Часы бьют полночь

— Ты уверена? — уточнил Женька. Они шли по школьному коридору, узкому и тёмному, как в фильме ужасов, и старый линолеум прогибался под ногами. Сходства с ужастиком добавляли мелкие сущности, сновавшие туда-сюда, как рыбки в аквариуме. То ли друг за другом, то ли просто резвились в полумраке: лампы опять светили плохо. — Блин, откуда их столько, в классе же почти не было, — Оля увернулась от очередной проплывавшей мимо «рыбки». — Насколько я сейчас вообще могу быть в чём-то уверена — да, она на меня смотрела. И что это значит? Одноклассник пожал плечами. — Кто знает. Может быть, ничего. Может быть — что у нас проблемы. Оль, честно, я впервые вижу такую тварь и ничего раньше не слышал о подобном. Люди, носящие с собой чудовищ, как питомцев… В маминой книжке про это ни слова нет. — Или есть, но ты не знаешь, — перебила Оля, задумчиво накручивая на палец выбившуюся из косы прядь. Да что за дурацкая невротическая привычка? Откуда она её подхватила? Неприятное ощущение утекающего из-под пальцев песка, приглушённое было бурными событиями сегодняшнего утра, вернулось. И становилось сильнее каждый раз, когда Оля думала о странном новеньком и твари на его плече. — Или есть, но я не знаю. К остальным шифрам ключ так и не подбирается. — Неужели всё настолько сложно? — Оля вздохнула. Нерасшифрованные записи в дневнике волновали её. Не только потому, что там были спрятаны факты о её мутных ноябрьских снах. Ещё и потому, что ей казалось, будто от их расшифровки зависит будущее. То, которое ещё не наступило, но приходит к ней каждую ночь. С которым она пока ничего не может сделать. — Самому интересно, — Женька взъерошил пятернёй шевелюру, что и так уже напоминала воронье гнездо, и Оля тихонько усмехнулась: не у одной неё фиксация на волосах. — Как я понимаю, ключом должно быть что-то невероятно простое, но при этом понятное только ей и мне. — И много у вас такого? — Да не особо. Мы слишком мало времени успели провести вместе, если ты не помнишь, — он вдруг улыбнулся, — меньше половины моей жизни, как-никак. Ещё какое-то время они шли в тишине, неожиданно густой, будто за закрытыми дверями классов сейчас не шли уроки, а царила мертвенная пустота. Оля даже потянулась было проверить, но из-за слоя дерева и картона раздался гулкий окрик Жужелицы, и она поспешила отойти от двери подальше. Уже на лестнице — тусклые крутые пролёты и стены, выкрашенные унылой зелёной краской — Женька наконец решился прервать молчание. — Знаешь, — протянул он, — я всё хотел тебе сказать… Что-то в его тоне насторожило Олю. Так нарочито спокойно и безразлично он всегда разговаривал в моменты, когда от его слов зависело слишком многое. Или — когда нервничал, но пытался не подать виду по старой, въевшейся в кожу привычке. — Ну? — наконец поторопила она, когда пауза начала затягиваться, и он нехотя, будто сам уже жалел, что начал разговор, ответил: — Отца переводят работать в другое место. Оля заметно расслабилась. И это всё? Она уж испугалась, что речь опять зайдёт о надвигающейся опасности, которой в её жизни за последние месяцы и так было многовато. Но смена работы? Как это должно их касаться? Разве что… Она не успела закончить мысль. Женька добавил: — На Север. И Оля прикусила губу, сдерживая рвущиеся с губ слова. На Север? В смысле — в Сибирь? О том, что речь шла не о севере Москвы, а о более далёком месте, понятно было сразу. Но… — А как же… — она начала фразу, но замерла, не в силах правильно сформулировать мысль. Так, чтобы она звучала менее эгоистично. — Я с ним не поеду, конечно, — отозвался одноклассник, угадав, о чём она переживает. Да ладно, любой в её ситуации об этом бы подумал. — Понимаю, как всё выглядит, но нет, я никуда не сваливаю. — Оно и к лучшему, — вздохнула Оля. — Стой, погоди, а как ты собираешься остаться здесь? Когда он сказал, что не собирается уезжать, она немного успокоилась. Неясное возбуждение, охватившее было её при слове «Север», пошло на убыль. Теперь Оля сама не понимала, с чего она вдруг решила, будто Женька собирается к чёрту на рога вместе с отцом. — Бабушку вызвоним, — он как ни в чём не бывало пожал плечами. — Из Воронежа. Она странная, конечно, но жить в одиночку я по закону права ещё не имею. — В смысле — странная? — не поняла Оля. — Деменция? Женька фыркнул. — Упаси боже. Нет, просто фанатка всяких там передач про инопланетян и масонские заговоры. И про демонов, которые превращают людей в извращенцев. — А здесь она не так уж и неправа, — напряжение отпускало с каждым мигом, и теперь Оле хотелось улыбаться. — Представляю, как весело рядом с ней… тебе. — Ага. Периодически выдаёт такие перлы, что поневоле кажется, будто она подглядывала на мир моими глазами. — А ты уверен, что это не так? — усмехнулась Оля. Чем чёрт не шутит, может, способность видеть чудовищ передалась ему не от матери, а от поколения постарше. — Уверен, — он махнул рукой. — Вот бабушка по матери их видела, про это я уже у мамы прочёл. Но та умерла давным-давно. Из-за… собственной неосторожности, я так понимаю. Веселиться тут же расхотелось. Оле вновь стало не по себе. Ну вот, опять. Снова смерти — и снова в этих смертях явно виновато нечто большее, чем несчастный случай. — Речь ведь не про включенный газ, да? — уныло уточнила она. — И не про скользкие лестницы. — Речь о том, что не стоит впускать домой кого попало, — отрезал в ответ Женька, — особенно если знаешь, что это не всегда могут быть люди. Оля вздохнула. Ровно как она и думала — опять чудовища, опять опасность. И сколько поколений их проклятой семейки умерло слишком рано? Сколько оставило после себя детей сиротами, а сколько вообще не знало своих родителей? Взять хотя бы самого Женьку: каждый раз, когда речь заходит о его семье, он начинает вести себя, как… как сейчас. Она вспомнила Марину. Вспомнила, как столкнулась с нелюдскими тварями во второй раз, когда Женькина мать, пролежавшая в коме без малого девять лет, неожиданно встала на ноги. Встала слишком здоровой, слишком разумной для такой больной. Слишком идеальной — особенно для сына, помнившего её другой. Вспомнила, как они пытались накормить чудовище в теле матери ядом и как провалились — и как остатки жизни, теплившиеся в Марине, спасли их обоих. Именно тогда Оля начала видеть чудовищ, по доброй воле променяв хрупкую безопасность на знание правды. Знание, которое было нужно ей, чтобы иметь возможность хоть как-то помочь. Марина тогда сказала: «Семьи, которые получаются из двух видящих, самые крепкие». Значило ли это, что она знала других видящих, — Оля не поняла. А Женька так и не ответил. И спрашивать у него было бессмысленно. Пусть он и изменился с тех времён, став более открытым, чем раньше, существовали вопросы, о которых он до сих пор предпочитал молчать. — В любом случае, — Женька снова заговорил, уже более спокойно, и Оля дёрнулась, вынырнув из своих мыслей, — в моей жизни почти ничего не изменится. А в твоей так тем более. — И зачем ты мне тогда всё это говоришь? — ей почему-то стало обидно. Он сам завёл этот разговор, никто его за язык не тянул — а потом первый же прерывает тему, будто Оля вторглась на запретную территорию против его воли. Новый приступ головокружения настиг внезапно, и она неловко качнулась на очередной ступеньке. Женька поймал её за капюшон толстовки, не давая упасть. — Да сам не знаю. Подумал, что тебе стоит быть в курсе, — отозвался он. — А ещё потому что… ну, блин, непривычно как-то. Что-то меняется. Тем более, что-то такое постоянное, как присутствие отца в доме. Теперь Оля поняла, о чём он. Точно. В конце концов, ноябрь действует не только на неё, мучая злыми вещими снами. Липкое беспокойство, которое поселилось внутри, настигает в этом месяце всех, кто может видеть больше других. — Тревожно, да? — уточнила она, потому что сам он бы никогда такого не сказал. — Да, и это тоже. Вроде бы понимаю, что всё должно быть хорошо, но иногда накатывает — а если не получится? Если придётся ехать в эту глушь, под Сургут там или куда ещё? Хотя вообще-то повода волноваться нет. Бабушка и так давно хотела приехать. Женька говорил спокойно и ровно, и ничего в его голосе не выдавало напряжения. Но Оля ощутила, как воздух вокруг напитывается неуловимым электричеством. Или это существо, пролетевшее мимо, электрифицирует всё вокруг? Лестница закончилась, и они вышли на первый этаж, к белеющим среди рядов классов дверям медпункта. Дальше — «лягушатник», вотчина младшеклашек. И большой, в полстены, информационный стенд, оформленный специально для мелких: бумаги и статьи обрамлены весёлым рисунком, а наверху, в шапке, красуется мультяшный котёнок. Оля лениво окинула стенд взглядом. Котёнок улыбался, растягивал причудливую нарисованную мордочку в дурацкой гримасе. И тут её осенило. — Знаешь, что? — быстро сказала она, не дожидаясь, пока Женька уйдёт. — А заведи кота. — Кота? — не понял одноклассник. — Ага. Ты же сам говорил, что кошки тоже их видят? По-моему, это будет удобно. Да и питомец всегда успокоит, если не по себе. — Чего это ты вдруг, — непонимающе произнёс Женька. — У меня был кот. Когда-то. Вообще, я думал завести, но потом как-то всё завертелось, и я забил. А что? Ты кого-то пристраиваешь? Оля прищурилась и заговорщически протянула: — Есть у меня кое-какие котята на примете… В конце концов, она обещала Стасе помочь их пристроить. Так почему бы и нет?