Отражение

Работа, встречи с друзьями и частые поездки отнимают всё время, распыляя внимание, и я сама не замечаю, как пролетают полтора месяца. Середина лета в Москве знаменуется чередой митингов, жарой и тревогой, явственно витающей в воздухе. Отношения с Глебом, кажется, выходят на какой-то новый уровень. Мы привычно посещаем вместе тусовки, готовим завтраки и устраиваем ночные марафоны сериалов. Но он знает, что я всё ещё боюсь и пугливо уклоняюсь от любой ответственности, поэтому держится в стороне и не давит своим авторитетом. Мы даже вырабатываем график ночёвок, который позволяет нам проводить много времени вместе, не вызывая при этом ощущение, что мы съехались, и всё стало слишком серьёзным и взрослым. Парня это веселит, и он вовсю использует такую систему против меня, назначая штрафные ночёвки в его квартире за «плохое» поведение. Я чувствую, что мне всё же нужно сделать какой-то ответный шаг и показать ему, что я осознаю всю степень серьёзности наших отношений. Поэтому рассказываю родителям про Голубина и однажды даже привожу его на семейный ужин. Тогда я в очередной раз восхищаюсь его эмпатией и смелостью, когда он молча стоит в гостиной, положив руки мне на плечи, и демонстративно не вступает в общий разговор, потому что чувствует, как слегка, но настойчиво меня отодвигают на задний план. Вечером я крепко обнимаю его и озвучиваю то, что было на уме весь день: «Я тобой горжусь».

***

Страшно. Шумно. Одиноко. Я сижу в самом дальнем углу спальни, спрятавшись за шкафом в вечернем полумраке. Поджимаю согнутые колени к груди, скрываю в них лицо, крепко зажмурившись и закрыв уши ладонями. Но это ни черта не спасает. Даже в таком положении я продолжаю всё слышать — гулкие удары тяжёлых предметов о пол, звон битых бокалов и керамической посуды при соприкосновении со стеной. Треск старых пластинок, ломающихся чётко пополам. Сквозь тонкие стены и незапертую дверь спальни я различаю приглушённый мат и поначалу бессвязный поток слов, который в итоге складывается в тонну претензий и риторических вопросов. Ну же, перестань, успокойся, я не хочу этого знать. Всё это длится, бог знает, сколько времени. В какой-то момент Глеб, главный виновник этого торжества злобы и слепой ярости, перестаёт целенаправленно крушить собственную квартиру. Всё замирает в тишине, и это бьёт по моим расшатанным нервам ещё сильнее. Мне очень и очень страшно. Я не знаю, как привести его в чувство, как успокоить. Но, что ещё хуже, я совершенно не представляю, чего ожидать дальше. Когда он только начал кричать, у меня ещё была мысль, что я смогу просто поговорить с ним и разрулить всё, ограничившись мелкой стычкой. Но стеклянный бокал, просвистевший в десяти сантиметрах от моей головы, и шквал оскорблений тут же разбили все надежды. Голубин завёлся настолько, что ушёл в себя, замкнувшись в этой агрессии и тупом бессилии. Поэтому, улучив момент, я тихо сбежала в соседнюю спальню. Не думаю, что он хотя бы внимание обратил. Между тем, шум возобновляется. Парень неспеша идёт по коридору, расшвыривая всё, что попадается по пути. Осторожно переступает порог комнаты и замирает на миг, оглядываясь. Различаю его тяжёлые рваные вдохи и неосознанно задерживаю дыхание, хоть и знаю, что мои ноги торчат из-за шкафа, и он всё равно найдёт меня. Он крадётся в мою сторону, балансируя на одних носочках. Я скорее чувствую его приближение, чем слышу, и по-детски закрываю лицо руками. Паника ещё накатывает волнами, сердце бешено стучит в ушах. Я в полном шоке. Ощущение, будто кто-то жмёт кнопку, и время замедляется. Глеб делает последний шаг, и за эту секунду я успеваю заново прокрутить в голове всё, что произошло в последние полчаса, а, главное, с чего всё началось, — я приехала от Даши и сообщила, что завтра уеду в Питер на презентацию совместного клипа с Депо и парнями из Лауд. — Ты в порядке? — мягко шепчет он, приседая передо мной на корточки. Я настороженно отнимаю руки от лица и распахиваю глаза. Изучаю его, осматривая каждый сантиметр. Мне нужно понять — всё закончилось или же это временное затишье перед новым раундом? — Скажи что-нибудь, — в его голосе проскальзывают стальные нотки. — Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать, — хрипло выдыхаю я, тут же отводя взгляд. — Прости за всё это, — он осекается, виновато поджимая губы. — Не знаю… не понимаю, как вообще это произошло. Я не хотел тебя напугать. Совершенно не кстати в моей памяти всплывают слова Айсика про Голубина и его проблемы с агрессией. Чёрт возьми. Если бы я знала, что тот превратится в неуправляемого Халка, я бы вообще ни слова ему не сказала про эту блядскую поездку! Парень застенчиво касается моей ладони, но я отстраняюсь, на автомате вжимаясь в стену. Зелёные глаза темнеют от вновь накатывающей злости. Но он не произносит ни слова, справедливо полагая, что сейчас я имею право на подобную реакцию. Мямлит ещё одно «Извини, тыковка», бросает странный взгляд, полный сожаления и разочарования, и уходит обратно. Я делаю судорожный вдох, насильно проталкивая воздух внутрь, и испускаю тихий отчаянный всхлип, как только его спина скрывается в коридоре. Глеб тратит пару часов на масштабную уборку. Я тенью перемещаюсь по квартире, двигаясь по одному маршруту снова и снова. Спальня, балкон, сигарета в три затяжки, спальня. Пугливо вздрагиваю пару раз, когда он обращается ко мне по имени, предупреждая об осколках на полу. Уже позже блондин стоит надо мной и возмущается: «Вот ты говоришь: я то открыт, то закрыт — а из тебя самой ни слова не вытащить. Почему ты раньше ничего не сказала? Что происходит в твоей голове? Как мне понять, о чём ты думаешь?». Я натягиваю на себя капюшон его толстовки и устало шепчу: «Давай не сейчас?». Он качает головой и вздыхает: «Понятно». Мы снова оказываемся в разных кроватях. Воспользовавшись тем, что парень отправился в душ, я ухожу в свою квартиру, надеясь, что короткая 10-минутная прогулка позволит проветрить мозги. Но паника никуда не уходит. Поэтому, чтобы избавиться от этого груза, ближе к ночи я открываю ворд, впервые печатая письмо для Глеба. Мне тяжело быть среди людей, сразу хочется закрыться с головой одеялом. Но я знаю, что если перестану двигаться, то уйду во тьму своего сознания и буду сидеть в углу, не шевелясь, уставившись в одну точку. Я помню, ты говорил о том, как надо дружить со всем вокруг, но у меня не получается. Часть меня сильно сопротивляется этой идее. Я даже не воспринимаю это как идею, теперь это просто слова. Мне очень тяжело, и оттого, что я остаюсь одной ногой здесь — пытаюсь писать, говорить, думать — мне ещё тяжелее. Я не хочу людей вокруг, стараюсь осознать себя в приступе, но не всегда могу это сделать. Я теряю нить. Всё вокруг больше не имеет смысла. Я могу лечь посреди фойе, раскинуть руки и смотреть на лампы. Никаких норм поведения, все условности стираются, оставляя лишь вмятины на бумаге, как мышечная память, движения, доведённые до автоматизма. Мне больше не страшно уйти и не вернуться: я уже здесь и мне здесь хорошо, если меня никто не трогает. Пока не нужно соответствовать чьим-то ожиданиям, пока не нужно двигаться, не нужно говорить. Однажды я летела из Индонезии в Таиланд, и на таможне одна девочка начала кричать, что она никому не верит и не покажет своё лицо. Она падала, закрывала голову руками, плакала, быстро шептала что-то своему мужу, переходила со своего языка на английский, предостерегала окружающих и хотела убежать. Я смотрела на неё и понимала, что с ней. А таможенники смотрели и не понимали. Все собрались вокруг и наблюдали за ней, как за диковинным зверем. Её муж спокойно объяснял сотрудникам аэропорта, что ей нужно отдохнуть, поспать, что с ней такое бывает. Их пропустили. Потом я видела, как она лежала у него на коленях в зале ожидания, спокойная, притихшая, уставившись в одну точку, а он гладил её по голове. Я никогда не вспоминала этот случай, и вот он ко мне вернулся. Мне было её жаль, потому что она не справляется. Я думала: «Ты не такая сильная, как я, ты ушла и не можешь вернуться. А я могу, я могу это контролировать». Пожалуйста, никогда вот так меня не жалей, златовласка. Просто будь со мной рядом. Теперь у меня есть ты, и мне намного проще. У тебя тоже много сомнений, но ты сильнее меня, и тебе ничего не надо объяснять. Ты всё знаешь. Спасибо за то, что не боишься тогда, когда боюсь я. Мы вместе, и ты очень мне помогаешь. Вот это «вместе», оно важнее того, о котором ты упорно спрашивал последние месяцы. Намного важнее. Я могла бы написать отдельное письмо про «ты другой», но это и так очевидно. С тобой у меня сработал странный инстинкт — я хочу оградить тебя от всего и прежде всего от себя. Я знаю, что тебя посещали схожие мысли, ты тоже чувствуешь в себе эту разрушительную силу. Пожалуйста, не сомневайся. Ты можешь обидеть меня, но не сломать. Представь человека, долгое время не испытывавшего практически никаких чувств (можешь подойти к зеркалу, это сильно тебе поможет), а потом внезапно ощутившего целую гамму переживаний и эмоций одновременно. Вот. Это и про меня тоже. Мне часто указывали на собственную чёрствость. А теперь меня штормит от чувств, и я не знаю, что с этим делать. Я боюсь, что эта тревога, желание тебя не задеть, не поставить ненароком под вопрос твою компетентность, могут вылиться в странные формы. Агрессии, например. Я вот иногда перед приступом начинаю остервенело делать уборку в доме. Могу наорать на любого, кто переложит мой карандаш. Это никак не связано с чистотой, всего лишь мой механизм совладания. Я даже не помню эти моменты, мой разум их вытесняет. Раньше мне было легко уходить от решения: я просто притворялась, что никакой проблемы нет. Теперь же я пытаюсь смело смотреть в лицо подобному, и для меня всё в новинку, я хожу в состоянии непрекращающегося удивления, как Чарли по фабрике Вилли Вонки. Чувствую себя девственницей в жизни. Серьёзно, это не смешно. Поэтому я решила сейчас поделиться этим и попросить, чтобы ты не забывал, что со мной всё это впервые и мне может быть очень больно, страшно и нужна твоя поддержка. Ты вообще для меня, как валерьянка для кота. Это всё мои переживания и страхи, но я всё равно хочу быть рядом. И не хочу к тебе — я хочу с тобой. Ты ведь чувствуешь разницу, правда? Я смотрю на тех, кто якобы понял, что между нами, и мне смешно. Ты сумел объяснить это хоть кому-то? Я долго размышляла над тем, что собираюсь тебе рассказать, и теперь, кажется, готова. С самого первого дня моего пребывания в твоей квартире стало понятно, что ты станешь для меня не просто важным, а позже и любимым человеком. Я явно спроецировала на тебя что-то ещё и долго не хотела в этом копаться. Но проведя, наконец, честный анализ своих потребностей, пришла к выводу — ты стал для меня отцом. А точнее отчимом, который взял на себя эту роль, и, в моих глазах, никогда не любил меня такой, какая я есть. Который всегда пытался меня улучшить. Как только я чего-то добивалась, он снисходительно говорил: «Молодец! Глядишь, так и…», и дальше шло описание моей следующей цели, нового уровня, которого мне надо было достичь, не успев порадоваться тому, что у меня уже есть. Я всё стремилась вырваться из собственной кожи, чтобы меня погладили по голове и сказали, что со мной всё в порядке, что больше не надо никуда спешить, что меня любят просто так, за то что я есть. Но этого никто не делал, и я всегда была в пути. Когда я увидела, что ты меня не судишь, пусть даже на расстоянии, случился конфликт — и помимо чувств женщины, что выбирает себе самца для продолжения рода, у меня появилась к тебе безусловная любовь ребёнка, который принимает родителя любым. А потому я стала проверять тебя на прочность, как бы спрашивая: «Папа, ты будешь любить меня, если среди ночи я расцарапаю в кровь свою руку ногтями? А если забьюсь за кровать, пуская слюни на одежду, — тогда ты останешься рядом со мной? А вот такой, когда я бьюсь головой о бортик ванны, ты меня всё равно любишь?». И каждый раз, выходя из приступа и видя тебя рядом, я убеждалась, что да, любишь и такой. Ты здесь и никуда не ушёл, даже зная, какая непроглядная тьма хранится в моей душе. Ты укачиваешь меня на коленях и  говоришь, что никогда не оставишь, и никто не посмеет меня обидеть, пока ты держишь мою руку в своей. Но, к сожалению, мне этого мало. Моя неуверенность настолько глубока, что мне нужно доказывать твою привязанность самой себе снова и снова, пока я не пойму, что доверять тебе всё-таки можно. А потому моё подсознание и выбирает форму приступов, ведь как ещё мне опуститься на самое дно и узнать, что меня действительно можно любить. Но правда в том, что за эти проверки мне стыдно. Стыдно, что я постоянно в тебе сомневаюсь, и тогда я иду на другую крайность. Снимаю одежду и встаю перед тобой на колени, дрожа от желания и умоляя себя наказать. Хотелось бы на этом закончить свои неловкие терапевтические заметки, но я не могу не показать тебе и обратную сторону этой медали. Я для тебя  — ребёнок, мой глупый самоуверенный враг. Ты видишь сходство между нами, видишь нашу покалеченность и проецируешь на меня роль того ребёнка, на психологические потребности которого твои родители не обращали никакого внимания, одаряя тебя деньгами, но не теплом. А потому теперь ты так чуток и внимателен и всегда точно знаешь, что именно мне нужно прямо сейчас. И тебя это не может не пугать, ведь безусловной любви и приятия между нами быть не может, но помимо страсти у нас с тобой крепкая психологическая родительская связь: я  — твой малыш, которого ты инстинктивно хочешь оберегать, а ты — мой прекрасный отец, которым я восхищаюсь. Но вся фишка этой истории в том, что подсознательно мы всё это давно знаем и используем, интуитивно меняясь местами в зависимости от ситуации. Подстраиваемся друг под друга, удовлетворяя те потребности, что актуальны именно сейчас. Я забочусь о тебе также, как ты заботишься обо мне. Позволяю тебе проявить ребёнка внутри и побыть слабым, капризным и неуверенным. Никто не может быть сильным и независимым постоянно. Внутренние ресурсы являются исчерпаемыми, и я лишь надеюсь, что делаю достаточно, чтобы помочь тебе. Касаемо того, что произошло накануне, — ты действительно меня напугал. Я настолько привыкла к твоей мягкой линии поведения, что каждый раз, когда ты проявляешь какую-то агрессию, мне хочется зажмурить глаза и замереть в пространстве, как будто меня там и вовсе нет. Я теряюсь, совершенно не понимая, как реагировать и что делать. Я могу представить, что тебя так сильно задело. И почему ты распсиховался, потеряв контроль над собой в мгновение ока. Прости, что разозлила тебя. Прости, что не сказала об этом клипе раньше, когда только узнала о планах выложить его в сеть. Думаю, основная причина заключается в том, что именно подобной реакции я и страшилась. Мы тогда только-только сошлись, и всё было странно и неуверенно. Слитый клип, где я и Депо отыгрываем влюблённость, стал бы проблемой. А потом я попросту забыла про него, затерявшись в рутине. Ребята хотят показать его людям в качестве проделанной работы. Я и Артём отчасти хотим этого, потому что это способ почтить и запомнить то, что между нами было. И именно это тебя так бесит, верно? Ты видишь в этом очередную попытку зацепиться за прошлое и поиграть на твоих нервах, но всё совсем не так. Я правда очень люблю тебя и дорожу нашими отношениями. Тоже не нахожусь в восторге от всей этой идеи, но уважаю чужой труд и бабки, вложенные в съёмки и монтаж. Моё мнение тут не играет большой роли, поэтому единственное, что я в состоянии решить — посетить презентацию или нет. Могу остаться дома, могу взять тебя с собой, чтобы ты лично убедился в том, что между мной и Артёмом уже ничего нет, что я принадлежу лишь тебе и что никакой чёртов клип этого не изменит. Пожалуйста, не злись и дай мне знать, что ты думаешь. Издав тяжкий вздох, я всё же жму на кнопку «Отправить», откидывая телефон в сторону. Ровно двадцать минут спустя чужой ключ со скрипом начинает проворачиваться в замке. Спустя ещё две — блондин мягко опускается на кровать, переплетая наши пальцы, не отрывая от меня пронзительного взгляда. — Мне это не нравится, — с долей обиды бормочет он. — Но если ты хочешь поехать, то можешь это сделать. — А ты? — Я тебе там нужен? — Ты мне везде нужен, — с робкой улыбкой уверяю я. — Это продлится всего пару часов. Мы можем приехать, поздороваться и тут же съебать куда-нибудь в бар, чтобы усиленно залиться алкоголем, а после приставать друг к другу в такси. Голубин вымученно усмехается. Несмело тянется ко мне, с опаской прикасаясь к губам. Я цепляюсь за его загривок и углубляю поцелуй, показывая, что всё в норме. Остаток ночи он проводит за попыткой использовать секс в качестве извинения за недавний психоз. И ему это удаётся. Следующим вечером мы приезжаем в Питер, прихватив с собой Тарасову за компанию. Блондин отмалчивается, лишь сильнее сжимая мою ладонь и зарываясь носом в кромку волос. В баре собирается большая толпа знакомых. Я теряю парня из виду почти мгновенно, успев только кивнуть на его «Хочешь выпить?». Чуть позже выцепляю в курилке Борю. Он напоминает, что завтра с утра у нас назначена съёмка. Я принимаю поздравления от него и от десятка других людей. Фальшивая улыбка, кажется, намертво приклеивается к моему лицу. Чёртов клип транслируется на большом экране в тот момент, когда в толпе меня находит Голубин. Мы оба напрягаемся, следя за сменой картинок на слайде. Меня кроет тонной воспоминаний с прошлой зимы. Поверить не могу, что это было всего полгода назад. Поверить не могу, что была тогда так счастлива. Я обнимаю блондина за талию и тянусь к нему за скорым поцелуем, отвлекая его внимание. «Я люблю тебя», — ласково шепчу я, поглаживая разгорячённую кожу под его футболкой. Он смеряет меня подозрительным взглядом, но всё же произносит в ответ тоже самое. Веду головой вправо, и улыбка мгновенно сползает с моего лица. В паре метров от нас, прямо по диагонали, стоит Артём, пялящийся в открытую. Поняв, что был обнаружен, он несмело машет и едва заметным кивком головы указывает на выход из бара. Румянец, покрывающий мои щёки, говорит всё за меня, но, видимо, Глеб в этот момент и впрямь увлечён обсуждением таланта Вишну, поэтому ничего не замечает. Я отлучаюсь под предлогом важного звонка и продвигаюсь наружу, направо и налево перекидываясь парой слов с друзьями. С застенчивым «Боже, как же я рад тебя видеть!» Шатохин втягивает меня в объятия, едва мы оказываемся на улице. Отводит в сторону, закуривая и начиная трепаться о том, какими же крутыми вышли кадры с клипа. Он, очевидно, нервничает, судорожно сжимая сигарету в тонких пальцах, едва не ломая её при каждой новой затяжке. — Как ты? Выглядишь здорово, — с улыбкой прерываю я его, догадавшись, что от волнения он не сможет заткнуться самостоятельно. — Я и чувствую себя здоровым, — он уверенно ведёт плечами, гордо вскидывая подбородок. — Никогда бы не подумал, что мне понравится в лечебнице, хоть первая неделя и была адовой. — И что теперь? Трезвая жизнь? Или ты выработал для себя какую-то рабочую схему? — Нашёл схему, — согласно кивает Артём, кидая виноватый взгляд исподлобья. — Могу позволить себе немного выпить или выкурить косяк раз в неделю. — В сравнении с тем, что ты делал раньше, это капля в море, — подбадриваю я, прикасаясь к его плечу. — Ты молодец. — Да, это реально прогресс. Самому до сих пор не верится. Я всё ещё хожу на терапию, но мне уже реально лучше. Я многое переосмыслил и осознал. Избавился от каких-то привычек. — Например? — с ироничным смешком интересуюсь я. — Например, я теперь могу заснуть без обязательных трёх сигарет, выкуренных накануне. Не пропадаю в изоляцию от Вадима на несколько дней. А ещё, кажется, я больше тебя не люблю. Я удивлённо моргаю, ощущая, как сигаретный дым комом встаёт в горле. Меня поражают не его слова, а то, с какой будничной интонацией шатен их произносит. — Это тоже… здорово, — запинаюсь я, неловко пряча глаза и переминаясь с ноги на ногу. — Эй, послушай. Я не хотел, чтобы это прозвучало так, окей? Лишь имел в виду, что эти крышесносящие чувства и ревность прошли. Но я всё ещё люблю тебя в том плане, что ты мой близкий человек. Он делает шаг, заботливо касаясь моих волос и настороженно заглядывая в глаза. Ему важно, чтобы мы сохранили какой-то коннект, и наше присутствие на этой тусовке сейчас — первый шаг на пути к этому. Не давая мне опомниться, парень тут же делает второй. — Через пару дней в Москве пройдёт концерт моего друга. Хочешь присоединиться и разъебаться под знакомые треки? — привычно растягивает он губы в ухмылке. — Конечно, — на автомате бормочу я, возвращая ему непринуждённую улыбку. Он закидывает руку мне на плечо, втягивая обратно в бар и продолжая увлечённо болтать, как прошли для него эти полтора месяца. В его мировоззрении многое изменилось, и я искренне за него рада. Теперь я вижу, что он может справиться с жизнью самостоятельно, не нуждаясь в постоянной опоре в виде друзей, работы или веществ. Остаётся лишь надеяться, что дальше всё будет происходить в том же ключе. Глеб ловит меня на танцполе полчаса спустя. Опускает ладони на талию, плавно покачивается в такт музыке. Заразительно смеётся на моё замечание о том, что ему не следует так откровенно ко мне прижиматься, так как все вокруг уже пялятся. — Знаешь, чего я сейчас хочу? — он вдруг склоняется к моему уху, жарким шёпотом опаляя кожу. — Что? — Я хочу отвести тебя в номер пятью этажами выше. Запереть дверь. Стянуть с тебя это чёртово платье одними своими зубами. Кинуть тебя на кровать. И заняться с тобой таким умопомрачительным сексом, чтобы на следующее утро ты позвонила Боре и взяла отгул, а потом умоляла меня о втором раунде. Я поражённо застываю на месте, сбиваясь с такта. Бегаю взглядом по его лицу, замечая и хитрую, лисью усмешку, и страх с вопросом, которые плещутся на дне зелёных глаз. Ему нужно отстоять свои права, почувствовать свою важность именно сейчас. Я расплываюсь в довольной улыбке, торопливо накрывая его губы, грубо сталкивая языки. Хватаю тёплую ладонь и тяну его в сторону лифта. Мы продолжаем с упоением целоваться, пока ждём его, шепча друг другу всякие глупости. — Зря я вчера распсиховался, всё прошло гораздо лучше, чем я ожидал. — Возможно, пара часов в одиночестве пошли тебе на пользу, — с издёвкой хмыкаю я. — Я почти ненавидел тебя в тот момент, когда понял, что ты ушла к себе, — задумчиво выдаёт блондин. — Больше я этого не сделаю, — с намёком тяну я, жарко прильнув к нему всем телом. — Почему? — Я хочу переехать к тебе, если ты всё ещё считаешь это хорошей идеей.