На коне

      Команда несколько дней обходила капитанскую каюту стороной, но и это не спасало их от очень громких стонов пирата. Матросы морщились раздражённо и с толикой жалости — мужчины с трудом представляли, что нужно сделать с Джеком Воробьём, чтобы он ТАК вопил.       Впрочем, никто не жалел Джека Воробья так, как сам Джек Воробей. Во-первых, за что боролись, на то и напоролись. Салазар перестал его игнорировать и сейчас же бросился в другую крайность — он почти не давал Джеку ни прохода, ни отдыха. Во-вторых, у пирата всё равно оставалось время потосковать по утраченным радостям пиратской жизни — жарким сражениям и любимому кораблю.       — Mil demonios del mar *1, чем ты снова недоволен? Ты же добился своего, — раздражённо спрашивал Салазар, глядя в пустые глаза пирата, уставившиеся в потолок над развороченной постелью.       — Приятные мелочи не заслоняют больших проблем. А то, что я в плену у сумасшедшего испанца, пока на моём корабле отпрыск Тёрнера рассекает моря, проблема не меньше Кракена. Я не рассказывал, как он однажды сожрал меня?       — Твоя проблема в том, что ты пират. А твоя величайшая радость в том, что я сохраняю тебе жизнь этим пленом, и ты должен быть благодарен.       В блестящих, как смазанные маслом каштаны, глазах отразилась вселенская скука, и склонившаяся было в сторону Салазара голова снова повернулась носом кверху.       — Твоя величайшая проблема в том, что ты влюбился в пирата. Ты сам делаешь себе одолжение, спасая меня. За что тут быть благодарным? — и, нашарив треуголку, водрузил себе на лицо.       Под простынёй обнажённому Салазара вдруг сделалось жарко, и он сел, позволяя ткани сползти. Его крепкое крупноватое тело уроженца солнечной страны коррид обычно знало идеальную дисциплину — Салазар мог приказать себе не чувствовать голод неделями. Но бурно реагировать на наглость Воробья испанец никак не мог себе запретить .       — Тебе когда-нибудь говорили, что ты переоцениваешь себя?       — Много раз. Но, амиго, если это не любовь старого сладострастца к обольстительному юнцу, который обдурил его на пороге Треугольника, то какого дьявола я всё ещё здесь? — большим пальцем приподнял треуголку и пристально посмотрел одним глазом. Армандо словно заново раздели, уже на глазах у сотни людей, препарирующих его взглядами.       — Ты моё наваждение, Воробей. Я слишком долго думал о тебе в Треугольнике, где любая мысль становится странной, а сохранить рассудок равносильно тому чтобы в одиночку управлять галеоном. Но любое наваждение должно сойти, — задумчиво тянет, следя за своим пальцем, который скользит тыльной стороной по коже Джека от плеча до сгиба локтя. Зоркий глаз подмечает, что тело Воробья сводит от мурашек. — Я попробую насладиться тобой в полной мере, я пресыщусь. Посмотрим, что станет тогда с моей одержимостью?       — Если я умру, она исчезнет? — спросил Джек так жёстко, что Салазар вздрогнул и не заметил, как его пальцы напряглись на руке пирата.       — Даже не думай, — прохрипел испанец.       — Почему? Смерть для меня лучше плена, в котором я умираю от скуки.       И Джек любуется тем, как бегают глаза испанца, как мечутся его губы, желая что-нибудь сказать, переубедить, но не находят слов. И пират усмехается, опуская треуголку обратно. ***       Салазар однажды поймал Джека на том, как пират шушукается с кораблём. Сначала всё никак не мог понять, то за странный шум в голове, что за шёпот мерещится по сторонам, а затем увидел, как Джек смеётся и похлопывает стену, возле которой сидит с бутылкой рома.       — Ты его слышишь? — резко спросил испанец, и Джек, подняв качающуюся, как у болванчика, голову, усмехнулся.       — А что, думал, очень сложно услышать твою зверюшку? Ты знал, что он любит, когда его драят в самых глубоких углах?       Губы Армандо сами задрожали от гнева, пока крылья носа трепыхались, а ладонь брала замах. Хлобысь! Воробей схватился за щёку и наклонился к полу, смеясь.       — Ооо, честь корабля отстаиваешь, капитан? А много ли в том чести перед безоружным? — поднял голову и посмотрел на испанца так одновременно жалко и вызывающе, что его захотелось пнуть, как собаку. Но Салазар сдержался. Конкретно от этого. Он схватил Джека за шиворот и потащил, но не в кровать, как тот ожидал — впихнул в оружейную, где бросил пирату какую-то шпагу.       — Защищайся.       Отражённые в стали глаза Воробья блеснули.       — Если убью тебя, корабль будет меня слушаться?       — А ты проверь, — холодно ответил испанец и встал в боевую стойку.       Джек проиграл и, приятно уставший, честно отдался, как приз, победителю, на пыльном полу. И это стало традицией. Впрочем, Джек всегда поддавался. Он знал, что будет с кораблём, если Салазар умёрт. Только Салазар не догадывался. *1 с исп. «Тысяча морских чертей»