Пером по бумаге

      Чертаново похож на большой жужжащий клоповник — даже в такой поздний час, не смотря на интенсивную застройку района, находившегося «на отшибе», типовыми панельными многоэтажками, гул машин, крики людей, всё смешалось в одну общую дисгармонию, мешая мыслям, и без того мечущимся по задворкам сознания цветастым клубком сцепившихся в яростной бойне кошек.       Пьяные песни и оры слышны даже в этой части города, хотя, казалось бы, задницы глубже и темнее не найти — кто пойдёт на согласие отмечать здесь Новый Год и того хуже — жить здесь?       В основном в районе давали квартиры рабочим заводов ЗиЛ и Динамо, среди которых было много лимиты и бывших уголовников…       Но иных людей и не сыскать, какой ублюдок согласится сюда сунуться? Какой одинокий никому не нужный ублюдок?       А вот такой — в потёртой кожаной куртке и разбитыми авиаторами на вспотевшем лбу, отмечающий новый 1960 год с друзьями, но не на квартире или в каком-нибудь заплёванном кабаке, а на облезшей скамейке в каком-то грёбанном заброшенном парке. Такой же потерянный и вусмерть бухой, как и его дружки.       Такой же, как и Павел, мать его, Пестель, приехавший сюда отнюдь не водку глотать.       Павел не беспокоится. Разве что пока. Пьяные утырки едва держатся на ногах и навряд способны пройти больше двух шагов по прямой. Но было бы неплохо поторопиться — кто знает, может кто приедет их забрать и решит срезать по старой дороге, да и босс будет недоволен, у него терпение ни к чёрту. Грязная работа всегда была его не самой сильной стороной и по возможности оттягивался на наиболее поздние сроки.       И именно из-за своей грёбаной брезгливости он прямо в праздник стоит здесь с лопатой и закапывает полуразложившийся труп под весёлую новогоднюю песню из радиоприемника какого-то алкаша, прогадавшего с временем и местом.       Не то чтобы работа на Кондратия Фёдоровича была худшим событием его жизни — платил он щедро, а большего Павлу, выходцу из самых низов Нью-Йорка, и не надо было. Рылеев в какой-то степени даже заменял ему — им всем — отца или старшего брата, покрывал, не давал умереть с голоду. У бывших солдат даже были кое-какие привилегии. Для Пестеля, прошедшего войну в Испании и не умеющего ничего, кроме как нажимать на курок, это был едва ли не золотой билет.       В конце концов, сейчас честная работа никого уже не кормит.       Некогда чистый вязаный свитер и некогда белоснежная рубашка, как не закатывал Пестель рукава, загадочным образом всё равно изгадилось в земле — жаль, хорошие вещи, дорогие. Никто не закапывает трупы в хороших дорогих вещах, но ты, Павел, особенный, даже лёд лопатой долбишь с шиком. Хорошо пальто додумался кинуть на заднее сидение машины, пусть и холод собачий.       Наслаждайся снегом, Павел, пока тебя в нем не закопали точно так же, как ты сейчас мурыжишься с трупом тебе хорошо известного человека — Трубецким.       В последнее время покой не приходит к нему даже во сне, хотя чего он ожидал? Пестель всегда был чертовски самонадеянным ублюдком, но даже ему проделанная авантюра оказалась не по зубам. Он не помнил, когда в его жизни наступил переломный момент осознания и страха — за свою жизнь, будущее. Семью, в конце концов. Раньше Павлом руководила лишь неутолимая жажда наживы, но теперь, когда у него, казалось бы, есть всё, на её место пришло нечто в разы сильнее. Ещё в начале своей карьеры Павел благодарил судьбу за то, что вернулся с войны целым и, главное, живым. Он думал, будто теперь в его жизни не будет ничего страшнее и опаснее, но вот спустя годы, в другой стране, ему грозит смерть на войне совершенно иных целей и масштабов. Павел знал, на что идёт, когда назначал встречу в самом неприметном кафе города и бессовестно сливал информацию людям с хмурыми лицами и полицейскими жетонами во внутренних карманах плащей.       Он надеялся, что его связь с федералами не раскроется так быстро. Чёртов саксофон из радиоприёмника, наконец, поперхнулся помехами и умолк. На том конце рощи послышались возмущенные вопли. Выругавшись сквозь зубы, Пестель забросал свежую могилу ветками, швырнул лопату в багажник и сел в машину. В салоне было не теплее, чем на улице. Повернув несколько раз ключ зажигания, он торопливо закурил сигарету в бесплодной попытке успокоить бьющие болезненные электрическими вспышками оборванные провода собственных нервов.       Что сделает с ним Кондратий, когда узнает — а он узнает, в этом Пестель не сомневался — гнусную правду? Когда все скелеты всплывут на поверхность, вскрывая едва затянувшиеся гнойные раны? Он мог бы сбежать — в другой город, штат, страну. Континент, если потребуется. Но однажды он уже просчитался, решив, будто руки мафии слишком коротки.       Программа защиты свидетелей не гарантирует полной безопасности. Да что там, вряд ли эти криворукие олухи из полиции вообще на что-либо годны! У Павла были люди, свои люди, десять машин для убийств — и все полицейские Москвы не стоят и самого задохлого из них. Но пути назад уже нет, он заварил слишком густую кашу — влиятельные семьи грызутся между собой, как обезумевшие от голода собаки, и ревностно ищут следы крысы.       Павел Пестель делает вид, что не при делах. Павел Пестель озадаченно пожимает плечами и молча копает могилу уже и не ясно кому — врагам семьи или же самому себе.       Павел жуёт сигарету, пока пепел осыпается на дорогое, пошитое на заказ пальто, и чувствует дрожь в руках, сжимающих руль. Он не беспокоится — разве что пока. Пока все скелеты надёжно заперты в шкафах, а где-то под землёй района Чертаново гниёт труп не его, а очередного слишком смелого детектива. Но Кондратий, кажется, начал догадываться, не сводит с него пристального взгляда уже больше месяца. Но это мелочи. Завтра он встретится с федералами ещё раз, а потом заберёт жену с детьми и уедет, уедет к чёртовой матери. Во Францию, Германию, Венгрию — Пестель пока не решил.       На следующий день изрыгнувший восемь пуль тридцать шестого калибра кольт Кондратия Фёдоровича решил всё за него.