еще один день

молодость. чанбин не верит, что она все прощает. его она каждый день окунает в грязь лицом, бьет в самую душу мыском острой туфли, напоминает ему его место в этой жизни, что он жалок, что ему никогда не стать тем, кем ему хотелось в счастливом детстве. молодость. чанбин верит, что она за все наказывает. за каждый твой проеб, за каждое неправильное слово, которое желчью разливается в желудке. со знает, что нагнуть ее он не сможет никогда — она его прибьет, заставит подавиться своей же мнимой свободой, но пока чанбин ею дышит, он считает себя живым. наркотики, алкоголь, ночная жизнь — чанбин ловит от этого всего самый огромный кайф. ему нравится, что все смотрят только на него, когда он в заходит в какой-то прокуренный притон, что все его знают и что он не знает никого, ведь так только интереснее. возможно, его мама бы расстроилась, узнав, что ночевки у хенджина каждый раз проходят чуть ли не в другом городе, что сам хенджин нанюхивается где-то под боком у чанбина, а все смски и фотки сделаны заранее. врать не сложно — всем, особенно себе; со любого сможет заговорить и уверить в том, что ему будет выгоднее, ведь — почему все это со мной? — корчится хенджин, обнимая унитаз уже десятый раз за эту ночь, пока чанбин держит друга за ворот рубашки, которую уже ничего не спасет. их обоих уже ничего не спасет, возможно еще одна рюмка откроет второе дыхание, но потом перекроет все дыхательные пути и скажет доживи до очередной ночи. — такова жизнь, — и это не было для чанбина отговоркой. для него мир вокруг был грязным, он сам в этой грязи пачкался, толкал в нее всех, кому однажды называл свое имя. хенджин его даже не слышит, ему не нужна бессмысленная философия со, ему бы сейчас стаканчик воды и под холодный душ, пусть чанбин сам разбирается со своими бесконечными проблемами. познакомились они, как ни странно, на воскресной службе в единственной церкви в их маленьком городке. мама чанбина отправила его туда, потому что ей показалось, что сынок заигрался в плохого парня и исповедь Богу ему точно не помешает. со было тринадцать, ему казалось, что он знает об этом мире все, что не найдется больше ничего, что сможет его удивить. нашелся кто-то, и этим кто-то оказался хенджин. идеальная читка молитв, идеальные черты лица, Бог шел хенджину — он словно был его кусочком, неотъемлемой частью этого воскресного представления для чанбина, со своей ангельской красотой. служители называли мальчика посланником Всевышнего, лелеяли его словно был подарком с небес, наверное, поэтому чанбину так отчаянно хотелось вытрясти из него все хорошее, что в нем было. наверное, поэтому хенджин поддался соблазнам слишком быстро и, буквально, через два месяца походы на службу сменились на первые выкуренные сигареты, на первые драки с местными ребятами, на первый вкус подростковой жизни, а через еще полгода хенджин выкинул Библию в канализационный люк, пожелав крысам исповедать Бога. единственное, что не учел чанбин — чуткое сердце хенджина. как бы он не вникал в речи со, как бы он не возвышал его над другими и желал быть таким, как чанбин — ему не стать. у чанбина под толстой кожей — холод, ему не тревожно, ему не страшно. в нем пусто, но для хенджина места там нет. в кого было хвану еще влюбиться, если не в того, кого он почитал, как в те далекие светлые дни, которые чанбин украл? украл и заменил на темноту, на то, чего хенджин никогда не желал, но с чем смирился и научился жить. огонек в его душе, до которого со не дотянуться, горит надеждой. горел, горит и будет. когда хенджина накрывает, чанбин помогает младшему встать и умыться. ему бы хотелось сейчас оставить хвана разбираться со всем этим самим, закинуться экстази и забыться о последствиях до самого утра, но он не может. аккуратно вытирает капли воды и пота со лба, гладит по волосам, потому что хвана трясет, он о чем-то невнятно просит, но со заставляет его выпить два стакана воды минимум. у хенджина красные глаза, нос течет, — он красив и молод, чанбину бы вспомнить, где ключик от клетки, в которую он посадил хвана и выпустить его навсегда, сказать, чтобы никогда не возвращался. со проводит по щеке хенджина тыльной стороны ладони, у младшего стеклянные глаза и трясутся плечи. виноват ли чанбин во всем этом? или это хенджин слишком слабый, чтобы противостоять? — что же я натворил с тобой хенджинни, — шепчет чанбин, проводя большим пальцем по голубым губам младшего. нет, он не спрашивает, потому что ответ лежит прямо на поверхности, прямо на аккуратном бледном лице хенджина. он верный щенок, которого приручили, не думая о последствиях. у хенджина в глазах преданность, от чего чанбина и самого начинает тошнить. — хен, останься со мной, пожалуйста, — хван не просит, он умоляет. на миг чанбину кажется, что они снова вернулись в детство, только теперь молитвы он читает не Богу, а со. только теперь хенджин едва живой после очередной дозы, а чанбину безумно хочется напиться. сбросить с себя тяжесть, которую хенджин ему вручает, когда крепко хватает за ладонь и прижимает к своей груди. громкий стук сердца отдается эхом у чанбина в голове. одним своим касанием хван обвиняет его во всех смертных грехах. когда хенджин целует, он не отталкивает. чанбину в этот момент кажется, что это единственное, что он может сделать для младшего. хенджин под кайфом, хенджин до сих пор не соображает, хенджин хватается за чанбина словно тот исчезнет через мгновение. со усаживает хенджина на бортик ванной, отвечает, отвечает, хочет дать хвану что-то, что сможет залечить его раны. младший целует грубо — возможно, он не до конца понимает, где он, что с ним, но чанбин словно чувствует каждую эмоцию, которую скрывал от него хенджин все эти года. боль, неописуемая боль — она заполняет чанбина, когда тот ловит очередной выдох хвана губами. чанбин уверен, что еще пожалеет об этом. потому что хенджин шепчет что-то в поцелуи, что-то, что чанбину слышать не хочется. со кажется, что он проживает свою последнюю ночь — с крепкими пальцами хенджина на своих ребрах, с его безумием в венах, которое заполняют всю ванную комнату. чанбин отравлен, а хенджин напивается им до предела, погружает себя еще глубже в яму, у которой нет дна. приглушенная музыка на заднем плане, со не знает, кто из них больше сходит с ума в этот момент. больно оттягивать влажные волосы хенджина, придерживая его за ворот рубашки, чтобы тот не свалился в ванную — не такого чанбин всегда хотел для младшего. хенджин не заслуживает всего, что испытает на утро, когда очнется, морщась от сильной головной боли. но когда чанбин пытается отстраниться, хван тянет его к себе только ближе, мажет по губам своими, вдыхает чанбина, каждую его косточку сдавливает. словно ему наконец-то подарили желаемую всю жизнь игрушку. со не сопротивляется. вина. чанбин откидывает голову, когда хенджин осыпает его шею поцелуями, закусывает губы, когда тот оставляет засосы. ему не хочется знать, что могло бы произойти, если бы хван внезапно пришел в себя. оказывает ли он услугу или делает только хуже? руки хенджина слишком быстро оказываются на ремне старшего, слишком ловко схватывают член чанбина, что тот даже не успевает сдержать дрожащий вздох. со не страшно — он понимает, что хенджин скорее всего ничего не запомнит. хван усаживает чанбина на бортик, а сам опускается на колени. со сталкивается со своим отражением в маленьком и грязном зеркале прямо напротив. грудную клетку сдавливает от одного взгляда на себя — такого взъерошенного, раскрасневшегося. из-за хенджина. из-за сломанного хенджин, намного больше сломанного, чем чанбин в момент, когда младший стягивает с него джинсы. со мягко проводит по светлым волосам хенджина, когда тот берет его член в рот почти полностью, заставляя старшего издать низкий стон. за стеной играет музыка, кто-то долбится в дверь, но чанбин не может оторваться от хенджина, смотрящего ему прямо в глаза. на удивление даже в этот момент в нем остается та чистота, та невинность, которые чанбину не удалось у него украсть, в чью ловушку угодил сам, когда позволил хвану слететь с катушек. почему он не остановил его после первой дозы? почему не заставил бросить как можно скорее? почему не оттолкнул и не сказал нет? хвану всегда отказать сложно. потому что он настойчивый, потому что если ему нужно что-то — он непременно это получает. чанбин знает, что таких людей наказывает жизнь, но почему-то за младшего расплачивается именно он. хенджин знает, что делает, он пухлыми губами обхватывает головку, мучает старшего, заставляя того цепляться за его плечи. конечно, со от хенджина кроет, он сам как доза, которую так отчаянно все равно пытается заполучить. только у чанбина запрет в голове на тяжелые наркотики, нежности и чувства, только у чанбина почему-то в приоритете всегда хенджин. чанбин не спрашивает, где и как его младший всему этому научился, у него на это нет просто никаких сил. он расслабляется, позволяет себе выйти за рамки дозволенного еще сильнее, придерживая хенджина за подбородок. если бы хван был в сознании. у чанбина обрываются мысли. когда хенджин от него отрывается, то сразу тянется к губам — на ощупь, цепляясь за чанбинову толстовку. со мерзко, когда он чувствует свой вкус. мерзко от себя же самого, что позволил себе такую слабость. возможно, хенджин всегда был его слабостью — неявной, но лежащей на самом видном месте. возможно, в хенджине было что-то такое, чего чанбин никогда не мог разглядеть. потайной ящичек в шкатулке, который он пропустил. со проводит пальцами по крепкой спине младшего, резко отстраняя руку хенджина, и слегка отталкивает его от себя. — хен, почему ты всегда так со мной? — чанбин быстро застегивает себе ширинку, уверяя себя, что с ним говорит не хенджин. он смотрит на хвана больше похожего на поникшего и брошенного щенка. не отвечая, чанбин тянет его к раковине, пытаясь стереть с ладоней младшего себя. навсегда, лишь бы хенджин никогда этого не вспомнил. — я же люблю тебя. почему ты этого не замечаешь? в ванной пахнет мылом, здесь жарко. чанбин не смотрит хенджину в глаза — боится увидеть, что младший пришел в себя. чанбин не смотрит на отражение в зеркале — боится, что не сдержится и плюнет прямо в ничем неповинное стекло. со знает, что проебался, что возможно в этот раз зашел слишком далеко и что себя никогда за это не простит. прощения заслуживают только те, кто искупляют свои грехи, а не те, кто удваивают их количество каждую неделю. люблю, люблю. чанбин ухмыляется. хенджин, должно быть, сильнее всех, кого он знает, раз любит такого мудака. парню хотелось бы возненавидеть хвана. сломать ему пару ребер и оставить его корчиться от боли на холодной плитке в незнакомой квартире. размазать его красивое лицо и пообещать себе, что больше никогда в жизни он с этим человеком не заговорит. повторить заученные движения миллиардный раз. почему-то чанбин этого сделать не в состоянии. может хенджин действительно подобрался близко, так близко, что если толкать, то только к себе в объятия, чтобы никто больше не сделал больно. — поехали домой, — чанбин накрывает дрожащие плечи хенджина своей джинсовой курткой, в которую младший укутывается сильнее, вдыхая чужой запах и медленно следуя за старшим. со не оборачивается. на утро хенджин действительно ничего не помнит. шутит что-то непонятное про то, как набухался и обдолбался до усрачки, пока чанбин скуривает пятую сигарету за это короткое утро. хван засосы замечает, но ничего не говорит, хотя если бы он спросил, то со бы признался. как красиво хенджин выглядит при дневном свете, как нелепо на нем смотрится мятая рубашка, как смешно он морщится от едкого дыма чанбиновых сигарет. но хенджин молчит, молчит и чанбин. бычок летит вниз прямо с балкона. у чанбина под толстой кожей — холод, ледники. а еще внезапно данное самому себе обещание, что хенджина он никогда в жизни не оставит. чанбин позволяет себе одну единственную, незаменимую и точно последнюю слабость. хенджин стреляет у него сигарету, тепло улыбаясь. между ними просыпается весна.