***
– Лиэ, – Габи вжалось в меня своим маленьким телом, все повторяя и повторяя, – лиэ, лиэ. А я чувствовала сырой и спертый запах подвала. Хлюпанье луж и эхо бетонных плит. Желтый свет, который то мигал, то замирал с противным жужжанием. И ощущение грязи, от которой нельзя отмыться. – А как?.. – Габи смотрит на меня своими глазами, круглыми, рыжими, почти что смешными. Они мягко светятся в темноте. – Я очнулась уже на столе. Сразу вспомнились запахи спирта и обезболивающего, которые въелись в папин халат. Его маленькая ветеринарная клиника. Так, подвальчик, зато уютный и чистенький. Для нашего городка, в котором девятиэтажки соседствовали с деревенскими домами, и эта клиника казалась роскошью. Я лежала и смотрела вверх, туда, где операционные огни заставляли слепнуть глаза, да мне и не хотелось ничего видеть. Папа гремел склянками, мама ругалась по телефону. Скорую вызвали из соседнего города, но и там не хватало машин. Почему-то мне не было больно. Как ватными я ощущала свои руки и ноги. До щек отец не давал мне дотронуться. Больше всего беспокоило то, что перед папой я лежу голой. Хотелось прикрыться, хотелось вообще провалиться сквозь землю и падать, и падать… Я попыталась дотянуться до белой простынки, но руки не слушалась. Наверное, папа понял и прикрыл то, что не зашивал в данный момент. Мне стоило только заглянуть в его глаза, карие, всегда спокойные и такие добрые, чтобы дернуться. Никогда не забуду этот его взгляд… – Паап, – хотелось сказать. – Все хорошо. Но я не могла. Горло не слушалось. Только папе не нужны были мои слова, он сжал мои руки, прижал к своему лицу, словно бы прогоняя ту застывшую смертную маску, что так напугала меня. – Все пройдет, – прошептал он. «И это тоже пройдет», – хотела добавить я. Мы с отцом часто болтали о легендах и мифах, о легендарном царе Соломоне… «Все пройдет». Оно и прошло. Почти навсегда. Через несколько дней я перестала биться в кошмарах, еще через месяц смогла говорить. Раны на лице заживали так быстро, что врачи только и могли, что головою качать и расспрашивать отца, чем он таким меня лечит. На мне действительно заживало все, как на кошке. Вот только… – Кир, смотри, кто пришел! – мама заглянула в комнату и осторожно поправила одеяло. Ходить я еще не могла. Сломанная нога и ребра не позволяли, да я и не хотела. Казалось, все вокруг обо всем знают. Знают, но не говорят. Не говорят в лицо, прямо, открыто. Но этот шепот, приглушенные голоса и жалостливые взгляды соседей... Мне не хотелось никуда выходить, мне не хотелось никого видеть. – Скажи, что я не могу, скажи, что мне еще плохо, – сжавшись под одеялом, пытаюсь справиться с паникой. Мама поджала губы. – Ты сейчас примешь гостей и будешь вести себя, как все нормальные девушки. Да, мама никогда не отличалась терпением. Распахнув дверь и улыбнувшись во все тридцать два, она пропустила кого-то в комнату. – Ну, мы вас оставим. Пойдем, Анна, пусть детки пока пообщаются. Не шалите мне тут. Дверь закрылась с тихим щелчком, я попыталась сделать глубокий вдох. «Все хорошо, я справлюсь, я должна быть нормальной». Вынырнула из-под одеяла и замерла. У входа, неловко переминаясь с ноги на ногу и теребя букет хризантем, стоял Коля Ряхин, тот самый, из-за которого я так стремилась на танцы. Сердце подскочило и пустилось в пляс. – Привет, – Коля взлохматил и без того топорщившееся черные волосы, поправил очки и выставил перед собой букет. – Вот, это тебе. Если бы я могла улыбнуться, как мама, но порванный рот только дернулся. – Ты это… Как? Поправляешься? – Да, да. Мне уже лучше. Катя Скворцова принесла тетради, я все переписала и уже начала делать, только вот алгебра… – А, ясно, – Коля почесал затылок и заметно расслабился. Ему всегда нравились точные науки. – С алгеброй и я помогу. – Правда? – просияв, как медный тазик, подскакиваю на кровати. Сразу захотелось бежать, переодеться в то самое красивое платье, которое недавно купили на День рождения… Коля взял стул и стал придвигать к кровати. «Что-то не так». Воздуха почему-то вновь не хватало. Я откинулась на подушки. «Дыши, давай. Все хорошо, Коля здесь, не пугай его еще больше. И так все лицо… – от обиды захотелось плакать. – Так, ничего, швы скоро снимут, все зарастет. Нечего тут реветь. Как говорила мама? Нужно становиться нормальной и сильной». Я пыталась себя убедить, я пыталась дышать глубже, но Коля все приближался. Все ближе и ближе. Свет-тьма. Слякоть плит и скрип лампы. – Эй, Кир, ты чего? Чьи-то потные руки мнут грудь, чей-то пошлый смешок. – Кииира, ау! Рука Ряхина потрясла за плечо. – Не подходи! Не прикасайся ко мне! Нет, ни за что, никогда! – ногтями проехав по лицу одноклассника, я свернулась комочком и застонала. «– Давай, милашка, ротиком поработай. – И на коленях передо мной будешь валяться… – … либо я так тебя располосую!.. Давай, сука!» – Кира, очнись! – от маминой пощечины дернулась голова. – Мам? – прикасаюсь к щеке и непонимающе разглядываю кровь на руках. «Моя или Коли? И кто здесь кричит?» – Коленька, Коля, что с тобой, что эта сумасшедшая шалава с тобой сделала? – Анна Петровна пыталась рассмотреть лицо сына. Тот орал так, будто ему вырвали глаз. «Неужели и правда я?..» – меня бросило в жар от осознания того, что я напала на человека. К счастью, у него была лишь еле заметная царапина на лбу. Я потянулась к однокласснику. – Коль, прости, я… Но как ему объяснить, что вместо его рук я видела Их руки? Как передать тот ужас, то отвращение и желание биться, защищать себя до последнего? В горле все пересохло. На меня смотрели три пары осуждающих глаз. – Ненормальная, да ему выступать через пару дней! – Анна Петровна оттеснила сына за спину, словно я, лежа в гипсе, могла на него напасть. – Правильно говорят, на нормальную девку никто не набросится. Сама, небось, в юбчонке по самое «не хочу» хвостом крутила, а теперь неженку из себя строить? Да тебя в психушке запереть, как буйнопомешанную! – Анна Петровна, – голос мамы был тих и спокоен, но именно этот ледяной тон пугал до чертиков всех, кто ее хорошо знал. – Прошу вас и вашего не в меру… впечатлительного мальчика покинуть наш дом, пока я сама не расцарапала ваши физиономии и не затолкнула все угрозы в одно место «по это самое не хочу». – Да вы ненормальные! Вся семейка с приветом! Уж я позабочусь о том, чтобы об этом все знали. Да ее в клетку сажать, а не с нормальными детьми в школе учиться! Пойдем, Коленька. Коля с матерью выскочили из комнаты. Визги стихли, громко хлопнула дверь. – Кира, посмотри на меня, – холодный голос матери раздается так близко. Если бы я не была в гипсе, я могла бы сбежать. Ненавижу, когда мама говорит со мной таким тоном, сразу хочется сделать наперекор. Все, что угодно, только не подчиниться. А вот папа с Маришкой ее слушались. – Ты моя дочь, – впервые слышу в голосе мамы подобные нотки, но я не могу понять, что в них скрыто. – Никогда не смей прятаться, не смей убегать. Я убираю одеяло и встречаюсь с ней взглядом. – Лучше быть палачом, чем его жертвой, – холодный и властный голос звучит уверенно. «О чем она?» – иногда я совершенно не понимала собственную мать. Я видела ее идеальные черты лица, ее холодные голубые глаза. На миг в них что-то меняется. Она протягивает руку к моим губам и нежно касается швов. – Все еще беспокоят? И я понимаю, что она говорит совсем не о ранах, вернее, не о тех, которые можно увидеть. И на миг мне снова хочется стать маленькой, чтобы родители прижали к себе и защитили от всего зла на свете. – Да, – едва слышно шепчу я. – Тогда запомни эту боль. Запомни и преврати в силу. И она уходит. Такая красивая и далекая. И такая же непонятная для меня. Отцу она позволяла боготворить себя, Маришку она баловала, но мне иногда казалось, что сестра для нее была, как домашний питомец: забавный, милый, но такой глупый. Со мной же... Со мною она была другой, будто только лишь для меня приоткрывала дверцу в свой мир. Ледяной, жестокий, но настоящий. Я ценила это, действительно ценила, но даже сейчас, спустя столько лет, мне хотелось, чтобы она просто обняла меня и позволила плакать.***
– Лиэ… – Габи, я же говорила, называй меня Кирой. – Кир-ра, – вера старательно проговаривала имя. – А тот мальчик, Колья. Ты с ним встречалась? – С Ряхиным? Боже избавь, – засмеялась я, хотя на душе совсем не было так легко. Когда гипс сняли, мне пришлось вновь ходить в эту школу. Но Анна Петровна слов на ветер не бросала, весь класс, да что там класс, весь городишко гудел о том дне. Папа, боясь реакции любимой жены, сам ходил на собрания, пытался уладить все миром. Каждое утро я прятала от него покрасневшие глаза, а потом он просто увидел, как в столовой одноклассники отсаживаются от меня. Ни слова больше не говоря, он забрал документы из школы, продал «подвальчик» и каким-то чудом уговорил маман переехать в другой город. Там я и встретила Макса. – Ты думала, он был твоей Парой? – пушистые ушки зашевелись, и Габи нетерпеливо прижала их к голове. Я подавила смех. Было в этой маленькой вере что-то теплое, что-то, вызывающее улыбку. – Нет, я не думала. Просто это был единственный парень, прикосновения которого не вызывали во мне отвращение. Я не стала рассказывать, что мне понадобилось семь лет, чтобы начать встречаться, и еще целых два года, чтобы разрешить поцеловать себя. – С Максимом мы учились на одном факультете, вот только я на культуролога, а он собирался стать журналистом. – Кем-кем? – Писателем, что ли, тем, кто пишет о том, что происходит в мире. – А, ищейкой? – Ну, что-то вроде… Невольно улыбнулась, вспомнив, как Макс добивался свидания, как много совершал глупостей, чтобы заставить смеяться, с какой осторожностью прикасался ко мне. Я была ненормальной. Ледышкой, как прозвали меня однокурсники, но с Максом я, по крайней мере, пыталась стать лучше: не вздрагивать от его прикосновений, не отступать от близости, не думать, что это не он... Да, я была ненормальной еще и потому, что видела сны. Не такие, как все. Я верила в это, потому что будущее в этих снах раз за разом сбывалось. В одном из таких «снов» я и увидела его… Нежного, доброго, властного. Он сжимал меня в своих объятьях, и с ним мне уже не нужно было становиться сильней. До встречи с Рейнхардом я пыталась убедить себя, что в этом будущем я была именно с Максом. Но теперь все становилось понятным: и эта тоска, и этот страх, что с Максом я так и смогу пойти до конца. И то чувство, которое я испытала, когда увидела Маришку и Макса в одной постели. Это не было ревностью, не было злостью. Я ощутила облегчение. Гребаное облегчение! И это тогда, когда моя родная сестра кувыркалась с парнем, который клялся в любви, который целых два года поддерживал и не торопил меня. – Он не был твоей Парой, – сказала Габриэль, словно это все объясняло. – Какое тебе дело, изменял он тебе или нет? – Для вас так важна эта Пара? – выскальзываю из теплых объятий и поднимаюсь с постели. Вторая луна взошла и придавала комнате праздничный розовато-серебристый вид. Я уже подходила к окну, когда услышала: – Невозможно познать себя, будучи половинкой, а, став целым, уже и не нужно ничего узнавать. Ты чувствуешь, как бьется в груди его сердце, как светятся его глаза, когда он смотрит в твои, и все остальное просто перестает существовать для тебя. Ты становишься чем-то большим, чем была до этого. Это нельзя объяснить. С Таем я просто чувствую, что душа моя стала больше, словно тело не может вместить ее. И она будто парит, делая меня легкой и сильной. – Сильной? – как эхо, переспрашиваю я, но уже не слышу, что Габи мне отвечает, потому что там, на улице, стоял он. Одергиваю занавеску, прищуриваюсь по старой привычке, хотя и так прекрасно все вижу. «Рейнхард», – мысленно выдыхаю я, и он поднимает глаза, жуткие, светлые, в которых плещется ледяная мгла. «Он слышал, он все это слышал! Господи Боже!» – стон вырывается из груди, и Габи тут же оказывается рядом. – Владыка? – шепчет она и быстро отскакивает от окна. А я пожираю его глазами. Его влажные от росы волосы, вьющиеся до плеч, его широкие плечи, которые не скрыть меховым пальто. Его сжатые в тонкую линию губы, и прорезающий их тонкий шрам. «Шрам… На губах, слева, тянущий до середины щеки. Шрам, такой же, какой был у меня, – в горле все пересохло, сердце сжалось, а потом забилось. Мощно, резко, под властью взбешенного Зверя. – Шрам, мать твою, Рейнхард!» Хватаю защелку, распахиваю окно… Если бы оно не было так мало, я бы прямо сейчас спрыгнула вниз, чтобы выбить всю правду, вытрясти из него, этого интригана, все, все, что но «забыл» рассказать. – Рррейн, – я готова растерзать всех, кто встанет на моем пути. Но останавливает меня не рука Габи, не остатки человеческого разума, а один-единственный взгляд. Рейнхард смотрит так, словно это его пытали, словно это он терпел удары и унижения там, в подвале, лет десять тому назад. Взгляд раненого животного режет меня по живому. Я знаю, на что способен слух оборотня, потому и не приглушаю голос: – Габи, ты знаешь, откуда у Повелителя этот шрам на лице? Вера поежилась, отступая в тень: – Нет, но однажды я имела глупость спросить. – И что же? – торопила я, все еще продолжая смотреть на Владыку. – Он всегда касается его, когда нужно принимать какое-то важное решение или же когда думает, что никто не видит его. – Но откуда шрам? – Не знаю. Тай говорил, что Владыка может избавиться от любого ранения. – Почему же оставил это? – Как напоминание, что он должен быть сильным. И это было единственное, что он сказал мне тогда. – Когда, Габи? – губы мои побелели. – Когда этот шрам появился, ты помнишь? – Забудешь тут. Лет десять назад Повелитель словно взбесился. Не знаю, что тогда было, но досталось всем. Именно тогда и появилась граница, за которую даже гроллы редко заходят, только если голод гонит их… – Лет десять, – повторяла я, скрипя щеколдой «раз, два, три…» Лунная ночь была ясной, и я скользила взглядом по лицу Повелителя. До боли знакомое ранение, только старое и едва заметное, серебрилось на его щеке. Мне захотелось коснуться его. Рейнхард вздрогнул. Я видела, как тяжело он дышал, видела, как пар вырывается из его рта. И я знала, что он сдерживает себя. Его Зверь, должно быть, сходил с ума, но Правителю удалось обуздать его. Мы смотрели друг другу в глаза, пока я не поняла, что Рейнхард все равно ничего мне не скажет, даже если бы я пытала его. Повелитель отвел взгляд, провел рукой по растрепанным волосам и направился в дом. – Лиэ, – осторожно позвала Габи. Она была уверена, что я плачу. Мои плечи действительно задрожали. – Лиэ, то есть Кир-ра… Я развернулась, кинулась к вере и сжала ее так крепко, как только могла. – Он знал, он почувствовал, это он забрал мою боль. Это из-за него все так быстро срослось. Ты понимаешь, что это значит? Ты понимаешь, Габи? Мои глаза заблестели. Наверное, я походила сейчас на безумную, но мне действительно хотелось двигаться и смеяться. – Ты понимаешь? – закружила я Габриэль. Габи не понимала, но радовалась моему смеху. – Он знал, значит, все это не случайно! Мы кружили с Габи по комнате, и я чувствовала, что прошлое осыпается с меня, как листья по осени. Легко, свободно скользить. И знать, что есть тот, кто тебя защит. Я могла только гадать, откуда Рейнхард узнал и зачем убрал мою боль, только теперь и я чувствовала, что моя душа больше этого тела, что она парит крыльями за спиной, делая меня легче и, пожалуй, сильней. Продолжение 1-го тома можно найти на Книгомане https://noa-lit.ru/reynhard.html