взметаются, потому что он привык, что таких девочек нужно растягивать, но Чон Хосок ошибся. В первый раз, когда принял тебя за наивную дурочку и подошёл, готовый вновь сыграть в игру, из которой обязательно выйдет победителем. Во второй раз, когда изменил своё мнение о тебе, повысив с «дурочки» до «язвительной недотроги», он был слишком скуп на оценку реальных способностей. Но, так ли плохо, что сегодня мужчина ошибся и подпустил к себе кошечку с острыми коготками? Возможно, это был первый вечер, когда парень встретил по-настоящему достойного, в своём понимании, партнёра, только немного неудобно получается, когда пианист рассчитывает на камерный концерт за роялем, а в итоге его приводят в огроменный собор, показывают на орган с четырьмя клавиатурами и говорят: «Вот здесь и будете выступать, да». Улучив момент, ты вновь пускаешь свои руки в ход, больно оттягивая Хосока за пряди волос от груди. — Мне не нравится, — получается обиженно, потому что злит, что ты так течёшь только с того, что этот плут искусал соски до алой красноты. — Правда? — высоко поднимает одну бровь, после чего подносит к губам испачканные блестящие пальцы и облизывает их, с триумфом подмечая твою реакцию, ибо ты в осадок выпала и не знаешь, как глаза на место в орбиты вернуть. — Я так не думаю. Прикипело — прекрасное описание твоего состояния, поэтому зло за уже настрадавшиеся от тебя волосы притягиваешь хитрую морду, чтобы кусать его губы в кровь и позволять вылизать остатки вульгарной помады. Прикипело, поэтому, нащупывая немаленького размера стояк, расстёгиваешь ширинку, собираясь поиздеваться над парнем, вернуть с лихвой всё негодование. Он за тобой не успевает, уже понял, что надо будет быстро переучиваться, за короткое время овладевать умением извлекать нужные эмоции из строптивого горделивого инструмента. Иначе ты его сама преклонишь, ибо на органе лёгонькие пьесы не играют, они для него неприемлемый фарс и баловство, ему подавайте что-то мрачное, вычурное слегка, одновременно душераздирающее, чтобы разом пространство заполнить, чтобы звуки быстро вверх взлетали, создавая новую вселенную из своего величия, потому что с помощью этого инструмента с самими небесами диалог ведут, он великолепен, по-другому не скажешь. Этой ночью Хосоку придётся впервые сдаться ненадолго, проиграв битву, чтобы была возможность выиграть войну. — Не надо, солнышко, — шепчет на ухо, а через мгновение ты чувствуешь, как он разом входит в тебя, заполучая, наконец, первый заслуженный стон с твоих губ, тут же стремясь, его следы на свои губы скопировать. Ты закусываешь тыльную сторону ладони, чтобы не позволить больше телу своеволия, но Чон заводит руки вновь наверх, продолжая вбиваться в тебя, ускоряя темп, игры больше ни к чему, его новая препятствие: твои стоны, которые он вырвет, входя на всю длину, горящими глазами и губами, не перестающими осыпать поцелуями шею. Он сыграет Баха в своём личном исполнении, таком неприличном и нахальном, чтобы трубы надрывались и пугались нового звучания, но, несомненно, по-своему изящном и изысканном. Они и не знали, что могут вот так греметь, надрывно, но чертовски сексуально, дабы самим околдовываться меццо-форте, чтобы потерять ту нить, которая их с реальностью связывала, и провалиться в пучину удовольствия. Правда, эту эстетику не поймут ни монахи, ни прихожане, ну да ничего, его искусство на любителя, а своей победой Чон посчитает покорный гул инструмента, признавшего мастерство парня. Он всё с той же улыбкой шельмы профессионально быстро играет кульминацию, доводя до оргазма, до приятной неги, чтобы тело обмякло, и хотелось тишины после полученного блаженства, но Хосок продолжает сладкую пытку. Исполняет на бис под гром аплодисментов, сводя с ума белые и чёрные клавиши, доказывая, что сегодня истинный гений к ним прикоснулся, твои муки не закончатся, пока парень не почувствует, что скоро сам достигнет предела, что если не остановится, то заполнит тебя изнутри своей спермой, так как наплевал на презервативы, ради наслаждения. Настоящий мастер всегда знает, когда остановиться, когда быстро перейти к развязке, не сбавляя ритма, на сильнейшем аккорде оборвать своё выступление, оставляя с ощущением, будто что-то очень важное отобрали, будто не дорассказали захватывающую историю, потому что он внутри тебя дарил чувство заполненности. Доза на пробу, дабы глупая девочка обязательно вернулась и умоляла взять её снова во всех возможных позах, слишком мягкое окончание после пережитого напряжения, слишком неожиданно он выходит из тебя, пачкая живот, так и подмывает спросить: «И всё?», но спрашиваешь ты: — Чего так лыбишься??? — а в ответ получаешь поцелуй в лоб. — Что же мне нужно сделать, чтобы твои глаза стали ещё больше, чем сейчас? Зло поджимаешь губы и юркаешь в ванну. Когда выходишь, он, надев халат, лежит на кровати, попивая вино, и знатно так удивляется, что ты сразу напяливаешь на себя одежду. — Так вот для чего была оставлена вторая половина. — Хм, я бы не отказался от виски, ты меня обманула насчёт горечи, — прикрыв глаза, делает несколько больших глотков. — Даже номерка своего не оставишь? — Я же говорила, что мы больше не встретимся. — Если я захочу, всё равно ведь тебя найду, — слова останавливают, поворачиваешься к нему, а на лицо ложится тень тяжёлой думы. — Я смотрю, ты только чужие умы использовать умеешь? — подмечаешь, по недобро прищуренным глазам, что у тебя получилось задеть его. Берёшь салфетку со столика и быстро там что-то чиркаешь. — Попробуй меня сам найти. Оставляешь позади салфетку, жаркий номер со слабым освещением, после пафосное здание, отдаваясь навстречу холодному грязному ночному воздуху, поглощающему тебя быстро, скрывающему от любопытных взглядов. Город, в котором ты никому не нужна, в нём так легко затеряться, замести следы, ничего печального, тебе это на руку. Поднимаешь, наконец, трубку, что долго вибрировала в сумочке. — Ну, что, детка как успехи? — Думаю, он клюнет, готовьте силки.