You were an angel once...

Let it all go down to dust Can’t break the two of us We are safe in strength of love «Fire and fury», Skillet

      Между пальцами с легким хлопком вспыхнула неяркая искорка. Запульсировала, перекатываясь по ладони, замерцала слабым светом, увеличиваясь в размерах. Мутный шарик, слабо подсвеченный изнутри, завертелся в воздухе, разбрасывая в разные стороны мелкие золотистые огоньки, опасные горячие искры заплясали по его поверхности, послышался ничего хорошего не предвещающий электрический треск, и сфера взорвалась с громким сухим стуком, презрительно выплюнув в лицо своему создателю тучу раскаленной золотой пыльцы.       Гавриил принялся яростно отплевываться, жмурясь и мотая головой. Широкими взмахами ладони он стряхнул с волос мерцающий пепел и раздраженно уставился на свои руки. Это была уже далеко не первая его неудачная попытка, но так просто сдаваться архангел не собирался.       Стиснув от напряжения зубы, Гавриил вновь протянул вперед ладонь, щелкнул пальцами. Над ними закружился в воздухе едва заметный неприятный на вид дымок. Второй щелчок вызвал пару мгновенно потухших искр. После третьей попытки над его ладонью все же забрезжил слабый огонек. Архангел поспешно подставил вторую руку, поймал, с усилием удерживая его в воздухе между ладонями. На высоком лбу выступили мелкие капельки пота.       - Ну давай же, - тихо процедил он сквозь зубы.       Крошечная сфера вспыхнула ярким пламенем, Гавриил вздрогнул, но шарик почти сразу же взорвался, в очередной раз осыпав его горячими блестками. Архангел раздосадовано тряхнул руками, с ненавистью глядя на покрывавшую одеяние золотую пыльцу.       - Нужно не так, - послышалось из-за его спины.       Гавриил едва не подпрыгнул от неожиданности и обернулся, придавая начавшему краснеть лицу холодное выражение безразличия. Позади себя он обнаружил худшее из возможного – непринужденно сидящего на камне, закинув ногу на ногу, Рафаила. Ангел смотрел на него с легкой добродушной улыбкой, немного склонив голову набок.       - Не так, - повторил он, поднимаясь. – Не надо пытаться повторить точь-в-точь. И, знаешь, легче, не напрягайся так – созидание должно приносить радость.       Гавриил смотрел на него с надежно скрытыми за каменной маской изумлением и злобой. Мало того, что Рафаил просто сидел и наблюдал за его тщетными попытками, даже не думая хотя бы из вежливости как-то намекнуть на свое присутствие, мало того, что видел его неудачи, его позор, так он еще и, что, пытается его поучать?!       Рафаил тем временем приблизился своей обычной легкой пританцовывающей походкой, так раздражавшей архангела, дружелюбно улыбнулся ему. Он ни капельки не боялся, пусть по рангу Гавриил и стоял намного выше его, не выказывал должного почтения и уважения, как все другие ангелы. И архангел не мог признаться даже себе в том, что он попросту не знает, как обращаться с таким, как он, он привык к иному, совершенно иному. И это пугало, это вызывало неприязнь.       - Воображение, - Рафаил поднял указательные пальцы обеих рук к вискам. – Оно подскажет. Твори, не задумываясь, от души, так, как хочешь сам.       Гавриил молчал. Рыжий наглец определенно пытался без всякого уважения указывать ему, как и что делать, не считаясь с тем, что он архангел. А самым неприятным было то, что он действительно нуждался в этих советах. Советах того, чье творение он безуспешно пытался повторить уже очень долго. Само собой, Рафаил был последним, кто должен был узнать об этом. Но он узнал. Потому что бессовестно следил за ним. Холодная ярость медленно поднималась со дна его души.       - Тут нет никаких правил, - продолжил ангел. – Так что просто перестань ограничивать свою фантазию и доверься ей.       Он помолчал, ожидая хоть какого-нибудь ответа. Его, однако, не последовало. Гавриил сохранял обычное каменное выражение лица, буравя его свысока ничего не выражающим взглядом, благо, рост ему это позволял. Рядом с его величественной неподвижной фигурой, украшенной огромными идеально ровными крыльями, на кончиках перьев которых виднелась позолота, рыжеволосый ангел казался маленьким и незначительным, даже каким-то хрупким, и архангел не понимал, почему он вызывает у него этот смутный страх всем своим поведением, дерзкой манерой держать себя, бесстрашием во внимательных, цепких, подвижных глазах.       Не дождавшись ответа, Рафаил ничуть не смутился, лишь произнес со вздохом:       - Я покажу, - он уже снова расплылся в широкой улыбке. – Готов спорить, тебе понравится.       Ангел взмахнул узкой жилистой ладонью, поднес пальцы к губам, едва заметно коснулся их, будто в воздушном поцелуе, и на их кончиках тут же зажглась яркая золотая искра. Он плавным движением опустил руку, позволяя мгновенно начавшему увеличиваться в размерах огоньку скатиться на середину ладони. Шарик начал раскручиваться, пульсируя ярким теплым сиянием, Рафаил подставил вторую ладонь. Сфера вся состояла из густого света, похожего на тягучий золотистый мед, изнутри нее исходило мягкое мерцание, точно солнечный луч проходил сквозь кусочек янтаря. Она стремительно вращалась вокруг своей оси, от ее поверхности отделялись на пару мгновений похожие на капли расплавленного золота огоньки, втягивались обратно, чтобы снова вырваться на свободу, точно светлячки из банки.       Вызванные ею теплые дуновения пронизанного светом воздуха шевелили озаренные ее сиянием белые одежды ангела, колыхали рыжие локоны, в которых, Гавриил готов был поклясться, проскальзывали такие же золотистые искры. Как и в его глазах. Несмотря на то, что Рафаил склонился над своим творением, и огненные пряди почти полностью закрывали его лицо, архангел увидел солнечные отблески под его ресницами.       Ангел медленно выпрямился, поднес сложенные ковшиком ладони к самому лицу и легонько дунул на них, выпуская на волю новорожденную звезду. Шарик поднялся плавно, поплыл вверх, удаляясь от них, все ускоряя движение и увеличиваясь в размерах. Через несколько мгновений он унесся ввысь, разрезая густую темноту над их головами. А в следующую секунду ночное небо в вышине разорвал яркий фейерверк огней. Новая звезда запылала в вышине, разливая тягучий, кажущийся жидким свет по черному бархату небес. Огромная сфера из густого пламени кружилась в безумном и прекрасном танце, озаряя своим сиянием пустынную каменистую планету, на которой они стояли, теплые порывы ветра вливались в воздух, согревая землю, заставляя развеваться их белые одеяния, потоками приятного тепла проходясь по крыльям, путаясь в волосах.       Гавриил перевел взгляд на Рафаила. Тот широко улыбался, с непередаваемым чистым счастьем и гордостью творца глядя на свое детище. Огненные пряди развевались на ветру, глаза сверкали живым огнем, может, отражая свет звезды, а может, то пламя, что горело в его душе.       Наверное, в сердце любого живого существа это неповторимое зрелище, рождение звезды, должно было вызвать трепещущую радость, безумный восторг, навеять мысли о том, как прекрасна на самом деле жизнь, как много всего чудесного есть и еще появится в этом молодом мире, наполнить душу этого создания светом, любовью, надеждой. Тем более – если это ангел.       Гавриил почувствовал, как поднимаются внутри зависть и гнев. Рафаил просто издевался над ним. Видя, как долго и упорно он пытается создать нечто подобное, он словно нарочно демонстрировал, насколько легко это удается ему. Да как он смеет насмехаться над ним?! И почему он, как ни старается, не может достигнуть такого результата? Такой потенциал, такие возможности – и достались кому?! Ему! Да с его повадками, с его поведением архангела из него никогда не выйдет, будь он хоть трижды создателем звезд! Такой дар должен был быть у него, не у этого выскочки. Не рядовому ангелу учить его, как нужно творить.       Конечно, на лице Гавриила не отразилось ни одной из этих мыслей. На то он и архангел, чтобы его помыслы и чувства не были доступны никому. Рафаил повернул к нему сияющее радостью лицо, улыбнулся еще шире.       - Видишь? – выдохнул он. – Я не думал, просто дал волю фантазии. Знаешь, мне даже кажется, что эта получилась лучше предыдущих. И у тебя получится не хуже, если доверишься своему воображению, вот увидишь!       Лицо ангела озарила ободряющая улыбка, он весь лучился живым светом. Гавриил смерил его холодным презрительным взглядом.       - В советах я не нуждаюсь, спасибо, - процедил он. – Как и в демонстрациях с дешевыми эффектами.       Улыбка Рафаила померкла. Он недоуменно взглянул в лицо архангела, искренне не понимая, чем заслужил такие слова и что сделал не так. Он ведь только хотел помочь. Может, тот просто был не в духе?       - Как знаешь, - растерянно произнес ангел, развел руками.       Пытливый внимательный взгляд остановился на лиловых глазах Гавриила, пытаясь отыскать в них причину такого его поведения. Это окончательно вывело того из себя. Еще секунду посмотрев на него, Рафаил отвернулся, уже собираясь покинуть планету. С этими архангелами лучше не связываться, себе дороже, и зачем только подошел к нему?       - Занялся бы ты лучше делом, - услышал он за своей спиной.       Рафаил обернулся, уставившись на Гавриила широко распахнутыми глазами. Брови его медленно поползли к волосам. Это было уже слишком.       - Вместо того, чтобы шататься по недоустроенным планетам вместе с – Азирафаэлем, кажется?       Рыжеволосый ангел сжал кулаки, щеки его вспыхнули. Гавриил, однако, не шевельнулся. Так и стоял, словно вырезанное из мрамора изваяние, заложив руки за спину и глядя в небо.       - Чем бы вы не занимались, добром это для вас обоих не кончится, - тем же бесстрастным тоном завершил краткую тираду Гавриил, даже не удостоив его взглядом. Рафаил не выдержал. Ярость в груди поднялась кипящей волной.       - Знаешь, - выпалил он. – Я ошибся. Тебе никогда не удастся создать хоть что-то стоящее, сколько ни старайся! Слишком уж скудная у тебя фантазия!       Теперь-то Гавриил повернулся к нему. Медленно, тяжело, точно действительно был из камня. Темные фиолетовые глаза полыхнули затаенным глубоко внутри гневом, ледяной яростью и потухли. Рафаил вскинул подбородок, гордо глядя на него без капли страха, развернулся и взмыл в небо. Кажется, он только что нажил себе сильного врага.       Тишина. Она царила тут безраздельно, властвовала над всем этим местом. Незримой паутиной оплетала стены, неопрятными клочьями свисала с потолка, затягивала пол, точно ковер. Жесткая, холодная, звенящая тишина. Она спеленала и его самого, стягивая и держа куда надежнее, чем крепкие шершавые путы.       Даже веревки здесь были слегка позолоченными, блестящими. Это мертвое золото. Пустое. Как та едва заметная позолота на коже Гавриила. Или отвратительные золотые зубы Сандальфона. Или фальшивые блестки на щеках Михаил и Уриил.       Если бы они, с их любовью к этой внешней пустой красоте, к бессмысленному блеску и белизне, могли увидеть унылую и неопрятную паутину тишины, опутывавшую здесь все, они бы, наверное, с ума посходили. Но они не видели. Или, может, не хотели видеть, как и многое другое? Он и сам раньше ее не замечал. Не замечал, как за шесть тысячелетий изменилось это место. Не замечал, что его сковали навеки прочные ледяные нити. Он ведь редко здесь бывал, должен был сразу обнаружить изменения. Может, тоже не хотел? Даже если заметил бы – что бы он сделал? Многое. Многое, что теперь уже делать бесконечно поздно. Теперь ничего не исправить. И эта гулкая пустая тишина говорит сама за себя.       Да, наверное, он просто не хотел видеть этих необратимых изменений, того, как все здесь покрывается ледяной коркой. Льдом? Нет. Камнем. Белоснежным мрамором. И все обитатели этого места – словно холодные и неподвижные мраморные статуи. Красивые внешне, а копнешь внутрь – все такой же камень, и так до самого их сердца, до самой души, вместо которой тоже белоснежный, но холодный и твердый мрамор. Все здесь окаменело. Теперь-то он видел. Теперь все проявлялось с ужасающей ясностью, чудовищно резко вырисовывалось перед глазами, незнакомые страшные контуры и очертания выныривали откуда-то и вставали перед ним, обнаженные и видимые до последней черты. Теперь – да. Но теперь уже поздно.       Тут пусто. Все это место, так похожее на какое-то громоздкое офисное помещение, пусто до последнего уголка. И какими бы белоснежными, чистыми, блестящими здесь ни были стены, пол, потолок – эта пронзительная белизна света не заменит. Свет сюда не вернется уже никогда. Холодная непроницаемая каменная твердь его не пропустит вовек. А без него – пусто, холодно. Бледный камень давит на грудь, мешая дышать. Ничего, здесь и не нужно дышать. Он не хочет впускать эту пустоту, которой пропитан воздух.       А, может, она уже поселилась в нем? И потому все вокруг кажется таким? Да, наверное, это так. Он чувствовал эту тягучую, мучительную, жгучую пустоту там, где было его сердце. Оно сгорело, сгорело дотла, на этот раз безвозвратно. И теперь там, на дне его души, ледяной колючий пепел, поднимающийся с каждым вздохом, не дающий дышать, заставляющий лишь судорожно хватать ртом воздух. Вот, чем обернулся этот свет, чем сменился этот звездный огонь, горевший внутри.       Его сердце горело, когда его притащили сюда. Когда он рвался из их рук, точно безумец, не обращая на боль внимания, когда обжигающие слезы застилали глаза, рыдания разрывали грудь. Оно горело, когда он кричал, бился, силясь освободиться, чтобы вернуться назад, когда он задыхался, жадно глотая воздух, чтобы судорожные всхлипывания вновь жгли горло. Оно горело, когда его оставили здесь одного, в этом невменяемом состоянии, и он, не помня себя, пытался вырваться, даже попробовал развернуть крылья, вот только крепкая шершавая веревка изранила их, словно острый нож, когда он попытался ими взмахнуть, чтобы порвать ее кольца. Оно горело, когда он рыдал, скорчившись от невыносимой жгучей боли в груди, кричал, срывая голос до хрипоты, зовя его по имени. А потом оно рассыпалось в пепел. Потому что он понял – больше он уже никогда его не услышит. Потому что звездное пламя растворилось в грязном ночном небе над Лондоном, в каплях мелкого шуршащего дождя. Сменившись безжалостным сумасшедшим огнем, который выжег его самого дотла. И осталась лишь обжигающая холодом пустота. И боль.       Пульсирующий жар в голове. Она готова была расколоться на части. Столько новых воспоминаний и каждое теперь было обращено в маленькую крупицу боли. И эти частички то собирались вместе, то вновь рассыпались, точно чудовищный пазл, причиняя страдания.       Сияющая жидким пламенем сфера первой во всей Вселенной звезды. Звонкий радостный голос, окликающий его по имени. Переливающееся всеми цветами полотно радуги. Едва уловимые нежные касания, заставляющие крылья трепетать. Обвивающая его плечи змея со сверкающей, словно драгоценные каменья, чешуей. Неуловимые дуновения воздуха на коже, легкие взмахи крыльев бабочки на огненных локонах. Причудливые переплетения созвездий в бескрайнем ночном небе. Теплая ладонь, сжимающая его пальцы, а дальше слезы и ужас в родных до боли глазах, глядящих, как срываются с неба тлеющие почерневшие перья, горячее, прерывающееся от тихих всхлипываний дыхание на его щеках, гулкие удары заходящегося сердца. Робкая надежда, последний рассвет и одинокая белая фигура далеко внизу. А потом – белое перо с обуглившимся заостренным кончиком, лежащее в грязи.       Огромные мягкие белоснежные крылья, согревавшие его своим теплом холодными ночами, слегка отливающие серебром в свете его звезд. И крылья иссиня-черные с острыми жесткими перьями, дрожавшие от вечной боли, неизменно укрывавшие его от опасностей и бед. Золотисто-карие живые глаза, светлые, добрые, лучившиеся неугасающим любопытством и неукротимым желанием жить. И глаза змеиные, огромные, медовые, с пронзительно-черными вертикальными зрачками, в которых он тонул, в которых он терялся, которые так восхитили его в ту их встречу, которая, он думал, была первой. И все это – он, и любой, ангел или демон, он был прекрасен, он был самым важным, самым главным в его жизни, самым дорогим, он был для него всем! Но его у него отняли. И теперь – только пустота.       Держать глаза открытыми было тяжело. Веки опухли от слез, ресницы слипались, мокрые, соленые. Однако закрыть их он не мог. Из мрака, что караулил под веками, вновь поднимались полные невыносимой боли золотые глаза с расширившимися от ужаса зрачками, окровавленные тонкие губы, и он слышал срывающееся с них прерывистое хриплое дыхание, предсмертный шепот, его шепот. Он видел, как ему страшно, видел, как угасает в нем теплый и живой, такой родной, близкий, любимый огонь, что был во сто крат ярче всех созданных им звезд. И в то мгновение, когда его не стало, свет погас абсолютно везде, во всей этой Вселенной. И она попросту померкла и опустела. Опустела без него.       По щеке скатилась одинокая слеза. Сорвалась на рукав его пальто, на котором виднелась высохшая грязь. Он упал в нее, когда его толкнули в тот роковой проулок. Слезинка съехала вниз по мягкой ткани и приземлилась на пол. А там мгновенно растворилась. На этом девственно чистом белом полу не выживала ни одна пылинка. Даже кровь, капавшая с дрожащих от боли изрезанных крыльев, мгновенно исчезала.       Паутину тишины прорвали гулкие шаги. Он не поднял головы. Он знал, что это Гавриил.       Архангел, появившись неизвестно откуда, приблизился, замер в нескольких метрах от него, глядя пристально, явно наслаждаясь тем, что видел. Азирафаэль, связанный, с дрожащими окровавленными крыльями, сидел, прислонившись к белоснежной стене, опустив голову на грудь и полуприкрыв глаза. После всего Гавриил желал его видеть именно таким – сломленным. И сейчас он торжествовал.       - Что ж, вот ты и вновь дома, - он громко хлопнул в ладоши, натянул свою картонную улыбку, склонил набок голову. – Теперь здесь немного неуютно, не так ли? Я имею в виду, тебе, Азирафаэль. А я давно говорил – добром это не кончится.       Он изобразил сочувственный вздох, удрученно покачал головой. Помолчал несколько секунд.       - А ты присмирел, да? Вижу, веревки сделали свое дело, - он с нескрываемым удовольствием окинул взглядом сочащиеся кровью глубокие порезы, пропитанные алым смятые перья, торчащий в стороны белый пух. – Прости, ничего личного. Хотя нет.       Гавриил приблизился, склонился над ним, процедил тихо, вновь натянув на лицо ухмылку:       - Это как раз личное. Видишь ли, то, что вы с этим демоном вытворили после Армагеддона – прямое оскорбление, нанесенное как Преисподней, - он вновь притворно вздохнул. – Так и Небесам. Хотели поглумиться, посмеяться? Что ж, за такое полагается наказывать.       Азирафаэль молчал. Слова Гавриила доходили откуда-то издалека, такие же пустые и бессмысленные, как и все вокруг.       - Учитывая, что с осквернителем Рая я уже покончил, - он сделал паузу, тщетно ожидая реакции. – Я бы с радостью передал тебя в руки владыки Вельзевул, справедливости ради. Вот только, боюсь, она не придумала для тебя достойной мести. И вряд ли придумает.       Да, это не было наказанием. Это была месть. И, уничтожив наконец демона, путавшего ему карты еще с самого Сотворения, Гавриил испытал неведомое ему до этого удовольствие. Наслаждение от убийства. И видя, как он наконец умирает, как угасает навеки, безвозвратно, он наконец удовлетворил давнишнее желание покончить с ним раз и навсегда. Теперь он точно не опасен. Падение должно было стать для Рафаила концом, но, даже будучи в Аду, он умудрился сорвать все его планы. Еще шесть тысяч лет назад архангел знал, с панической ясностью чувствовал, что от него будут проблемы, что от него будут серьезные неприятности, что он угроза всему, и вот, пожалуйста, - он не дает свершиться великой битве между Небесами и Адом. Он не дает свершиться его триумфу, отнимает у него его час славы! К этому моменту Гавриил готовился шесть тысячелетий, с предвкушением ждал того мига, когда силы Ада будут повержены, когда небесное войско под его командованием одержит победу, и его восславят, как героя, как того, кто принес эту победу ангелам, когда ему наконец воздадут должную честь, оценят его по достоинству! Это должен был быть его час! А он все испортил! Но его приход сюда стал последней каплей. Он не смел вновь так насмехаться над ним, не смел издеваться и унижать! Да, это была именно месть.       - Понимаешь, страдания, - Гавриил осклабился, словно сытый кот. – Они могут быть вечными. Если постараться.       Азирафаэль никак не реагировал на его слова. Гавриила это начинало раздражать. Он рассчитывал на обратное, ему было, что сказать, и он ожидал ответа. И, к тому же, он с раздражением и злобой понял, что ему все еще не удалось. Не удалось сломить его. Азирафаэлю попросту было все равно, он замкнулся, даже не слыша, кажется, что ему говорят. Что ж, это вопрос времени, он сломает это барьер. Он уничтожит его, добьет окончательно и уже никогда, никогда ни один из этих двоих больше не встанет у него на пути! Нужно лишь, чтобы он слушал. Архангел нетерпеливо щелкнул пальцами перед самым лицом ангела.       - Эй! Ты уснул?       Он даже головы не поднял.       Звонкая пощечина обожгла щеку Азирафаэля, боль заплясала по левой стороне лица жгучими искрами, что-то глухо ударило в затылок. Ангел дернулся, судорожно вздохнул от боли, пронзившей и без того готовую расколоться на части голову, поднял на требовательно склонившегося над ним Гавриила мутный полубезумный взгляд покрасневших глаз. И вновь бессмысленно уставился в пол. Архангел выпрямился.       - Ты знаешь, - проговорил он, и на лице его вновь отразилась картонная бесчеловечная улыбка. – Я мог бы рассказать тебе одну историю. Уверен, она развяжет тебе язык. Или лучше – я верну тебе кое-что, что ты потерял тут у нас очень-очень давно. Ты ведь хочешь это получить? Уверен, оно тебе дорого.       С этими словами он вновь склонился над ним, протянул ладони к его вискам.       - Я уже помню, - глухо и хрипло произнес Азирафаэль, не поднимая головы. – Я все помню, Гавриил.       Архангел отстранился, сделал пару шагов назад, лицо его на мгновение приняло озадаченное выражение.       - Интересно, - протянул он, задумчиво глядя на него, склонив набок голову. – Очень интересно.       Сердце часто колотилось в груди. Дыхание прерывалось, крылья ныли от бешенной скорости полета. На глазах уже начинали закипать слезы отчаяния, пусть он и всеми силами пытался их сдержать. Пытался прогнать эту страшную мысль, эту ужасную догадку, внезапно посетившую его разум, пронзившую его ледяной иглой, так, что по коже побежали нехорошие мурашки, сердце екнуло, ужас мгновенно подступил к горлу, сдавливая его; догадку, заставившую его замереть, развернуться и сломя голову броситься назад.       Сейчас он вернется, и с Рафаилом все будет в порядке! Он будет на том же самом месте, где Азирафаэль оставил его, где Рафаил обещал быть, обещал ждать его возвращения! Все будет хорошо! Он всегда держит свое слово! Ему только нужно убедиться, что с ним все в порядке!       Однако он прекрасно знал, что слышал его. Все тот же страшный грохот, чудовищный гул, словно от сходящей с горного хребта лавины, разносящийся по всему Творению. И прекрасно знал, что он означает. Поэтому сейчас слезы уже застилали глаза, поэтому паника опутывала грудь склизкими щупальцами, поэтому он, не жалея крыльев, несся к той лесистой планете, на которой они расстались, моля всей душой, чтобы это был не он! Кто угодно, только не Рафаил! С ним просто не может случиться то же, что с Вельзевул, не может! Только не с ним!       Как можно было быть таким слепым, как можно было не заметить?! После всего, что произошло, Рафаил никогда не пустил бы его никуда одного, ни за что не стал бы так настойчиво уговаривать отправиться туда, куда посылала его Всевышняя! Он ведь вновь спасал его, вновь укрывал от опасности, сам подставляясь под удар! Нет! Он не может позволить ему! Не в этот раз! В этот раз все серьезнее, все куда страшнее, чем можно себе представить, потому что это не сон, это происходит на самом деле, это происходит сейчас со всеми ними, и с каждым из них может случиться ужасное – фосфорическая вспышка, бешенное пламя, стремительно чернеющие, истлевающие в огне крылья, полный мрака провал и жуткая тишина! Он не может позволить этому произойти с Рафаилом!       Несмотря на то, что еще с высоты Азирафаэль увидел, что утес пуст, он никак не мог поверить в это чудовищное, невозможное, непоправимое! Этого просто не могло быть, Она не могла сделать этого с ним, только не с Рафаилом!       Мягкая, мокрая от совсем еще недавнего дождя земля ткнулась, влажно чавкнув, в ноги, забрызгав белоснежные одеяния грязными каплями. Азирафаэль не обратил на это внимания, рванулся вперед, едва не упал, поскользнувшись на глине.       - Рафаил! – позвал он с отчаянной надеждой в голосе. – Рафаил, где ты?       Может, он просто укрылся от дождя в лесу? Он ведь так не любит дождь, да, точно! Сейчас он выйдет из-за деревьев, тряхнет влажными рыжими локонами, разбрасывая вокруг себя сверкающие дождевые капли, радостно улыбнется при виде его.       - Рафаил! – закричал Азирафаэль, судорожно оглядываясь по сторонам. – Где ты, ради Бога?!       Сейчас он появится, спросит с усмешкой, зачем это он так надрывается, в глазах блеснет веселый огонек, он обнимет, прижмет к себе, укроет мягкими крыльями, наполняя мир вокруг острым пряным запахом цветочного меда и трепещущим теплом, и все будет хорошо, как было всегда!       - Я не могу тебя найти! Рафаил! Пожалуйста! – с прорывающимися в дрожащем голосе слезами прокричал ангел.       Азирафаэль бросился к краю утеса, лихорадочно скользнул взглядом по колышущемуся морю молодой травы, по тяжелым, опустившимся до самой земли, мокрым веткам сосен.       - Рафаил! – его голос эхом разнесся в звенящем, пахнущем мокрой пылью воздухе.       Он развернулся, яростно стирая слезы, размазывая их по лицу. Ледяные мокрые ладони тряслись, обжигая лицо холодом, по спине пробегали мурашки.       - Ради кого угодно, где ты?! – прошептал ангел и всхлипнул.       Он не хотел, просто не мог поверить! Это было попросту невозможно!       - Пожалуйста! – сдавленно прошептал он, поднимая взгляд к серому низкому небу над головой. – Умоляю!       Но ему никто не ответил. Ангел опустил глаза, слезы душили его, голова кружилась, ощущение невозможности, нереальности всего происходящего крепло. Это будто был какой-то кошмарный сон, бред! Он вот-вот должен очнуться! Ведь так не могло случиться на самом деле!       Внезапно взгляд его зацепился за нечто белое, лежащее на земле у его ног. Азирафаэль медленно нагнулся, не веря своим глазам, дрожащими пальцами поднял из грязи мягкое изящное белоснежное перо. Кончик его был черным, обуглившимся, и стоило ангелу взять его в руки, как он осыпался на его ладонь пеплом.       - Нет! – прошептал Азирафаэль, глядя на него широко распахнутыми, мокрыми, полными ужаса глазами. – Рафаил!       Весь каким-то чудом сдерживаемый ужас, все отчаяние и безысходность нахлынули одной чудовищной волной, будто прорвало плотину, захлестнули его, он захлебнулся полным боли криком. Ангел упал на колени прямо в грязь, прижимая к губам обгоревшее перо, весь дрожа от сотрясающих его рыданий. Осознание того, что все это реально, что он действительно навсегда потерял его, утратил навеки, что его больше нет, убивало его, сжигало изнутри.       Неожиданно за его спиной послышался шорох крыльев. Азирафаэль вскинул голову, вскочил, обернулся с безумной надеждой… И столкнулся лицом к лицу с Гавриилом. Он вздрогнул, отступил на несколько шагов, прижимая к груди, как бесценное сокровище, перо.       - Гавриил?! Что ты здесь делаешь?! – вырвалось у него, ангел смотрел на него с изумлением и страхом, широко распахнув полные слез глаза.       Архангел не ответил. Глянул куда-то к нему за плечо.       - Думаешь, уже пора? – послышался высокий голос за его спиной.       Азирафаэль вновь резко обернулся, затравленно глядя на другого ангела, грациозно опустившегося позади него, даже не запачкав белоснежных одежд. Губы ее были строго сложены, длинные мягкие русые волосы, которые она еще совсем недавно носила распущенными, стянуты на затылке.       - Михаил?!       - Несомненно, - Гавриил огляделся по сторонам, скользнул мимолетом по его лицу, будто Азирафаэль был пустым местом. – Мы, похоже, припозднились немного. Рыжего уже сбросили. Придется с этим что-то делать.       Сердце у него замерло на мгновение, будто покрывшись ледяной коркой. «Что?!» - хотел прошептать Азирафаэль, однако язык отказывался повиноваться. Он лишь ошарашенно переводил взгляд с одного архангела на другого, раздавленный вдруг свалившимся на него ужасом, силясь понять, что происходит.       Михаил, кажется, смутившись слов Гавриила, опустила глаза и пробормотала:       - Зачем же так прямо?       - А что? – архангел удивленно развел руками, даже колени слегка согнул, заглядывая через его плечо в лицо Михаил, поджал губы. – Все равно он все забудет.       Азирафаэль в ужасе обернулся к ней.       - Что?! Нет! – только и успел выпалить он.       Вновь переведя дикий испуганный взгляд на Гавриила, ангел обнаружил, что тот протягивает ладони к его вискам. Едва твердые и холодные, будто каменные, пальцы коснулись его кожи, как темнота поглотила его, унося куда-то далеко-далеко. Белоснежное перо с черным обугленным кончиком, кружась, плавно опустилось обратно на мокрую землю, выскользнув из вмиг ослабевших пальцев.       Гавриил подхватил обмякшего ангела за шиворот за секунду до того, как тот рухнул в грязь. Со вздохом глянул на него, приподняв брови, повернулся к Михаил. Та смотрела на Азирафаэля, сложив руки на груди, без тени сожаления. Потом встретилась взглядом с архангелом.       - Что дальше?       - Говорю же, припозднились. Он уже должен быть в другом месте. По плану, - он красноречиво указал глазами на пасмурное небо, отвернулся, задумчиво глядя на колышущиеся верхушки сосен, размышляя, очевидно, как поправить положение.       Она ждала, брезгливо оглядывая влажную глинистую почву вокруг и аккуратно переступая с ноги на ногу.       - Вот что, - Гавриил вновь посмотрел на нее. – Я перенесу нас чуть назад.       Михаил выгнула бровь.       - А ты умеешь?       Архангел выглядел оскорбленным.       - Ты думаешь, рядовой ангел, к тому же теперь и Падший, может проделывать фокусы со временем, а я нет? – поинтересовался он, опасно прищурившись.       Михаил лишь неопределенно пожала плечами. Ссориться с Гавриилом было не в ее интересах. Хоть она и стояла с ним на одной ступени, а все-таки побаивалась архангела. Он был непредсказуем. Эта холодность и неподвижность, внезапно сменявшиеся богатой мимикой и яркими, но явно наигранными эмоциями на его лице – за всем этим что-то крылось, и она совсем не горела желанием узнать, что именно.       - Вот только не здесь, - произнес Гавриил. – Нам надо на Землю.       Они вдвоем стояли, незримые для других, на пока еще голой пустынной планете. Вдалеке виднелся небольшой кусочек леса, на самом горизонте торчала одинокая, как перст, гора. Недоустроенная планета. Ничего, скоро зацветет, зазеленеет.       В паре десятков метров от них Азирафаэль поднялся с земли, потер ладонью лоб, удивленно огляделся. Скользнул по ним невидящим взглядом, осторожно поднялся, все так же держась за голову, отряхнул запылившееся одеяние.       Скачок назад во времени дался Гавриилу с огромным трудом, и переместились они совсем чуть-чуть, однако этого было достаточно. Сам он совершенно точно никогда не признал бы, что ему едва-едва это удалось, но, к счастью для нее, Михаил предпочла промолчать. Может, просто не заметила, как сжались от напряжения челюсти Гавриила, как он зажмурил глаза, не заметила выступивших капелек пота на его лбу. А, может статься, и испугалась. Что-то нехорошее таилось в лиловых глазах, и лучше было не вставать у него на пути, не перечить, неизвестно, что мог сделать архангел с тем, кто хоть одним неосторожным словом заденет его достоинство.       К растерянно озирающемуся по сторонам Азирафаэлю тем временем спустился другой ангел, с широким круглым лицом, слегка вздернутым носом и копной блестящих каштановых волос. Она спросила его о чем-то, белокурый ангел неловко улыбнулся, что-то пробормотал, легонько стукнув себя ладонью по лбу, нервно засмеялся. Она мягко улыбнулась в ответ, дружелюбно протянула ему маленькую узкую ладонь, и оба взлетели, направившись в сторону леса-недоростка.       - Скольким еще нам придется стирать воспоминания? – поинтересовалась Михаил, глядя им вслед.       - Многим, - произнес Гавриил, не поворачивая к ней головы. – То, что начинает Люцифер, так просто не закончится. У многих есть друзья среди его союзников. Если сбрасывать и их, в Раю не останется ангелов.       Он усмехнулся. Михаил натянуто улыбнулась в ответ. Конечно же, она не могла знать, что всего пару дней назад Гавриил лично стер память о Вельзевул ей самой.       Архангел стоял к нему боком, подперев ладонью подбородок и задумчиво глядя в длинное панорамное окно, заменявшее одну из стен. Мир за ним был пасмурным, серым, кажется, все еще моросил дождь, тот же самый дождь. Наконец он повернулся, и лицо его озарилось внезапной догадкой.       - Я понял, - Гавриил вновь склонил голову, широко и фальшиво улыбнулся, направляя на него указательный палец.       Азирафаэль вновь молчал. Гулкая безысходная тишина в мыслях, и все, что говорит Гавриил, никак не поможет, это не имеет смысла. Он знал только лишь одно – он сам виноват. Он один виноват во всем, что случилось. Потому что тогда оставил его. И ничего бы этого не было, если бы он в тот раз остался, остался с ним, не поддаваясь ни на какие уговоры, не позволяя ему оттолкнуть себя, подставиться под удар. Ведь он-то сам знал, что если, когда Она придет за ним, Азирафаэль будет рядом, то он не оставит его, не бросит и не отвергнет, и они оба падут, и, если бы он знал, если бы он только догадался об этом, он бы ни за что на свете не улетел тогда. А главное – Она сама это знала. И, отправляя Азирафаэля обустраивать Землю, Она давала ему шанс уберечь ангела, защитить его, давала возможность, которой он не мог не воспользоваться. Она нашла его слабое место и ударила подло, в спину. Потому что его слабостью был он, Азирафаэль.       Ведь он всегда защищал его, с самого Сотворения, и даже когда он сам утратил память, все равно помнил и не оставлял, берег его. Азирафаэль помнил каждое мгновение, когда он чувствовал рядом с собой чье-то незримое присутствие, нежный взгляд таких родных глаз, следующий за ним, помнил, как оборачивался, скользя лихорадочно, с безумной надеждой, глазами по лицам людей, и, пусть тогда он не мог его разглядеть, теперь ангел точно знал – он действительно был там. Наблюдал за ним каждое мгновение его жизни на Земле, всегда готовый спасти и защитить, броситься ему на помощь, забыв обо всем, забыв о том, что его уничтожат за это, но не показывался на глаза, скрывался, боясь причинить боль. И теперь ему стала до острой боли в груди ясна каждая его вымученная улыбка, каждый полный бесконечной тоски взгляд, каждая его незаметная слеза и каждый беззвучный крик. Ему стало ясно, как больно ему было смотреть на него все то время, видеть в его глазах, что он ему чужой, что он не знает его. Ясно, какой болью его обжигало каждое его неосторожно сказанное слово, каждый раз, когда он вновь и вновь, снова и снова отвергал его, пока сам не понял, что не может без него жить. И он все равно оставался поблизости, был рядом, как и обещал когда-то, очень, очень давно. И Азирафаэль знал, что отдал бы свою жизнь, отдал бы весь этот мир, сжег бы каждую его частицу ради пары мгновений, в которые он мог сказать ему, как он благодарен, как он его любит. И лишь это и было невозможно. Его не вернуть.       На той же самой слабости он и попался. Вновь бросился ему на помощь, бросился, не подумав, в последний, роковой раз. И во всей боли и страданиях, через которые он прошел, в его страшной мучительной смерти был повинен он сам, Азирафаэль. Все из-за него. И это сейчас сводило его с ума. И пустота в груди вновь отозвалась болезненным шорохом пепла, сдавившим горло слезами. Их уже не осталось, он не мог больше даже оплакивать его, лишь судорожно вздрагивал, сжимаясь от боли, опуская голову ниже и ниже на грудь. Эта пустота готова была сожрать его, растворить изнутри в одно мгновение, и он бы рассыпался в прах, вот только она предпочитала уничтожать его медленно, частицу за частицей обращая в пепел, как его сердце.       Азирафаэль невидящим взглядом смотрел перед собой, но в воспаленный разум все равно врывались мерзкие слова Гавриила, и все, что он мог сделать – не смотреть на него.       - Голова, да? – архангел, словно объяснял что-то умственно отсталому, указал пальцем на свою голову. – Он же исцелял тебя когда-то, верно?       Архангел, конечно же, промолчал о том, что, если демон сломал поставленный им блок на воспоминаниях Азирафаэля, тем более случайно, это означало, что он все еще сильнее его. Был сильнее.       Ангел молчал. Гавриил вновь взглянул в окно, в такие близкие серые облака, проплывающие над миром внизу.       - Бедняга, трудно ему, наверное, пришлось, когда он понял, что натворил - с притворным сочувствием протянул Гавриил.       Он отчетливо услышал в тишине, как Азирафаэль за его спиной скрипнул стиснутыми зубами. Архангел резко обернулся, брови его поползли вверх.       - Погоди, - Гавриил улыбнулся уголком губ, будто еще сам не верил в свою догадку. – Или…       Он захохотал, хлопнув себя по коленям.       - Что, - выдавил архангел, отсмеявшись. – Только сегодня?       Азирафаэль молчал, не поднимая глаз. Гавриил вызывал у него немыслимое отвращение, он даже смотреть на него не мог, невыносимо было слышать, как он смеется, как он говорит, понимать, что тот, кто так безжалостно лишил жизни его любовь, все еще живет, и радуется, и смеется над его болью, оскверняя память того, чьего и волоска не стоил, его тошнило от одного только голоса архангела, больше всего хотелось заткнуть уши, вот только руки были связаны.       Гавриил внезапно приблизился, склонился над ним и произнес незнакомым глухим голосом без тени улыбки:       - Тяжело, наверное, ему было умирать, зная, что ты все вспомнил.       Азирафаэль вскинул голову, яростно рванулся вперед, крылья судорожно дернулись, веревка вновь врезалась в белоснежные перья, окрашивая их новыми багровыми каплями, ангел прикусил губу, сдерживая стон, откинулся обратно на стену, закрыл глаза.       Гавриил засмеялся, отстраняясь. То, что он делал сейчас, приносило ему жуткое наслаждение. Он победил наконец-то. Не в войне между Небесами и Адом, так хоть здесь, и он сполна ответит ему за несостоявшуюся битву, за все нанесенные ему его покойным дружком оскорбления, за тот ужас, который он сам испытал, увидев на лице ангела ехидную насмешливую ухмылку, показавшуюся ему смутно знакомой. Ему потребовались дни и недели, чтобы вспомнить, где именно он мог видеть ее, а когда вспомнил, кому она принадлежала, мгновенно все понял. И пришел в ярость. Он ответит ему за то время, когда Гавриил не мог ни секунды существовать спокойно, боясь, что в один день Всевышняя дарует и Рафаилу звание архангела, и тогда все пойдет прахом, вся его власть, все то, чего он так упорно добивался, и он будет смеяться ему в лицо, тряся огненной гривой, и он, Гавриил, будет унижен и оскорблен, и уже никогда ему не видать своего часа, когда он, в белоснежных одеждах, с блестящим мечом в руке, мечом, обагренным кровью сотен демонов, встанет перед ликующим небесным воинством и объявит, что битва выиграна, что Ад повержен, часа, когда он станет тем единственным героем, достойным всеобщего восхищения и признания, когда никто уже не сможет соперничать с ним. Он ответит ему за то ужасное мгновение, когда Михаил протянула ему те снимки, когда он понял, что его шесть тысяч лет водили за нос, обманывали, что, несмотря на все, что он сделал, эти двое все равно нашли лазейку, оскверняя все Небеса, оскорбляя его самого этим непозволительным, неслыханным преступлением.       Азирафаэль вновь приоткрыл красные от слез глаза, посмотрел на него, прошептал глухо:       - Ты сумасшедший.       - Кто из нас сейчас больше похож на сумасшедшего, я или ты? – процедил с ухмылкой Гавриил.       Архангел вдруг вновь опустился рядом с ним на корточки, заглянул в глаза.       - Ты знаешь, у него будет время поразмыслить над этим. Просто чертовски много времени, я бы сказал, - тихо произнес он.       Азирафаэль распахнул глаза, насколько это позволяли опухшие веки, глянул на него с безумной смесью ужаса, недоверия, надежды и непонимания. Увидев внезапно вспыхнувший интерес к своим словам, Гавриил ухмыльнулся.       - Помнишь, я упомянул, что страдания могут быть вечными? – лениво протянул он. – Так вот, я не про тебя говорил, Азирафаэль.       Ангел смотрел, даже не моргая. Надежда пропала из его глаз, остались лишь ужас и паническое непонимание.       - Никогда не задумывался, что происходит с ангелами и демонами после их смерти? Я имею в виду, окончательной? – еще больше понизив голос, спросил Гавриил. – Для них-то не существует Рая и Ада, в которые их душа может попасть после кончины.       - Их души растворяются в небытие, - сдавленно прошептал Азирафаэль. – Исчезают навсегда.       Архангел неожиданно вскочил, взмахнул руками, в глазах его вспыхнул жуткий лихорадочный блеск.       - Бога ради, Азирафаэль, ты же ангел! Уж ты-то должен знать лучше всех, - он сделал паузу, глядя пристально ему в глаза. – Душа бессмертная материя. Ее никак не уничтожить.       Азирафаэль смотрел на него и не мог понять, почему лицо Гавриила вдруг стало таким жутким и пугающим, почему в лиловых глазах вспыхнул дикий огонь, никак не подходящий небожителю. Почему так страшен был этот внезапный переход от ледяной неподвижности к резким лихорадочным движениям, к болезненно звенящему, надтреснутому голосу. Архангел опять присел перед ним, глядя с безумным блеском в широко открытых глазах.       - И из этого следует такой вопрос…       Гавриил наклонился совсем близко и вкрадчиво прошептал, отчетливо выделяя каждое слово, у самого уха:       - Куда попадет душа демона после его смерти?       Он отстранился, не отводя пристального немигающего взгляда от расширившихся от осознания ужасной истины голубых глаз ангела, наслаждаясь мгновением.       - Чистилище, - прошептал Азирафаэль одними губами.       - Чистилище, - повторил Гавриил, плотоядно ухмыляясь, и медленно поднялся.       - Это миф, - в ужасе качая головой, прошептал ангел.       - Нет, - протянул архангел, глядя на него с высоты своего роста.       По лицу его расползалась торжествующая хищная улыбка. Внутри он ликовал, и слаще всего было то, что ему даже не пришлось его обманывать, он знал, что говорит чистейшей воды истину. Он ощущал, видел, как сгибает, ломает его, и это было бесконечным наслаждением.       Гавриил ни на секунду не подумал, что то, что он испытывает сейчас, не должно ни при каких обстоятельствах даже зарождаться в душе небожителя, а оно уже его поглотило и очень-очень давно, так давно, что выбраться из этого мрака уже не представлялось возможным, для него слишком поздно. Давным-давно он пустил его в свою душу и сопротивляться не пожелал, и сейчас она была куда темнее и непрогляднее, чем у многих демонов Ада. Но он не думал об этом. Ненависть бушевала внутри, давно убившая все другие эмоции, превратив его в камень, холодный бесчувственный камень, о который разбивались все, кто пытался встать у него на дороге.       - Да! – хрипло выкрикнул Азирафаэль, подаваясь вперед. – Ты все лжешь, лжешь, и я знаю, зачем! И ты сам не знаешь, что там такое, это известно одной лишь Ей!       - Я гребаный архангел Гавриил, - произнес его собеседник медленно, со вкусом. – Мне ли не знать, что там такое?       Азирафаэль в ужасе покачал головой, прикрыл глаза.       - Это ложь, нет никакого Чистилища, это страшная сказка!       - Не сказка, Азирафаэль, увы, нет, - проговорил Гавриил. – Пустота между мирами, место посередине между Небесами и Адом, навеки зависшее в безвременье. Мгла без конца и без края, где нет никого и ничего, вообще ничего.       - Хватит!       - Там не действуют законы физики, не работают никакие способности, ни ангельские, ни демонические. И главное - оттуда нет ни единого выхода, и те, кто провалился в Чистилище, никакими силами уже не смогут оттуда выбраться.       - Перестань!       - Их души обречены медленно сходить с ума, вариться в собственных страхах, боли и тоске, мучительно медленно истлевать до состояния призрачных теней вечность и вечность, вечность и вечность!       - Прекрати! – захлебываясь струящимися по щекам слезами закричал Азирафаэль.       Он дрожал всем телом, смятые окровавленные перья, шурша, осыпались с покалеченных трясущихся крыльев, а в глазах царил бесконечный мучительный страх. Страх не за себя.       - Это неправда! Нет! – всхлипнул он, жмуря наполненные болью глаза и сжимая зубы.       - Да! – торжествующе рявкнул Гавриил, рванулся, вновь оказавшись перед ним, сдавил подбородок ангела, заставляя смотреть в свои полыхающие диким огнем лиловые глаза, и прошипел, нанося последний роковой удар, добивая его, ломая и окончательно разрывая его душу в клочья:       - И он сейчас там!

***

      Пустота. Это не черная мгла, в которую погружается весь мир, едва гаснет последний огонек, не затянутое непроницаемыми тучами ночное небо без единой звезды. Это не густой серый туман, клубящийся вокруг, не застилающий все дым, в котором не видно собственных пальцев. Это не бесконечная белая комната без намеков на стены, не вдруг обретший объем лист бумаги, по которому чья-то невидимая рука еще не успела скользнуть остро заточенным карандашом. Ее не постигнешь, пока не увидишь, не услышишь, не ощутишь ничто. Просто бесконечная великая Пустота.       Из нее возникали миры и Вселенные, в нее же и уходили. С нее все началось и ею же и закончится однажды. Однажды, когда та, что родилась в Пустоте раньше всех остальных, в очередной раз избавится от надоевших Ей игрушек. Однажды, но не сегодня. Сегодня Пустота не вырвется и не поглотит эту Вселенную, пока еще нет, пока еще рано. Сегодня Пустота – лишь пленница между мирами, надежно запертая между Раем и Адом в месте под названием Чистилище. А он – ее пленник.       Он даже не знал, очнулся или нет. Нет, он определенно пришел в сознание, не помня, в какой именно момент это началось, в какой именно момент он понял, что все еще существует, все еще… жив? Вряд ли. Он не мог пошевелиться, не чувствовал абсолютно ничего, не мог понять, открыты ли его глаза, потому что не было ничего, что можно было бы увидеть. Его самого будто не осталось в его собственном теле, точно его вытеснили, словно мгновенно перерезали все ниточки, его с ним связывавшие, и он больше не мог ощутить ничего. А потом Кроули понял, что у него попросту больше нет тела. Оно осталось там, в темном грязном мокром проулке, а он сам… Где он?       Вокруг не было ничего. Ужасное, кошмарное чувство, ни света, ни тьмы, ни одного силуэта, даже едва заметной, расплывчатой линии, сказавшей бы ему, что вокруг есть хоть какое-то пространство, ни пятнышка цвета – ничего! Пустота. Без запаха, без вкуса, неосязаемая, потому что не до чего было дотронуться!       Кроули знал, что это такое. Знал, но поверить не мог. Потому что это было лишь страшной сказкой, которой с самого Сотворения пугали друг друга ангелы. Жуткой историей о том, что, когда Мать создавала этот мир, осталось свободное, незаполненное пространство за его пределами, некая бесплотная материя, пожиравшая все, к чему прикасалась. И потому Она заперла ее где-то между слоями реальности, подвесила в безвременье, спрятала надежно, так, что никто и никогда не найдет этого места. И там окажутся души умерших ангелов. И демонов. Но тогда их еще не существовало. И смерть тогда была для них чем-то за пределами возможного, она попросту еще не случалась ни с кем, поэтому можно было выдумывать все, что угодно. А потом все про это уже забыли, и Пустота, навеки запертая в Чистилище, так и осталась лишь их собственной легендой, такой же, каких много у людей.       Но сейчас Кроули видел эту Пустоту, он сам находился в ней, в самой ее середине. И если все россказни – правда, то так он и останется здесь, навеки в сознании, потому что кроме него, кроме сознания, от него самого ничего и не осталось.       Если бы Кроули мог дышать, то он задохнулся бы от безграничного ужаса, что захлестнул его. Если бы мог плакать – заплакал. Он был заперт здесь, навеки, навсегда, на целую вечность, потому что Пустоту ничто не уничтожит, она вечна, из нее был создан мир! И он будет здесь один, даже не до скончания веков, потому что здесь нет времени, и каждое мгновение здесь будет лишь первой секундой вечности! Он один навсегда.       «Азирафаэль!» - закричал он. Но голоса у него больше не было. Его тоже забрали.       Его ангел остался там один, наедине с Гавриилом, наедине с этим чудовищем, которое может сделать с ним все, что ему угодно, и он не сможет ему помочь, уже никак не сможет! И ему самому тоже уже никто не поможет!       Мне страшно! Пожалуйста! Мне очень страшно!       Тишина была ответом. Здесь нет звуков, и, даже если кто-то тут есть помимо него, другая потерянная душа, они никогда не услышат друг друга, не смогут позвать, не смогут ответить. Нет голоса, лишь тонущие в беззвучном отчаянии мысли.       Умоляю! Кто-нибудь! Кто угодно!       Никто не услышит, никто не придет на помощь уже никогда. Пустоты не достичь, ее не найти и не достать, она подвластна лишь Ей.       Мама! Пожалуйста, умоляю, мне очень-очень страшно! Помоги мне, прошу! Я боюсь, Мама, не бросай меня здесь! Пожалуйста, не оставляй меня одного! Я ничего не вижу, мне страшно!       Она ни разу не являлась на его зов, ни разу не отвечала, была глуха к его мольбам, и даже в самые тяжелые моменты Кроули приходилось справляться самому, и ему удавалось, у него получалось, но в этот раз все иначе! В этот раз он не сможет, не справится, в этот раз он совершенно один! И если Она вновь повернулась к нему спиной, он уже никогда не сможет отсюда выбраться!       Не надо, прошу! Не оставляй меня!       Нельзя было переставать думать, нельзя было переставать звать, потому что Кроули знал – тогда наступит абсолютная тишина, вечная тишина, которая сведет его с ума в одно мгновение! И тогда уже не будет никакого шанса! Тогда он уже не сможет вырваться отсюда, не сможет помочь Азирафаэлю! Нельзя переставать бороться! Просто нельзя! Нельзя!..       Нет, прошу!..       Он услышал ее. Услышал эту тишину. Он потерял слух, потому что сама Пустота была глухим, безглазым, пожирающим все на своем пути чудовищем, и она вот-вот поглотит его без следа, лишив рассудка, обратив его душу в безумную тень, мечущуюся в безвременье!..       Кроули что-то ощутил. Какое-то прикосновение. Прикосновение? Здесь? Наверное, он уже сошел с ума. Но оно повторилось, точно кто-то невидимый гладил его по голове. Так вот, как теряют разум. Не так чудовищно и страшно, как он всегда думал. А в следующую секунду он услышал… нет, почувствовал в своей голове голос. И узнал. Тот самый голос, что олицетворял все Творение, вот только теперь он звучал куда нежнее, куда ласковее, это был женский голос, материнский. Голос его Матери.       Не бойся. Я здесь. Я помогу тебе.       Она услышала его! Кроули не мог поверить. Может, он все же сошел с ума?       Я помогу тебе выйти. Только дай мне руку.       У него больше не было тела. Как он сможет?!       - Я не могу, Мама! Как я это сделаю?       - Так же, как и раньше. Используй воображение. Доверься ему, оно все еще с тобой, ты знаешь это и сам.       Это точно было последнее, что у него осталось. Однажды научишься – не забудешь уже никогда, спустя хоть шесть тысяч лет, хоть вечность. Сосредоточенность и расслабленность одновременно, и трепещущая радость, счастье и любовь, что вкладываешь в свое творение. Как зажигать новую звезду, и свет вспыхнет неожиданно, появляясь из ниоткуда, из пустоты. И пусть он не видит, но чувствует, как он струится, будто расплавленное золото, протекая сквозь пальцы, тягучий, словно мед, кружится хороводом светлячков, мягкий и трепещущий теплом, словно крылья ангела, и легкий, как воздушный поцелуй. Он касается губ невидимыми кончиками пальцев, и на ладони вспыхивает маленькая искорка, выхватывающая и очерчивающая знакомые до последней черты контуры его узкой жилистой руки со шрамом от ожога почти у самого запястья. И он видит, как сквозь завесу прозрачных теней ему кто-то другой протягивает маленькую ладонь с тонкими хрупкими пальцами, он чувствует исходящее от нее тепло, и он может, может ее коснуться! Он тянется к ней, и горячие пальцы Матери сжимают его ладонь. И он почувствовал, на самом деле ощутил это прикосновение, и Пустота отпускала его, он вырывался из ее хватки, его тянуло прочь от нее, прочь из Чистилища, он выбирался на свободу! Во тьме, что вдруг отчетливо проступила перед глазами, сияли, переливаясь, миллиарды звезд…       Глухие удары, отдающиеся звоном в ушах. Горячая пульсация, наполняющая онемевшее тело теплом. Это билось его сердце. Он снова чувствовал свое сердце! Кроули вздохнул глубоко-глубоко, до боли в легких. Просто дышать уже было неземным наслаждением. Мягкая теплая ладонь едва уловимо коснулась его щеки.       - Проснись.       Все тот же голос. Он ему не почудился. Кроули не открыл глаз, он просто не мог побороть себя, сам не зная, почему ему так трудно это сделать – не верит ли он, что это действительно Она, боится ли. Боится, что открыв глаза, вновь столкнется лицом к лицу с бесконечной немой Пустотой? Да. Однако если она все еще окружает его, то за закрытыми веками он не спрячется.       Ладонь соскользнула с его щеки, и Кроули приоткрыл глаза. Вокруг было светло, очень светло и многоцветно, и он вздохнул с непередаваемым облегчением. Он вырвался, он сбежал от Пустоты, и она осталась позади, осталась лишь чудовищным ночным кошмаром, в который он уже никогда не вернется.       Кроули невольно сощурился, свет, окружавший его, был еще непривычен. Сквозь дрожащие ресницы он увидел разноцветные расплывающиеся блики. Осторожно шевельнулся, и на лицо свившись кольцом упала огненная прядь. Он удивленно распахнул глаза, почувствовав давно забытую тяжесть длинных кудрей на голове. Приподнялся, изумленно касаясь мягких пружинящих локонов ладонью, сел и поднял голову.       Огромная зала с полупрозрачными стенами, за которыми, кажется, один лишь яркий белый свет, и она зависла посреди него, посреди этой пронзительной белизны. И пол, потолок, стены – все мягко светится различными цветами, преломляя это сияние, разбивая на множество оттенков, словно чудный, небывалый витраж, переливаясь, мерцая, но не ослепляя этим сиянием. Лучи света переплетались, образуя целый калейдоскоп светящихся узоров, непрерывно сменяющихся один другим. Радужные блики застыли на его коже, но стоило ему шевельнуться, как они заплясали, перемещаясь. Сердце замирало от чувства безграничного детского восторга, и на секунду он даже забыл обо всем остальном.       Кроули повернул голову. Рядом с ним стояла невысокая и хрупкая молодая женщина. Нет, не стояла – босые ноги едва касались пола, Она вся была невесомой, воздушной, призрачной, казалась видением, да, может, так оно и было. Легкая белая туника, в этом освещении казавшаяся забрызганной всеми красками, какие только есть на свете. Длинные русые волосы, заплетенные в небрежную, очаровательно растрепанную косу. Кроули поднялся, встретившись взглядом со своей Матерью. Она была бы молодой, да, если бы не глаза. Когда-то, наверное, яркие, цвета молодой травы, они казались выцветшими, бесконечно старыми, куда древнее этого мира. Эти глаза пережили множество миров, бессчетное множество, повидали много разочарований, потерь и тщетного труда, очень-очень усталые и несчастные глаза.       - Мама, - прошептал он одними губами.       Кроули понял, почему Она кажется нереальной, призрачной. Она вся состояла из тех же бликов, из того же света, что просачивался сквозь полупрозрачную пеструю поверхность, Она была точно проекция, неощутимая, бесплотная. Она полыхала этими цветами, и лишь одни глаза оставались почти что бесцветными.       - Здравствуй, Рафаил, - произнесла Матерь.       - Я Кроули, - с прорезавшейся в голосе горечью произнес он. – Ты сама дала мне это имя, сбросив в Ад.       Кроули сам не знал, что чувствовал. Та, что разрушила его жизнь, та, что повернулась к нему спиной, отвернулась от всего своего Творения в тысячный, а может, миллиардный раз, та, что безжалостно утопила в волнах разочаровавшее Ее человечество, миллионы ни в чем не повинных людей, детей, та, что столько раз стирала с лица Вселенной всех ее жителей, убийца, деспотичная жестокая убийца сейчас стояла перед ним, и вместо того, чтобы злиться, кричать, обвинять, говорить Ей все то, что он так мечтал высказать Ей в лицо долгие тысячелетия, ему хотелось скорее пожалеть Ее. Какое-то сумасшествие. Он действительно не мог понять, что именно сейчас испытывает к Ней, что должен Ей говорить, что хочет услышать от Нее, хотя ждал этого разговора многие сотни лет.       - Я могу это изменить.       Ему показалось, или в Ее голосе действительно прозвучало сожаление? Все это время Она неотрывно глядела на него, изучая отражавшиеся на его лице чувства, смотрела прямо в глаза, не отводя взгляда ни на секунду, и от этого по коже бежали неясные мурашки. Нет, ему не было страшно, он не боялся Ее, как не боялся никогда, но и не мог забыть всю боль и страдания, все мучения и потери, которые она заставила пережить его и многие миллиарды людей вместе с ним.       - Мне нужно поговорить с тобой, - произнесла Она.       Кроули изумился, не сразу поняв смысл Ее слов. Ему только сейчас пришла в голову такая мысль – а зачем Ей понадобилось вытаскивать его из Чистилища, что вынудило Ее наконец откликнуться на его зов? Нехорошее скользкое предчувствие зашевелилось внутри. Ей нужно поговорить с ним. Что, если после разговора он отправится обратно в Пустоту? Кроули вздрогнул. О чем Она может с ним говорить? О чем Всевышняя может разговаривать с демоном? Что ж, выбор у него не велик, да и его самого снедало убийственное любопытство.       - Так говори, - Кроули развел руками.       Пути назад у него все равно нет. Нет смысла бояться, нет смысла лебезить перед Ней. Будь что будет.       - Я хочу знать, сможешь ли ты простить, - неожиданно услышал он.       Кроули вздрогнул, уставился в лицо призрачной фигуры широко распахнутыми от удивления глазами. Она… просит прощения?! Всевышняя просит прощения у него, у демона?! Это безумие.       - Простить? – переспросил он, думая, что ослышался.       - Да. Да, я ошиблась и прошу тебя простить, если сможешь. Я знаю, это трудно.       Нет, ему не показалось. Кроули застыл, глядя на Нее, не в силах произнести и слова. Этого не могло быть, все это нереально!       Блики пришли в движение, Она приблизилась, коснулась вполне осязаемой теплой ладонью его щеки. Он ощутил легкое покалывание на коже, невольно подался навстречу материнской ласке, которой не видел никогда в своей очень-очень долгой жизни, почувствовал, как глаза щиплет от подступающих слез.       - Я знаю, что ошиблась, и хочу исправить это, хочу все изменить. Только скажи, смогу ли я заслужить прощение у тех, кого подвела?       - Ты никогда не делала ничего подобного, - хрипло произнес Кроули, язык отказывался его слушаться. – Что изменилось в этот раз? Он услышал, как Она вздохнула. Тяжело, вымученно, тоскливо.       - Ты знаешь, - Она говорила тихо и печально, нисколько не пытаясь оправдатьься перед ним. – Я ведь чувствую их несчастье. Боль каждого из тех, кто сейчас в этом мире. Матерь приложила ладонь к груди, где у людей сердце.       - Вот здесь. Я не могу этого выносить, потому я не смотрю, что происходит, я отворачиваюсь, чтобы заглушить боль. Знаю, что так нельзя, но не могу по-иному. А когда она становится невыносимой, значит – все. Хватит их мучить, нужно подарить покой. И я устала, ужасно устала каждый раз начинать все сначала, зная, что я опять ошиблась, опять привела их к этому, привела к такому невыносимому несчастью, что сама не могу его вынести. А в этот раз…       Она замолчала, блики на Ее лице вновь заиграли, и Кроули показалось, что по Ее щеке скатывется мерцающая слезинка.       - Вы остановили Конец, - вновь заговорила Она. – Вы смогли его остановить. Он наступал раз за разом, и ничего не менялось, все повторялось, приходило к этому так или иначе, ты был прав, и лучше не становилось. И никто не пытался противостоять. А сейчас вам удалось это сделать. И я ощутила их счастье, счастье людей. Я добивалась этого непомерно долго, добивалась того, чтобы все были счастливы, и на краткий миг это наконец случилось. В то мгновение, когда вы пошли против моего замысла. Я что-то делала не так, и я хочу все изменить, хочу понять, где именно ошибаюсь. И мне нужно, чтобы ты помог, чтобы показал, в чем ошибка, но сначала мне нужно твое прощение, потому что теперь я знаю, ты не заслужил того, что я сделала.       - Тогда почему Ты это сделала? – слезы сдавливали горло, не давая вздохнуть, голос срывался, он посмотрел в древние печальные глаза. – Почему Ты сделала это со мной, Мама?       Перед глазами вновь встало сумасшедшее обжигающее пламя, незримые крылья заныли, Кроули показалось, что он ощущает запах гари и раскаленного пепла.       Несколько секунд длилась молчание. Разве он когда-нибудь мог помыслить о том, что Всевышняя будет бояться дать ему ответ?       - Я испугалась. Испугалась того, что ты сказал тогда. Подумала, что все увидят истину в твоих словах и осудят меня. Испугалась, что мои собственные дети меня осудят. Это невыносимо для меня, пойми. Но я хочу все изменить, очень хочу, но не знаю, как.       Она не казалась ему сейчас бесконечно древним, всемогущим и грозным созданием, существующим с самого начала времен; не казалась жестокой и безжалостной убийцей, способной одним взмахом ладони обратить в прах все мироздание. Просто очень уставшая женщина, мать, что много раз видела, как ее дети совершают вновь одни и те же ошибки, чье сердце так устало от боли за них, что она панически боится дать им свободу, боится, что они вновь пойдут неверным путем, и сама не может понять, что этого абсолютно правильного пути для всех и каждого, пути, гарантирующего всем вечное счастье и покой, попросту не существует. Он понял. И потому знал, что может простить.       - Ты хочешь исправить то, что сделала, - проговорил Кроули, глядя Ей в глаза. – Это означает, что ты достойна прощения. Конечно же, достойна.       Он с неизъяснимой радостью увидел, как в давно погасших и выцветших от печали глазах на мгновение вспыхнули ярким светом облегчение и счастье.       - И ты поможешь мне? – с надеждой спросила его Мать.       - Это будет огромной честью для меня, - выдохнул Кроули с улыбкой.       Ему все еще не верилось, что все происходящее – реальность. Что он говорит с Ней, говорит со Всевышней, и Она слушает его, Она просит его о помощи. Нет, это не было тщеславием, не было гордостью, просто радостное ощущение того, что что-то меняется, меняется к лучшему, и от этого сердце замирало в радостном, восторженном предвкушении чего-то нового и интересного, словно у ребенка.       И Она улыбнулась ему в ответ. Улыбнулась радостно, счастливо, облегченно. Сжала его ладонь теплыми пальцами, от прикосновения которых кожу приятно покалывало, и произнесла искренне:       - Спасибо.       Кроули не знал, что Ей ответить. Что вообще можно сказать сейчас. Неужели и правда все наконец может быть хорошо? Для него, для его ангела, для всех? Неужели есть шанс больше не жить в постоянном страхе, что все вот-вот рухнет, что в любую секунду кто-то может отнять это счастье? Неужели он наконец сможет действительно изменить все к лучшему? Неужели это возможно?       - Мы все исправим. Все наконец будет так, как оно должно быть. И все будут счастливы, да? – лихорадочно зашептала Она, будто тоже никак не могла поверить в такую возможность.       Она отдалилась быстрой невесомой походкой, выпустив его ладонь, взмахнула рукой, и разноцветные блики сложились в полупрозрачный голубой шар с изумрудно-зелеными пятнами континентов.       - В этом новом мире, что мы создадим, все будут наконец счастливы, - тихо проговорила Она, вглядываясь в переливающуюся проекцию планеты Земля.       Кроули почувствовал, как медленно сползает с его лица улыбка. Как гаснет внутри едва вспыхнувшая надежда, как медленно растворяется в страхе и отчаянии едва успевшее загореться счастье.       - Новом мире?! – едва слышно повторил он, качая головой и отступая на пару шагов. – Новом мире?!       Она обернулась, глаза лихорадочно блестели.       - Да, - закивала Матерь, продолжая улыбаться, не понимая, почему вдруг Кроули так смотрит на Нее.       - А что со старым, Мама?! – с горечью спросил он. – Его ты вновь уничтожишь?!       - Да, - Она растерянно развела руками. – А как иначе? Я же не смогу создать новый мир, пока существует старый. В новой Вселенной ты сможешь создать новые звезды, даже красивее прежних…       Кроули покачал головой, откидывая ее назад, закрыл глаза ладонью. Вновь взглянул на Нее.       - Я только на пару секунд подумал, что Ты действительно поняла, - тихо проговорил он срывающимся голосом. – Всего на пару секунд поверил, что Ты действительно хочешь все изменить. Но вот опять – стереть все, не задумываясь о том, сколько жизней ломаешь, скольких уничтожаешь безвозвратно! И начать все сначала, думая, что будет лучше! А они не твои игрушки, понимаешь?! Они все живые!       Кроули неосознанно сорвался на крик, но остановиться уже не мог. Все слова, горячие слова, что уже очень долго копились внутри, рвались на свободу. Горечь, обида и отчаяние жгли сердце, он ведь и правда поверил ненадолго, что все будет хорошо!       - И если Ты не видишь, как они умирают, это не меняет того, что Ты убиваешь их! И Ты никогда не сможешь построить свой идеальный новый мир на крови! Никогда, слышишь?! Сколько бы раз Ты ни начинала заново, что бы Ты ни меняла, он не сможет стать идеальным, так не бывает, пойми Ты наконец!       - Я лишь хочу сделать всех счастливыми…       Кроули замолчал на секунду. Нет, Она не понимала. Но он должен попробовать объяснить Ей, даже если это будет последним, что он сделает.       - Не бывает так, чтобы все были счастливы! Людей нельзя заставить быть счастливыми по принуждению! И если Ты думаешь, что счастье в абсолютном добре, в таком мире, где все люди такие праведные, чистые и правильные, то Ты ошибаешься! Такие люди будут счастливы не больше, чем те, что живут в абсолютном зле, которые сожрут и уничтожат друг друга за пару часов! В них же всего понамешано, Ты сама их создавала, кому, как не Тебе знать об этом! Не бывает у них чистого добра или зла, потому что сама жизнь, она не черно-белая, а как вот этот зал – цветная и еще в крапинку! У них не бывает «правильно» и «неправильно», у них бывают чувства, эмоции, и если бы в мире не было горя, то и счастье мгновенно потеряло бы свою цену! Вечное счастье?! – он тяжело выдохнул, взглянул на Нее, застывшую неподвижно, вновь покачал головой. – Да что это вообще такое? Счастье – оно в моментах, в мгновениях, которые нужно ловить и ценить, потому что в следующую секунду все может рухнуть, поверь мне, я живу так уже шесть тысячелетий! Гоняюсь за этими счастливыми секундами, борюсь за каждую из них, и от этого они становятся только прекраснее!       Кроули взмахнул руками, останавливаясь. Только сейчас он заметил, что по привычке ходит взад-вперед по залу. Он выдохся, он устал, но все равно продолжал, потому что теперь остановиться было уже невозможно.       - Ты просила, чтобы я помог, чтобы сказал, в чем твоя ошибка? Хорошо! Вот мой совет – перестань каждую секунду их жизни ставить их перед выбором, перестань подсовывать запретные яблоки и прочую ерунду! Перестань заставлять Небеса и Ад тянуть людей в разные стороны, разрывая их на куски! Им от этого лучше не будет, и счастливее они от этого не станут уж точно! Я живу среди них шесть тысяч лет и, веришь, насмотрелся всякого, но никогда не видел чистого добра и зла! Видел чистую ненависть, видел чистую любовь, но такого – никогда! Хочешь испытать их – испытывай! И тогда позволь им самим делать выбор, чтобы никто их к нему не подталкивал, не искушал и не благословлял! Потому что предлагая им на выбор один из двух путей, Ты не даешь им никакого выбора, этих путей, заведомо верного и неверного, не существует в природе! Есть лишь бессчетное множество направлений, и они выбирают их сами, всегда выбирали! Просто оставь их в покое, позволь им жить так, как они того хотят! И поверь – они будут прекрасны, они будут великолепны! Разве Ты сама не видишь, что уже давно создала свое идеальное творение?! Это люди! Они разные, они неоднозначные, они не похожи друг на друга, и в этом вся их красота – в этой многомерности!       Она не двинулась с места. Кроули не знал, что будет, когда он закончит говорить, не знал, что Она сделает с ним, но знал точно – он говорит правду, он защищает свою истину, и если Она так и не увидит ее… что ж, он должен был хотя бы попробовать, потому что дольше молчать нельзя.       - И если за это Ты хочешь вновь их уничтожить, хочешь стереть всю эту Вселенную лишь за то, что ее жители посмели сойти с двумерной плоскости и изобрести третье измерение, то лучше прямо сейчас отправь меня обратно в Чистилище, потому что если Ты не сделаешь этого, то я приложу все усилия, чтобы Тебе помешать, я буду путаться у Тебя под ногами, пока Ты меня не раздавишь, я буду бороться до последнего, я положу свою жизнь, чтобы не дать Тебе убить их, потому что мне дороги те, кто сейчас находятся в этом мире, и просто так взять и стереть их в порошок я Тебе не дам ни за что на свете!       Кроули крепко зажмурился и раскинул руки стороны, прикусив губу и тяжело дыша, готовясь к тому, что сейчас мощный, сметающий все на своем пути поток вышибет его из его вновь обретенного тела и зашвырнет в бескрайнюю Пустоту, на этот раз навсегда, без шанса на помилование, потому что этот шанс он только что упустил. И если уж у него не получилось Ее убедить, если Она сейчас обратит в пепел все мироздание – он будет сходить с ума в Чистилище, точно зная, что выиграл для Азирафаэля и для всех людей на Земле лишние пару минут жизни. Или сколько там заняла его речь, он не считал. А это дорогого стоит, вернее, нет, это, пожалуй, самое дорогое сейчас. Может быть, за это краткое время кто-то успел набраться смелости и признаться другому в любви, да, Кроули очень на это надеялся, потому что он сам теперь так и не сможет сказать своему ангелу заветные три слова, которые хранил в душе шесть тысячелетий.       Прошла секунда, другая, третья, десятая. Бешено колотившееся сердце замедлило свой безумный ритм, дыхание выровнялось.       - Хорошо.       Кроули изумленно распахнул глаза.       - Чего?! – вырвалось у него, совсем как тогда, шесть тысяч лет назад, в Эдеме, когда он узнал, что Азирафаэль отдал первым людям свой пламенный меч.       - Хорошо, - мягко повторила Она и кивнула для убедительности. – Я думаю, на это будет интересно взглянуть. Посмотрим, что выйдет.       - Не понял, Ты не будешь меня отправлять обратно туда?! – он неопределенно махнул головой, с недоверием глядя на теплую улыбку.       - Нет, а зачем мне это? – кажется, Она сама была удивлена не меньше его. – Я просила у тебя совета, и ты мне его дал. Конечно, это не совсем то, что я ожидала услышать, но, знаешь, мне кажется, ты прав. Раз уж я просила помощи, то должна ее принимать, ты так не считаешь?       Она улыбалась. По-настоящему, искренне, и в глубине Ее усталых глаз горел веселый огонек.       - К тому же, знаешь, вытаскивать чью-то душу из Чистилища – работа не из легких и, тем более, не из приятных, так что мне очень не хотелось бы вновь спускаться туда за тобой, если вдруг понадобишься.       - Ты, - Кроули все еще не мог поверить. – Ты считаешь, что я прав?..       Она приблизилась, заглянула в глаза, улыбнулась мягко.       - Рафаил, - он хотел вновь Ее поправить, но Она жестом остановила его. – Рафаил, я уже очень долго, ты даже не представляешь себе, насколько долго, пытаюсь понять, что я делаю не так. Да, мне трудно поверить в твои слова, но, даже если ты ошибаешься, неужели ты думаешь, я упущу хотя бы призрачную возможность наконец сделать все правильно?       Кроули улыбнулся, все еще не до конца осознавая, что только что сделал.       - И да, - теплая улыбка вновь озарила изможденное лицо. – Раз уж Небеса и Ад прекращают свою работу на неопределенный срок, то ты больше не демон, не Падший. Зваться можешь, как тебе угодно, но про наказание можешь забыть насовсем. Ты заслужил свои крылья, тысячу и один раз заслужил, больше чем кто-либо. Но я сделаю даже лучше.       В глазах Ее вновь блеснул веселый огонек. Матерь легко коснулась теплыми губами его лба, и по всему телу вновь разбежалось приятное покалывание. Кроули не знал, что именно Она сделала, но ощутил, как чудесное блаженное тепло охватывает невидимые крылья. С лица не сходила широкая счастливая улыбка. Она уже отошла от него, коснулась пальцами полупрозрачной светящейся голубой планеты, и та вновь начала вращаться вокруг своей оси, медленно отодвигаясь в сторону, на свою привычную орбиту вокруг этого зала.       - А для тебя у меня есть небольшое поручение, - Матерь вновь повернулась к нему.       Кроули приподнял брови.       - После такого – что угодно! – он улыбнулся.       И вновь ответная улыбка расплылась по Ее лицу.       - Сделай то же, что и обычно, - иди и помоги ему, - Она сделала паузу, и озорная искра промелькнул в Ее глазах. – И заодно передай кое-что от меня Гавриилу…

***

      Он сломил его. Сломил окончательно, и теперь победа была его.       Гавриил стоял у длинного окна, за которым облака постепенно вновь наливались ночной тьмой, и смотрел на скорчившуюся у стены фигурку с белоснежными крыльями, теперь обагренными кровью. Азирафаэль не подавал никаких признаков жизни. Просто сидел, вновь уставившись прямо перед собой и даже, кажется, не моргая, словно окаменел. Уже несколько часов он провел так, после того, как перестал наконец судорожно всхлипывать, когда слезы у него закончились, а грудная клетка готова была треснуть от сдавливавших ее рыданий. И когда Гавриил приблизился к нему и, брезгливо взяв за подбородок, заглянул в глаза, архангел понял, что все кончено. Ангел был окончательно и совершенно безумен.       Гавриил точно не знал до этого момента, возможно ли такое вообще, но, очевидно, Азирафаэль, прожив шесть тысячелетий среди людей, совершенно очеловечился, «отуземился», как сказала бы Вельзевул. А значит, и слабости у него были те же, что и у людей. А Гавриил всегда поражался тому, насколько слаб и хрупок человеческий мозг и как легко его можно сломить.       Архангел думал, что свершенная месть принесет ему долгожданное счастье, что она привнесет в его душу нечто, что позволит ему смириться с тем, что его триумф, его час победы над силами Ада откладывается на неопределенный срок.       Но Гавриил не чувствовал абсолютно ничего. Вообще. Пусто внутри, пусто в душе. Ненависть ушла, больше некого было ненавидеть, эти враги повержены, а до стычки с новыми, с воинством Ада еще чертовски далеко. И наступила пустота. Он и хотел бы испытать что-то, хоть что-нибудь, но не мог. Ненависть пожрала все эмоции, уничтожила все чувства подчистую и не оставила ему никакой возможности восстановить их.       Гавриил стоял и смотрел задумчиво на Азирафаэля, однако без всякой жалости или, на худой конец, сожаления. Тот больше не был связан – зачем теперь? Он больше не опасен, даже если и был когда-то, теперь-то точно нет. Архангел раздумывал, что с ним таким теперь делать. И правда, что ли, сдать Вельзевул? А ей он такой зачем? Хотя – испепелит и не посмотрит, что ангел, оскорбивший ее, давно потерял рассудок. Да, определенно, стоит сдать его ей, пока кто-то из ангелов не увидел его таким. Не то, чтобы Гавриил боялся осуждения, но вдаваться в лишние объяснения, брать на себя новую головную боль смертельно не хотелось. Он устал. Так что лучше прямо сейчас заявиться к ней с трофеем, сдать мятежного ангела и расслабиться. Может, и эта дурацкая пустота исчезнет.       Гавриил не понимал, что она, пустота, не исчезнет уже никогда. Он сам ее впустил, и изгнать теперь не получится.       Однако едва архангел, уже приняв решение, двинулся в сторону Азирафаэля, как за его спиной послышались отдаленные гулкие шаги. Ну вот, он дождался кого-то из своих. Гавриил раздосадовано покачал головой, стиснул зубы, натягивая на лицо тошнотворную широкую улыбку и обернулся.       Улыбка стекла с его лица вместе с позолотой, обычно его покрывавшей. Кожа приобрела сначала пергаментный оттенок, затем как-то подозрительно позеленела, точно у жабы на голове Хастура, когда тот особенно злился, а после приобрела нездоровый малиновый окрас. Гавриил хотел, кажется, что-то сказать, приоткрыл рот, со стуком захлопнул его, мелко дрожа, моргнул, надеясь, очевидно, что видение незамедлительно исчезнет. Потому что к нему легкой пританцовывающей походкой направлялся собственноручно убитый им Кроули.       - Эй, Гавриил, дружище! – демон ослепительно улыбнулся и махнул рукой.       Архангел сглотнул, подавляя желание протереть глаза.       - Как?.. – хрипло начал он, закашлялся и произнес громче. – Как ты можешь здесь быть?! Ты-ты мертв! Ты в гребаном Чистилище!       Кроули неопределенно пожал плечами, продолжая неумолимо сокращать расстояние между ними.       - Ну, знаешь, воображение, - он взмахнул руками, знакомым жестом указывая на собственные виски, помолчал и добавил, качнув головой. – И капля божественного вмешательства.       Гавриил отступил на пару шагов.       - Ты не можешь здесь находиться! Ты же демон, это наисвятейшая из всех земель!       Архангел замолчал на секунду, его вдруг озарила внезапная догадка.       - Ага! – Гавриил даже присел слегка, указывая трясущимися пальцами сначала на Кроули, потом на безжизненную фигуру Азирафаэля у стены. – Это очередной ваш фокус, да?! Снова поменялись?! Я угадал?! Думали вновь обмануть, не выйдет!       Демон вновь качнул головой, не переставая ухмыляться.       - Не угадал! Еще попытку?       Гавриил затравленно воззрился на него. Нужно впредь быть осторожней со своими желаниями. Он хотел почувствовать хоть что-то? Что ж, сейчас он определенно чувствовал. Страх, всепоглощающий, парализующий, животный ужас.       - Ты мертв! – прокричал архангел, точно это могло как-то помочь. – Я убил тебя!       - Уверен? – Кроули подмигнул.       Нужно было что-то делать. Демон был совсем близко, и Гавриил готов был поспорить, что, когда он достигнет его, его не спасет уже никто, ни Всевышняя, ни Сатана, и уж тогда, как Кроули и обещал ему, вечность в Аду ему покажется Раем.       Гавриил выставил вперед ладони, защищаясь от демона и приложил все свои силы, чтобы смести Кроули, вышвырнуть его отсюда, а лучше – попросту раздавить об стену. Ударная волна понеслась от него к демону, и в следующую секунду стерильно-белый воздух Рая прорезала ослепительная горячая вспышка, словно там, перед ним, рождалась новая звезда.       Из-за спины Кроули вырвались, озаряя все вокруг звездным светом, огромные мерцающие крылья, будто сотканные из миллиардов самых ярких созвездий. Золотые и серебряные искры закружились вокруг него в воздухе, и в следующую же секунду Гавриила отбросила к стене его же собственная ударная сила, отраженная Кроули. С тяжелым стуком архангел ударился об нее, затрещали сотрясаемые кости, и он с грохотом обрушился на пол, чудом не потеряв сознания.       - Ты больше не демон! - в ужасе прохрипел Гавриил, глядя, как Кроули подходит все ближе и ближе.       - Как видишь, - улыбка сползла с его лица, и от этого стало еще страшнее.       - Что ты такое?! – выдавил архангел, вжимаясь в стену и предпринимая судорожные попытки подняться.       - А вот над этим у тебя будет время поразмыслить, - тихо произнес Кроули, садясь рядом с ним на корточки, заставляя щуриться от яркого сияния. – Я бы сказал, очень много времени. Наверху меня попросили передать тебе, Гавриил, - с этой секунды ты уволен.       Кроули даже не дотронулся до него. С отвращением глянув на него в последний раз, он поднялся и перевел взгляд на Азирафаэля. Тот лежал без сознания, съехав на пол.       - Что же он с тобой сотворил, мой ангел?.. – тихо прошептал Кроули, склоняясь над ним, нежно проводя ладонью по щеке Азирафаэля, касаясь растрепанных окровавленных крыльев, которые в то же мгновение заживали.       Он опустился рядом на колени, укрывая ангела звездным мерцанием, вновь глянул на полумертвого от страха Гавриила:       - На этот раз тебе действительно стоит оставить нас в покое, - проговорил Кроули тихо, с бесконечным презрением глядя на архангела. – Иначе, клянусь, так просто ты не отделаешься.       В следующую секунду он исчез, забрав с собой ангела. Оставив Гавриила мелко трястись и всхлипывать, пытаясь подняться. Таким его через несколько минут обнаружит разъяренная Михаил, к которой внезапно каким-то чудом, вероятнее всего, божественным, вернулась утраченная ею очень давно память.

***

      В книжной лавке уютно горел камин. Пахло типографской краской и свежей бумагой, а еще старыми кожаными переплетами и книжной пылью. Такой, которую, как говорил Азирафаэль, никогда не нужно стирать. Потому что именно она придает старым книгам этот волшебный запах – запах истории. За те пару столетий, что существовал этот книжный магазинчик, Кроули, самый частый его посетитель, успел насмотреться на то, как совсем новые книги, еще пахнущие свежими чернилами, обращались в такие вот кусочки истории.       Ангел лежал на диване, заботливо укутанный в разноцветный пушистый плед, белоснежные крылья были разложены аккуратно до самых подлокотников. Кроули, сидя на самом краешке, нежно водил ладонями по мягкому оперению, разглаживая и очищая от высохшей крови смятые перья. Они мягко шуршали под заботливыми пальцами. В камине тихо потрескивал огонь, и где-то за полутемными книжными шкафами едва слышно тикали старинные часы. Азирафаэль их приобрел почти века полтора назад на каком-то аукционе, но Кроули подозревал, что они намного старше.       Все наконец-то было кончено. Он вглядывался в лицо ангела, с невыразимой словами смесью любви и долгожданного спокойствия в измученной душе. Теперь у него никто и никогда не отнимет его бесценное белокурое сокровище. Теперь он сможет быть с ним рядом всегда, каждую секунду, и не будет больше мучительного, доводящего до безумия страха. И этой бездонной непреодолимой пропасти – не будет. Они совсем рядом, теперь навсегда, рядом на целую вечность. И можно не отпускать. Можно не бежать друг от друга, боясь, что потеряют даже эти крохотные секунды счастья, за которые им так отчаянно приходилось бороться. Не страдать от острой боли, от жжения в сердце, которое отчаянно умоляло вернуться назад, быть рядом с другим. Все наконец-то было правильно.       И все же Азирафаэль дрожал во сне. Кроули со все нарастающей тревогой ощущал, как трепещут под пальцами, мелко подрагивая, его крылья, видел, как кривятся его губы, видел пролегающие на лбу морщины, чувствовал, что ему очень страшно. И сам боялся его разбудить, потому что не знал, что сделал с ним Гавриил и закончится ли его кошмар, если ангел проснется. Не станет ли ему еще хуже? Он ощущал исходящий от него ужас, почти физическую боль, глубокое отчаяние. Кроули нежно гладил трепещущие крылья, шепча что-то ласковое и успокаивающее, но от этого не становилось ни чуточки лучше, и он начинал не на шутку беспокоится, разрываясь между желанием пробудить ангела, прервав его кошмар, и смутным опасением, что тот на этом не оборвется.       Азирафаэль застонал, приходя в себя. Кроули вздрогнул, вскинул голову, тряхнув рыжими кудрями, оторвался от своего занятия и опустился на пол у изголовья ангела, с тревожным ожиданием глядя в его лицо.       Ангел тяжело приоткрыл все еще красные заплаканные глаза, вздрогнул, мгновенно сжался в комок, подтянув колени к груди, и укрылся крыльями, подняв порыв теплого ветра, зашуршавший падающими с письменного стола листами бумаги. Теплые перья едва уловимо чиркнули по его щеке. Кроули, не ожидавший такого, отшатнулся. Из шелестящего дрожащими перьями кокона послышались судорожные всхлипывания. Азирафаэль весь трясся, и он вновь почувствовал темные волны страха и тоски, исходящие от него, куда более сильные, чем когда тот был без сознания. Сердце Кроули сжалось, наполняясь щемящей жалостью. Его ангел пребывал в мире своих кошмаров, он не знал и не видел, что он жив и что он рядом, не узнавал его, он все еще был там, наедине с измывающимся над ним Гавриилом, он все еще был один, один в его собственном, личном аду, в мире, где Кроули был мертв.       Он осторожно коснулся крыльев, почувствовав, как вздрогнул Азирафаэль, мягко отвел в сторону шуршащие перья и проскользнул в полумрак, в котором прятался ангел. Увидел совсем рядом полные боли, мокрые, испуганные голубые глаза, струящиеся по щекам слезы, протянул ладонь, нежно провел по щеке ангела, стирая слезинку. Тот только сильнее сжался, зажмурился, будто боясь, что его ударят. Кроули почувствовал, как у него самого глаза наполняются слезами, сердце заходилось от нежности, от сострадания его ангелу, от острого желания помочь, забрать эту боль. Он протянул вторую ладонь, приблизился, гладя Азирафаэля по мокрым от слез щекам. Тот лишь судорожно всхлипывал, не открывая глаз.       - Тише, тише, - шептал Кроули в отчаянии. – Ну же, все хорошо, все позади!       Он провел ладонью по мягким светлым кудряшкам, наклонился ближе, притягивая Азирафаэля к себе, едва касаясь прохладными кончиками пальцев пылающих щек.       - Все хорошо, мой ангел, не бойся, - тихо прошептал Кроули. – Я рядом.       Он подался вперед еще совсем немного и нежно коснулся мокрых и соленых губ ангела своими, согревая их дыханием. Тот дернулся, задрожал сильнее, судорожно вздохнул, предпринимая смешные попытки освободиться из ласковых объятий. Кроули не отпустил его, лишь крепче прижимая к себе ангела, чувствуя на своих губах соленое тепло и прерывистое горячее дыхание, ощущая, как совсем рядом отчаянно бьется, словно раненая птица, его сердце.       Это словно полет над бушующей бездной, как во время Всемирного Потопа. Когда внизу безумствует в свирепом убийственном танце ледяная темнота, и ничего не видно вокруг, одна лишь тьма и холод кругом, и хлесткие струи дождя безжалостно вгрызаются в тело, бешено свистит ветер, толкая, кидая из стороны в сторону, норовя сбросить в бескрайние черные волны, зашвырнуть в самую глубину этой темноты. Вот что чувствовал его ангел. Но он не позволит ему сорваться, не позволит провалиться в темноту. Да, это сродни полету. Кроули чувствовал, как крылья, его новые сильные крылья рвутся на свободу. Но даже будь они теми же, черными, жесткими, дрожащими от боли, будь даже они во сто крат меньше и слабее, ему все равно хватало бы их, чтобы удержаться самому и удержать Азирафаэля, не дать слепой волне или безжалостному порыву ветра отнять у него его ангела. И ему хватит сил на то, чтобы вынести его оттуда, сквозь пелену черных густых туч, рассеивая их взмахами крыльев, унести из жуткого мрака туда, где видны в безмятежном небе миллиарды звезд, под надежную защиту их теплого золотистого света, в мир из ласкового, несущего любовь мягкого сияния, дарующего покой. И Кроули вел его туда, тянул за собой, зарываясь ладонями в светлые кудри, разделяя с ним дыхание, делясь тем светом, что горел в его собственном сердце, не угасая ни на мгновение, долгие столетия, потому что точно знал, что, пока это звездное пламя живо в нем самом, его не погасить и в душе Азирафаэля. И он поможет ему зажечься вновь, заберет эту боль, исцелит от страданий и страха, потому что они не способны поглотить его ангела, не смогут, пока он рядом, пока он жив – он всегда будет приходить и спасать его.       Кроули понял, что ему удалось, когда Азирафаэль внезапно ответил на поцелуй, прильнул к нему, обвивая руками за шею, будто боясь отпустить, боясь, что если отпустит – он исчезнет вновь, рассеется, как призрак, вновь оставив его в одиночестве. Он сам сумел оторваться от губ ангела лишь через пару десятков мгновений, тяжело дыша и счастливо улыбаясь, глядя в просветлевшие и очистившиеся, словно небо после дождя, голубые глаза. Азирафаэль провел дрожащей ладонью по его щеке, по влажным от собственных слез рыжим локонам, смертельно боясь ощутить под пальцами лишь пустоту, понять неожиданно с бесконечной болью, что он лишь иллюзия, игра его собственного утонувшего в отчаянии воображения, лихорадочно скользя взглядом по его лицу, еще боясь поверить.       - Кроули! – выдохнул наконец ангел, расплываясь в широкой радостной улыбке. – Кроули, ты жив!       В его глазах можно было прочесть бесчисленное множество слов, что рвались наружу, слов, которые Азирафаэль хотел произнести, все разом, не зная, с каких начать. И все их Кроули давно знал, потому что за долгие тысячелетия успел попробовать на вкус каждое из них, потому что они точно также незримо замирали на его губах, не смея с них сорваться, до этой секунды – запретные и убийственные слова. И потому вместо всех них его ангел быстро наклонился вперед, покрывая его лицо мокрыми от слез поцелуями, целуя глаза, щеки, растянувшиеся в счастливой улыбке тонкие губы. По его лицу струились слезы, но это были слезы счастья, те же, что стекали сейчас по щекам самого Кроули.       - Я думал, ты погиб, - все же выдавил Азирафаэль с трудом, уткнувшись горячим лбом в его шею и вздрагивая всем телом. – Я думал, тебя больше нет!..       Кроули обхватил его лицо ладонями, встречаясь взглядом с любимыми глазами и прошептал тихо:       - Я обещал тебе быть рядом, что бы ни случилось, ты помнишь?       Он кивнул, глотая слезы и жмурясь.       - Так как я мог оставить тебя, мой ангел? - тихо прошептал Кроули, прижимая своего ангела к себе, к самому сердцу.       Тот радостно прильнул к нему вновь, уткнувшись носом в плечо и смешно всхлипывая. Постепенно он успокоился, задышал ровно, обжигая горячим дыханием его грудь, и сердце перестало бешено колотиться, хотя все равно трепетало от запредельного счастья.       - Но как?.. – едва слышно прошептал Азирафаэль.       - Ш-ш-ш, потом, - шепнул Кроули, крепче прижимая к себе свое бесценное сокровище и зарываясь лицом в мягкие кудряшки, - Потом, мой ангел. ***       - Ангел, ради всего святого, умоляю тебя, перестань! – беззвучно засмеялся Кроули, невольно краснея и пытаясь спрятать лицо в ладонях. – Ты меня с ума сведешь!       Азирафаэль сидел, поджав под себя ноги и увлеченно гладил мерцающие звездным светом крылья, в сотый раз разглаживая и без того уже идеально ровные перья, и глядя на них с чистейшим детским восторгом в глазах. В ночном полумраке они выглядели еще более восхитительно, даже дух захватывало.       - Но они такие прекрасные, - выдохнул Азирафаэль, даже не думая прекращать своего занятия.       Кроули лишь проворчал что-то невразумительное, бездумно накручивая на палец длинную огненную прядь. Пальцы ангела, хоть и были теплыми, но ужасно щекотали кожу, заставляя его вздрагивать и невольно встряхивать крыльями, от чего с них сыпались разноцветные искры, приводя Азирафаэля в еще больший восторг, а этот полный восхищения взгляд заставлял его волей не волей заливаться краской. Поэтому Кроули изо всех сил старался не встречаться с ним глазами, делая вид, что видит внизу, среди бессчетных оранжевых огней фонарей, белесого света машин и кричащих неоновых вывесок, нечто невероятно интересное.       Они сидели на крыше, и Кроули непринужденно болтал ногами, свесив их с края. Они могли бы пойти куда угодно, но ему не хотелось быть сейчас в каком-то людном и шумном месте, вроде ресторана или кафе. Хотелось, чтобы весь мир был где-то далеко внизу, а рядом был только лишь ангел.       - Кроули, дорогой мой, - тихо позвал Азирафаэль.       Он обернулся, вновь встретился с ним взглядом и с досадой почувствовал, как вновь запылали щеки. Ангел в ту же секунду посерьезнел, протянул ладонь и сжал его руку.       - Пока что-нибудь еще не случилось, - произнес он. – Я думаю, я должен сказать…       Азирафаэль сделал глубокий вздох, на секунду опустил взгляд, точно собираясь с мыслями, вновь поднял на него чистые сияющие глаза и выпалил:       - Я люблю тебя!       И улыбнулся, смущенно и счастливо, как очень, очень давно.       Сердце радостно стукнулось о грудную клетку, пропустило несколько ударов, распространяя по телу чудесное тепло, заставившее его на пару мгновений задохнуться и расплыться в широкой улыбке. Кроули нежно посмотрел на ангела, сжимая его ладонь в ответ.       - Ничего уже не случится, - произнес он, не отрывая взгляда от доверчивых голубых глаз. – Обещаю тебе, ничего не случится, и в этот раз я точно никуда не пропаду. Клянусь. И тебя никуда не отпущу.       Азирафаэль расплылся в обезоруживающей теплой улыбке, от которой кружилась голова, распространяя вокруг себя радостное сияние. Любовь, исходящую от него, должны были совершенно точно почувствовать даже снующие далеко внизу люди. Сейчас даже им должно было стать теплее и легче, многие, может быть, забыли о проблемах и обидах и улыбнулись своим мыслям, сами не зная, почему на душе так светло и радостно. Что уж говорить о Кроули, который почувствовал, как его сердце тает, словно пломбир на солнышке. Азирафаэль наконец оставил его крылья в покое, чему он был несказанно рад, и придвинулся к нему, опуская голову на плечо. Он обнял ангела, прижимая к себе.       - Ты думаешь, Она и правда оставит все так? – спросил Азирафаэль, вновь поднимая на него светлые лучащиеся любовью глаза.       - Да, - уверенно сказал Кроули. – Я думаю, да. Она очень хотела заслужить прощение, получить свой второй шанс, и не упустит его ни за что на свете. Я-то точно знаю.       Ангел улыбнулся.       - Значит, ты не хочешь, чтобы я звал тебя Рафаилом? – неожиданно спросил он.       Кроули вздрогнул, удивленно посмотрел на него.       - Ты можешь называть меня, как тебе угодно, ангел. Просто, - он сморщился. – Рафаил – как-то очень пафосно. Тебе это не напоминает название конфет? Мне вот да!       Азирафаэль звонко рассмеялся, запрокидывая голову назад и морща нос, на котором Кроули разглядел знакомые и любимые веснушки. Все это казалось таким далеким и родным одновременно, что сердце защемило от нахлынувшей вновь нежности к ангелу.       На самом деле, старое имя напоминало Кроули об упущенном времени. О том, что они могли бы быть по-настоящему вместе, не разлучаясь ни на секунду, с самого-самого начала. И пусть сейчас все было лучше, чем можно было себе представить, но при мысли об этом его все равно охватывала грусть.       Ничего, у них впереди еще целая вечность.       - Не знаю, мне все нравилось, - отсмеявшись, фыркнул Азирафаэль.       - Я уже сказал – как тебе больше нравится, - тепло улыбнулся Кроули, поглаживая его очаровательные кудряшки.       Ангел помолчал пару мгновений и выпалил внезапно:       - Энтони! Мне всегда нравилось Энтони!       Кроули воззрился на него, изумленно распахнув глаза и не зная, смеяться ему или нет.       - Если скажешь все-таки, что значит Дж! – продолжил Азирафаэль. – Я ночами не спал, думая, что же это все-таки такое! Перебрал кучу вариантов!       Кроули громко расхохотался.       - А ничего! Просто Дж! И все! Чтобы люди мучились и гадали, что это такое!       - Дорогой мой, это поистине демоническое коварство! – тихо засмеялся ангел, утыкаясь носом в его плечо. – Последние полвека моей жизни утратили для меня смысл!       Кроули с нежной улыбкой смотрел на свое белокурое чудо. Теперь его у него уже никто не отнимет, никто и никогда.       - Эй, - тихо позвал он.       Ангел поднял на него искрящиеся смехом голубые глаза.       - Я тоже тебя люблю, - тихо прошептал Кроули.       На его щеках зажегся знакомый румянец, словно и не проходило этих шести тысячелетий, словно они находились во все том же молодом мире, и все было новым, и все было так, как и должно было быть с самого начала. И пусть звезд не было видно, пусть над головой было лишь низкое, затянутое ночными облаками небо Лондона, это было неважно. Они наконец вместе, навсегда вместе, и свое счастье они заслужили больше, чем кто-либо, и уже никто их у него не отнимет.       Кроули поднял ладонь, едва коснулся губами кончиков пальцев и легонько дунул на нее. С его руки сорвались несколько золотистых огоньков, закружились, точно светлячки, распространяя в ночном воздухе теплое сияние, и медленно поплыли вверх, в ночное небо, не угасая, сверкая лишь ярче по мере того, как они уносились ввысь. Через несколько минут случится маленькое чудо - тучи рассеются, и все жители города, в котором небо бывает чистым лишь на открытках и рекламных буклетах, увидят миллиарды небесных огней, озаряющих мерцанием черный бархат небес. И почувствуют далекую любовь, с которой они были созданы. И звездный свет будет нести надежду, будет нести веру в лучшее, потому что в этом мире сегодня определенно что-то изменилось. И на этот раз – определенно к лучшему.