Vaiper Liliane.

Гарри Поттер была женщиной…блеклой. Реборн привык видеть ее в окружении привычных ей вещей: на маленькой кухне, гуляющей по склонам гор, будто пастушка с масляной пасторали, в деревне, полной старушек и кумушек. Она ничем не отличалась от обычных людей, с пустыми выражениями лица и душами. Ее черные, короткие и беспорядочно торчащие волосы не привлекали внимания, бледная кожа казалась не аристократичной, как у Луче, а болезненной, чуть желтоватой, как старый пергамент. Она носила скучные штаны и кардиганы неброских цветов, имела маленькую грудь и невыдающуюся фигуру, в общем, была абсолютно не привлекающей внимания женщиной за двадцать пять. Единственное, что выгодно отличало Гарри Поттер от обычных окружающих ее гражданских, были глаза. Два поддельных изумруда поражали своим на диво глубоким цветом, яркостью и миллиардом эмоций, которые они могли выражать. А еще синие искры, которые подобно звездочкам загорались в этих воистину ведьмовских глазах, когда она применяла свои силы – не важно, Магию или Пламя – отчего-то очень нравились Реборну. В его желтой рубашке она, стоящая на кухне, и готовящая, казалась маленьким тощим подростком, так и не обретшим изгибов в нужных местах, угловатым утенком. Ее волосы торчали во все стороны, будто не знавали никаких расчесок, босые ступни были длинны, будто у нее в родственниках затесалась какая-то магическая лягушка. По этой домашней девочке-женщине нельзя было никак сказать, что еще час назад она бок о бок с Реборном выполняла очередное грязное задание от чудака (хотя скорее стоило называть его чудовищем) Шахматоголового. Час назад она пытала людей своим Пламенем, а на губах ее играла такая жуткая улыбка, что даже Фон, привыкший в Триаде к любым проявлениям жестокости, передернул плечами. Вайпер обожала использовать свои иллюзии, купалась в них, как в самой чистой реке, наслаждалась каждой минутой созданной клети для так неудачно попавшихся ей под руку смертников. О, Реборн мог по достоинству оценить такую жестокость, когда, отряхивая руки от чужой крови (и когда она только успела замарать их в ней), Вайпер задумчиво, старательно скрывая ярость, заявил: - Забавно, эти люди были отправлены, чтобы похитить Луче…как любезно было с их стороны указать мне на их заказчика перед тем, как умереть. Где-то в не такой уж и далекой от Франции Австрии развлекались Колонелло и Лар Милч, ухватившиеся за данные, как акулы, почуявшие запах крови. Реборн не стал присоединяться к ним, а пошел за сильно сдавшей после битвы Вайпер, ловя на себе взгляды соратников: насмешливый от Лар (уверенной в поле иллюзиониста больше, чем в чем-либо другом), непонимающие от Колонелло и Скалла, слегка презрительный от Фона и безразлично-нейтральный от Верде. Одна Луче улыбалась светло и, кажется даже, довольно, поглаживая свой животик. Реакции остальных Аркобалено были понятны, его Неба – привычны, поэтому Реборн откланялся, едва ли не таща на своих плечах тихо хрипящую, но все еще держащую спину ровнее палки, Вайпер. Он уже свыкся, что Пламя Солнца действует на ее тело через пень-колоду, и что поить ее нужно дома какими-то отварами, состав которых Солнце предпочитал не знать и не узнавать никогда. Свыкся с тем, что после их приема Гарри становилась на ноги удивительно быстро, быстрее, чем после стимуляции Пламенем, и гораздо быстрее, чем обычные люди. В этот раз ей понадобилось всего парочка часов, хотя по расчетам Реборна как врача, проваляться ей в постели еще несколько дней. - Не смотри так яростно, дырку прожжешь, - с тонкой улыбкой посоветовала женщина, и подхватила половник, помешивая что-то вкусно пахнущее в кастрюле, и насвистывая под нос незнакомую киллеру песню. - В тебе попробуй что-нибудь прожечь, - лениво, не открывая глаз, отозвался мужчина, откидывая голову на спинку дивана в гостиной, не отделенной от кухни. Гарри натужно, привычно-фальшиво рассмеялась, и на подносе принесла несколько тарелок, расставляя нескромно, для количества использованных ингредиентов, обильный обед. Приходилось верить в вынужденные шутки Вайпер о том, что в ее силах приготовить из веток да листьев обед для норвежской принцессы на выезде. Фран находился на своей «каторжной работе», в детском саду, поэтому обед был на двоих. Ели в тишине. Гарри ненавидела болтовню за столом, потому что всегда отдавала какую-то дань уважения еде, которая попадала ей на тарелку. Она могла с одинаково мечтательным лицом есть и первосортные трюфеля, и жир от тушенки. Реборн догадывался, что дело в том, что кто-то недоедал, но спрашивать не стремился. Несмотря на то, что их отношения можно было бы назвать даже дружескими, Солнце все еще не считал себя вправе задавать прямые вопросы. Это было неуютно, потому что он привык действовать с максимальной эффективностью и редко когда выжидал, но с Гарри, с Вайпер так было нельзя. Потому что палящее солнце вмиг превращало туман в утреннюю росу. - Ты долго еще будешь продолжать играть с едой, Поттер? – подхватив непонятно откуда привычку звать коллегу-почти-друга по фамилии, немного недовольно поинтересовался Реборн, попивая чай и смотря на то, как женщина кофейной ложечкой отламывает себе от большущего куска торта какие-то малюсенькие ломтики. Таким образом Туман могла проводить несколько часов, по кусочку жуя какую-нибудь непременно горчащую сладость, от чего даже у Фона начинался нервный тик на почве ее будто бы издевательской медлительности. - Иногда ты напоминаешь мне моего школьного профессора, - отложив ложку (видно все-таки наевшись. Этот кусок был третьим за пару часов, и по размерам немного уступал предыдущим) внезапно поделилась женщина, полностью отдавая свое внимание кружке с каким-то не чаем даже, а вскипяченным набором трав*. – Если честно, это даже смешно. Вы правда очень похожи. Гарри кивает очень уверенно, и даже улыбается, но лицо у нее при этом такое, что ему даже не хочется подыскивать к этому параллелей. Потому что ассоциации подкидывают ему тему, о которой он не готов говорить, потому что даже сам не может принять саму суть проблемы. Где-то на задворках сознания Луче улыбается даже на смертном одре, а Солнце только волевым усилием заставляет себя спросить: - Вы тоже были друзьями? - О нет,- Гарри смеется несколько даже истерично, но совсем недолго, по привычке обрывает себя. Будто Реборна можно напугать чем-то вроде этого.- Мы на протяжении шести лет взаимно друг друга ненавидели, просто до дрожи. Мне никогда не давался его предмет, и он с легкостью вымещал на мне злость, прикрываясь моими отрицательными успехами… Поттер задумчиво замолчала, а Реборн привычно продолжил пить свой кофе, который он шантажом и денежными инвестициями (Фран охотно соглашался поболтать с мамочкой за некоторую сумму), все же приучил ставить на полку небольшой деревянной кухни дома. В такие моменты он предпочитал не мешать – если Гарри (и что за дурацкое имя для девочки?) хотела что-то рассказать, она это делала, и не было смысла задавать наводящие вопросы, если она твердо решила не открывать своих секретов. Так было со многим в ее жизни: Реборн не знал ничего о ее родственниках, о прежних друзьях, о этой странной школе для волшебников (кроме самого факта ее существования)…для него все еще загадкой было ее прошлое, и он собирал эту головоломку, исходя только из реакций коллеги, ее обрывочных фраз и некоторых наплывов болтливости. Посему выходило, что на протяжении долгого времени Гарри жила в жутких для ребенка условиях, была вынуждена еще ребенком защищать жизнь не только свою, но и чужие, а в семнадцать, вроде как, спасла мир от террориста-ксенофоба. Не густо, а, главное совершенно не конкретно. - Снейп был влюблен в мою мать, - вдруг задумчиво призналась Поттер, принимаясь водить пальцем по кромке своей кружки. – Родители умерли, когда мне был год, я жила в семье тетки, поэтому я не могла знать, почему мой профессор так сильно ненавидел меня всю мою школьную жизнь. На пятом курсе я узнала, что мой отец стал причиной самой главной ссоры между Снейпом и мамой, после которой они уже никогда не помирились. Было жутко странно – мне всю жизнь рассказывали, что он был самым лучшим человеком в мире. Настоящим бесстрашным героем, верным другом, любящим мужем и заботливым отцом. А я увидела его ублюдком, таким же, какие преследовали меня всю мою жизнь. Было очень больно. Но тогда я даже не могла представить, что подростковая любовь какого-то мальчишки могла стать причиной моих проблем, и, одновременно с этим, единственным моим шансом на спасение собственной шкуры. Снейп не просто был влюблен в маму. Он любил ее так сильно, что даже ее смерть не смогла убить в нем этого чувства. Он любил ее, а потому самостоятельно повесил себе петлю на шею, закрутившись между двумя пауками. Он любил ее, поэтому я не подохла в первый же год в этой чертовой школе. Он любил ее, и – можешь считать это смешным – именно поэтому я по-настоящему свободна. Такие пространные и внезапные монологи тоже были в стиле Гарри Поттер. Она редко называла имена, конкретные места или даты, но часто описывала что-то по ощущениям. Ее речь никогда не была равномерной и плавной, фразы обрывались, догоняли друг друга и цеплялись за хвосты, или наоборот тянулись бесконечными паузами. Она уходила так глубоко в себя, что Реборн даже не думал о том, чтобы позвать ее. Не ответила бы. Они молчали. Солнце, право слово, не знал, что еще спросить – ей богу, вопросов было бы слишком много- а Гарри снова глубоко задумалась, что-то в очередной раз переживая внутри своей головы. Иногда хотелось забраться внутрь и наконец узнать, о чем она в такие моменты думает. Допив свою порцию кофе, Аркобалено привычно поставил кружку на деревянный столик, и, склонив голову в сторону, откинувшись на диване, с интересом спросил: - И чем же мы так похожи? - М?- оторвавшись от своего витания в просторах подсознания, отозвалась Туман. – Вы оба меня бесите порой. Слегка улыбнувшись, женщина взяла кружки и пошла по привычке к раковине, мыть их. Стоя спиной, она продолжила очень тихо: - А еще вы до смерти преданные. Выбрав что-то свое, выпустите это из рук разве что со своей собственной смертью. Не важно, любимая это или Небо. Вы оба, оборванцы и сироты, пошли за своим ангелом, и вынуждены переживать предательство. Они обе бросают вас, исчезают сквозь пальцы, а вы ничего не можете ничего поделать. Вы похожи на меня, хах. Реборн услышал, несмотря на то, что это был самый тихий шепот, укрытый плотным коконом звука журчащей воды. Услышал. Все давно привыкли, что Солнце приходит и уходит, когда ему хочется. Он никогда не прощался, никогда не здоровался, появлялся и исчезал так, будто это было естественно, и все были почти обязаны ждать или отпускать его. Лар обычно кричала что-то о том, что он уходит как трус (или приходит как ненужный родственник в спальню к молодоженам), Фон задумчиво смотрел вслед, и одни Драконы знали, что творится в его голове, Верде редко замечал его уход или возвращение, Колонелло и Скалл просто кричали ему. Луче улыбалась, всегда с каким-то оттенком грусти и понимания, просила остаться, остановиться, подождать еще немного. Вайпер просто отпускала. Всегда, без прощания, без приветствия, потому что Солнце делал точно так же, а она не собиралась ради кого-то менять своих привычек. Их разговор мог продолжиться ровно с точки паузы, даже если не виделись они несколько дней, и Гарри всегда делала вид, что все в полном порядке. Как человек, привыкший постоянно отпускать, она никогда ни о чем его не просила. - Я за Франом, - привычно сняв шляпу с крючка вешалки, проговорил Реборн, обернувшись к Поттер у дверей. Потому что она привыкла никого никогда не ждать и отпускать по первому же их требованию, Реборн всегда старался показать ей, что вернется. Гарри улыбнулась и кивнула, но снова же, привычно не сказала ни слова на прощание. Было очень тихо, поэтому даже сквозь толстую деревянную дверь Реборн мог слышать ее заглушенные прижатыми ко рту руками рыдания. Она все еще не верила, что люди могут возвращаться к ней. Гермиона не вернулась. *** Никогда Вайпера не тревожили кошмары. Туман был все же Туманом, и такие глупости, как игры собственного подсознания, находились под его полным контролем. Если ты поддашься чужой иллюзии – ты проиграешь, говорили люди, судя о способностях этого дикого атрибута в бою. Мало кто задумывался, что это в первую очередь борьба с самим собой и своим подсознанием. Пламя Тумана - это вечное искушение, в первую очередь для его носителя – ведь так просто изменить в себе и своем восприятии все что угодно. Перестать чувствовать боль, страх, или заставить себя верить в то, что у тебя за спиной нет грузов сотни-другой смертей и тяжелого креста ответственности. Ровно в той же степени нужно было опасаться и своих страхов, ведь Пламя все же не совсем Магия, и работает оно подобно боггарту. Оно с радостью воплотит в реальность все твои страхи, стоит только спустить их с поводка. Уроки Снейпа не прошли для Гарри даром – кошмары ей не снились с тех самых пор, как она после мая девяносто восьмого вышла из Мунго с однозначным неутешительным диагнозом «частичное разрушение магического ядра, повлекшее резкий спад магического потенциала». Ей больше не было страшно проникновение в ее голову, потому что она смогла возвести такие стены в защиту своего разума, которые не смогли нарушить ни вереницы похорон, ни письма с угрозами и пожеланиями смерти вперемешку с письмами восхищения и любви, ни предательства людей, которых она считала друзьями. Зато ей пришлось опасаться даже ребенка-волшебника, потому что была абсолютно, оглушающе, беззащитна. Весь резерв ее остался на вокзале, вместе с пауком-Дамблдором, а остались лишь крохи, подчиненные правилу «победитель забирает все». Крохи магии все же сгинувшего Воландеморта, которые не были способны даже на то, чтобы обратить вазу в ежа. В моменты самого острого разочарования в себе, в моменты, когда хотелось просто вздернуться на древней люстре с коваными завитушками в гостиной Блэк-хауса (ее бывшие друзья наверняка бы только обрадовались), она начала чувствовать в себе что-то еще. Ее магия, которая отказывалась быть музыкальной струной, подчиняясь словам и палочке, как смычкам, начинала превращаться во что-то еще, что клубилось в душе еще с пятого курса. Магия хотела высвободиться другим способом, почти не подчиняясь гармоничной музыке магического мира, она выплескивалась из Гарри клочками, которые разбегались по углам старинных комнат особняка и пугали даже портреты в вековых рамах. На смену Магии пришел Туман. Он не был новой силой, он был скорее Василиском рожденным из яйца птицы, высиженного лягушкой. Он был другим, непохожим, но все еще исходил из магического ядра под сердцем. Туман не подчинялся законам Магии – потому что старый верный Кричер уверял, что он действительно наелся, когда хозяйка принесла ему то молоко и корки хлеба – но все же был отчасти ею. Со временем Гарри даже научилась заставлять его становиться подобием струн и работать по правилам мира, в котором она все еще продолжала жить. Но все же постепенно уходя от Магии в Туман, Гарри почувствовала разницу. Туман был обманкой. Идеальной, просто лучшей из лучших обманок, которая спасла жизнь ей и малышу Тедди Франу, которая обманула бывших лучших друзей и «лучших магов столетия» (из тех, кто не умер, Поттер не смогла бы назвать никого из них достаточно сильным), но Туман не смог обмануть саму Гарри Поттер. Ее мозг, выдрессированный Снейпом и Воландемортом, не мог вполне поверить в иллюзию, и потому она никогда не смогла бы заставить вазу стать вновь целой: она видела, что Пламя, подобно клею, лишь собрало осколки вместе и постаралось скрыть линии сколов (но выходило плохо). Туман никогда не предавал Гарри Поттер и не мог ей врать, потому что она видела его насквозь. Именно поэтому эта незнакомая тогда сила стала для нее единственным другом. Первый год она даже притворялась обычной, симулировала восстановление и кутала Туман в рамки струн Магии, чтобы, вместе с Роном, поступить в Академию при Аврорате. Гоняли ее и в хвост и в гриву, и впервые она поняла, что полеты на метлах это далеко не тяжелая нагрузка, нужная для такой сложной работы. Уизли прикидывался ветошью, прикрывался именем героя, и, если совсем прижимало, именем Гарри. Поттер прощала, даже после того ужасного скандала, который «Номер Шестой» устроил ей в палате Мунго. Чего она не могла простить, так это спекулирования на имени Гермионы, которая погибла совсем недавно и о которой Рон совсем не грустил. Но удобно прикинулся едва ли не бедствующим вдовцом, когда его отчеты в очередной раз оказались не написаны, а на физической подготовке он никак не мог преодолеть даже нижней границы до зачета (Гарри сама плелась в самом хвосте списка, и даже для этого она рвала жилы и заставляла Кричера расконсервировать для нее в Блэк-хаусе дуэльный зал). Туман сорвался со своей цепи раньше, чем Поттер смогла остановить его. Ее потаенные желания, проклятия и подлые мысли разъярили ее новую силу, и будучи совсем неспособной сдерживать собственную Ярость и Решимость, она позволила им «покусать» Уизли так, что его очень быстро списали со счетов в Академии, а после и вовсе отчислили, подарив на прощание заключение магопсихолога о постравматическом синдроме. Рон знал, что его кошмары, которые преследовали его по ночам в образе плачущей умершей невесты, были магического происхождения. Гарри знала, что довела пускай и бывшего, но все же друга, до этого состояния, и даже испытывала муки совести по этому поводу и очень попыталась взять свое Пламя под контроль… Да только Уизли, пускай и казался идиотом, никогда им не являлся, и быстро вычислил, кто мог бы стать причиной его столь незавидного положения, вынудившего снова вернуться к матери и выслушивать ее стенания по поводу того, что он испортил такой план по окручиванию Гарри Поттер. Вычислил и принялся мстить. Это и подписало ему смертный приговор. Когда Реборн вернулся, неся на руках уснувшего Франа (они, как и всегда, успели устроить тренировку по пути домой, потому что мальчик всерьез заинтересовался оружием и способами сражения, а Солнце внезапно открыл в себе недюжинные учительские способности), Гарри была уже явно немного отошедшей от истерики. Руки ее при этом все еще мелко подрагивали, а глаза смотрели в пустоту. Она даже не заметила, что они вернулись, продолжая сидеть прямо там, где была до ухода Реборна – под раковиной – и медленно тягать себя за волосы, будто в надежде их вырвать. Это они тоже проходили. Срывы случались редко, все же Вайпер превосходно умела держать себя в руках, как никто другой из их Семерки, но когда случались, было отнюдь нехорошо. Реборн, давно привыкший к тому, что для Вайпер он не просто «лучший киллер», как для остальных Аркобалено, а человек, раскрывший всю широту своих способностей, постарался остановить волну на подходе. Оставив ребенка спать в постели, Гарри он наоборот вытащил на улицу и устроил подальше от дома, на случай, если все же не получится, всплески магического и пламенного урагана не снесли его к чертям. Она нехотя поддавалась его попыткам ее расшатать. Лениво прислонившись к дереву, одному из многих на вершине гребня водопада, женщина бездвижной куклой продолжала сидеть, пусто смотря мимо плеча Солнца в небо. Реборн ничего не стал говорить. Отстранившись, он сел рядом. Плечом он придерживал Гарри не хуже того же дерева, поэтому она, сморенная усталостью собственного эмоционального всплеска, просто опустила на его жесткий пиджак голову. Ее буйные волосы неприятно щекотали тонкий участок шеи, не закрытый жестким воротником рубашки, и причиняли некоторый дискомфорт, но мужчина был в достаточной степени терпелив, чтобы перенести в это. Всплеска Пламени не планировалось. Это хорошо. Потому что в прошлый раз яркая сила Вайпер создала вокруг одного из мелких родников такое поле настоящей Силы, что, казалось, все существо Реборна начинало агрессивно противится этой мощи, тем самым затрагивая те из резервов, о которых он даже не подозревал. А еще место стало непрослушиваемым и почти недоступным*. Вот так вот изощренно действовала пробужденная сила Вайпер. Создавала неподходящие для выживания условия. Пыталась задавить и убить даже свою создательницу – Поттер было явно неудобно у родника, как и Реборну, и уж тем более Франу, который любил отдыхать у водопада, но опасался ходить к нему самым близким путем – потому что недалеко от него лежал злополучный родник. - А почему Ромул, Реборн? – слегка отойдя от своего состояния, Гарри принялась лениво выдирать уже не свои волосы из головы, а травинки из земли, и крутить их в тонких пальцах. Была у нее страсть к вопросам после таких состояний. Она просто нуждалась в ком-то, и хваталась за любую тему для разговора, только бы не молчать. Солнце прекрасно понимал ее, потому никогда не отказывал в этой болтовне. К тому же, женщина еще ни разу не дала повода усомниться ее умении хранить секреты. - Мать хотела оставить на мне печать и своей семьи и отцовской, - не скрываясь, отозвался он, и слегка раздраженным движением растрепал волосы.- Я рома*, Поттер. Рома, рожденный от какого-то заезжего итальянца с поэтичным именем. Она решила, что это будет остроумно: дать мне имя Рима, при этом сохранив в нем и имя нашего народа. Я, как видишь, без ума от этого остроумия. Гарри в ответ только едва слышно фыркнула, и не было понятно: от яда ли в голосе собеседника или от того, что ее не в меру непослушные волосы полезли ей в глаза. Немного помолчав, она, задумчиво почесывая нос, ответила: - Как корабль назовешь, так он и поплывет, Ромул. От того ты и свободолюбив, как любой цыган, не признающий над головою ни единого дома, кроме всей земли в целом, и одинок, как ребенок волчицы, ее волчонок. Вот и носишься под небом, то за одним, то за другим, не в силах остановиться. Удивительная проницательность Тумана Реборна не смущала ничуть. Он давно понял, что интуиции этой…ведьмы, может не позавидовать, пожалуй, только Луче. Даже знаменитая интуиция Вонголы, действие которой он мог наблюдать, не так тонка. - Твое имя значит хозяин дома, его правитель. Так почему же ты никак не можешь найти спокойствия? - Потому что имя мужское*, - мягко усмехаются в ответ и сползают пониже, полностью устраиваясь на мафиози. Никакого уважения нет, как только чувствует, что он опустил свои привычные стены, тут же этим пользуется. – От меня всегда требовали, чтобы я защищала то, что не могло стать мне домом. Выковали из меня воина, которым я не хотела быть. Навесили на меня ответственность, для которой я была слишком слаба. Я не хозяйка была не то что дому, самой себе. Это все не мое. - Поэтому ты решила самостоятельно подобрать себе имя? – с мрачной насмешкой отозвался киллер. - Прямо как и ты, - ничуть не стесняясь этого, отозвалась Поттер. – Распределяющая Шляпа оказалась права – из меня змея получается лучшая, чем львица. Жаль, я не хотела этого понять. - Зато сейчас ты можешь жить, как посчитаешь нужным, - вернул проницательность Реборн, и слегка придержал сползающую Вайпер за плечо. – И жить своим умом ты будешь дольше, чем жила в Англии и этом Хогвартсе. - Как долго и счастливо живут Истинные Хранители без своего Неба, Реборн? – не поддерживая его ироничного оптимизма, отозвалась Туман, наполняя разговор той тяжестью, которую они прежде старались избегать. Говорить о Луче было трудно до судорог горла. Они оба детьми не были и понимали, что если Джиглио Неро молчит и уже сама хоронит себя (стараясь делать это незаметно для остальных) – то шансов на спасение у нее нет. Она не видит их в будущем. Она прекрасно знает, что искать в своих видениях. И если дочь свою, юную Арию, разглядеть удается, пускай и мельком, то ее там просто нет. - После нее останется Ария, которую мы обязаны будем защитить, - с заметным усилием выдавливает из себя Реборн. – Мы с тобой – опора ее Семьи и не сможем покинуть ее. - Ну, пожалуй, это даст нам шанс на некоторое продолжение существования, - согласно кивает Туман, а после продолжает резать скальпелем по душе, будто решив разобраться с этим вопросом раз и навсегда: - А потом что? Ария – не наше Небо. Ее Пламя другое, ее сила другая, в конце концов, ее Хранители – не мы. Что мы будем делать после? - Пойдем побираться по другим Небесам, Вайпер, - жестко, как Поттер и добивалась, отбривает Реборн. – Будем обречены до конца дней бегать от Неба к Небу или прицепимся к одному, чтобы не подохнуть без пламени, гармонизирующего наше. Мы не имеем права умирать, понимаешь? Мы за Луче не пойдем. - Я такого варианта и не рассматривала, - холодно отзывается женщина, чувствуя, как опора из-под плеча уходит, и тут же опирается на собственные руки, оборачиваясь, чтобы посмотреть в спину поднявшегося Солнца. – У меня Фран… - Тогда советую подыскивать замену уже сейчас, - колко отзывается Реборн. – Увидимся завтра в особняке, Поттер. Он уходит, глубоко засунув руки в карманы. Гарри знает, что грубит он не от желания обидеть, а все больше от ощущения боли в груди, противной и колкой звезды, которая своими острыми краями режет внутренности. Они оба были достаточно наглыми, чтобы потребовать упрочнения связи между Хранителем и Небом, а Луче, умирающее Небо без Хранителей, не смогла им отказать. Они подарили ей своей силой некоторое время на жизнь, а она им – вечную боль в груди и вынужденное скитание от Неба к Небу в надежде заполнить дыру в сердце, которая появится после ее ухода. Она прекрасно понимает его злобу, потому что ощущает себя так же. Она бы ни за что не отказалась от этих уз, даже зная о последствиях заранее. Просто бы не смогла, потому что Луче - ее Небо. И это не простой звук. Это тянущая душу боль и топящая сердце радость. Это само течение жизни. Это настоящий дом, в конце концов. Только его хозяйкой, как и положено, Гарри стать не сможет. Хочется только надеяться, что остальные не совершат их с Реборном глупости. *** «Совершили», - четко понимает Поттер буквально на следующий же день, чувствуя, как натягиваются нити Связи, прочной паутиной закручиваясь между нею и еще шестью людьми в главном зале особняка. Все как всегда: сидят вместе, но каждый занимается своим, кто чистит оружие, кто читает, кто пьет чай или жует печенье, а кто просто дремлет. Луче что-то вяжет, тихо позвякивая спицами, и отшучивается от Лар, которая спрашивает, не боится ли провидица старой приметы*. Один Реборн кидает на нее взгляд, полный вязкого мучения и усталости, а после возвращается к едкой словесной перепалке с Колонелло и Скаллом. Никто этого не замечает – все же она в комнату только зашла, и обернулся на нее не только Солнце. Немного поразмыслив, она все же подсаживается к Луче. Устраивается на созданном Туманом кресле рядом с женщиной, поправляет скупым жестом капюшон, и принимается за привычное для нее дело: пересчитывание зеленых купюр. Тихий шелест бумаги ее немного успокаивает, честно сказать, но не сказать, чтобы сильно. От Луче исходят миазмы болезни, и только они с Реборном чувствуют это, потому что слишком привязаны к своему Небу. Это вызывает головную боль и желание расплавить все вокруг в огне Пламени. Туман не Ураган, он не может разрушать вещей по-настоящему. Но Гарри в этот момент кажется, что если хорошенько постараться – у нее выйдет. Понятен становится теперь такой явный взгляд Реборна. Он тоже уже не может выдержать подобного, и, судя по всему, медленно едет катушкой. Представить, что с ними случится, когда Луче будет хуже – просто страшно. Она выглядит живой и цветущей. Весело стучит спицами и мягко отзывается на грубоватые, но все же искренние попытки Лар поддержать разговор о семейной жизни и воспитании детей (и сама офицер, и ее возлюбленный-преследователь Колонелло против воли прислушиваются к ее словам). Фон пьет чай, задумчиво смотря в окно и медитируя над каким-то свитком: то ли старинный текст, то ли очередная каллиграфическая мазня, Поттер бы не принялась судить четко и однозначно. Верде привычно склонился над своими расчетами и прочими каракулями из дневников, то и дело бормоча себе под нос – сколько бы раз не ссорился с остальными по поводу мешающего шума, в свою лабораторию в подвале так и не ушел. Тут спокойнее и думается легче, наверняка. Скалл привычно в пух и прах ссорится с Реборном, проходящимся по одним и тем же глупым якобы недостаткам Облака. У них это что-то вроде совместной игры: Скалл подставляется, Реборн отыгрывается и Скалл обижается. Привыкший к годам без разговоров и социального взаимодействия, их седьмой не умеет общаться иначе. Правда сегодня оба делают это несколько устало и без огонька, в дань привычки. Это почти семейная идиллия. Будь тут еще Фран, просто, чтобы сидеть рядом с Вайпер и читать какую-то книжку, и было бы, пожалуй, идеально. Под капюшоном не видно, как Поттер жмурится до кругов под веками и волевым усилием переводит дух, чтобы в полные легкие вдохнуть непривычное ощущение умиротворенности. И тут же задохнуться от ощущения не просто опасности, но самого запаха Смерти. Шахматоголовый распахивает дверь двумя руками, и появляется, как жалкий фокусник цирка, широко ухмыляясь и издевательски кланяясь замершим в боевых позах мужчинам и женщинам, подействовавшим на одних инстинктах. Вайпер не сдвигается с места, хотя в первые секунды тоже хотела вскочить и схватиться хоть за что-нибудь. - Я рад вас снова видеть в добром здравии, Сильнейшие, - медленно и обманчиво-мягко отзывается мужчина, прекращая свои неуместные поклоны и театральным жестом возвращая свою металлическую шляпу обратно на голову. – Я пришел, чтобы принести вам радостные вести. Я даю вам последнее задание. Напряженные до предела люди молчат, глядя на него. Фон заметно расслабляется, опускается вновь на свое место, Лар, переглянувшись с Колонелло, опускает оружие, Скалл и вовсе мешком падает обратно на диван, с которого вскочил. Лишь Реборн, как и был, остается с вскинутым, в ровной как лезвие меча руке, пистолетом. - Убирайся отсюда, Шахматоголовый, - говорит он низким голосом, и делает несколько шагов, так, чтобы прикрыть от поля зрения мужчины Луче. – Мы сейчас не расположены выслушивать тебя. И задание никакое выполнять не станем. От внезапной вспышки Тумана воздух в горле Гарри спирает и она закашливается так, как никогда раньше, чувствуя, то руки тут же холодеют, а к лицу приливает кровь. Ее душит чужая Воля, слишком оглушающе мощная, чтобы ей противостоять. Реборн бросает на гостя ненавидящий взгляд и опускает пистолет. Чем ниже оказывается дуло, тем легче становится Вайпер – это заставляет Солнце сжать губы в тонкую полоску, а Шахматоголового усмехнуться. - Я вас не тороплю, - заботливо отзывается он. – Вы должны выполнить его все вместе. Всемером. Поэтому, месяца, я думаю, вам должно хватить. Луче со своего места кивает, едва на нее обращается острый взгляд гостя, и он снова обращается к Реборну, растягивая свои сухие бесцветные губы в хищной улыбке, продолжая весело вещать: - Но, учти, Аркобалено Солнца Реборн, если месяц этот пройдет, а вы не почтите меня своим послушанием, я начну убивать вас по одному. Ваш Туман необычайно чувствителен к моему Пламени, поэтому начну я с него. «Я заставлю смотреть тебя, как они подыхают один за другим», - прячется в жестком изгибе чужих губ, и Реборн эту пантомиму легко считывает, но не дает своему телу дрогнуть от этой угрозы. Лишь прячет глаза за полями шляпы, отступая. Ему не тягаться с тем, кто может просто прийти и предложить тебе титул Сильнейшего. Ему не тягаться тем, кто заставляет их Туман беспомощно хрипеть за его спиной. - Через месяц жду вас на Амиате*. До встречи, мои дорогие Аркобалено. Он уходит, громко стуча створками дверей и оставляя за собой лишь удушающее чувство полной беспомощности перед Судьбой.