Don't leave me alone, I'm... Falling in the black Slipping through the cracks Falling to the depths, can I ever go back? Dreaming of the way it used to be Can you hear me?.. «Falling inside the black», Skillet
Порою в небе вы можете увидеть яркий золотой росчерк, разрезающий его на две половины. Длинную сияющую полосу, протягивающуюся через весь небосклон, насколько хватает глаз. Она проявляется лишь на мгновение на черном бархате и тут же затягивается, словно рубец. Вы путаете ее с падающей звездой. Это не она. Звезды падают иначе. Я хочу рассказать вам одну историю. Как и все истории, она начинается с любви. С той таинственной силы, с которой, наверное, началось вообще все. Хотя, эта история определенно была самой первой. Итак, она начинается с того, что двое ангелов полюбили друг друга. Учитывая, что изначально они планировались Богиней как создания чистой любви, это было неудивительно. Они и должны были любить: друг друга, Создательницу и все другие ее творения. Но одно дело — любовь, которую ты обязан испытывать, которую предполагает само твое существование, и совершенно другое — тот таинственный и незнакомый зов сердца, который приковывает тебя навеки к одному-единственному существу во Вселенной. Азирафаэль стоял в одиночестве на пустынной планете. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась коричневато-серая пыльная степь, скучная и тоскливая. Ветер, не встречавший на своем пути никакой преграды, кроме него, яростно трепал сложенные за спиной белоснежные крылья ангела, ерошил его волосы, рвал легкую белую тунику, словно прогоняя его со своей дороги. Но Азирафаэль не обращал на ветер ровным счетом никакого внимания, и тот выл от досады. Ангел был слишком увлечен, чтобы заметить буйствующую стихию. Он завороженно глядел в небо. Высоко над его головой, на совершенно черном небосводе без намека на пятнышко света, пылало яркое пламя. Сияющий серебром огненный шар выбрасывал в холодную тьму вспышки разноцветных искр, его поверхность кипела и бурлила острым светом, и, казалось, сам он бешено вращается вокруг своей оси, так быстро, что все его цвета сливаются в одну переливающуюся перламутровую массу. Над серой и скучной бескрайней равниной он выглядел вдвое ярче и великолепнее. Азирафаэль не мог оторвать глаз от потрясающего зрелища. — Нравится? — вдруг услышал он чей-то голос у себя за спиной. Он обернулся. Позади него, легко коснувшись босыми ногами земли, опустился другой ангел с длинными огненно-рыжими кудрями. — Это мое творение, — пояснил он, подходя ближе и тоже поднимая взгляд. — Я назвал это «звезда». — Она прекрасна, — выдохнул Азирафаэль с восхищенной улыбкой. Другой ангел тоже улыбнулся, кажется, немного удивленно, смерил его долгим заинтересованным взглядом с головы до ног. — А ты у нас?.. — спросил он наконец, немного растягивая слова. — Азирафаэль, — поспешно сказал ангел, боясь показаться невежливым. — Рафаил, — слегка наклонил голову его собеседник и добавил с улыбкой. — Очень приятно. Щеки у Азирафаэля немного порозовели. — И мне, — тихо произнес он. — Мне очень нравится твоя звезда. — Что ж, в таком случае, боюсь, мне придется создать для тебя еще парочку, — усмехнулся Рафаил. Азирафаэль покраснел, уткнулся взглядом в землю и заулыбался глуповато и смущенно. При виде его пунцовых ушей рыжеволосый ангел звонко расхохотался. Азирафаэль удивленно поднял взгляд на Рафаила. Вокруг отливающих золотом карих глаз ангела скопились веселые морщинки, а в них самих затаился незнакомый Азирафаэлю, но манящий и теплый огонек. Глаза Рафаила понравились ему даже больше, чем созданная им звезда. В этот день незадолго после сотворения Вселенной между ними зародилось нечто, переросшее позже в яркое незатухающее пламя, лишь разгорающееся со временем. Возможно, это было им предначертано заранее. Потому что увидев немного неуклюжего и застенчивого, но невероятно отзывчивого и доброго Азирафаэля, Рафаил не мог не влюбиться в него, с его мечтательной натурой и большим сердцем, такого очаровательного в своей скромности, искренности и простоте. Он еще не знал, что это чувство называется любовью и что оно часто может приносить страдания такие же сильные, как и радость. Он не мог допустить и мысли, что то уютное и сладкое тепло, которое разливалось у него внутри, когда ангел был рядом, тот радостный трепет сердца, который он ощущал, видя его, та нежность, что он испытывал — все это может однажды принести кому-то боль. Сейчас, рядом с ним, он был счастлив. И чем дольше они были вместе, тем сильнее хотелось Рафаилу провести с этим существом всю оставшуюся вечность. Он полюбил его глаза, из которых как будто солнце смотрело на него из-под покрова прозрачных водных толщ. Азирафаэль вообще весь излучал какое-то неуловимое теплое сияние: и его милая, застенчивая и всегда будто немного виноватая улыбка, и едва заметные веснушки на розовых щеках, и большие мягкие белоснежные крылья, по которым пробегала легкая дрожь, стоило Рафаилу к ним прикоснуться. Он полюбил его смех, звонкий, серебристый и заразительный смех, когда белокурый ангел запрокидывал назад голову и морщил нос. В такие моменты губы Рафаила тоже невольно растягивались в нежную счастливую улыбку. Азирафаэлю было и невдомек, что большую часть своих острот Рафаил придумывает, только чтобы еще раз услышать, как он смеется. Он полюбил его доброе сердце. Азирафаэль всегда приходил на помощь любому, а если его об этом не просили, сам нередко набивался в помощники, случайно делал еще хуже, а потом трогательно переживал и расстраивался. Ангел вообще частенько попадал в разные переделки из-за всяких пустяков, все по тем же доброте и простодушию, и Рафаилу неизменно приходилось вытаскивать из них свое крылатое недоразумение. Впрочем, ему это не надоедало. Он полюбил его мечтательную рассеянность и детскую способность восхищаться всем тем новым, что он видел. Рафаил не соврал. Он действительно создавал новые и новые звезды, самые прекрасные и яркие, какие только мог, соединял их в причудливые созвездия, только чтобы Азирафаэль мог любоваться ими. Сам он в это время любовался Азирафаэлем, который сидел, болтая ногами, и с выражением блаженства, задрав к небу веснушчатый нос, разглядывал сияющие узоры. В эти мгновения он излучал такое счастье, что оно захлестывало и Рафаила, наполняя его грудь радостным трепещущим теплом. Азирафаэль был его собственным солнышком, греющим его; его личным счастьем, которое он оберегал от всех бед. И очевидно, что Азирафаэль не меньше любил его в ответ, его, гордого, независимого, свободолюбивого, но в то же время остроумного, великодушного и изобретательного ангела, сила воображения которого не имела границ. Он никогда не боялся высказывать свои мысли, всегда был прям и честен, никогда не льстил и не выкручивался, что восхищало Азирафаэля. Его поражали до глубины души и в то же время немного пугали его страстные рассказы о том, как еще он мог бы улучшить созданный Богиней мир, его смелые, а порой даже и дерзкие идеи. Белокурый ангел слушал, смешно приоткрыв рот, и лишь иногда будто спохватывался, смущенно отводил глаза и бормотал с тенью страха в голосе: «Но Творение и без того идеально, Рафаил! Ты же знаешь, как Она не любит, когда Ей перечат. Не искушай судьбу!» На это рыжеволосый ангел лишь фыркал и ухмылялся уголком губ: «Да кого я искушаю? Я так, просто подумал» Сила его воображения действительно не имела границ, в этом Азирафаэль успел не раз убедиться. Рафаил создавал не только звезды, хотя их одних хватало, чтобы привести в восторг белокурого ангела. Его творения поражали своим изяществом и в то же время простотой. Он умел создавать прекрасное практически из ничего. — Смотри, что покажу! Азирафаэль с любопытством поднял глаза на спешащего к нему Рафаила. Тот с размаху опустился рядом, стукнувшись коленями о холодные камни, но даже не поморщился, так он был увлечен. — Гляди! Берем воду. Он взмахнул одной ладонью, и воздух наполнился миллиардом микроскопических капелек влаги. Они послушно зависли, образуя тончайшее полотно. — А теперь свет! Второй рукой он направил тонкий луч, который опускала к земле одна из ближайших звезд, на водяную завесу. Воздух в этом месте полосками окрасился в разные цвета, переливаясь от красного к рыжему, потом к золотому, уходя в изумрудную зелень, из которой выливалась небесно-голубая полоса, постепенно темнеющая до глубокой синевы и переходящая в чернильно-фиолетовый. — Я назвал это радугой, — гордо сообщил Рафаил. Азирафаэль замер, изумленно разглядывая невиданное чудо. — Дорогой мой, как красиво! — с выражением немыслимого восторга выдохнул он. Ангел протянул руку и коснулся сияющей завесы. Разноцветные искры запрыгали по его руке, переливаясь всеми цветами. Всеми цветами радуги. По лицу его расплылась все та же искренняя и радостная улыбка, заставившая счастливо улыбнуться и Рафаила. К сожалению, Азирафаэль был единственным, кто понимал и ценил то, что без устали создавал рыжеволосый ангел. Другие ангелы либо смеялись, либо смотрели несколько секунд с натянутым выражением вежливого интереса, а потом покровительственно журили Рафаила за то, что он занимается ерундой. Некоторые его творения были настолько чужды их пониманию, что даже вызывали отвращение и страх. Азирафаэль в тот день очень долго и безуспешно искал Рафаила. Казалось, рыжеволосый ангел намеренно старался скрыться ото всех. Наконец он обнаружил его сидящим на краю пропасти, свесив ноги со скалы. Это была одна из тех планет, которые ангелы уже успели частично обустроить для обитания живых существ. Она была покрыта низкорослой и невзрачной, но невероятно живучей растительностью. Некоторые из мелких зверей уже успели поселиться на ней, и планета ожила. Она была согрета одной из тех звезд, что создал Рафаил. И сейчас тот сидел спиной к нему и смотрел, как из-за горных хребтов медленно поднимается кроваво-алый шар. — Рафаил! — Привет, Азирафаэль, — он поднял ладонь, не поворачиваясь. Голос у Рафаила был невеселый, и белокурый ангел сразу понял, что произошло нечто плохое. — Что-то случилось? — с участием спросил Азирафаэль, приближаясь. Он остановился, заметив, что Рафаил держит удивительное создание. На коленях у ангела лежало, свившись толстыми кольцами, чье-то гибкое тело, покрытое мелкими переливающимися чешуйками. Все они были вроде бы одного цвета, но каждая по-особенному отражала свет восходящей звезды, и все вместе они образовывали причудливый многоцветный узор. Продолжение тела существа, лоснящееся, словно смазанное соком какого-то растения, расположилось на острых плечах Рафаила. Приплюснутая аккуратная головка покоилась на груди у ангела, прямо под рыжими локонами. — Кто это? — удивленно спросил Азирафаэль, разглядывая изящные изгибы блестящего тела. Существо, которое, казалось, спало, мгновенно открыло золотистые глаза с вертикальными черными зрачками и уставилось на Азирафаэля, напряженно приподняв голову с груди Рафаила. Свистящее шипение зависло в воздухе, странно щекоча уши. Рафаил нежно провел пальцами по коже существа, и оно мгновенно расслабилось, вновь блаженно опустив голову. Однако глаз не закрыло, и Азирафаэль мог полюбоваться их солнечным блеском. Вертикальный зрачок неотрывно следовал за каждым движением ангела. — Змея, — произнес Рафаил негромко, продолжая поглаживать своего питомца. — Можно? — Азирафаэль робко протянул ладонь. Рыжеволосый ангел взял его руку и провел его пальцами по приятной на ощупь коже змеи, показывая, как лучше гладить. Азирафаэль с удовольствием ласкал удивительное существо, благодарно повернувшее голову в его сторону, разглядывая причудливые узоры, в которые складывались его чешуйки. Рафаил невидящим взглядом уставился в пропасть. — Она чудесная, — прошептал Азирафаэль. На лице его вновь появилось то самое выражение детского восторга, с которым он рассматривал каждое творение Рафаила. Тот горько усмехнулся. — Они сказали, что она отвратительна, — проговорил он сквозь зубы, не глядя на Азирафаэля. — Кто? — не понял ангел. — Гавриил и… — он глубоко вздохнул. — Остальные. — Почему? — искренне изумился Азирафаэль. Он не понимал, как такое прекрасное создание могло не понравиться ангелам. — Ну, во-первых, — по голосу Рафаила белокурый ангел понял, что тот все еще с трудом сдерживает рвущиеся наружу гнев и обиду. — «У всякой твари должны быть ноги!» Азирафаэль мгновенно узнал манеру разговора Гавриила, которой Рафаил подражал. — Это кто вообще сказал?! — вспыхнул рыжеволосый ангел, взмахнув рукой. Заметив, что змея недоуменно и испуганно подняла на него глаза, он немного остыл, продолжив поглаживать ее. — Во-вторых, как же можно считать прекрасной тварь, которая способна «так мучительно убивать»? При этих его словах Азирафаэль слегка побледнел и незаметно отдернул ладонь от лоснящейся спинки змеи. К счастью, Рафаил не обратил на это внимания. — А она может? — осторожно спросил белокурый ангел. Ангел вздохнул. Он протянул ладонь к змее, которая послушно выгнулась ему на встречу, и бесстрашно приоткрыл ей пасть, стараясь сделать это как можно аккуратнее. Азирафаэль увидел два острых белоснежных клыка с сочащейся с них вязкой жидкостью. — Там яд, — Рафаил отпустил змею, и та вновь мирно улеглась у него на плече. — Да, она может укусить. Может убить ради пропитания. Но разве они не создавали хищников? И знаешь, что? Так она сможет защититься. Потому что ее яд, в маленьких дозах — это очень сильное лекарство. Но если ей вырвать ядовитые железы, она умрет. Потому она обязательно должна уметь защититься. Рафаил поднял глаза и встретился взглядом с Азирафаэлем. — Она никогда не нападет первой, — сказал он почти жалобно. — Не бойся. Белокурый ангел закусил губу, но все же протянул осторожно ладонь, вновь коснувшись змеиной кожи. — Она же может принести пользу, — произнес Рафаил, вновь глядя куда-то в пустоту пропасти. — Если ее яд научатся правильно использовать. Какой смысл в пустой внешней красоте, когда за ней ничего не стоит? Вот Вельзевул сотворила бабочек. Красивые создания, но, я тебе честно скажу, абсолютно бесполезные! Азирафаэль улыбнулся. Рафаил так говорил о них не в первый раз. — Нет, ее «божьи коровки» — это еще куда ни шло, те хоть паразитов едят! Но бабочки! Да как она ходит с ними в волосах? Эти твари ужасно надоедают! Рафаил заметно оживился, и Азирафаэль не мог не радоваться этому. Сам он любил бабочек, даже если они действительно были бесполезны. Но сейчас он готов был потерпеть. — Мне кажется, она специально их на меня натравила! Они мельтешат прямо перед глазами, у меня от них голова кружится! — возмущался ангел, размахивая свободной рукой у себя вокруг своей рыжей шевелюры, очевидно, показывая траекторию полета бабочек. — У меня мурашки при мысли о том, что они могут сесть ко мне на голову, как к ней! Представив себе Рафаила с бабочками в волосах, Азирафаэль прыснул. — Должно быть, они путают тебя с цветком, дорогой мой, что неудивительно, — улыбнулся белокурый ангел. Рафаил так и замер с открытым ртом, забыв, что именно хотел сказать. Потом медленно расплылся в счастливой улыбке, глядя на своего ангела. Змея заползла вверх по руке Азирафаэля, обвивая ее своими кольцами, но не сдавливая, не делая больно. Ее головка устроилась наконец у него на груди, доверчиво прикрыв золотистые глазки. Она была смертоносна, и, наверное, могла бы быть в той же степени непредсказуема, но Азирафаэль не боялся. Он верил Рафаилу. Они сидели молча, улыбаясь, и любовались восходом. Так проходило тогда еще совсем молодое время: в любовании звездами, в мечтах, новых открытиях и вечном созидании прекрасного и идеального мира. Тогда еще никто не знал, что все на свете когда-нибудь заканчивается. Рафаил оставался непонятым никем, кроме своего ангела. А все непонятное, как правило, вызывает неприязнь и отчуждение. Он слыл изгоем, высокомерным глупцом и даже бунтарем. Ангелы вообще частенько грешили тем, что вешали ярлык, не разбираясь. Рафаил же отвечал им холодным презрением, возмущаясь их ограниченности и скованности их воображения. Порой ему даже казалось, что оно у них вообще полностью отсутствует. В глубине души все они, конечно, завидовали ему, ведь никто из них не мог создавать вещей столь прекрасных, как ни пытался. Отчасти и это стало причиной их неприязни. Рафаил подогревал их ненависть, открыто насмехаясь над ними и в особенности — над жалкими попытками Гавриила творить звезды. Азирафаэля же очень расстраивал тот факт, что никто не признает гениальных идей Рафаила. Ему было обидно, что никто не хочет видеть всей той красоты, которую рыжеволосый ангел хранил в своей душе. А ведь тот хотел лишь добра и процветания для мира, что они строили. Однако все попытки примирить Рафаила с его братьями заканчивались провалом. И уж точно не только потому, что ангел был слишком горд. Итак, эти двое любили друг друга той абсолютной, бескорыстной и чистой любовью, какой оставалось только удивляться и завидовать. Им не нужен был кто-то еще, им хватало друг друга. Рафаил и Азирафаэль проводили так каждую свободную минуту, их постоянно видели вместе, но разве кто-то мог запретить двум ангелам быть рядом друг с другом? Они не делали ничего, что могло бы навредить Творению, и до поры до времени этого хватало. Быть может, беда обошла бы их стороной. Но порой так случается, что множество незначительных, но неприятных событий влекут за собой целую лавину несчастий и катастроф, словно катящийся с вершины снежный ком, разрушающий все вокруг. И главное — не встать у него на пути. Так уж вышло, что ситуация в Раю складывалась не сама приятная, и с каждым днем обстановка все накалялась. Рафаил был не единственным, кто выделялся. Находились и те, кто выражал мысли намного более жестокие, чьи замыслы были направлены отнюдь не во благо Творению. Дело было в том, что не всем ангелам пришелся по душе новый замысел Создательницы — люди. Их можно было понять. Он еще не был приведен в исполнение, но тот факт, что новые существа будут внешне подобны ангелам, казался многим из небесных жителей непозволительным кощунством. Они восприняли это как личную обиду, ведь как могут какие-то звери иметь обличие, похожее на их собственное, обличие существ высоких и священных? Центром всех событий стал харизматичный и владеющий искусством слова архангел, известный вам под именем Люцифер. Он никого не призывал бунтовать, лишь мягко, одними тонкими намеками направлял ангелов на путь мятежа. И его слушали. Более того, его любили. Несмотря на очевидную его жестокость, было в нем что-то такое, что заставляло других ангелов следовать за ним. Некий магнетизм, который потом, когда уже появилось это слово, все единогласно назвали демоническим. Пусть мало кто подозревал об этом, кроме самой Богини и нескольких архангелов, но уже зрела революция. Разумеется, Рафаил не имел с мятежниками ничего общего. Ему претили насилие и жестокость, претило то стадное чувство, которое, может быть, руководило ангелами, он вообще, как можно было догадаться, понятия не имел о надвигающемся мятеже, так как почти не общался с другими. Он жил как раньше, не обращая внимания на дрязги и проводя время в компании одного только Азирафаэля. В то время, как и над его головой сгущались тучи. Каким-то естественным и незаметным путем, тем, что называют «общественным мнением», и его имя оказалось в «черном списке». Его давно уже причисляли к потенциальным бунтарям, к ненадежным типам и подобным малоприятным категориям, к которым он, по сути, не имел ни малейшего отношения. А сейчас эта уверенность лишь окрепла. Азирафаэль тоже не был в курсе ситуации. Он просто, как всегда, старался держаться подальше от неприятностей, что ему никогда не удавалось. И его тревожил шепот, который слышался за спиной Рафаила. Более того, многие ангелы, пусть вежливо и по-доброму, но весьма настойчиво намекали Азирафаэлю на то, что ему стоит прекратить всякое общение с рыжим бунтарем. Жаль, что ангел не замечал еще и того быстрого взгляда, который некоторые бросали вниз, к себе под ноги, когда говорили о Рафаиле. Разумеется, Азирафаэль не собирался предавать свою любовь, но он очень боялся за свободолюбивого ангела. Однако на все его просьбы вести себя тише и незаметнее, держа свои идеи при себе, он лишь смеялся, тряся копной рыжих волос. — Да что они мне сделают, мой ангел? Закидают сплетнями? — усмехнулся Рафаил однажды в ответ на вновь высказанные Азирафаэлем опасения. Тот нервно улыбнулся, но улыбка получилась какой-то кривоватой. Заметив, что ангел расстроен, Рафаил посерьезнел. — Эй, я никому не дам разлучить нас, слышишь? — он мягко улыбнулся. — Тем более каким-то дурацким слухам. Робкая улыбка вновь показалась на лице белокурого ангела. — Я буду рядом, что бы ни случилось, обещаю. Рафаил нежно провел пальцами по мягким белоснежным перьям Азирафаэля. Тот затрепетал от удовольствия и вновь смущенно покраснел. Счастливая улыбка расплылась теперь по всему его круглому лицу. Тем временем идея восстания, находившаяся в самом зародыше, пускала первые ростки. Мятежники становились смелее, их ропот — громче. А терпение Богини было не бесконечно. Как и сказал Азирафаэль, Она очень не любила, когда Ей перечили. Первая гроза была уже не за горами. В воздухе висело особое, неприятное напряжение, тревожившее и Азирафаэля, и Рафаила, хотя последний никогда не признался бы в этом, чтобы не пугать своего ангела. Все произошло очень тихо и незаметно. Пропали бесследно несколько ангелов, тех, что особенно рьяно подстрекали других к бунту. Люцифера среди них не оказалось, его пропажа, видимо, была бы слишком заметна. Некоторые ангелы неуверенно говорили, что те будто бы отправились творить новую галактику, но и сами эти слова, и тяжелое молчание, следовавшее за ними, ясно давали понять, что все далеко не так просто. Другие просто молчали и не вспоминали о них, точно их и правда никогда не существовало. Неизвестно, куда они исчезали на самом деле. И только ночами некоторые слышали в небесной темноте далекие глухие раскаты, а самые внимательные могли заметить золотистый росчерк, похожий на хвост кометы. Гром, как они назвали его, напугал Азирафаэля. Они сидели и, как много раз до этого, любовались звездами, когда вдруг далеко в вышине послышался гулкий грохот, словно огромные камни сыпались вниз с горного хребта. — Слышал? — воскликнул Азирафаэль, подняв указательный палец. — Вот о чем я тебе говорил! — Ну и что? — пожал крылатыми плечами Рафаил, хотя и ему стало не по себе. — Она не в духе. Ох, жди беды! — пробормотал себе под нос ангел, ежась, точно от холода. Вдруг он воскликнул: — Смотри! На мгновение небо разрезала на две половинки сияющая золотая полоса. Полыхнула и скрылась где-то за горизонтом. Рафаил нахмурился: — Ни разу не видел, чтобы звезды падали. С чего это Она сбрасывает мои звезды? Он принялся водить взглядом по небосклону, тщетно пытаясь найти недостающую звездочку. — Не к добру это, — вновь проговорил Азирафаэль. Он весь дрожал, несильно, но заметно. Мгновенно оторвавшись от поисков, Рафаил развернул крыло и обнял им Азирафаэля, прижимая к себе. Он гладил его по светлым волосам и шептал что-то успокаивающее, хотя и у самого на душе было неладно. С каким бы презрением он ни относился к своим твердолобым братьям, но все же по-своему любил их, и его настораживала их внезапная пропажа. Его ужасала мысль, что однажды так же может пропасть и Азирафаэль. Лучше бы он промолчал тогда, как делали другие! Ведь все началось именно с его вопроса. Он мог бы остаться в стороне и тогда, наверное, все было бы хорошо. Но его совесть, его любовь к справедливости, его доброта — они не могли ему позволить поступить так. Хотя бы ради безопасности его ангела. Это история о том, как его жизнь внезапно и неотвратимо пошла под откос. Как он потерял все, что было ему дорого. У всех творцов, у всех царей и правителей, у всех тех, кто думает, что имеет право распоряжаться чужими судьбами, есть одна общая черта — они категорически не выносят, когда им задают вопросы. Но тогда об этом еще никто и не подозревал. Рафаил никогда еще не разговаривал с Создательницей лично. Он не мог признаться себе в том, насколько сильно волнуется и переживает. Как к Ней обратиться? Мама? Помнит ли Она вообще его имя? Может быть, Она видела его творения? Если нет, может, стоит Ей их показать? Быть может, Она, с Ее мудростью, которую так превозносит Азирафаэль, оценит их по достоинству, не то что его ограниченные братья? Его душа полнилась страхом и надеждой одновременно, и Рафаил едва мог сдержать нарастающие возбуждение и волнение. Его воображение рисовало разнообразные картины его разговора с Богиней, одна ярче другой. Он с досадой поймал себя на том, что расхаживает взад-вперед, нервно покусывая губы, точь-в-точь, как Азирафаэль. Рафаил раздраженно сдул со лба огненные пряди, не в силах перестать размышлять о предстоящем разговоре. Никогда не поздно было отказаться от этой идеи. Но он не мог. Слишком многое зависело от того, сможет ли он узнать истину. И вместе с тем столько всего могло пойти не так! Что, если Она вообще не захочет говорить с ним? Рафаил не привык хитрить или льстить. И потому он решился задать свой вопрос напрямую, вежливо обратившись к Создательнице. Быть может, Она будет к нему благосклонна? Его охватывала незнакомая ему прежде робость. Но и решимость его была крепка, как никогда… Он не получил ответа. Если Богиня и услышала его, то не пожелала отвечать не в меру дерзкому ангелу. После всех тех картин, что рисовало ему воображение, молчание стало для него ударом в два раза более болезненным. Бессмысленно говорить, как безгранично было его разочарование. Рафаил не сказал Азирафаэлю, что собирается поговорить с Создательницей. Да и что мог сказать ангел? Отговорить его? Заставить отказаться от затеи? Сидеть и помалкивать или, как он выразился, «не искушать судьбу»? В любом случае, сейчас где-то глубоко в его груди разрасталось нечто скользкое и холодное, дурное предчувствие, которого Рафаил не мог побороть. Ощущение, что он зря заговорил с Создательницей, что с этого момента что-то изменилось навсегда, необратимо. — Мама… — он запнулся, складывая руки у груди в жесте покорности. — Создательница! Я знаю, что ты не любишь, когда тебя отвлекают от работы, но, правда, это срочно. В конце концов, я же твой сын… Сказав это, Рафаил содрогнулся, подумав о том, насколько дерзко это могло прозвучать. Даже для него. — Я хотел сказать, что все мы твои сыновья… твои творения. И, может, ты уделишь одному из них минуту? Он замер в ожидании чего-то. Хотя бы знака. Но тьма под закрытыми веками не проронила ни звука. Рафаил решил говорить, как и хотел, прямо, не хитря и не выкручиваясь. — Я хотел узнать кое-что. Я встревожен пропажей нескольких моих братьев. Быть может, я зря волнуюсь, и они строят где-то новую галактику по твоему поручению, — он намеренно избежал унизительного слова «приказ». — Но я бы хотел увериться, что они в порядке. Пожалуйста, скажи, не тая, где они? Такой манере разговаривать он научился у Азирафаэля, сознавая, что его обычная немного развязная и насмешливая речь не подходит для общения с самой Создательницей. Да и не смог бы он так с ней говорить. Рафаил очень надеялся, что сможет произвести нужное впечатление. Однако тишина была единственным его собеседником. Ни единого шороха не послышалось, ни одного слова, ничего не получил в ответ Рафаил. Он стоял несколько минут неподвижно, прислушиваясь, пока не начал чувствовать себя по-дурацки. Что-то начало нехорошо покалывать его изнутри. — Я сказал что-то не так, мама? Тишина. — Прости, если оскорбил тебя, — процедил Рафаил с затаенным в голосе гневом. И вновь тишина была ему ответом. Ангел опустил руки, еще раз с укором глянул куда-то в пустоту и просто ушел, не сказав больше ни слова. Азирафаэль так и не узнал о разговоре Рафаила с Создательницей. Рыжеволосый ангел не открыл ему истины, боясь встревожить его. Однако жизнь самого Рафаила была отравлена постоянным мучительным беспокойством. Теперь-то он прислушивался к тому, о чем говорили между собой ангелы, боясь упустить какую-нибудь важную новость. Если вы думаете, что Рафаил мог опуститься до банального страха за свою жизнь, то вы ошибаетесь. Он боялся за свою любовь. Ангел прекрасно понимал, что своим вопросом, возможно, навлек на себя недовольство Создательницы, и потому его страшила мысль, что ее гнев может распространиться и на Азирафаэля. А разум его мучительно жаждал истины, ему хотелось задавать вопросы. Впрочем, та правда, которую он так жаждал узнать, себя ждать не заставила. Потеряв нескольких предводителей, мятежники не успокоились. Напротив, в них теперь кипела жажда отмщения. И потому Создательница решила, все также молча, остудить их пыл наглядным жестоким примером того, что ждало всякого, кто ей не повиновался. Редко случалось такое, чтобы все ангелы собирались в одном месте. По крайней мере, на памяти Рафаила этого еще ни разу не происходило. Сейчас одна из первых планет, созданных Богиней, а скорее просто безжизненный кусок скалы, парящий в черном вакууме, полнилась шорохом перьев. Белые одежды и крылья светились в вечном космическом сумраке, окутывавшем огромную каменную глыбу. То и дело по толпе пробегал боязливый шепоток, словно ветер шевелил верхушки деревьев. С одной из ее сторон нередко слышались гневные возгласы, однако в голосах протестующих против происходящего явственно ощущался страх. Рафаил, слегка придерживая Азирафаэля за рукав туники, чтобы тот не затерялся в толпе, подошел чуть ближе, глядя на каменный выступ над самой бездной космического пространства. А точнее — на невысокую фигурку с растрепанными черными волосами, в которых запутались бабочки. На гордое лицо Вельзевул с высоко поднятым острым подбородком. В глазах ее, однако, читался плохо скрываемый леденящий ужас. По коже у Рафаила побежали мурашки. Он знал, чувствовал каждой клеткой тела, что вот-вот произойдет нечто страшное. Сердце у него сжалось, когда он ощутил, как дрожит рука Азирафаэля, которой он касался. Они встретились взглядами, и Рафаил прочел в глазах ангела то же, что чувствовал сам — он не желал этой жестокости, кровопролития, готового вот-вот свершиться, ему страшно было смотреть на тщательно скрывающую свой страх Вельзевул, больно видеть, как ангелы ополчились против нее. И еще одно — Азирафаэль куда больше, всей душой боялся увидеть его на ее месте. Рафаил сжал его ладонь, качая головой. Нет, этого не будет. Так не должно быть, это какая-то нелепая ошибка. Вперед выступил Гавриил. — Ангел Вельзевул, — начал он в своей обычной высокомерно-напыщенной манере. — Ты — мятежница и бунтарка, оскорбившая своим неповиновением нашу Создательницу. Тебе нет места в Раю, и потому по Ее приказу мы изгоняем тебя в Ад. Есть ли тебе, что сказать в свое оправдание? — Ты знаешь, Гавриил, что я невиновна, — проговорила сквозь зубы Вельзевул. На глазах у нее, однако, кипели слезы, и было видно, что она из последних сил держится, чтобы не дать им пролиться. — Вы все знаете, что я не виновата ни в чем ни перед вами, ни перед нашей Матерью! — Как смеешь ты, которая плела козни против Творения и Создательницы, называть Ее матерью?! — Она мать каждого из нас, Гавриил, Она наша создательница, каждый из нас в равной мере достоин Ее любви! — закричала Вельзевул. Рафаил почувствовал, как дрогнуло его сердце. Он ощутил нечто странное. Казалось, из всех них он один в полной мере понимал, о чем она говорит, понимал, что она испытывает. Рафаил не знал, что произошло между Матерью и Вельзевул, но вспоминал то равнодушное молчание, которое получил от Нее в ответ на все свои слова. Гнев вновь поднялся в нем горячей волной. — Она наша мать, но это не значит, что мы Ее рабы! Мы имеем право делать свой выбор, имеем право поступать так, как считаем правильным, мы не обязаны беспрекословно следовать Ее приказам! Я лишь желаю свободы! Для себя и всех вас! При этих словах Вельзевул обвела горящим умоляющим взглядом всех ангелов, остановив его на лицах своих соратников, на той стороне, с которой еще недавно слышались возмущенные возгласы. Но они молчали. И отводили глаза. И тогда она не выдержала. Слезы горячими тонкими струями потекли по ее покрасневшим щекам, худые плечи задергались судорожно в приступах рыданий, бабочки вспорхнули с растрепанных волос. Сердце Рафаила разрывалось от жалости к этому несчастному и такому одинокому существу. У него был Азирафаэль. А у нее не было никого. Сейчас, когда она решилась выступить открыто, вступиться за всех них, за их свободу, все бывшие друзья трусливо и подло отвернулись от нее! — В чем же ее вина, Гавриил? — громко спросил Рафаил, неожиданно даже для самого себя. Азирафаэль рядом вздрогнул, словно от удара, испуганно и затравленно посмотрел на него. В глазах его рыжеволосый ангел прочитал такой неописуемый ужас, что сердце, ударившись с особой силой о грудную клетку, замерло. Рафаил сжал до боли его ладонь, одними глазами говоря, что все хорошо. Но он больше не мог молчать. Все смотрели на него. Вельзевул глядела своими заплаканными красными глазами, расширенными и влажными. В них не было надежды, лишь какое-то слабое, болезненное удивление. Она не ждала этого от него. Гавриил смотрел не то с торжеством, не то с омерзением, Рафаил не мог разобрать значения той маски, в которую превратилось его лицо. Другие вытаращились со страхом, неприязнью, с жадным удивлением и презрением, да и чего еще только ни было смешано в их взглядах. Среди них Рафаил заметил лицо Люцифера. По его губам блуждала задумчивая улыбка, в которой мало кто мог разглядеть то торжество, какое испытывает кукловод, когда послушная марионетка выполняет то, к чему он ее подталкивает, дергая за ниточки. Глаза смотрели холодно, без тени сочувствия. Рафаил понял, до какой степени он ненавидит сейчас Люцифера. Он зажег в Вельзевул эту искру, раздул яркое пламя, а сейчас, когда огонь достиг своего пика, бросил догорать с позором на виду у всех. Лишь с той целью, чтобы от ее огня запылали и другие. Поздно было останавливаться. Теперь все было у него в руках. Направится ли это пламя в мирное русло или же сожжет все на своем пути, оставив от мира, что они создавали, лишь пепел, зависело от него. — В чем ее вина, Гавриил? — повторил он. — Она лишь желала добра всем нам. Она права, Создательница отказывается говорить с нами, даже не глядит на наши творения, но зато требует от нас беспрекословного послушания и выполнения Ее приказов лишь потому, что сотворила нас! Так не должно быть, и если жажда свободы считается грехом, то… Договорить он не успел. Оглушительный грохот наполнил уши, казалось, камень у них под ногами разваливается на мелкие кусочки. Земля дрожала. Сверкнула ослепительная вспышка, молния разрезала воздух, оставив резкий запах озона. Рафаил успел заметить, как ее конец, будто шутя, лизнул грудь Вельзевул, стоящей на самом краю площадки. Увидел, как загораются ярким пламенем белоснежные крылья. Увидел, как она делает шаг назад и проваливается в разверзшийся под выступом мрак, наполненный огненными всполохами. Увидел тонкие бледные руки с пляшущими по ним безумными искрами. Увидел полные невыносимой боли глаза, блеснувшие среди обугленных перьев. Услышал крик страдания, режущий уши вопль отчаяния, отпечаток которого уже никогда не сотрется из его памяти. Увидел бесформенную фигуру из черных перьев, объятую пламенем, стремительно летящую вниз и оставляющую за собой золотой огненный след. Миг — и Вельзевул пала во тьму навсегда. Абсолютная, мертвая тишина повисла над ними, словно все во Вселенной умерло. Никто не смел пошевелиться, раздавленный жутким зрелищем. Рафаил глядел в темноту космоса, туда, где закрылась полная огня и мрака трещина, поглотившая Вельзевул. Нечто, сдавив мертвой хваткой его душу, перевернуло ее и вытряхнуло из нее все то, что в ней было, смяв и исковеркав, оставив лишь гулкую болезненную пустоту. Он не чувствовал даже, что до сих пор сжимает похолодевшими пальцами ладонь Азирафаэля. Не помнил, где находится. Перед глазами его стояло полное боли и отчаяния лицо Вельзевул. Ее больше не было. Она не была близка ему, оба скорее испытывали друг к другу некую ленивую неприязнь. Но сейчас, увидев всю скрытую до поры до времени жестокость и безжалостность их Матери, направленную на одно единственное существо, беспомощное перед лицом Ее гнева, Рафаил был оглушен собственной болью и разочарованием в Создательнице, во всем ее Творении, в котором не было и не должно было быть места подобному. Какой же смысл тогда оставался в их существовании, в существовании ангелов, если они, создания любви, позволяли такому случаться друг с другом, открывали ненависти путь в свое сердце? Рафаил не слышал легкого шороха крыльев. Ангелы один за другим покидали несчастливую планету, не говоря ни слова. Не видел, что все они избегают смотреть на него, точно он был прокаженным, точно на нем стояла теперь некая метка, клеймо, заставлявшее их отводить глаза. Точно ему был прочитан приговор, от которого его невозможно было спасти. Они не глядели на него, как не смотрят на обреченных, тех, кому уже нельзя помочь. Но Рафаил не видел всего этого. — За что Ты так с нами? — прошептал ангел одними губами, глядя в пустоту. Он не сразу понял, что Азирафаэль остался с ним. Что они стоят на этом голом куске скалы лишь вдвоем. Что белокурый ангел все еще сжимает его ладонь. Что он не отвернулся от него. Рафаил, с трудом оторвав свой взгляд от бесконечной пустоты, повернулся к своему ангелу, посмотрел прямо в глаза. Он увидел в них ясно и отчетливо, что Азирафаэль понимал все, что творилось в нем, до самой последней мысли. И делил с ним его боль. — Я только хотел спасти ее, — прошептал Рафаил срывающимся голосом. — Я даже не успел сказать… Разве мы не должны спасать всех, кто нуждается в этом? Зачем мы нужны, если позволяем происходить такому?! Голос его все же дрогнул предательски. По щекам заструились горячие слезы отчаяния. Он зажмурился, стирая их, и почувствовал, как теплые дрожащие крылья обнимают его. Азирафаэль прижался к нему, молча, понимающе, согревая его своим теплом в холодной пустоте космоса. Рафаил вновь посмотрел на него и увидел во влажных от слез голубых глазах своего ангела то единственное, ради чего он жил, для чего, он точно знал, он нужен. Кому он нужен. Напряженная, предгрозовая тишина повисла над Творением в эту ночь. Они проводили ее вместе, как и всегда. Правда, сейчас все было по-другому. Азирафаэль не хотел отпускать его ладони, боясь, наверное, что если отпустит, с Рафаилом случится то же, что и с Вельзевул. Его же переполняла такая любовь к своему ангелу, что он задыхался, глядя на него, и не мог сказать ни слова. В сердце его разливалась жгучая мучительная тоска, словно он собирался вот-вот расстаться с Азирафаэлем на очень, очень долгий срок. Ему не хотелось верить дурному предчувствию, пульсировавшему монотонно в его голове, однако поделать он ничего не мог. Какой-то частью своей души Рафаил уже чувствовал, что обречен. Он должен был защитить Азирафаэля во что бы то ни стало. Больше всего на свете ангел боялся того, что навлек и на него беду своими словами. Он втянул их обоих в страшные события. Он испортил все, разрушив то будущее, которое могло бы быть у них. Он тысячу раз проклял себя за то, что пожертвовал своим счастьем и счастьем Азирафаэля для тех, кто этого не оценил и никогда не оценит. Но это было потом. Сейчас Рафаил изо всех сил старался не разрушить ту хрупкую надежду, которую он видел в глазах своего ангела. Он оставался с ним в эту ночь, соглашаясь со всем, что говорил ему ангел. Что он должен вести себя как нельзя тише, и тогда, наверное, все забудут о его словах. Что сейчас главное вновь не прогневать Создательницу, не обратить на себя ее внимания. Что он, Азирафаэль, не отойдет от него ни на минуту, потому что не хочет, чтобы он «вновь влип в неприятности». Эти слова белокурый ангел произносил со все той же робкой преданной улыбкой, однако из глаз его сквозила решительность. «Если ты будешь рядом со мной, то тоже попадешь в неприятности, глупый, — думал Рафаил, однако не говорил этого вслух. — И уж этого я точно тебе сделать не позволю.» Эта ночь, как и следующая, прошла в мучительном ожидании. Рафаил болезненно наслаждался близостью своего ангела, буквально слушал, как он дышит, жадно вглядывался в любимые глаза, глядящие на него с такой нежностью. Он не мог признаться самому себе в том, что готовится к чему-то ужасному. Что глубоко внутри он уже принял его, и теперь готовится расстаться со своим ангелом. Однако, когда очередной чистый и безоблачный рассвет разлился по небосклону, вместе с солнечными лучами зародилась и надежда. Она, словно ядовитый плющ, пустила свои побеги в сердце Рафаила, отравляя его сладкой ложью. Прошло уже достаточное время, в которое Создательница могла покарать его, покарать их обоих, но этого не случилось. Быть может, все и правда закончится так? Быть может, он ошибся, и Создательница действительно великодушна и потому простила его? Быть может, все обойдется? Азирафаэль, увидев, что Рафаил немного повеселел, просто расцвел. В это недолгое время оба видели перед собой их возможное общее будущее, которое вполне могло стать счастливым. Будущее, в котором они могли быть друг у друга. Но этому не суждено было случиться. Приказ застал их врасплох. Нет, в самых темных глубинах души Рафаила все еще шевелилось предчувствие того, что именно так все и будет. Но надежда заглушила его, и теперь вернуться в жестокую реальность было еще больнее. Словно утопающий, на секунду вырвавшись на поверхность, сделав жадный вдох, не успел еще радостно крикнуть стоящим на берегу людям, как его уже вновь тянет на дно холодное безжалостное течение. Азирафаэль должен был отправиться в другую, недавно созданную ангелами галактику, чтобы помочь обустроить на нескольких планетах условия для жизни живых существ. Создательница даже не скрывала своих истинных намерений. Все лежало на поверхности, словно нарочно выставленное напоказ. Казалось, она намеренно издевалась над ним, мстя за его слова, издеваясь перед тем, как нанести последний, смертельный удар. Рафаил видел все это. Но его ангел, полный надежды и веры, веры в то, что Богиня все же должна быть милосердна, не видел и не хотел видеть. Иначе никогда не позволил бы уговорить себя. — Ни за что! Я уже сказал, что не оставлю тебя! — в десятый раз повторил Азирафаэль, расхаживая туда-сюда. — И даже не говори об этом! — Да пойми же! — воскликнул измученный его упрямством Рафаил. — Это значит, что Она простила или, по крайней мере, готова простить! Лгать ему, лгать единственному близкому существу во Вселенной было невыносимо больно и тяжело. Рафаил знал точно, что Она не простила. И обустройство планет — лишь предлог, чтобы отлучить Азирафаэля от него. Чтобы законопослушный и правильный ангел не попал под удар. — Если ты ослушаешься ее приказа, все пойдет прахом! — Но не могу же я оставить тебя сейчас! — Можешь! Все ты можешь, Азирафаэль! И ты испортишь все, что еще осталось, если не сделаешь этого! Белокурый ангел несколько секунд смотрел на него пристально, с целой бездной чувств на лице. — Я только боюсь за тебя… — наконец негромко сказал он. Рафаил обхватил круглое лицо ангела ладонями, видя, что испугал его, повысив голос, и поцеловал в лоб. — Я знаю, — прошептал он, душа в горле подступающие слезы. — Я знаю, мой ангел, но иначе нельзя. Ты должен отправиться туда, сделать так, как она говорит, а потом вернешься — и я буду ждать тебя здесь. И все будет хорошо, обещаю. Азирафаэль улыбнулся доверчиво и ласково, а Рафаилу захотелось кричать и плакать от боли, разрывавшей его, кусать и бить себя, лишь бы не выпустить этот крик на волю. — Обещаешь? — Обещаю, — повторил Рафаил, которому пришлось шумно вдохнуть и выдохнуть, чтобы не разрыдаться. — Не попади в новые неприятности, прошу тебя. — Не попаду, — он отвечал так коротко, как мог, чтобы не показать, как дрожит его голос. — Сделай для меня это, — мягко попросил Азирафаэль. — Что угодно, мой ангел. — Будь здесь, когда я вернусь. Мне не нужно ничего больше, просто, когда я приду, будь здесь, целый и невредимый. Одинокая слеза все же скатилась по его щеке, Рафаил держался из последних сил. — Хорошо. Клянусь, — выдавил он, почти точно зная, что лжет. Азирафаэль сильно сжал его ладонь теплыми пальцами. — Все будет хорошо, правда? — прошептал он, прижимаясь на несколько мгновений к нему, слушая биение его сердца. — Все будет прекрасно, — прошептал Рафаил, сглатывая вставший в горле горячий ком. — Тогда до скорой встречи! Азирафаэль улыбнулся ему в последний раз, развернул крылья и взмыл в чистое утреннее небо. Через минуту он уже скрылся где-то высоко-высоко. Рафаил глотал сбегающие по щекам слезы, глядя ему вслед. Пусть будет то, что будет. Пусть Создательница накажет его, пусть он умрет. Азирафаэль не увидит этого, не вляпается в неприятности, пытаясь спасти его. Его ангел будет в безопасности, и это самое главное. Ему пришлось соврать Азирафаэлю, соврать единственному, кто его любил, дать ему ложную надежду. В эти секунды Рафаил думал, что больнее ему не будет уже никогда. Но он ошибался. Небо, прежде чистое и безоблачное, начали заволакивать грузные и тяжелые темные тучи. Ветер шевелил моря молодой травы далеко внизу, у подножия скалы, на которой он стоял. Качались изумрудные верхушки сосен, хлестали друг друга и шелестели ветви. Крикнула в лесу испуганная птица. Где-то, пока еще очень далеко, послышались басистые раскаты. — Как же ты предсказуема! — горько рассмеялся Рафаил. — Я так и знал, что ты никогда не простишь! Он вновь вспомнил, что Азирафаэль в безопасности, что его нет здесь сейчас и что он не увидит его падения. И тогда Рафаил ощутил, что ему больше нечего бояться. Почувствовал какой-то горький триумф, подъем, наполнявший его душу обжигающим пламенем. — Давай! Уничтожь меня! — протяжно закричал он, вскинув голову к небу. Дождь, ледяной ливень острыми струями ударился о землю, принялся хлестать его по лицу, мелкий бисер влаги, увлекаемый ветром, врезался в его волосы, крылья, одежду, трепал, стараясь разорвать, стараясь причинить боль. Но ему было все равно. — Ты создала мир, в котором ангелы не знают, что такое любовь! И я не хочу жить в нем! Слышишь?! Твое Творение мне противно! Громовые раскаты послышались над самой его головой, разрезая сплошное полотно дождя. — Ты слышала, что я сказал! Ну так давай, что же ты ждешь?! Рафаил упал на колени, глядя в отливающее сталью небо. Капли дождя катились по его мокрому лицу, смешиваясь со слезами, огненные кудри повисли безжизненными сосульками. — Я знаю, что такое любовь! И ты никогда не сможешь отнять ее у меня! Оглушительный грохот наполнил его уши. Казалось, само мироздание распадается на части. — Да! Не сможешь! Это тебе не под силу! — торжествующе закричал Рафаил. — Любовь — это моя свобода, и она для тебя непостижима! Он ослеп и оглох в пелене дождя. Бешенный ветер толкал его и бил его по лицу, желая столкнуть со скалы. — Ты не создавала ее, и никогда не сможешь ею управлять! — Рафаил смеялся в лицо небу. — Я знаю любовь, и я умираю за нее! Он вознесся так высоко, как не было дано никому, и теперь был готов к падению. Он чувствовал себя безумцем, но сейчас весь мир вокруг него был безумен. В последний раз Рафаил представил себе лицо своего ангела, улыбающееся веснушчатое лицо, его ласковые голубые глаза и зажмурился. Сквозь закрытые веки ангел ощутил ослепительную белую вспышку, и тогда его охватила боль. Огонь лизнул его грудь, земля ушла из-под ног. Крылья взорвались невыносимым жаром, пламя опаляло кожу, жгло лицо, танцевало в волосах, и никакой дождь не мог потушить его. Рафаил закричал, разрывая легкие, отчаянно вцепляясь пальцами в собственные плечи, впиваясь ногтями в кожу до крови, словно эта боль могла спасти его от другой, всепоглощающей, пожирающей не только его тело, но и душу. Голова наполнилась кровавым маревом, во рту стоял вкус железа. Он падал. За воем пламени, въедающегося в кожу, он едва слышал свист ветра. Вопреки боли ангел широко распахнул глаза, которые тут же опалил ужасный жар. Но он все же увидел, как разверзлась стремительно приближающаяся земля, образовав разлом, полный тьмы и бешенного пламени. Рафаил падал в него, запертый в кокон из собственных горящих крыльев. «Еще немного, и все кончится!» — пронеслась в затуманенном болью разуме спасительная мысль. Тьма сомкнулась над его головой. В следующую секунду ужасный удар о каменную твердь сотряс все его истерзанное и изуродованное тело, вышиб из легких воздух, вырвав из груди судорожный вздох. Каждую косточку пронзила острая боль. Новой ее вспышки Рафаил не выдержал. Все погрузилось во мрак… Первым, что он ощутил, был запах пепла и дыма, смешанный с отвратительной вонью паленой плоти. Потом Рафаил понял, что так пах он сам. Боль, уже не острая и обжигающая, но ноющая, мучительная боль во всем теле, раскаленные гвозди, вонзившиеся в спину там, где были его крылья — все это в ту же секунду обрушилось на него. Склеившиеся от запекшейся крови губы разорвал хриплый стон, жутким эхом отразившийся от невидимых каменных стен. Рафаил попробовал открыть глаза, но их тут же начало невыносимо жечь. Он не смог шевельнуться, казалось, каждая кость была сломана и раздроблена. Она не убила его. Он не знал, где он и что с ним, не мог двинуть и пальцем, но он был жив. И мог ощущать боль каждую секунду своего существования. Быть может, это и есть его наказание? Намного более жестокое, нежели смерть. Словно в ответ на его мысли под незримыми каменными сводами гулко разнесся голос. Он не был мужским или женским, он мог принадлежать как старцу, так и ребенку, и не выражал никаких эмоций. Бесцветный, никакой голос, олицетворявший собой в то же время все Творение. — Тебе больше нет места на Небесах. Имя твое отныне Кроули, — промолвила равнодушно его Мать. — Падший. Она оставила его в тишине. Одного с его болью. Он больше не ангел. И путь на Небеса ему закрыт. Она обманула его. Он ждал, что он умрет. И сейчас он не мог вынести той мысли, что ему придется жить. Потому что его сердце осталось там, куда он уже никогда не сможет вернуться. — Аз-с-сирафаэль, — прошептал он, с неизъяснимым страхом почувствовав, как шипение затрепетало на кончике языка. Слова давались с трудом, будто он забыл, как говорить. Жгучие соленые слезы вновь подступили к глазам, потекли по испещренным ожогами щекам, вновь и вновь вызывая вспышки боли. — Прос-с-сти, — сорвалось с его опаленных губ. Он лежал в темноте много часов, теряя счет времени, надеясь, что жизнь все же покинет его, мучаясь от боли, разрывавшей его тело и ту пустоту в груди, на месте которой должно было быть его сердце, пока, наконец, не понял, что может встать. Он медленно приподнялся, морщась от тупой боли, все еще пульсировавшей в нем, и открыл глаза. Он знал, что вокруг стоит абсолютная темнота. И тем не менее он видел все, словно при свете дня. Мир наполняли чересчур яркие цвета и чересчур резкие запахи, теплые и холодные потоки воздуха, протекавшие мимо него. Он видел в темноте свои грязные ладони с алой пленкой и волдырями затягивающихся ожогов, видел зал с гладкими стенами, словно это были вовсе не каменные глыбы, а огромные черные зеркала. Его крылья болели больше всего. Он коснулся их. Перья были черными, как смоль, твердыми, жесткими, с острыми концами. Они были покрыты намертво приклеившейся к ним коростой, тончайшей коркой из застывшего пепла, навсегда потерявшие свой чистейший белый цвет. Каждое их движение отзывалось болью. Он поднялся с трудом и подошел к одной из зеркальных стен. Смутный силуэт, постепенно приобретая более отчетливые очертания, приблизился к нему с обратной стороны. Его белые одежды превратились в изорванные и обгоревшие грязные лохмотья. Кожа покрылась волдырями, ожогами, ранами, которые мучительно медленно затягивались, причиняя ему страдания. Крылья, он только сейчас почувствовал это, мелко дрожали от боли. Он поднял взгляд. И встретился взглядом с ярким отблеском пары чудовищных янтарно-желтых глаз с черными вертикальными зрачками. Он отпрянул, подумав, что вместе с ним в этой зале находится некий монстр, выставил вперед ладони, защищаясь. Но жуткие глаза резко отодвинулись вместе с ним, обратно, вглубь отражения. С ужасом и отчаянием он понял, что монстром был он сам. Расширившиеся от страха змеиные глаза глядели на него из его собственного отражения. Он коснулся дрожащими ладонями своего лица, плечи его мелко затряслись, он рухнул на колени. — Что ты с-со мной с-сделала?! — закричал он, чувствуя, как голос балансирует на грани змеиного шипения. — Во что ты меня превратила?! Он совершенно точно не был больше ангелом. Она сказала, теперь он Падший. Она наполовину обратила его в его собственное творение, извратив и унизив то, что он создавал с такой любовью. Он смотрел в зеркало, в котором видел жуткую тварь, обитателя кошмарного и неизвестного ему подземного мира, зовущегося Адом. Рафаила больше не было. Он все-таки умер. Она дала ему новое имя. Отныне он Кроули. Падший. Неподвижный и холодный змеиный взгляд гипнотизировал его из отражения. Кроули почувствовал, как его тело становится более гибким, израненная и обожженная кожа покрывалась прочной и гладкой чешуей, пол каменной залы становился ближе. Огромная змея, мягко поблескивая черными с золотым отливом чешуйками, скрылась в наполненном мраком проходе не другом ее конце, на стенах которого танцевали огненные брызги. У рептилий есть одно важное преимущество — они физически не способны плакать. Он был оставлен Богиней в новом и страшном мире под названием Ад, жизнь в котором была еще ужаснее, чем смерть. Это было пристанище греха, тьмы и зла, жизни в котором не заслуживал никто. И все пропавшие ангелы… Да, они были именно здесь. Создательница осквернила не только его самого с его творениями. Кроули ужаснул вид Вельзевул. Она, создательница прекрасных бабочек, покровительница насекомых, теперь была окружена самыми ужасными из них — смердящими и назойливо жужжащими мухами, садившимися ей на голову, облеплявшими лицо, на котором появились жуткие гноящиеся оспины. Им всем пришлось обустраивать их новое обиталище, кое-как делая мир из тьмы и раскаленной лавы пригодным для существования. Пришлось стараться в два раза усерднее, потому что, подобно одной капле, прорывающей плотину, падение Кроули повлекло за собой начало революции, устроенной Люцифером. Каждый день появлялись новые Падшие, сброшенные Создательницей и ее войском с небес, и каждый день Кроули смертельно боялся увидеть среди них лицо Азирафаэля. Он бы скорее вновь пал, чем позволил своему ангелу оказаться в месте столь ужасном, среди таких жутких тварей, какими все они стали. И стать таким же. Потерять свои белоснежные крылья. Утратить солнечный свет в глазах. Вряд ли Кроули смог бы пережить это. Но белокурый ангел не появлялся и не появлялся, и Кроули начал безуспешно пытаться привыкнуть к пустой и бессмысленной жизни, какой она стала без Азирафаэля. И, когда никто не видел, на его змеиных глазах вновь и вновь выступали жгучие слезы. Шрамы затягивались, раны заживали, он научился контролировать свой голос, больше не срываясь на шипение, он даже снова мог летать, пусть крылья и никогда не переставали болеть, он уже привык к этой боли. Революция обернулась поражением. Все, кто в ней участвовал, рано или поздно оказались в Аду. Здесь же появился, наконец, и зачинщик всего этого, Люцифер. Кроули думал, что они убьют его, растерзают, точно свора собак, разорвут на мелкие кусочки за свое унижение. Однако бывший архангел не только остался в живых, но и даже каким-то образом оказался на троне. Управлять Адом ему, правда, очень быстро надоело, и он сгрузил все свои обязанности на несчастную Вельзевул, которую непосильный труд озлобил, постепенно заставляя черстветь ее сердце. В Аду не было разницы между днем и ночью, здесь стояла вечная холодная тьма, разрезаемая изредка всполохами пламени. Но его они не боялись. Огонь стал их стихией, они дышали им, как когда-то чистым и благоуханным воздухом Небес. Кроули не знал, как держатся здесь все остальные. Какая сила заставляет их продолжать влачить это жалкое существование под землей, брошенных, отвергнутых. Сам он жил воспоминанием об Азирафаэле. О том, что когда-то он был счастлив. О тех часах, когда они сидели вместе, глядя в звездное небо, когда он думал, что все это будет длиться вечно. Белокурый ангел был тем священным и сокровенным, что он хранил в самой глубине души. Он долго думал, почему Азирафаэль не пал. Да, ангел всегда был таким… «правильным», всегда следовал приказам Матери и никогда не выражал своего недовольства. Но после того, как пал он… Кроули с отвращением гнал от себя преступную мысль о том, что ангел предал его. Такого не могло случиться! Да, он не желал для Азирафаэля такой участи, но где-то глубоко внутри шевелился червь эгоизма. Почему он не с ним? Но ведь ты же сам не желал этого! Ты соврал ему специально, чтобы защитить. Так чем же ты недоволен? Ты сам хотел, чтобы Азирафаэль спасся от гнева Матери. Он и спасся, он удержался на небесах, он все еще жив, и он все еще ангел. И даже, наверное, остался на хорошем счету. Но какой ценой? Неужели он отрекся от него? Значит ли это, что его любовь не выдержала этого испытания? Что он, ныне Падший, любил Азирафаэля больше, чем он его? Нет, этого не могло быть! Но какие еще есть варианты? Кроули уже понял, что вопросы ни к чему хорошему не приводят. И потому он подавил в себе эту страшную мысль, осквернявшую его любовь. Возможно, еще и потому, что осознание того, что еще осталось во Вселенной существо, которое его любит, которому он нужен, давало ему силы жить в Аду. А потом… Потом случилось нечто куда более страшное, чем его падение и, тем более, чем смерть. Когда он решил, что хуже уже быть не может, когда он оказался на самом дне, один, без Азирафаэля, он узнал ответ на свой вопрос. Кроули не ждал, что Создательница нанесет ему удар еще более болезненный. В конце концов, что еще Она могла с ним сделать? Но оказалось, что Ее ненависть может пересечь любые границы. Он узнал это случайно, из разговоров других обитателей Ада. Кто-то из новоиспеченных Падших обмолвился о том, что нескольким ангелам, из тех, что «на самом деле праведные и покорные, просто попали под дурное влияние», стерли воспоминания об их друзьях-бунтарях. И они сражались против тех, с кем еще недавно были близки, даже не помня их имен. Среди них оказалась Михаил, которую часто видели в компании Вельзевул. И среди них оказался Азирафаэль. Кроули даже не знал, как описать то чувство, которое нахлынуло на него. Горечь? Отчаяние? Тоска? Всех существующих слов было недостаточно. Они казались ему сухими и бессмысленными. Тот, кого он любил больше всего на свете, тот, кто любил его, как не любил никого и никогда, не только не помнил о нем — он даже не знал о его существовании. Все те мгновения, самые ценные и важные для Кроули, их общие мгновения, общие воспоминания, счастливые минуты вместе, последняя ниточка, связывавшая его с Азирафаэлем, все, что оставалось у него сейчас — все было размыто и стерто в одно мгновение, обесцвечено, обесценено и развеяно по ветру! Это больше не значило ничего! Азирафаэль его не помнил. Не знал о нем, не знал его имени. Он теперь для него чужой. Его ангел больше никогда не улыбнется ему своей милой, смущенной, полной любви улыбкой, не посмотрит ласково и нежно своими голубыми глазами. Никогда. Больше никогда. У Кроули не осталось даже последней надежды. В душе его поселилась пустота. Равнодушная, холодная, расширяющаяся с каждой секундой, затягивающая его. Она поглотила его полностью, смяла, словно бумажного человечка, изорвала и бросила. Он падал в эту пустоту, без конца и без дна. И казалось, будет падать вечно. Что-то внутри у него умерло. Большую часть времени Кроули лежал в каком-нибудь темном углу, обернувшись змеей, свернувшись кольцами и закрыв глаза. В зверином обличье его чувства немного притуплялись, и это ноющее ощущение падения в бесконечный холод переставало быть таким острым. Он не реагировал ни на что. Ему было все равно. Создательнице все же удалось сломать его. Тем временем Богиня, забыв, похоже, про отвергнутых Ею собственных детей, принялась за осуществление своего замысла. Из всех планет, пригодных для обитания, Она выбрала одну, находившуюся в небольшой планетарной системе, зовущейся Солнечной. Имя этой планеты было Земля. И именно на ней она поселила два первых своих новых творения — людей. Наверное, Она надеялась, что ее новые игрушки окажутся послушнее ангелов, разочаровавших ее. Но Создательница ошиблась. Обитатели Ада очень быстро поняли свою задачу. Они должны были стать оппозицией, антиподом Небес. И если ангелы влекли новые творения Создательницы, которые, как оказалось, обладали сознанием, к Добру, то Падшие, или демоны, как они стали называться, должны были тянуть их во Зло. Кроули не понял смысл этой глупой борьбы за человеческие души, да и ему было абсолютно все равно, в какую игру Богиня вновь решила с ними сыграть. Быть может, Она поняла, что играть, когда у тебя есть соперник, интереснее? Не важно. Так или иначе, ему поручили искушение. В Эдемском саду, где Богиня поселила двух первых людей, было одно дерево, которое Она запретила им трогать. Если говорить коротко, без лишних метафор и пафоса, то, вкусив его плод, люди должны были познать различие между Добром и Злом, грехом и праведностью и так далее. Кроули так и не понял, что в этом плохого. На новое великое дело Зла, которому он должен был служить, ему было глубоко наплевать. Ему сказали — он пошел делать. Кроули понял, что в этом мире можно прожить только так. В конце концов, любое занятие помогало ему заглушить эту страшную тоскливую пустоту внутри. Все оказалось даже проще, чем он думал. Люди своей наивной простотой и невинностью напомнили ему Азирафаэля, и невидимая рана в груди заболела вновь. Ему жаль было разрушать все это, ему было жалко их. Но он навсегда отучился лезть не в свое дело, помогать, когда его об этом не просили. Тем более, что это больше не входило в его обязанности. Напротив, ему нельзя было этого делать. Он больше не был ангелом. Кроули достаточно было лишь предложить Еве вкусить яблоко. Она так и сделала. И соблазнила им Адама. Теперь оба должны были быть изгнаны из Эдема. Впервые Кроули подумал с наслаждением о том, каким, должно быть, досадным будет для Создательницы этот небольшой скандальчик. Второй раз на те же грабли! Он уже собрался покинуть Эдем. Ему не хотелось наблюдать, как взбешенная Создательница прогоняет очередные разочаровавшие ее творения в немилосердную пустыню. Слишком неприятная и знакомая ему ситуация. Яркое солнце резало его глаза после многих дней под землей, запахи цветов и деревьев, которые он своим змеиным обонянием ощущал в сотни раз острее, неприятно щекотали ноздри. Внезапно что-то будто резануло его по сердцу. На огромной стене, отделявшей Эдемский сад от всего остального мира, над самыми Восточными вратами он увидел до боли знакомую фигуру со сложенными за спиной белоснежными крыльями. Да, ему сказали, что Сад охраняет кто-то из ангелов, что Богиня вручила ему огненный меч для защиты Ее прекрасного творения. Но он не ожидал, что этим ангелом окажется Азирафаэль. Его ангел стоял в какой-то сотне шагов от него. Кроули сам не заметил, как вновь принял свой настоящий облик. Вся броня безразличия, построенная им за долгое время, рассыпалась в одно мгновение. Он вновь чувствовал, как что-то в груди сжимается с невыносимой болью. Он мог бы прямо сейчас подойти к нему. Но… Разве ты узнаешь меня, мой ангел? Я теперь чужой для тебя. Золотистые змеиные глаза наполнились слезами. Я жуткая адская тварь, грязная и порочная тварь, которой нет места рядом с тобой. Я теперь демон, я не должен даже приближаться к тебе. Сердце Кроули разрывалось от любви к нему, к тому, для кого он был лишь незнакомцем. Я не в праве сказать тебе, кто я. Ты не должен меня вспоминать. Иначе ты упадешь, ты упадешь мгновенно, мой ангел, я знаю, ради меня ты сделаешь это, не задумываясь. Я знаю твое доброе сердце. Я не дам тебе погубить себя. Ему стоило уйти. Сжать свое истерзанное сердце в кулак, не позволяя боли ослабить его волю. Уйти, не оборачиваясь. Разве тебе недостаточно видеть, что он жив? Что с ним все в порядке? Он не смог заставить себя уйти. Как ни старался, кусая до крови соленые от слез губы. Кроули знал, что будет больно. Что эта боль, возможно, убьет его в конце концов. Но он должен был увидеть его лицо в последний раз. Последний раз вглядеться в любимые черты. Кроули вновь обернулся змеей и пополз к подножию стены. Он не должен показать ничего из того, что чувствует. Не дать ни одной слезе выдать его. Как бы трудно ни было. Ради него. Теперь он чувствовал запах своего ангела. Запах доброты и любви. Но эта любовь больше не принадлежала ему. Кроули оказался рядом с ним бесшумно, как могут только змеи. Азирафаэль стоял, задумчиво глядя вниз, на две удаляющиеся в пустыню фигурки. Странно. Все произошло так тихо и быстро? Ангел, похоже, так погрузился в собственные мысли, что и не сразу заметил крадущуюся мимо его ног огромную змею. Обернулся Азирафаэль только когда Кроули рядом с ним вновь принял свой облик. Из голубых глаз ангела сквозило недоумение, в котором проскальзывала легкая тень испуга. Он действительно не узнал его. Словно что-то резануло по сердцу. Наверное, в глубине души демон до последнего надеялся, что все это ложь. Что каким-то невероятным способом Азирафаэль сохранил свои воспоминания о нем. Теперь же последняя надежда рухнула. Кроули сразу понял, что нечто тревожит его ангела. На его лице, любимом и знакомом до каждой веснушки, проглядывало то самое выражение, говорящее, что Азирафаэль опять где-то напортачил. Его ангел никогда не изменится. Что сказать? Ты даже не знаешь меня. Как помочь тебе на этот раз? Кроули даже не задумался о том, что для него помочь ангелу — теперь преступление. Это точно рефлекс. Его ангел попал в очередную переделку, значит, он должен помочь ему. Так было всегда. — Шутка не очень-то удалась, — проговорил наконец Кроули, стараясь не глядеть в глаза ангелу. Он боялся, что тот прочитает в них все то, что захлестывало Кроули с головой. Любовь, которой он захлебывался, которая сейчас убивала его. Ангел улыбнулся растерянно и непонимающе, вновь глянул на уходящих все дальше в пустыню людей, и наконец решился переспросить: — Прости, что ты сказал? — Я сказал, что шутка не очень-то удалась, — медленно повторил Кроули. — Ну да, пожалуй… Он все еще не понимал. Разговор явно не клеился. Да и о чем мог ангел говорить с демоном? Любой другой житель Небес на месте Азирафаэля давно прогнал бы Кроули обратно в Ад. Или убил без всякого сожаления. Но только не его ангел. Кроули задался целью и в этот раз помочь Азирафаэлю. Хотя бы в этот, последний раз. Он сжал зубы, натянув на лицо выражение ленивого безразличия, в то время как сердце его пропускало удары. Нужно было вывести ангела на диалог и понять, что его тревожит. — Как по мне, так малость перебор, -произнес Кроули, растягивая слова. — Это ведь первый привод, и все такое. Улыбка исчезла с лица ангела. Он явно не понимал, о чем речь, и ждал подвоха. Конечно, чего еще он мог ждать от демона? Кроули вздохнул. И спросил напрямую, как раньше: — Что плохого в том, чтобы познать различие между Добром и Злом? — Наверное, это плохо… — начал ангел неуверенно. Он моргнул. Да, ты же не знаешь моего имени. — Кроули, — подсказал демон. Ну же, посмотри на меня! Это все еще я! Это я! Он сжал кулаки. Крылья отозвались тупой болью. Нельзя. — Кроули, — повторил Азирафаэль. — Иначе ты бы в этом не участвовал. Мое имя стало другим, но это все еще я! Просто, прошу, увидь меня! — Мне лишь велели устроить скандальчик. Нельзя смотреть ему в глаза. Нельзя намекать даже взглядом. Если он вспомнит, это погубит его. — Конечно. Ты же демон. Тебе положено. Сердце отозвалось на эти слова новым приступом горькой боли. Я был когда-то ангелом, любовь моя. Просто вспомни, прошу! Мы же были вместе! Мы были счастливы! Кроули хотелось ударить себя. Как можно быть таким эгоистом?! Если Азирафаэль вспомнит его, он немедленно сделает все, что в его силах, чтобы остаться с ним рядом. А в это предполагает падение. Это страдания! Вечные страдания! Кроули до сих пор чувствовал, как болят его крылья. Разум говорил ему, что он не должен позволить Азирафаэлю вспомнить его. Но что он мог поделать со своим сердцем, которое бешено колотилось у него в груди? Он заметил, что ангел, как он ни старался это скрывать, все время переводил свой взгляд на его змеиные глаза. Кроули не понимал, что Азирафаэль восхищается их красотой и солнечным блеском. Он думал, что ангел смотрит в них со страхом и отвращением. Да, мои глаза потеряли свой цвет, ангел. Они давно не такие, как те, что ты любил. Ты смотришь и видишь жуткого монстра. Но это же я! Кроули глубоко вздохнул и продолжил: — Не очень-то тонкий подход для Всевышней. Древо с табличкой «Не трогать!» прямо посреди Сада. Почему бы не посадить его на вершине горы? Или на Луне? Сколько раз они разговаривали вот так! Сейчас он читал на лице своего ангела то самое выражение заинтересованности и испуга одновременно, с которым он всегда слушал его рассуждения. — Остается только гадать, что Она замыслила на самом деле. — Лучше вообще не гадать! — спохватился Азирафаэль. Ангелу явно было стыдно за то, что он с таким интересом слушает демона. — Все это часть Великого замысла! Не нашего ума это дело! — Азирафаэль помедлил и все же произнес свою любимую фразу, которой всегда заставлял его насмешливо фыркать. — Он непостижим! — Великий замысел непостижим? — с усмешкой переспросил Кроули. — Именно. Это вне понимания и не облекаемо в слова, — с гордостью произнес ангел. Они говорили совсем как раньше. Радостное тепло охватило Кроули. Он не должен был поддаваться этой ложной надежде. Но разве он мог поступить иначе? Демон жадно вглядывался в любимые черты и наслаждался тем, что Азирафаэль снова рядом. Он и не подозревал, что его ангел отчаянно пытается побороть в себе преступную симпатию к появившемуся не пойми откуда незнакомцу, врагу, которого он давно должен был изгнать из Эдема. Тем временем Кроули осенило. Он понял, чем может быть встревожен Азирафаэль. И облегченно выдохнул. — У тебя разве не было пламенного меча? Он попал в точку. Его ангел замялся, занервничал. — Нехило так пламенел, — наугад бросил Кроули. — Где он? Азирафаэль даже покраснел. — Ты что, его уже потерял? Кроули едва сдерживал смех, забыв на некоторое время о той пропасти забвения, которая разделяла их. Как же это похоже на тебя, мой ангел! — Отдал, — смущенно пробормотал ангел. Демон даже поперхнулся. Готовый вырваться смешок застрял в горле. — Чего? — переспросил он, расширив глаза. Азирафаэлю, однако, было не до смеха. — Я его отдал! — воскликнул он в отчаянии и принялся сбивчиво оправдываться. — Там же дикие звери, там будет холодно, а она уже ждет ребенка, и я сказал: «Вот. Пламенный меч. Не благодарите и двигайте отсюда.» Он глубоко вздохнул. Кроули захлестнула новая волна любви к своему ангелу. Как Создательница, оказавшаяся настолько жестокой и черствой, могла создать столь доброе и нежное существо? Он смотрел на Азирафаэля, уже не в силах отвести глаз. И провались оно все! — Надеюсь, я поступил правильно, — пробормотал он. — Ты же ангел, — Кроули постарался, чтобы вся та нежность, что он испытывал, не была заметна в его голосе. — Не думаю, что ты способен на плохие дела. Все другие способны. Не ты, мой ангел. Никогда. — О, спасибо! — трогательно воскликнул Азирафаэль с такой благодарностью и облегчением в голосе, что Кроули едва удержался, чтобы не обнять свое крылатое чудо. Ну как можно так расстраиваться из-за этого пустяка? Да так можешь только ты! — Весь день переживаю, — абсолютно серьезно добавил ангел, заставив Кроули вновь улыбнуться. Его душили слезы нежности. Как я могу оставить тебя одного? Ты же пропадешь со своей добротой, мой ангел! — Я вот тоже волнуюсь, — Кроули, казалось, говорил серьезно, но в глазах его плясал веселый огонек, который не появлялся в них уже очень-очень давно. — Что, если история с яблоком обернется добром? За доброе дело демон может и схлопотать. Азирафаэль нахмурился. Кажется, он сам только что вспомнил, что его собеседник — все-таки демон. — Будет забавно, — продолжил Кроули, расплываясь в улыбке. — Если мы оба не правы. Азирафаэль неуверенно улыбнулся. — Если я поступил хорошо, а ты — плохо, — засмеялся демон. Ангел тоже рассмеялся. Совсем как раньше — звонко, заливисто, сморщив веснушчатый нос. Кроули впервые за долгое время почувствовал, как внутри разгорается маленькая искорка счастья. — Нет! — спохватился вдруг ангел. — Совсем не забавно! Кроули лишь качнул головой, продолжая тихонько улыбаться. Облака сгущались над их головами. Первые капли первой на Земле грозы гулко ударились о камни стены, на которой они стояли. Да, ангел, ты не видишь меня. Но это не значит, что меня больше нет. Пусть я не должен быть рядом с тобой и осквернять твой свет. Но я все еще люблю тебя. Пусть ты меня не помнишь. Я помню все, каждую нашу секунду вместе и не позволю этому пропасть. Только позволь мне в последний раз побыть с тобой рядом. И я буду помнить все и хранить нашу любовь до последнего вздоха. Только, прошу, побудь рядом со мной еще хоть минуту. Кроули заметил, что на его плечо, еще не успевшее намокнуть, упала легкая тень. Он изумленно повернул голову и увидел, что Азирафаэль распростер над ним свое белоснежное крыло, защищая от дождя. Глаза демона расширились, он приоткрыл рот, собираясь сказать что-то, сам не зная, что именно. Его захлестнула горячая волна любви к своему ангелу, такая сильная, что он захлебнулся ею, забыв, как дышать, только беспомощно открывая и закрывая рот. Во взгляде Азирафаэля, устремленном в затянутое тучами небо, он разглядел тоску. Такой взгляд бывает у людей, неосознанно потерявших нечто очень дорогое, которые не знают, что это было, но чувствуют, что им этого мучительно не хватает. Нет, мой ангел, я не оставлю тебя. Никогда. Ни за что. Ни Небеса, ни Ад, ни сама Создательница не заставят меня этого сделать. Даже ты сам не сможешь меня заставить. Пусть ты не помнишь меня, пусть я потерял свое имя, свои глаза, свои крылья, но тебя я не потеряю. Никогда. В какую бы беду ты ни попал, где бы ты ни был, я приду к тебе. Слезы стекали по щекам Кроули, похожие на дождевые капли. Они молча стояли под ливнем на стене Эдема, и Азирафаэль не уходил. Он защищал от дождя демона, в чьих прекрасных золотых глазах прочитал нечто далекое и родное, чего он никак не мог разгадать. И покинуть его не мог. Кроули обещал Азирафаэлю всегда быть рядом, чтобы ни случилось. И он сдержит свое слово. Он будет с ним, как бы больно ни было им обоим, он всегда будет спасать его, всегда будет незримо стоять за спиной ангела, чтобы укрыть его от беды. Потому что не все в этом мире заканчивается. Не любовь. Не всегда.Изгнанный с Небес
14 июля 2019 г. в 13:21