Дни и ночи

– Винн! Винн, погоди! – чародейка обернулась и почти сразу задрала голову – Страж звал ее с галереи второго этажа. Винн честно постаралась удержать на лице самую серьезную из своих масок, от одного взгляда которой буйные ученики Кинлоха обычно приходили в себя и возвращались к конспектам или талмудам ботанических справочников, но с Айвэ этот фокус почти никогда не прокатывал: он так разулыбался, свесившись через перила, что никаких сил сердиться не осталось. – Фух. Мы с Зевом увлеклись, прости, – он шумно перевел дыхание. – Испугался, что уже не поймаю тебя. – Вам, юноша, чрезвычайно повезло, – чуть нахмурила брови чародейка, вздохнула – действительно, наивно было думать, что на этот раз ее строгость кого-то обманет, – и тоже улыбнулась самыми кончиками губ. – Впрочем, своими молодыми ногами ты догнал бы меня чрезвычайно быстро. Какое-то дело? – Никаких дел, – категорично качнул Айвэ головой, зубами помог себе затянуть шнуровку на рукаве и, бесшумно пробороздив ковер на лестнице – хотя, чародейка клясться готова была, минимум две ступеньки скрипели даже под кошачьим весом, – спустился к ней. – Я только хотел прогуляться с тобой… Если не возражаешь. – Я иду в собор, – подчеркнула Винн свою цель тоном столь удивленным, что принять его можно было за вопросительный, но долиец только кивнул – серьезно, как перед боем, хотя на нем не было ни доспеха, ни колчана, ни кинжальной перевязи. – Знаю. Потому и напрашиваюсь, я очень… Я не готов появиться там в одиночестве. Могу рассчитывать на твою поддержку? – Ты же знаешь, что да, – продолжая улыбаться (и не показывая тревоги, потому что стражевский намеренно обычный, маскирующий внутренние треволнения тон ей совершенно не понравился), ответила Винн. И, переведя взгляд чуть левее – приметив это, Айвэ тоже обернулся, – почтительно склонила голову. – Доброе утро, эрл. Эамон отбывал в полдень – и самолично, видно, выбрался проинспектировать, как идут сборы. Несколько дней назад перестало хватать места в кладовых, ящики с товарами денеримских оружейников и бронников выползли в коридор – предстояло снарядить ополчение, последние крохи которого собирал в Редклифе Теган, – и теперь слуги, грозно ругаясь и посылая друг друга подальше в Тень, грузили последние короба в подводы. Поэтому чародейка и собралась в храм как можно раньше – чтобы пропустить утомительную сутолоку проводов и провести утро в молитвенной церковной тишине. Айвэ действительно очень повезло не опоздать. – А, – Эамон натянуто улыбнулся и кивком ответил на приветствия, – старшая чародейка, вам тоже доброго утра. Ну как, Страж, не передумал, может, все-таки отправитесь со мной сегодня? – Увы, дела в Денериме, – размыто ответил Айвэ, но этого хватило – взгляд эрла совсем чуточку, но потеплел, хотя общее ощущение напряжения не исчезло – встреча для обоих оказалась неожиданной и неприятной. – Выбираемся из города послезавтра. – Ничего. Я все равно задержусь у баннов на восточной границе, вы прибудете вовремя. Как продвигается обучение? – Эамон уцепился взглядом за мозоли от тяжелого тренировочного меча и, подобрав нарочито бодрый тон, хлопнул долийца по плечу. Айвэ ощутимо вздрогнул, улыбка натянувшимися кончиками еще сильнее взрезала – почти вспорола, – побледневшее лицо. – Замечательно, – чуть хрипловато подтвердил он. – Те приемы, которыми вы поделились, эрл, крайне полезны. – Ради победы готов и стариной тряхнуть, – неопределенно хмыкнул в бороду Эамон, еще раз выдавил из себя улыбку – опять насквозь неуместную, будто он просто считал, что так необходимо, вот и старался изо всех сил. – В Редклифе, может, успею еще чему-нибудь обучить. Только напомни. Что ж, будем надеяться, в пути вас ничто не задержит. – Будем надеяться, – почти эхом отозвался Айвэ, все еще бледный до болезненного – из-за этого на почти восковой коже валласлин казался неестественно четким, будто нарисованным дешевой ярмарочной краской, – и, как только эрл отошел достаточно далеко, чтобы не слышать, вдохнул сквозь зубы и потянулся растереть задетое дружеским хлопком плечо. Винн, вежливо промолчавшая весь разговор – ее дела отряда касались только там, где звучал прямой приказ, – опять вернулась в амплуа суровой наставницы и хмуро свела брови к переносице. – Если ты опять перенапрягся на тренировке… – То сам виноват, знаю, – отмахнулся Айвэ, продолжая жестко мять плечо – на рубашке проступили и разгладились, когда он убрал ладонь, складки. – Винн, мне нельзя не перенапрягаться, времени, чтобы себя жалеть, не осталось. – Вообще, я хотела сказать, что откручу Зеврану уши, потому что я его предупреждала, – словно бы самой себе пробормотала чародейка, смахнула с ткани платья у кисти невидимую пылинку – раздумывала о чем-то, – но здесь ты тоже кругом прав. Иногда ты бываешь поразительно самокритичен, и я жалею только, что это «иногда» не пришлось на день Собрания. Я тебе говорила не лезть на рожон после Драккона? – Говорила, – виновато потупился Айвэ – очень вовремя, иначе споткнулся бы об оставленный слугами сверток, – и поплелся за разбушевавшейся чародейкой. – Говорила, чтобы поберегся и не геройствовал? – Говорила. Винн вздохнула тяжело. Со всякими учениками ей приходилось в Кинлохе сталкивать – с буйными, тихими, наглыми, трусливыми, энергичными сверх меры, – и по отдельности на каждую стражевскую черту ей было, что сказать. Но Айвэ носил их в себе все вместе… И даже наставнический опыт стольких десятилетий перед этим иногда пасовал. – Говорила, что Логэйн не убил тебя чудом? – устало закончила она уже почти ритуальный допрос – за четыре дня, прошедших с Собрания, Стражу приходилось выслушивать эту шарманку каждый раз, когда наступал черед перевязки, тренировки или даже простой встречи в коридоре – а значит, очень часто. Возражать он уже пытался, отмалчиваться – тоже, теперь, видно, наступил черед отупелого рефлекторного согласия. Может – Винн очень на это надеялась, – когда-нибудь он даже задумается над этим. – Говорила, – кивнул сосредоточенно Айвэ, толкнул дверь из кухонного крыла – выходить через парадное крыльцо поместья они оба не любили, – и чуть посторонился перед спутницей. – Я не отрицаю, что это было чудо. Так пойдем поблагодарим за него. Лето в городе выдалось жаркое и душное. Густые запахи рынка – жареных орехов, горклого масла, фермерских рядов, где продавали в основном свиней и овец (с единственной разницей – живых или уже разделанных на куски), – плотным облаком кутали площадь, и ветерку, едва долетавшему редкими порывами со стороны порта, не хватало сил, чтобы разогнать вязкое марево. Но пока солнце не вошло в полную силу, на мостовой блестели зеркальца луж, серебристых и свинцовых, отражавших черепичные края крыш, голубое, в золотых прожилках солнца небо и тонкое кружево полупрозрачных облаков. Через их амальгаму город казался немного… Другим, более приглушенным, спокойным и, с точки зрения Айвэ, даже красивым – потому что лужи не показывали ни людскую суету, ни торгашеские ряды. Только небо, крыши и макушку единственного тополя, вымахавшего на заднем дворе поместья какого-то западного эрла. Больше зеленых пятен – не считая одеяний некоторых дворян, – не встречалось. Даже в церковном дворике, притулившемся под тенью навесов и пристроек, росли в основном пыльные, выцветшие от жара сорняки да охапки белой Милости Андрасте. Рассеянно переставляя ноги – пришлось подстроиться под более спокойный шаг Винн, – Айвэ думал, что встречу с Эамоном, как бы ни старались они оба сделать вид, что все в порядке, радостной назвать язык не повернется. Хорошо, что расспрашивать дальше эрл не стал, потому что все дела в Денериме ограничивались необходимостью еще день подождать Логэйна – тот тоже пострадал в поединке, да и королеву требовалось ввести в курс дела. То есть, Эамон, конечно бы, понял. Покивал. Даже улыбнулся бы – чего не сделаешь ради победы… Но Алистера, хлопнувшего дверью Зала Собрания, он Стражу так и не простил. Впрочем, с чего бы, если себе Айвэ тоже никогда не простит? Жаль лишь, что хорошему человеку пришлось врать сообразно с правилами вежливости, и что предложение потренироваться настолько же полно смысла, как, скажем, обещание разбегающихся по делам друзей как-нибудь потом заскочить в любимую таверну и приговорить пару пинт пива. Дань словами, которая никогда не исполнится – еще одна привычка шемлен, такая же, как жизнь в городах, непонятная и далекая… И такая же прилипчивая, потому что если раньше Айвэ даже пытаться понять отказывался, теперь сам поступал также. Приходилось. – О чем задумался? Айвэ вздрогнул – обычно вопросу Винн предшествовала пауза в перестуке посохом, но сегодня в город она вышла без него – не стоило дразнить лишний раз стоявших на страже у церковных ворот храмовников. Так они лишь хмуро проводили долийца взглядами – чуть заскрипели на поворотах головы шлемы, – но даже не окликнули. – Да о всяком, – неопределенно, в тон собственному ощущению, неловко ворочавшемуся в черепушке, пробормотал Страж. – Год назад только большая необходимость заставила бы меня здесь появиться. А теперь… Воздух был густ, но мысль все равно не ловилась – даже рассеянным жестом пальцев, будто он в их прорехи ловил растекавшиеся кругом слова. – Церковь принимает под свою сень всех пришедших. Вместо того чтобы устало в который раз говорить: «Я знаю», Айвэ просто вздохнул – и Винн прекрасно поняла, легко улыбнулась, подбадривая, и первая скользнула меж приоткрытых створок. Собор все еще ремонтировали – вдоль стен выросли строительные леса, частоколом своим накрывая фрески и мозаики решетом теней. Долиец, впрочем, едва удостоил их взглядом – была у него привычка всегда смотреть сначала вверх, а уже потом по сторонам. И на этот раз она не подвела: вряд ли он узнал бы даже самый распространенный церковный сюжет (кроме, разве что, костра Андрасте), а вот небо в путанице созвездий, выложенных хрусталем и искристо переливавшихся на контрасте с огромным солнцем, раскинувшим над алтарем золоченные поталью лучи, было одинаковым и для людей, и для долийцев, и для язычников всех мастей. Осторожно – будто в воздухе мог клубиться ядовитый газ, – Айвэ вздохнул. Пахло талым воском, Милостью Андрасте, курениями и свежей яичной краской – должно быть, последние фрески, досыхавшие под покровом лесов, закончили на днях. Торопились – сейчас на коронацию, конечно, не было времени, но как только падет Архидемон, город оживет недельными празднествами в честь проведенных, как полагается, ритуалов. Здесь тоже творился ритуал – совершенно незнакомый, потому что долийцы привыкли молиться по-другому. Айвэ не сразу разобрал в бубнеже жрицы, смотревшей поверх страниц «Песни Света» на кафедре, слова, но постепенно, когда он смог отмереть и опустить взгляд, ослепленный величием витражей – огромных, красочных, пропускавших блики утреннего солнца, бледно-золотые, палевые и искристые, – их смысл просочился в сознание вместе с фимиамом. – Мой Создатель, узнай моё сердце: Забери у меня жизнь из печалей. Возвысь меня над миром боли. Рассуди, достойна ли я Твоей бесконечной гордости. – Песнь Преображений, – совсем тихо, склонившись почти к уху Стража, прошептала Винн. – Молитва перед осадой Минратоса. Ты помнишь?.. Прозрачных, как слезы, Шартана, Маферата и Гессариана? Щемящую тоску, которая рождалась в тишине Перчатки, стоило поднять взгляд от пыльных углов и вглядеться в прорехи витражей, сквозь которые горное солнце казалось огромным, в половину неба, ярко-алым на закате, раскаленным до бела днем? Да, Айвэ помнил. Молча он кивнул и пошел вслед за чародейкой – она приметила пустовавшую скамью в последних рядах. Утром у людей были другие дела – торговля, дети, долг перед государством, – и на весь собор едва ли можно было насчитать десятка три макушек, склоненных в молитве, запрокинутых в дреме или равнодушно взиравших на жрицу-чтеца. – Мы должны делать что-то… Особенное? – нервничая и потому задаваясь слишком большим количеством вопросов, прошептал, когда они уже сели, Страж. В Лотеринге и Редклифе у него не было повода задуматься – жрица, не отпускавшая Стэна несмотря на все уговоры, надолго отвадила в нем желание даже нос совать в дела андрастиан, а в Редклифе под сенью храма толпилось столько людей, что совсем не оставалось времени смотреть вверх – только по сторонам, на чужие беды. И решать их. И думать о делах – как всегда, о делах, драке, бойне, демонах, нападении, защите жителей, припарках и ловушках… Где уж тут найдется место Андрасте. Хотя, именно после Редклифа он и засомневался – потому что не помогли солдатам Мердока и сэра Перта ни разговоры, ни вдохновляющая речь Тегана, ни даже чудом добытые амулеты. А вот слова жрицы словно зажгли в них надежду. – Ты никогда… Ах, да, – Винн качнула головой и ободряюще сжала пальцы Стража. – Создатель смотрит за нами, где бы мы ни были и что бы ни делали, поэтому Ему не нужны никакие ритуалы или особые дары – ведь этим не подкупить Его. – Тогда зачем вообще приходить в церковь? – ожидая уже долгой отповеди, как важно все сделать правильно, нахмурился Айвэ. – А зачем пришел ты? – улыбнулась Винн и убрала ладонь. Без посоха заклятье вышло совсем слабым, без единой искры впиталось в кожу, в вены, растеклось теплом от кисти к локтю и выше – плечо, нывшее всю дорогу, перестало болеть, будто Страж провалялся в горячей ванне половину утра, и с жаром в мышцах растопились все колючки и иглы, терзавшие сросшиеся после пытки суставы. Винн не могла сердиться долго. Он тоже улыбнулся, благодарно кивнул, не смея больше отвлекать ее болтовней, и, сцепив замком нервные пальцы, снова запрокинул голову. Дым курений вился под потолком, словно парной туман над лесными озерами. Свет витражей – полосатый, разноцветный, местами радугой пятнавший стены узорами и орнаментами, – пронзал клубы фимиама, путался в сводах и колоннах, многажды отражался в золотых украшениях и таял, слишком близко подобравшись к свечам. Здесь были все оттенки – золотой солнца, серебряный облаков, васильковый неба, густо-изумрудный лесного полога, – и все они дополняли друг друга в едином узоре, красотой своей славившей… Наверное, Создателя – кому еще могли посвящать шемлен свои соборы. Но Айвэ вспомнились святилища его Богов в Бресилиане и на севере Коркари – чащи, в которых солнечной свет, дробясь в прорехах крон, росных каплях, витражно-слюдяных пластинках листвы такими же пятнами и узорами ложится на каменные алтари и колонны разрушенных храмов Арлатана. На самом деле, Винн задала хороший вопрос. Зачем он пришел сюда? Просто посмотреть? Часовни Кинлоха и Пика Солдата были разрушены, в Хоннлите не было даже такой малости, в Орзаммаре брат Беркел приглашал их погостить подольше, но в церквушке, придавленной сверху толщей горной породы, было так тесно и… Неправильно что ли? Что даже Винн и Лелиана не просили вопреки необходимости задержаться. Странно, что бард не воспользовалась возможностью навестить собор в Денериме. Все время в столице – и до Собрания, и после, – Винн, если не требовали ее присутствия дела, уходила «проветриться» одна. Если бы Лелиана хоть раз вернулась в поместье со стороны собора, Айвэ, наверное, напросился бы в компанию к ней – вера барда, полная легендарной, болезненно отзывающейся в сердце красоты была ему во много раз ближе. Наверное, с ней не было бы так странно чувствовать себя здесь чужеродным и лишним. Но, может, такое же чувство гнало ее молиться в одиночестве, в стороне от любопытных глаз? Охота и молитва одинаково требовали сосредоточения. Айвэ даже не прилагал усилий к тому, чтобы соскользнуть сознанием в глубины путанных, никак не способных срастись концами меж собой мыслей – и пропали, расплылись в клубах курений бубнеж жрицы, шорохи бродивших по собору молящихся, треск фитилей и шум площади, похожий на морской рокот, тихий, но неотвратимо просачивающийся в каждую щель Денерима. Он скорее вспоминал, чем думал. Все разговоры с Винн и Лелианой, Перчатку, горячные порывы брата Беркела, холодное раздражение лотерингской преподобной матери, улыбки сестер, ложь с амулетами, восторженные вздохи сестры Джустины – все те капли, падавшие по разные чаши весов и неумолимо клонившиеся в сторону тех мыслей, что привели его сегодня – в собор. Под купол каменного свода, в котором витражи делали свет лесным, а воздух клубился ладаном, от которого тошно, но скорее сладко шла кругом голова. Из-за этого смотреть на статую Андрасте – она стояла над алтарем, широко разведя по сторонам руки, и в золотых ее ладонях горело пламя, – долго не получалось. Начинало казаться, что блики на ее щеках – слезы. Это было вдвойне странно и глупо, потому что Айвэ не то чтобы верил… Так, как об этом рассказывали Лелиана или Винн. Восторженно, самоотверженно, страстно – Андрасте все равно оставалась чуждой, память народа все равно лежала ближе к сердцу, Церковь с ее отношением к магам, долийцам и кунари казалась все такой же ненавистной, и все-таки… Все-таки, он сидел в главном соборе Ферелдена, где короновали, женили и отпевали людских правителей, слушал голос пророчицы, донесенные сквозь века словами Песни Преображений, и это было одинаково неправильно и подходяще. И эта неопределенность – понял Айвэ примерно час проповеди спустя, – его мучила. Из-за нее он был здесь, потому что надеялся, что, оказавшись под сводом собора, соберется с мыслями – и все станет, как полагается. Он или примет то, что его уважение к жертве Андрасте давно перетекло в нечто большее – в щемящую, крюком засевшую в грудине боль-сопереживание, – или отринет веру шемлен, потому что даже смешно было думать, что возможен иной исход. Когда-то смешно. Год назад, когда Айвэ Махариэль был охотником из Сабре и мог позволить себе роскошь не задумываться о том, что каждое его решение может… будет стоить чьих-то жизней. – Так зачем ты здесь? – спросила Винн, расправив затекшие от долгой неподвижности плечи. Смотрела она строго перед собой, на трепещущие в лампадах свечные огоньки, и блик витража – с каждой минутой разгоравшийся летним жарким солнцем, – заливал ее седину будто бы золотом. – Кажется, чтобы запутаться еще сильнее, – невесело улыбнулся Айвэ. – Я не смогу вернуться в клан прежним, но и здесь не чувствую себя… Уместным. – Разве уместность ставила Андрасте за высшую ценность в сердцах своих последователей? Они были такие разные. Свободные аламарри и беглые рабы, люди и эльфы, – Винн легко покачала головой, сама же и ответив на вопрос. – Ты знаешь, что для меня в юности значила часовня Кинлоха. Но ведь покой приносили не стены, не свечи и не заученные слова, а то, какие мысли они несли за собой, потому что, как мне кажется, молитву возносят не ради просьб, но ради разговора с Создателем. – Наши Творцы никогда не отвечают на молитвы, – до хрустящих суставов вывернул долиец пальцы, мучительно долго вгляделся в лик каменной Андрасте. – А у вас… Прости, у меня отвратительная память на дословные цитаты. «Так есть один лишь бог, и Он наш Создатель. Грешники те, кто дарит свою любовь ложным богам». Винн засмеялась бы – морщинки в уголках глаз проступили солнечными лучиками, – если бы не тихий шепот их диалога. – Тем не менее, ты не ошибся ни разу. – Тем не менее, – поморщился, чувствуя, что теряет мысль, Айвэ, – Андрасте провозгласила много истин, которым вы следуете. Многие из них мне близки, но не все. Я не вправе беспокоить ни ее, ни Создателя путаницей своих сомнений, если не могу определиться в столь простом. – О, Айвэ, если бы это действительно было просто, – чародейка, наконец, обернулась, с искренним, почти материнским участием покосилась на нервные жесты долийца. – Но этот вопрос терзает церковных философов вот уже который век. Достоин ли милости Создателя больше тот, кто верил в него разумом и был последователем Церкви или тот, кто верил сердцем, но жил и умер язычником. И знаешь, я все больше склоняюсь ко второму варианту – может, общение с Лелианой не прошло даром и превратило меня в еретичку, может, это всего лишь старческий маразм, может, так влияет дух… Возможно, – она осторожно замедлилась, тщательно подобрала слова, – тебе мог бы помочь кто-то из жриц? Они призваны объяснять… – Нет, – мотнул головой Айвэ и понял, что его «нет» должно быть не просто несогласным, но категорическим. – Я вижу доброту многих из них, но их слова никогда не будут значить для меня столько же, сколько совет друга. – Тогда вот тебе мой дружеский совет, – Винн посерьезнела, – молись и не думай, что ты недостоин внимания Андрасте. Ты делаешь много больше добрых дел, чем некоторые церковные прихожане, и я верю, – она особо выделила голосом эту чарующую связку, почти заклинание – она верит, значит, сможет и Айвэ, – что Пророчице важно то, что написано в сердце, а не на лице. На лице у Стража был валласлин Гилланайн, и ее клятва звучала как обещание всю жизнь искать истину, или свет, или их вместе – потому что одно от другого неотделимо. Он кивнул, и, помедлив, опустил голову, лбом прижавшись к сцепленным в замок ладоням. Под веками струилась, перетекая из пятна в пятно, темнота – родная, подсознательная, в которой не было страха, только лишь сплошная сосредоточенность и глубокие лесные тени, позволявшие даже не самым удачным охотникам прятаться в их сердечнике. И думать – это искусство Айвэ освоил в совершенстве. Жаль лишь, что без сделанных выводов или принятых решений оно не стоило ничего, кроме времени. О чем ему было просить Пророчицу? И стоило ли вообще, если имена Гилланайн и Митал значили для него все еще слишком многое? «Я не знаю, вправе ли я все же молить о большей помощи, чем исцеление Эамона, о Андрасте. Но если Винн права, и слышишь ты глас мой – прошу, помоги нам всем справиться с Мором. Гибель сия обратится против всего мира, и те, кто встали против него – какой бы веры они ни были, – все теперь в твоих руках». В Остагаре жрицы тоже молились. Айвэ помнил, какой холодный, пробирающий до костей дождь лил в ночь бойни и как они с Алистером, проверяя перед выходом снаряжение, грелись у жаровни на краю лагеря: от одних и тех же углей загорались сигнальные стрелы и курительницы жриц, от этого же костра служительницы Церкви уходили в ночь... Ни одной потом среди беглецов в Лотеринге они не встретили. Лелиана говорила, что ее преподобная мать чудом не отпустила сопровождать армии на юг – и ей единственной, видимо, повезло: не миновать беду, но даже не попасть в нее. «Я не хочу просить тебя о милости к себе, потому что мне есть, кого молить о жизни. Но я знал многих достойных, кто погибли с верой в тебя, Пророчица. Если слышишь – сделай легким путь в Тени для Йована, одержимых Кинлоха, погибших в эльфинаже, Кусландов и других жертв Хоу, жителей Лотеринга, Кайлана и Дункана, и тех Стражей, чьих имен я не знаю, и всех других, умерших с надеждой на милосердие твое». Конечно, они помогли многим. Но еще чаще они успевали лишь для того, чтобы отбить у порождений тьмы разрушенную ферму и сложить погребальный костер. Обезображенные трупы безымянных горели также, как труп короля. И пепел горчил одинаково. «И даже если я ошибся – тем более, если ошибся, – помоги Логэйну искупить все, им свершенное. Говорят, даже супруг твой раскаялся в ревности, а Гессариан был полон сожаления, когда ты показала его видение. Не оставь же без шанса тех, кто нуждается в нем». Айвэ открыл глаза и тупо уставился на трепет алтарных свечей. Встречались тонкие, грошевые, за жизни бедняков, и рядом с ними стояли толстые и высокие, горевшие не одну ночь, свечи за здоровье дворян и храмовников. Это было несправедливо, и это отпугивало – в Лотеринге, когда не получившая должной суммы золотом преподобная мать смотрела с пренебрежительной скукой, и много когда еще. Но если права Винн и Лелиана, если дело не в толщине свечи, а в том, насколько искренна просьба? «Твое чудо в Перчатке позволило мне вновь встретить погибшего друга – значит, он не был тебе противен. Если Творцы не смогут позаботиться о его искалеченной скверной душе, молю, проследи за Тамленом. Он презирал людей и их веру, но у него было доброе сердце, способное заботиться о близких. Прошу, Андрасте, сделай его смерть ненапрасной… И если я все же смею у тебя просить что-либо для себя – то только сил и смелости закончить дело Стражей и не позволить Мору собрать большую жертву. Я надеюсь, эту мольбу ты не посчитаешь несправедливой или незаслуженной. Я готов платить цену и проходить любые твои испытания, как в Перчатке, только прошу – дай Ферелдену… Тем, кто любит его, долгую жизнь. Они заслуживают твоей милости». Винн внимательно наблюдала за Стражем. Она так часто делала – иногда ради интереса, иногда – чтобы успокоить свои тревоги, в бою ли или на привале, когда у дозорного костра Айвэ, закончив обход, занимался починкой доспеха, свежеванием туш или, пристроив на коленях какой-нибудь талмуд (из разрушенных деревень и пещер жители в основном уносили еду и деньги, обрекая книги на гибель), сосредоточенно грыз ногти, продираясь через «шемленскую писанину». Сейчас она тем более могла себе позволить быть вдумчивой – с некоторых пор молитвы чародейки стали легки и невесомы, как облака. В них она вкладывала свою надежду в мирное будущее для Ферелдена, но просить… О чем ей было просить, если Кинлох спасся от демонов, чудо Праха Церковь обещала вернуть верующим, как только окончится Мор, и даже давняя печать сожаления – за судьбу Анейрина, – не тяготила ей сердце? Дела были сделаны, сюжеты завершены, осталась одна-единственная схватка за судьбу всех жителей королевства с Архидемоном – и, как только ослабнет дух, долгий покой. Наверное, просить ей оставалось только за Стража, к исполнению всех ее молитв приложившего руку. – Что они делают? – нахмурился, вынырнув – в который раз за утро, – из своих размышлений Айвэ. Винн вскинула голову почти испуганно и тут же улыбнулась – все было в полном порядке, конечно же, только долиец об этом не знал. – Чтения жрицы продолжат во время дневной и вечерних служб. Сейчас преподобная мать раздает всем свое благословение. Айвэ никогда не умел врать, а чародейка слишком хорошо научилась читать его всегда открытое лицо – он поджал губы и нахмурился, безуспешно пытаясь в мыслях припрятать подступавшую панику. – Всем желающим, конечно, – торопливо поправилась Винн. – Мы можем уйти, если ты не хочешь здесь оставаться. Или просто отказаться, жрицы понимают, если кто-то не готов… обращать внимание Пророчицы больше необходимого. – Если кто-то считает себя слишком грешным? – дергано, уголком губ усмехнулся Айвэ, но остался на месте, с отстраненным интересом наблюдая, как медленно шествует мимо скамей преподобная мать, останавливаясь там, где ей протягивали руки, и словно вкладывая в них благословляющий жест. Среди прихожан действительно нашлись и безразличные – пара торгашей так и вовсе покинули собор, как окончилась проповедь, только оставили после себя шеренгу в несколько толстых, из лучшего белого воска свечей. Винн вздохнула – такие встречались среди андрастиан, и ей было бесконечно жаль, что именно пример корыстных и бездумных людей мешал многим молодым магам проникнуться любовью к Андрасте. Они говорили, за нее можно заплатить – но на самом деле за золото получить можно было лишь ее видимость. И Винн очень надеялась, что Страж достаточно мудр, чтобы это понять. Преподобная мать задержалась побеседовать с тусклой, уставшей женщиной с ребенком на руках, долго простояла, утешая плачущего юношу на другом конце скамьи от них, наконец, в последнюю очередь дошла и до чародейки с долийцем. Некоторое удивление, конечно, показалось на лице жрицы, но она быстро взяла себя в руки и улыбкой поприветствовала их обоих. Молча Винн протянула руки, тепло поблагодарила – согретые касанием ладони осенил круговой, символизирующий солнце жест. Только долго задумываться, как же распорядиться этим, чародейка не могла – чуть обеспокоенно обернулась к все еще бездвижному Айвэ, тусклый взгляд которого нервировал жрицу, в ожидании соединившей пальцы в молитвенном прошении… Страж опомнился – сглотнул и поднялся на ноги, но – почему-то Винн обрадовалась, хотя и пообещала себе принять любое его решение, – не для того, чтобы уйти. – Могу ли я попросить вас, преподобная мать, молиться за тех, кто будет рисковать своими жизнями для победы над Мором? Как всегда – ни слова о себе. Винн едва заметно улыбнулась кончиками губ и расслабленно уронила все еще теплые кисти на колени – теперь все точно будет в порядке. – Конечно, дитя, – жрица обвела ладонью лампады в вышине галереи. – Мы беспрестанно молимся за тех, кто пал в Остагаре, и также будем молиться за каждого, кто готов защищать свой дом и семью от Мора. – За каждого? – дотошно переспросил долиец. – Конечно, – понимающе кивнула преподобная мать. – Скверна пала на Тедас за грех магистров, и потому борьба с ней – дело, угодное самому Создателю. Стражи и те, кто помогают им, – здесь она позволила себе добродушную усмешку в ответ на поползшие вверх брови Айвэ, – всегда несут с собой благословение Андрасте, даже если не знают о том. – Как вы… – Мне рассказал о вас сестра Джустина. Она волновалась, что забыла предложить вам плату за те редчайшие свитки из Храма Урны, но вы даже не напомнили. Мне кажется, даже это испытание о многом говорит. Страж смущенно прикусил нижнюю губу и потупился, жрица терпеливо вздохнула, поймав взгляд Винн – две старухи всегда поймут друг друга, когда дело касается воспитания молодых. Юные храмовники, юные маги, юные, рвущиеся геройствовать Стражи – не все ли одно? – Благословите, преподобная мать, – тихо попросил Айвэ и чуть склонился, так, чтобы взметнувшаяся раньше даже его слов ладонь преподобной очертила солнце прямо поверх узора валласлина на лбу. Винн сглотнула – ей тяжело было принимать жест жриц вот так, не через руки. Говорили, солнце на лбу у Усмиренных от того, что благословение Андрасте всегда с ними… Что ж, ей оно – после смерти и возвращения с помощью Веры, – уже не было так необходимо. Пусть достается лучше Стражу. – Помни, ради чего борешься, сын мой. Будь храбр и непоколебим. И пусть Пророчица убережет тебя от непомерной платы. – Никакая не будет непомерной за победу над Мором, – улыбнулся, распрямившись, Айвэ. Жрица хотела добавить еще что-то, но ее окликнули молоденькие послушницы, занятые подбором отрывков для дневной проповеди, и она, попрощавшись, удалилась под перешептывание сестер за алтарь. Огоньки свечей плясали, продолжая ронять золотые отблески на плиты, и затанцевали еще пуще, когда Винн и Страж прошли мимо них, всколыхнув пламенные язычки. Всю дорогу до поместья чародейка думала, как здорово будет еще раз появиться в соборе Денерима – таком величественном и красивом по сравнению с часовней Кинлоха, в которой она молилась всю жизнь, – уже после победы над Мором. Загадывать заранее не хотелось, но она то и дело улыбалась теплее, представляя, как убедит Стража все же поговорить со жрицами более откровенно – ведь ни магесса, ни Лелиана не годились на роль духовных наставниц, способных действительно помочь мятущейся душе. А о чем думал сам Айвэ, Винн так и не спросила.