Отражение

Глеб мягко водит ладонью по моим волосам. Я чувствую, что он действительно рад меня видеть и старается как-то остановить этот внеплановый поток слёз, и потому начинает что-то ласково шептать. Всё сливается в единый шум, но внезапно я вычленяю одну фразу осознанно. — Теперь, без него, у тебя всё будет в порядке. Я тут же отстраняюсь от парня и делаю шаг назад. Он удивлённо пялится, сбитый с толку, не понимающий, что сделал не так. — Ты не имеешь никакого права так говорить! Не тебе решать, что для меня будет плохо или хорошо, — недовольно отрезаю я. — Окей-окей, — приподнимает он ладони вверх в успокаивающем жесте. — Я вовсе не это имел в виду. — Тогда что ты имел в виду? Что ты, блять, вообще здесь делаешь? И как ты узнал мой адрес? Я выпаливаю свои вопросы, один за другим, не давая ему и слова вставить. Внутри накатывает волна раздражения. Не успел из моей жизни исчезнуть один контролирующий парень, как, видимо, на его место уже метит другой. Голубин растерянно оглядывается на всё ещё открытую дверь позади. Я цокаю, закатывая глаза, и, протянув руку, резко дёргаю её на себя, закрывая на замок. Блондин ощутимо вздрагивает от шума и как-то весь сжимается, кожей ощущая мою злость. Я ухожу по коридору на кухню, не дожидаясь, пока он скинет кроссовки и куртку. Он появляется в комнате пару минут спустя, нервно теребя рукава старой вытянутой толстовки. Осматривается вокруг, залипая на фотографии в гостиной, разбросанные по полу книги с исписанными листами. Глеб выглядит настолько потерянным, что мне вдруг становится стыдно за внезапную вспышку гнева. Я знаю, что он всего лишь хочет помочь. — Выпьешь что-нибудь? — робко нарушаю я тишину. Он тут же оборачивается и осторожно подходит ближе к кухонному столу, присаживаясь на стул рядом. — Алкоголь? — Я снова на таблетках, так что мне нельзя сейчас смешивать, — отрицательно мотаю я головой. — Но я могу налить что-нибудь тебе. — Нет, в таком случае я тоже не буду. Я неловко киваю, и между нами повисает долгая пауза. Я, на самом деле, очень рада его видеть. За прошедшие пару месяцев я привязалась к парню, поэтому этот тотальный игнор последних недель давался мне тяжело. К тому же, в свете недавних событий, я сейчас очень нуждаюсь в какой-то поддержке близкого человека. Иногда тебе нужно получить всё, что ты хотел, чтобы затем потерять это. Только так ты познаешь настоящую цену счастья, цену свободы. — По поводу твоих вопросов, — начинает он вдруг охрипшим голосом, поэтому запинается, чтобы прокашляться. — Ладно, ты права, я имел в виду именно это. Депо — тот ещё долбоёб, и я правда считаю, что ты заслуживаешь чего-то большего. Я только открываю рот, чтобы произнести своё «Глеб, а не пойти ли тебе нахуй с такими суждениями?», как он сразу перебивает, не позволяя вставить ни слова. — Это не моё дело, кто с кем спит, и кто кого любит. Не мне решать. Я просто высказываю тут своё мнение, окей? Далее — я приехал, потому что переживал за тебя. Блять, ты же просто исчезла! Сперва игнорировала меня, и, ладно, тогда это было оправдано, я это заслужил за своё поведение. Но потом начался тур Депо, и он снова принялся бухать в открытую, а ещё тебя не было на концерте. Я сложил два плюс два, и всё стало очевидно. Что-то произошло. Я слабо киваю, негласно подтверждая его слова. — А потом я узнал, что дело не только во мне. Что ты игнорируешь вообще всех. Я надавил на Гошу и узнал твой точный адрес. Но тут было пусто. Все очень за тебя переживали, — обвиняюще добавляет блондин. — И никто не знал, где ты, и что вообще произошло. Потому что ты исчезла со всех радаров, а твой ненаглядный Шатохин ушёл в запой, ничего не объясняя. Тейп всю Москву на уши поставил! — А потом? — А потом, когда мы уже собирались начать обзванивать морги, весь этот беспредел остановил твой любимый Вилковыский. Он рассказал, что ты уехала в Прагу, что тебе нужно время как-то морально расслабиться в одиночестве. — Как ты оказался здесь сейчас? — я тихо спрашиваю, делая шаг навстречу. — Ещё даже Боря не знает, что я вернулась в Москву. — Через старые связи отца узнал, на какой рейс ты зарегистрировалась, когда ты прилетишь в Москву. Примерно рассчитал, во сколько будешь дома, — Голубин мнётся, покусывая губы и взъерошивая короткие пряди волос. Я вскидываю брови, пялясь на него в полном шоке. Чёртов Шерлок Холмс! — Я видел, как ты приехала. Но не решился подняться сразу, — опасливо поднимает он глаза, проверяя мою реакцию. — Час сидел в машине, просто выжидая, ну, или собираясь с мыслями, не знаю. — Почему? — Почему что? — Не включай идиота, Голубин! — я раздражённо повышаю голос. — Почему ты приехал? — Ты, блять… Нет, ты серьёзно? Потому что я переживал за тебя! Блять, ты меня до чёртиков напугала! Глеб вскакивает со стула, взмахивая руками, и я невольно отшатываюсь назад. Я не боюсь его, но инстинкты работают быстрее меня. — Потому что я знаю тебя, знаю эту твою депрессивную натуру. Что-то случилось, и Депо ушёл, или ты ушла. Неважно. Но кто бы изначально этого ни хотел, тебе всё равно плохо. И я боялся, что ты можешь что-то с собой сделать, — тут его голос вдруг начинает дрожать, и он весь собирается в комок, горбится. — Боже, я так сильно за тебя испугался… Блондин затихает, прижимая руки к глазам. У меня замирает сердце, и я в два шага приближаюсь к нему, притягивая к себе. Мельком замечаю слёзы в его покрасневших глазах и его облегчённый выдох, когда он крепко обнимает меня в ответ. — Никогда так больше не делай, — я слышу обиду в его голосе. — Не исчезай вот так в никуда. Мы стоим так какое-то время, просто замерев на месте, пока стук его сердца, наконец, не выравнивается, а дыхание не приходит в норму. Время полночь, мы оба чертовски устали, и он осторожно тянет меня в сторону, интуитивно находя спальню, но я тут же вцепляюсь в его ладонь. — Только не туда, — испуганно выдыхаю я, уже видя комнату даже сквозь стену. Я не могу сейчас даже мысленно представить себя в этой спальне, да ещё и в компании другого парня. В этой кровати, где всего пару недель назад меня любил Артём. Глеб кивает и ласково поглаживает подушечками пальцев моё лицо. Я застываю, не в силах оторвать от него глаз. Мне становится не по себе от той щемящей сердце нежности и заботы, что я читаю в зелёных глазах напротив. На миг меня захлёстывает чувство отвращения к самой себе. Мы вместе раскладываем диван в гостиной, перетаскиваем подушки и одеяло. Смущаясь, мы стаскиваем с себя одежду, потому что оба не привыкли спать одетыми. Я нахожу в шкафу старую футболку Егора для себя и его же шорты для Глеба. Блондин пытается разрядить обстановку, отпуская шутку по поводу того, что на двоих мы собрали целый образ Тейпа. Я слабо усмехаюсь, мигом вспоминая, что завтра придётся увидеться с Ракитиным и выслушать от него, в общем-то, примерно те же претензии. Мы растерянно замираем у дивана, оглядывая импровизированную постель, но Голубин успевает меня опередить. — Я могу поспать на полу или в гостевой комнате. — Нет, — резко обрываю я его. Настолько резко, что это удивляет даже меня. — Не хочу сейчас быть одна, — жалобно выдыхаю я, смягчив тон. Он одаривает меня долгим внимательным взглядом, но всё же кивает. Мы ложимся рядом, и я сворачиваюсь возле него клубком, укладывая голову ему на грудь. Чувствую, как он нежно обхватывает меня свободной рукой и переплетает наши пальцы. — Что всё-таки произошло? — глухо спрашивает Глеб минут тридцать спустя. Его вопрос мгновенно нарушает эту хрупкую установившуюся атмосферу комфорта между нами. Но я знаю, что мне не отвертеться от этого. Я не смогу запереться дома до скончания веков, избегая всех вопросов. Сжимаю его пальцы чуть сильнее и рассказываю ему про последнюю стычку с Шатохиным. Блондин сперва молчит, но я нутром чую исходящее от него недовольство. Уверена, в этот момент у него на языке так и вертится это проклятое «Я же говорил». По итогу он тихо отвечает, что, возможно, подобный исход был очевиден с самого начала. Но мне так не казалось. Были сигналы, были тревожные знаки, на которые я, конечно, могла обратить внимание и понять что-то раньше. Но я хотела Артёма. Хотела найти в нём своего человека. Как объяснить кому-то, у которого кто-то есть, у которого есть дом, эту мою отчаянную нужду? Эту безопасность и этот комфорт, которые я ищу в других людях, потому что кто-то другой безжалостно отнял это у меня. Есть вещи, которые ты не сможешь понять до тех пор, пока они не произойдут с тобой. Это простая истина, но это именно то, как устроен мир. — Знаешь, мама иногда сравнивает меня с хамелеоном, замечает эту разницу в поведении, в словах, в ужимках лица, которые видит дома и которые видит, когда я нахожусь в компании других людей, — добавляю я после паузы, ощущая, что Глеб вновь спокоен. — Помню, как-то она спросила: «Какая из них настоящая ты?». И это сбило меня с толку, потому что тогда я не поняла, что она имела в виду. Это ведь всё равно я. В хорошем настроении или в плохом, интроверт, запирающийся в спальне на неделю или девушка, которая два дня подряд отрывается с друзьями на вечеринках, — но это одна и та же я. Блондин понимающе кивает, ласково поглаживая по руке. За прошедшие недели одиночества у меня накопились разные мысли, и он терпеливо позволяет мне высказать их. — И всё это жутко меня бесило, — фыркаю я. — Хотелось, наконец, встретить кого-то, кто не будет замечать этой разницы. Кто будет видеть меня единым целостным человеком. С кем мне не нужно будет притворяться и подгонять себя под эти социальные нормы, под тот образ, который от меня ожидают. — И Депо был таким человеком? — Поначалу он был таким. Но потом оказался таким же, как и все остальные, — слабо жму я плечами. — Ему нужно было, чтобы я подстраивалась. Чтобы я была больна в пределах нормы. Чтобы я вписывалась. Чтобы я пила таблетки, контролируя дерьмовые симптомы, и он мог мной гордиться, показывая всем друзьям. Чтобы я выходила из зоны комфорта, и он бы таскал меня на тусовки, приговаривая это противное «Ну, весело же, да?» с глупой усмешкой. Мы были вместе, и всё вроде было неплохо. А потом я однажды проснулась и увидела вещи такими, какие они есть, — я принадлежала человеку, который не был моим. У него не было ничего, но он хотел получить всё. Он всё ещё был частью того, другого мира, тех друзей и тех вечеринок, и мне не было там места. Мы оба это понимали, что просто играем в любовь, в серьёзные отношения, но признать правду было страшно. Потому что до того, как ты открыл рот и действительно сказал это, мол «Не, всё это хуйня, у нас есть проблема», всё ещё можно исправить самим, где-то на уровне интуиции. Поэтому мы продолжали отыгрывать ту же линию дальше. Были ведь и хорошие моменты, очень много таких моментов, когда мы оба были действительно счастливы. И на мгновение иногда я ловила его взгляд и видела там это понимание: «Да, сейчас всё классно. Так что, может быть, мы и правда сможем это сделать». А потом ты будто моргаешь, и всё это исчезает. Вся эта шелуха очарования пропадает, и ты осознаёшь мир вокруг без прикрас. Твой искусный песочный замок рассыпается, потому что океан реальности поглощает его. И это лишь вопрос времени — когда тебе надоест отстраивать эти воздушные замки снова и снова и придётся признать, наконец, тот факт, что «Да, мы любим друг друга, но не можем быть вместе». И от этого ещё страшнее. От этого осознания, что как бы мы ни старались, но всё равно проебались. Шли наперекор всем советам и словам друзей, громко кричали, что всё сможем, но так и не справились. Тяжело, когда люди расстаются, потому что перестают любить друг друга. Но настоящая трагедия — когда люди расстаются из-за обстоятельств, будучи до сих пор влюблёнными друг в друга.