Башмачник

Розэ должна была очнуться на больничной койке: в белой палате с приглушенным, мягким светом. Тело бы ломило, но цветы на прикроватном столике непременно скрасили бы неприятность этого ощущения. Так всегда происходило в фильмах, где главная героиня, пережив угрозу для жизни, вдруг оказывалась благополучно спасенной за пять минут до титров. В нормальных фильмах, бюджет которых распространялся не только на скромную зарплату и ношенный неизвестно кем халат. Однако из всего вышеперечисленного Розэ получила только боль в горле и сухой вердикт врача скорой помощи: — Очнулась. Жить будет. Она попыталась приподняться, но тут же была пригвождена к носилкам стальной ладонью: — Тише-тише, сперва мы кое-куда прокатимся, а потом свяжемся с твоими родителями. Потерпи. В приоткрытую дверь Розэ смогла разглядеть только огни патрульной машины и ни одного знакомого лица, а потом картинка захлопнулась. — Мне двадцать три, какие родители? — приподняла Розэ кислородную маску, которая тут же опустилась обратно с коротким приказом: — Не шевелись. В больнице, куда она все-таки пусть и запоздало, но попала, все окончательно пошло наперекосяк, потому что врач, передавая ее в руки дежурных медработников, предупредил отнюдь не сожалением: — Глаз с нее не спускать — проститутка. И ситуация, наконец, обрисовалась с пугающей четкостью. — Кто проститутка? — опешила Розэ. — Я? Но я же актриса! — Помню-помню, — со знающим видом сообщил охранник. — Пару дней назад чуть не поймал ее тут с подельниками. Ублажала клиента. Этим гребаным миллениалам никакой закон не писан. — Да как вы смеете! — захрипела Розэ и попыталась в очередной раз сорвать ненавистную маску. — Немедленно отпустите меня! Я буду кричать! — Прими-ка сперва успокоительное, а полиция потом разберется, кто тут и что смеет. И ее втиснули в крохотную комнатушку без цветов и пульта управления от ламп. А чтобы не кидалась, подключили капельницу. Розэ считала до ста несколько раз, начиная заново, стоило в ее мозгу появиться воспоминанию об удушающих руках Намджуна или об еще более удушающей несправедливости, в которой она оказалась по его вине. А потом сон все-таки ее сморил, чтобы к утренней встрече с полицией желание кому-нибудь выцарапать глаза хоть немного улеглось. — С добрым утром, как себя чувствуешь? — спросил Мин Юнги с видом полнейшей безмятежности, хотя по помятому виду было видно, что он-то провел эту ночь без сна. — Значит, это ты тот самый полицейский, который на досуге катает по городу проституток? — ледяным голосом осведомилась Розэ, приподнимаясь на подушках. — Многовато у тебя свободного времени, не находишь? Может, лучше будешь ловить преступников? — Уже поймал, спасибо за беспокойство. Как раз вчера этим и занимался. — Придурок! — не выдержала она и швырнула первую подушку. — Проститутка, значит? — швырнула вторую. — С родителями свяжешься? А знаешь, что я тебе за это сделаю? — Мы уже выяснили: ты не можешь убить человека. — Ах ты, гаденыш… Он быстро поборол ее руки, хотя это на ее стороне был адреналин, а потом с легкостью угомонил поцелуем, который походил на недавний, будто был его прямым продолжением. — Это очень непрофессионально с твоей стороны, — заявила Розэ, когда немного восстановила дыхание. — Не боишься подцепить какую-нибудь гадость? — Самую красивую я уже подцепил, — парировал он как ни в чем ни бывало. — Прости за то, что пришлось соврать насчет тебя, но здесь было гораздо безопасней, чем в участке — я был слишком занят, чтобы присматривать за тобой. — Сколько заботы, — фыркнула Розэ, но даже погубленная репутация не смогла взять верх над зудевшим на языке интересом. — Что с Хосоком и Намджуном? Надеюсь, присмотреть за ними у тебя время нашлось? — Да, но толку мало. Несут всякий бред: про Станиславского и Тарантино… — Эй, Розэ, Розэ, послушай: вживаться нужно с головой, без сожалений — так, чтобы в нужный момент все включалось по щелчку: раз — и ты уже не ты, а кто-то другой. Без этого невозможно делать по-настоящему хорошее кино, — Хосок порывался схватить ее за руки, но забывал, что его собственные запястья были прикованы к столу. — Слышишь меня? Нельзя не испачкаться! Ради этого все мы и пришли в эту профессию. Ты тоже! — Если я сейчас его ударю, он сможет меня засудить? — спросила Розэ у Юнги. — Запись идет, — кивнул он в сторону. — Жаль, — она раздумывала всего пару секунд, а потом поднялась, чтобы уйти. — Ты паршивый режиссер, Хосок. Но еще хуже — ты паршивый человек. Нужно было почаще ходить в универ. И постаралась стереть все произошедшее из памяти в ближайшей кофейне двойной порцией латте маккиато. Актерская карьера не задалась уже с первой попытки: она чуть не погибла ради сомнительных талантов двух прогульщиков, обзавелась клеймом проститутки и на ней по-прежнему был надет медицинский халат с чулками, на который странно косились официантки. — Я участвую в аниме-фестивале, — крикнула им Розэ. — Хотите, оставлю вам автограф? Они не хотели, и Розэ обреченно вздохнула: — Мне теперь только почту разносить или выгуливать собак — никаких перспектив. — В следующий раз ты можешь пойти на нормальное прослушивание — туда, где нужно петь или читать монологи, — сказал Юнги. — Я бы купил билет в кино, чтобы посмотреть на большом экране, как ты станешь разносить почту или выгуливать собак. — Правда? — Розэ попыталась усмотреть за его сжатыми губами улыбку, но он пригубил свой кофе, как будто специально пытался ее запутать. — Только в следующий раз прочитай контракт прежде, чем его подписывать, ладно? — Что? — Не было никакого аппендицита. Девушка, которая должна была сыграть роль до тебя, дошла до пункта двенадцать на третьей странице и обратилась ко мне за помощью. Ей не понравилось, что придется смириться с возможными увечьями, и я решил все узнать из первых рук. Не прогадал, как видишь. — Там был такой пункт? — Розэ прикрыла рот ладонью, чувствуя себя не просто ошарашенной, а самой последней, самой тупой ошарашенной дурой на свете. — Я одолжил камеру у друга — и понеслось. Но, надо сказать, мне понравилось: в этой униформе ты просто ожившая мечта любого озабоченного подростка. Он все-таки улыбнулся, но это уже не имело абсолютно никакого значения. Розэ одернула подол, который показался ей еще более коротким, чем обычно, подорвалась с места, но тут же снова вернулась, чтобы ткнуть в одного озабоченного переростка указательным пальцем. — Не вздумай писать мне или звонить, иначе я сама устрою тебе парочку возможных увечий. Уяснил? — Не получится. Час назад ты подписала свидетельские показания против Чон Хосока и Ким Намджуна — четыре подписи на четырех страницах, но не удосужилась прочесть ни одной. Какова вероятность, что ты не пропустила чего-то важного, Пак Розэ? Жизнь ничему тебя не учит… — Ты не мог так меня подставить. — Пообедай завтра со мной, и, может быть, я разрешу тебе взглянуть на бумаги еще раз. Это определенно была игра. Странная и непонятная, но оттого еще сильнее волнующая, потому что Розэ, с детства знавшая толк в притворстве, именно в это мгновение отчетливо поняла: Мин Юнги не врет. Хорошо это или плохо — сказать было трудно, но точно не настолько смертельно, как в фильме про Башмачника, чуть не ставшем ее лебединой песней. Она взвесила все за и против, которые смогла наскрести с помощью остатков благоразумия, вспомнила, что уже основательно подмочила свою репутацию, и скоро пришла к выводу, что терять ей нечего. — Правда или действие, Мин Юнги? И только попробуй сказать «правда», потому что я спрошу при свидетелях такое, что на работу ты потом будешь ходить только в маске. Все получилось, потому что он отставил кофе и с готовностью поднялся. — Конечно же, действие, будущая звезда Голливуда. — Ты сам напросился.