С того самого дня Рейнхард стал избегать меня. Я сидела все в той же душной комнате с печкой и крохотными оконцами, которые Терайа запретила мне открывать. Габи преданным пушистым комочком следовала за каждым моим шагом или сворачивалась под боком и начинала тихо мурлыкать. Ни Тай, ни Торон также не заходили ко мне. Я только слышала эхо их разговоров. Обратившись в рысей, они не подходили ближе, даже в дом не заглядывали, только кружили вокруг, изредка превращаясь в людей и перебрасываясь парой слов с Габриэль или Тераей. Но теперь я не хотела знать, о чем они говорили, хотя и ловила себя на том, что прислушиваюсь к каждому шороху, боясь, (а может, надеясь?) на возвращение Повелителя.
В такие минуты Габи внимательно следила за мной своими круглыми рыжевато-золотистыми глазами, в которых проскальзывало столько житейской мудрости, что мне оставалось только гадать – так ли проста моя бета, как кажется.
Днем Терайа забирала нас с Габи на кухню и в крошечной для такого большого дома помещении учила узнавать и варить полонянку. Габи фыркала, наверное, каждая взрослая вера умела использовать это зелье. Вот только варить умели лишь знахарки. Но одно лишь слово Терайи о том, что бета должна делать все для своей госпожи, как рысь, перестав фыркать, тут же закрутилась юлой и мигом обратилась назад в человека.
– Габи, Господи Боже, оденься! – засмеялась я.
Терайа закатила глаза, а обнаженная вера, бросив: «Я скоро», помчалась за своими вещами и уже через пару минут совала остренький конопатый нос в каждую булькающую кастрюльку, чем неимоверно мешала процессу и злила Терайу.
Запах стоял в доме – убойный, хоть топор вешай. Обострившийся нюх превращал готовку в настоящую муку. Но если паучиха была привычна к таким ароматам, то Габи, бледнея и качаясь, как пьяный гном, с героическим выражением готова была терпеть до последнего. И, судя по ее зеленеющему лицу, ждать этого последнего оставалось недолго.
К своему удивлению, мне все больше и больше начинала нравиться Терайа. Ее ехидные, а порой и жесткие замечания, ее спокойные, но всегда такие уверенные движения. Не знаю, но что-то в ней было таким знакомым, почти домашним, что я перестала вздрагивать, когда ее волосатые руки разминали ноющие мышцы или поддерживали меня, когда от зелий начинало мутить. Странно, я точно знала, что никогда раньше ее не видела, но, следя за тем, как ее шишковатые руки отбирают травы, шьют или замешивают тесто, мне становилось тепло и уютно.
С Габи же мне было просто и весело. «Намного проще, чем было с Маришкой». Но я гнала от себя мысли о прошлом, стараясь держаться изо всех сил и выжить, чтобы вернуться назад.
На следующий день после «срыва» Владыки, я решила хорошенько исследовать то, в чем мне предстояло ходить в этом мире. Почти всю одежду, которую Тай запихнул вместо платьев, пришлось перешить. Широкая ткань, которую я сперва приняла за эластичный бинт, должна была сдавить грудь, делая ее практически плоской. В четыре руки Терайа с Габи замотали меня этими тряпками так, что я едва могла сделать вдох, зато результат был поистине впечатляющим.
Теперь и короткая белая туника, и замшевый жилет сидели на мне, как влитые. Прощай, мой любимый третий размер, и здравствуй, розовая мечта каждой второй малышки. Почему мечта? Да потому что тот хрупкий юноша с аристократическими чертами лица, что глядел на меня из зеркала, казался принцем из волшебной сказки.
– И это тоже я?
Просто невероятно, что сделали со мной одежда и кровь Повелителя! Габи сцепила мои волосы на затылке изящной заколкой так, что лишь белые прядки нежно касались высоких скул, да серые глазищи холодно сверкали из-под косой челки. Ни дать, ни взять – северный принц. Ледяной, неприступный, но, стоит признать, чертовски красивый. Да если бы я лет в двенадцать-пятнадцать увидела себя такой, то есть таким, влюбилась бы – и к гадалке не ходи.
И хотя я никогда не любила высокомерных людей, но в отражении на меня смотрел тот, перед которым хотелось склонить голову. Это пугало. Наверное, я никогда уже не смогу смотреться в зеркало без содрогания.
Может быть, это смешно, но я очень боялась потерять себя. Не только внешность, я чувствовала, какая ломка происходит внутри. И только улыбка, широкая, искренняя, делала это совершенное лицо по-настоящему живым. И вот уже вместо ледяного принца на меня лукаво смотрела почти привычная, только более совершенная версия меня.
«Главное – не забыть, какая я настоящая», – грустно улыбнулась, а затем подмигнула принцу в своем отражении.
Дни тянулись неторопливо, разбавленные постоянными стычками Габи с Терайей, зельеварением и шитьем. А вот ночами становилось тоскливо. Горький ком вставал поперек горла. Стоило только закрыть глаза – и я видела, как мелькают высокие сосны, как колышется трава от сильного ветра, как медленно из сизой дымки выступает вторая, а за ней и третья луна. Я видела все глазами Рейнхарда, чувствовала его тоску и его голод – нестерпимый, страстный, всепоглощающий. Не понимаю, как он вообще мог с ним бороться, ведь этот голод не утолить обычной охотой.
А желание кинуться в дом? А гнев, что не может сдержаться? И злость. Нет, даже не злость, скорее, ненависть. Такая сильная, всеобъемлющая, которая разъедала его, не давая спокойно забыть о том дне, когда погиб Рин, и еще какое-то сожаление… Но стоило Повелителю почуять меня в своих мыслях, как все обрывалась, будто мощный росчерк когтей прерывал нашу связь. И становилось совсем тоскливо, словно это неправильно – быть не вместе. В такие моменты я тихо подкрадывалась к окну и слушала, слушала... Пусть лишь далекий вой напоминал, что мой вер где-то рядом.
«Мой вер», – тихо прошептала я, решив не задергивать шторы, и возвратилась в постель.
– Мрр? – сонная рысья мордашка вынырнула из одеяла.
– Все хорошо, спи, – устраиваюсь на краешке, наблюдая, как восходит синяя луна.
«Интересно, Рейнхард тоже видит ее или уже мчится по лесу с бешеной скоростью, стараясь не думать и даже не чувствовать?..»
Я вновь завозилась, пытаясь устроиться поудобнее. Габи, уж не знаю, как она меня чувствует, просунула рыжеватую мордочку мне под руку.
– Скажи, а как вы с Таем стали встречаться? – темнота давила на нервы, может, потому мне так хотелось услышать чей-нибудь голос. Все, что угодно, только бы отвлечься от тоски Рейнхарда и своего прошлого.
Чувствую, как позади меня обнимают уже человеческие руки.
– Мы знали друг друга давно, пожалуй, можно сказать, с самого детства.
– Значит, сначала вы были просто друзьями? – улыбаюсь, легко представляя Габи и Тая маленькими рыжеватыми комочками, постоянно влипающими в неприятности и во все сующими свой любопытный нос.
– Не совсем, – ее голос меняется, становясь более взрослым, глубоким.
Мне кажется, Габриэль бьет озноб.
– Когда мама пропала, – помолчав, продолжила вера, – отец забрал меня с собой на ее поиски. Все говорили ему, что ее уже не спасти, но он все еще верил. Я тогда была еще совсем маленькой. Помню, как мы с папой и еще несколькими верами прочесывали те места, а потом, когда стало понятно, что… что делегации больше нет, папа оставил меня в ближайшей деревне, а сам пошел искать того самого гролла, который, ну, ты понимаешь.
Девушка замолчала и уткнулась лицом в мою шею. Ее руки превратились в ледышки, и я сжала их, пытаясь согреть.
– Они были истинной Парой, потому он мог чувствовать маму даже мертвой. Папа хотел похоронить ее по нашим обычаям. Сжечь, чтобы душа могла возродиться и найти его вновь. Но он не вернулся. Из его отряда в живых остались только двое веров, кажется, это были медведи. Когда стало понятно, что ждать остальных не имеет смыла, те медведи тоже ушли. Они хотели забрать меня и отвести домой, но я не пошла с ними. Наверное, все еще надеялась, что папа вернется. Та деревня называлась просто Пограничной. Там жили в основном полукровки. Наполовину веры, наполовину люди. У кого был силен магический дар, кто мог превращаться в зверя, как оборотни. В любом случае, жизнь в этой деревне была необычной. Но мне там было очень комфортно.
– И долго ты жила там одна? – мне трудно было представить энергичную и разговорчивую рысь одинокой.
– Не одна, меня приютила одна магиня. Времена были смутные. На такие деревни, как Пограничная, смотрели косо, и только влияние оборотней спасало жителей от инквизиции.
Я поежилась, вспоминая земную историю с ее Святой инквизицией и охотой на ведьм.
– Пока я росла, до нас то и дело доходили слухи: про стихийные нападения гроллов, про ответные удары то оборотней, то людей или нагов. Лейла перестала таиться и в открытую заявила, что женщины не должны больше отдавать свои силы. Потом начался откровенный хаос, когда всех женщин, кто обладал толикой силы, запечатывали особой стигмой, отдавали замуж или же, – сердце Габи заколотилось от страха, – проводили над ними Обряд.
– Обряд?
– Да, после него мало кто выживал, особенно первые годы. Многие думали, что с казнью Лейлы все прекратится, но стало, мне кажется, только хуже. Наш Повелитель говорит, что был нарушен баланс, только я мало что понимаю в магии. Обычные веры ей не владеют.
– Как, совсем? Но как же тогда Повелитель? – я сразу вспомнила, как с помощью магии он сотворил теплый ветер, чтобы согреть меня.
Габи хмыкнула:
– Я же сказала – обычные. Разве Правителя можно назвать так?
«Да уж. Кого-кого, но только не Рейнхарда».
– К тому же, – продолжила вера, – некоторые полукровки также могут обладать зачатками магии. Но чем больше в них от людей, тем слабее они в звериной своей ипостаси, если вообще способны обернуться.
– В той деревне много было таких, кто не мог?
– Почти все, – в голосе Габи звучало сочувствие. – Потому я и не дразнила их, мне Грета запретила.
– Грета?
– Да, та магиня, что приютила меня. Многие думали, что я полукровка, и Грета вовсю поддерживала эту легенду. Вот только из-за этого я не знала, как совладать со Зверем, когда он стал просыпаться. Внутри все стало нестерпимо чесаться, я все время была на взводе, все время срывалась. Бедная Грета, как она меня только выдерживала? А потом я стала все дальше и дальше убегать в лес. Мне так хотелось побыть одной, почувствовать, что значит – свобода. Зов был такой сильный, что я днями не возвращалась, потому, наверное, меня не сразу хватились…
Я повернулась к Габи, и она тут же прижалась ко мне.
– Что-то случилось? На тебя кто-то напал? Ну же, Габи, не молчи!
– Как я уже рассказала, баланс сдвинулся. Женщин лишали магических Сил, мужчины слабели, а гроллы становились умнее, они менялись, все чаще и чаще нападая даже на магически защищенные города. Из-за Нинель и оборотни стали слабее.
Мне тут же захотелось расспросить о жене Рейнхарда, но я чувствовала, что бете необходимо выговориться, что перебивать сейчас нельзя.
– И даже нагам досталось. Их самки умирали, а те, что остались, все реже и реже стали приносить здоровое потомство. Никто не думал, что человеческие женщины… Нет, мы знали, что наги могли спать с ними, но наги с людьми были несовместимы. А вот с оборотнями…
Ее маленькое тело будто окаменело.
– Меня поймал наг. Я была еще неинициированная, да что там, даже не оборачивалась ни разу и не могла послать зов своим. Вот наг и воспользовался этим.
– Он… надругался над тобой? – так тихо, что только оборотень мог услышать, спросила я.
– Почти. Он не мог сразу. Их яд убивает, потому он должен был дождаться, пока мой организм к нему привыкнет. Да и тогда не факт, что я выжила бы. Слава предкам, что я была в том возрасте, когда девушку могут почуять. Если бы Владыка с его отрядом не проходили мимо деревни, если бы Тай не почуял меня…
– Не надо, не мучь себя, забудь, не рассказывай, – крепко-крепко сжимаю бету, потому что я знаю, потому что я тоже знаю!
– Лиэ?
Меня трясет, но уже не от жалости, а от того, что я сама готова открыться. Рассказать все, впервые все, ей, без утайки. Этой маленькой бете, которая столько пережила.
– Я… Меня тоже, – и слова уже срываются ревущим потоком, все, которые так долго комком застревали в горле.
Синяя луна мигала, то скрываясь, то появляясь из седых облаков, а я все говорила и говорила, чувствуя, как в маленьких, но сильных руках Габи растворяются даже самые потаенные страхи.
***
– Я плохо помню свое детство. Так, какие-то неясные образы. Но были ли они настоящими или просто сказкой, рассказанной на ночь?
Снег, падающий с абсолютно черного неба и сильные руки, что подбрасывали меня вверх и ловили, прижимая к теплой груди. Смех, радость и ощущение правильности бытия. Я хотела бы думать, что именно таким было мое детство.
Но, по закону подлости, хорошо помню я совсем о другом. И как раз таки это я предпочла бы считать сном, нет, скорее, самым страшным кошмаром. Да, хотела бы я, чтобы этого никогда и ни с кем не было.
Странно, но тот день я помню так четко, словно он был вчера. Утром я долго спорила с мамой, что не хочу ходить ни на дзюдо, ни айкидо, ни на какое-либо еще «до». Все дело было в одном-единственном танце, увиденным мной пару недель назад. Я сидела в школьном актовом зале, болтая с подружками напропалую, пока не заиграла музыка, и на сцену не выплыли (по-другому не скажешь) три пары. Девушки в ярких платьях, похожие на цветы, и парни в черно-белых костюмах, которые придавали им строгий и в то же время грациозный вид. Но не это поразило меня. Коля Ряхин. Этот заучка-очкарик из моего класса будто парил над полом с таким одухотворенным выражением на лице, что я не могла оторвать от него взгляд. И куда только делся забитый одноклассниками «очкозавр»? Я с восторгом смотрела на то, как вальсирует Ряхин. Наверное, это была любовь.
– А очкозавр – это наг или какой-то дракон-оборотень? – от любопытства Габи вскочила и села на корточки, заглядывая мне в глаза.
– Нет очкозавр – это не раса, очкозавр – это судьба, – я улыбнулась, а потом горло сдавило воспоминаниями.
Картины прошлого замелькали перед глазами, и я не видела, как уже Габи стала обнимать меня.
***
Вдохновленная выступлением Ряхина, я тоже решила заняться танцами, и даже маман не могла меня в этом переубедить. Схватив спортивную сумку и натянув на голову любимую кепку, я, счастливая четырнадцатилетняя девчонка, хлопнула дверью и побежала по лестнице, еще не зная, что ни хорошее настроение, ни погожий солнечный день не могут уберечь от беды.
Перелетев последние три ступеньки, я запнулась уже площадке, когда врезалась в какого-то парня.
– Ой, извините, – стараясь успеть на свой первый урок танцев, звонко выкрикиваю, поправляю кепку с подмигивающим смайликом и… понимаю, что не могу протиснуться к выходу.
Их было трое. Двое крепышей и один рыжий – высокий и худой, словно жердь. От них воняло кислятиной. Пивом и жвачкой, делающей запах перегара особенно отвратительным.
Белобрысый качок, нагло усмехнувшись, схватил меня за руку.
– Эй, – я вырвалась и поморщилась, от вони слезы чуть не выступили на глазах.
– Смотри, Мотыль, какая цаца! От тебя не только Наташка, уже и малолетки нос воротят, – смуглый крепыш плечом задел белобрысого, и тот сплюнул, зло зыркнув на меня водянисто-голубыми глазами.
– Заткнись, хачик! – заводился белобрысый Мотыль.
– Кого ты хачом назвал? – смуглый закатал рукава кожаной куртки.
Почуяв неладное, рыжий решил отвлечь друзей. Схватив меня за шиворот и тряхнув пару раз, нарочито громко начал гнусавить:
– Налетела, толкнула нормальных пацанов, а теперь думаешь смотать по-тихому?
Не понимаю, что им от меня надо:
– Я уже извинилась.
– Смелая, да? – кривовато улыбнулся Мотыль.
У него были такие светлые ресницы, что казалось, будто их и нет вовсе. Одни лишь круглые водянистые глаза с желтоватыми белками смотрели на меня с зарождающимся бешенством.
– Все вы… – а дальше он стал обзывать меня такими словами, о смысле которых я тогда и не подозревала.
«Бежать и быстрее!» – билось в голове, а ноги словно бы приросли к полу, когда блондин замахнулся и остановил кулак в миллиметре от моего лица.
Я даже не успела испугаться. Просто стояла, ресницами задевая костяшки на его пальцах, и моргала быстро-быстро, наверное, в том же ритме, что билось сердце. Мотыль рассмеялся, и дружки последовали его примеру.
«Нет, это не правда, не может быть правдой!»
Утром, в собственном подъезде меня чуть не ударит парень! Это не укладывалось в моей глупой и наивной тогда голове.
– А она ниче. Малявка, не грудь, а прыщики, но талия и задница уже ого-го, – присвистнул нерусский, и стал поднимать мою майку.
Вот тогда я, наверное, и испугалась по-настоящему. Заорав, кинулась в просвет между блондином и рыжим. Они, заулюлюкав, прижались боком друг к другу и вытянули руки. Пискнув и чуть было не попав в капкан рук, я резко развернулась, собираясь сигануть по лестнице вверх, к квартире, к маме! Рыжий прыгнул, загородив ступеньки. Длинные руки его двигались так быстро, что я не смогла проскользнуть ни влево, ни вправо. Эхо их хохота отдавалось от стен, голова закружилась. «Что делать, что делать?!»
Металлический скрип двери – этот звук показался мне голосом ангела. На глазах выступили слезы, я открыла рот, чтобы закричать, и тут же чуть не задохнулась на вдохе – грязные руки, пропахшие пивом, сжали половину лица. Другие – схватили и приподняли меня над полом.
«Нет! Кто-нибудь, помогите!» – уже мычу, барахтаясь изо всех сил. Воздуха не хватало, и я стала кусаться, царапаться.
– Сука! – Мотыль взвизгнул совсем по-девчачьи и со всей силы заехал в живот кулаком.
Захожусь в крике, мне кажется, от моего голоса должны лопнуть стекла, но кроме жалких придушенных хрипов до вошедшего не доносится ни звука.
Мои руки холодеют от страха, когда я понимаю, куда они меня несут. «Подвал! Недавно же приходил слесарь, а потом запил да так и не закрыл помещение. А папа недавно хотел спустить и закрыть за него…»
– Крепче держи, Рыжий!
Руки рыжего становятся потными, он что-то мычит:
– Пацаны, может, не надо?
Но Мотыль только зыркает на него, и тот умолкает.
Звук каблучков. Вошедшая поднимается по лестнице. И я ужом извиваюсь, чтобы она услышала. Мне удается глотнуть воздуха и крикнуть только:
– Помо…
Когда на голову опускается кулак, в глазах темнеет, и последнее, что я слышу – это торопливый перестук каблучков. Вверх, вверх, бряцанье ключей и громкий хлопок. А потом была тьма, которая, к сожалению, продлилась недолго.
