***
— Тебе идёт, — улыбнулась она. — Никогда бы не подумала. И всё-таки, с чего такая метаморфоза? Говорить стоило о более важных вещах, но в голове упрямо вертелась его одежда. Сначала рубашка, симпатичная, конечно, но тонкая и совсем не греющая — это на Севере-то, посреди зимы! Потом — пальто. Не пуховик, не громоздкая куртка вроде той, в какую куталась сама Оля — чёрное шерстяное пальто, которое более уместно смотрелось бы где-нибудь в Москве! — Отец уговорил, — нехотя признался Женька. — Сказал, что хоть на линейку стоит нарядиться цивильно, хотя я, если честно, эту цивильность в гробу видел. Как и линейку, кстати. — А с чего тогда пришёл? — не удержалась Оля, хоть его появление и сыграло ей на руку. Как бы она иначе его искала? Женька вздохнул. — «Бла-бла-бла, а на вручение дневников обязательно приходить всем. А кто не придёт — того я запомню», — процитировал он и скривился. — Помнишь нашу Вивлу? Один в один. И ведь запомнит же! А мне только тёрок с учителями для полного счастья не хватало. — Везёт тебе, — заметила Оля. — И не говори, — он усмехнулся. — Вот, сходил в школу — встретил тебя. Девочку, которая пролетела пару тысяч километров, чтобы поинтересоваться особенностями моего гардероба. На Новый год, который я не праздную. Оля нахмурилась. Что-то в его речи звучало неправильно. То ли напряжённый тон, где не слышалось ни тени улыбки, то ли сами слова, слишком колючие для человека, который встретил друга после месяца разлуки. Конечно, она не предупредила его, а ещё в их ситуации поспешный приезд мог бы быть опасным, но… — Я не поняла, — негромко произнесла Оля, — ты что, не рад меня видеть? Прозвучало резковато, и она спохватилась, тут же добавив: — Это не наезд! Я понимаю, что приехала очень внезапно, что у тебя могут быть планы, и вообще, что идея довольно идиотская, потому что опасность и все дела, но всё-таки… — Оля, — перебил Женька, — нет. Нет, ничего такого, и вообще, я думаю, что следить за тобой «они» уже перестали, так что и опасности нет. Просто… Он запнулся и умолк, глядя куда-то за её плечо, словно там притаилась в ожидании лёгкой добычи очередная тварь. Оля даже скосила взгляд в ту сторону: вдруг правда? Но нет, тварей не было. Как и в школе — вообще ни одной. Только белая снежная стынь да ещё линии электропередач, на фоне сугробов смотревшиеся одиноко и чужеродно. Они успели выйти со школьного двора и сейчас стояли на какой-то улочке, наполовину занесённой снегом. Куда Женька её ведёт, Оля так и не спросила. Да он тоже вряд ли знал — просто, как бывает при важных разговорах, ноги сами несли не пойми куда. Пауза затягивалась, и она уже хотела было заговорить снова, когда Женька всё-таки прервал молчание: — А, к чёрту!.. Нет, Оля, ты не права. Я очень рад тебя видеть. Честно. Он едва заметно улыбнулся и обнял её, прикоснувшись к Оле впервые с тех пор, как вытащил из толпы школьников. И почему-то от этого прикосновения озноб прошёл по коже. Их разделял толстый слой ткани пуховика, и ещё его пальто, и ощутить что-то через такую преграду было бы невозможно, но Оля успела уловить мимолётное болезненное чувство, странное, неприятное, тревожащее. Такое бывает с сильного недосыпа или при высокой температуре — но сейчас оно мелькнуло всего на миг и почти тут же исчезло. Мгновения Оле хватило, чтобы ещё сильнее укрепиться в подозрениях. Что-то заныло внутри, отказываясь признавать правду, но она усилием воли подавила это «что-то» и резко отстранилась от Женьки, вывернувшись из его рук одним быстрым движением. — Ты чего? — моргнул он. — На себя не похожа… Я что-то не то сказал? Оля покачала головой, нахмурилась и заглянула ему в глаза. Серые. Такие же, как обычно. Никаких зловещих отсветов, как у Фролова и людей, что ему подчинялись. Вообще ничего. Но всё же… Конечно, это было ожидаемо. Конечно, затем Оля сюда и ехала. И всё равно неожиданная горечь, едкая, как яд, вывела её из равновесия. Если всё правда, если каждое из её подозрений и впрямь верно… — Почему тебе не холодно? — громко спросила она и сделала шаг вперёд, заставив Женьку отступить. — Я помню, каким ты был! Проблемы с терморегуляцией и всё прочее, ты сам говорил… Куда они делись? Почему ты здесь в минус тридцать, где я в пуховике околеваю, рассекаешь в пальто и рубашке? Почему? Что с тобой случилось? Что ты натворил? Оле очень хотелось, чтобы в голосе не звенело отчаяние, которое пружиной сжималось внутри. Не это она пыталась сказать. Не так грубо и зло. Помочь же хотела, а не испортить всё окончательно! Но злость поднималась в душе, непривычная, кипящая злость. И на себя — за то, что напоролась на неприятности. И на него — за то, что начал действовать себе в ущерб и скрывать правду. И ещё на «них», на чудовищ, на весь мир, на судьбу, которая завела её сюда и теперь не давала возможности исправить хоть что-то! — Да всё со мной в порядке! — чуть ли не завопил в ответ Женька, но вовремя спохватился и продолжил уже тише. — Что с тобой, Оль? Вроде на праздник приехала, а ведёшь себя так, будто на войну. Только тут не с кем воевать. Уж точно не со мной. Теперь он пытался говорить успокаивающе, но нервозные нотки в голосе сводили на нет все старания. Да и подозрения Оли не получилось бы развеять парой реплик. — Почему тебе не холодно? — уже тише повторила она — глухо, безнадёжно. То, как Женька вёл себя, как реагировал — всё говорило об одном: правды он ей не скажет. Будет скрывать всеми силами, пока она не успокоится. Или не раскопает истину сама. — А я почём знаю, — пожал плечами тот, и это смотрелось настолько естественно, что Оля едва не заплакала от злой обиды. — Как приехал сюда, началось. Отец говорит, моя терморегуляция не выдержала нагрузок и перезапустилась… он инженер, ему такие сравнения в кассу. Женька усмехнулся и взъерошил волосы, разом сделавшись таким же знакомым и привычным, как и месяц назад. От этого стало ещё хуже. — В общем, я уже довольно давно так хожу. Так что не паникуй. Понимаю, почему ты разволновалась, но… не надо. Я — это я. И я тебе не враг. Успокойся, ладно? Оля медленно кивнула, сделав вид, будто поверила. Пускай. Пусть считает себя отличным актёром, а её — глупой и наивной. Не понявшей, что просто так от неё бы никто не отстал. Не заметившей даже, что вокруг него совсем нет чудовищ, хотя, казалось бы, здесь их должны быть десятки. Но нет же — ни единой тени. Прямо как вокруг… Фролова. Или — чёрного волка, который тоже, возможно, когда-то был человеком. — Наверное, ты прав… Извини, что сорвалась, — вслух Оля, конечно, сказала совсем другое. — Я… давно тебя не видела и очень переживала. А это всё-таки необычно, в такую погоду даже без шапки. Неуверенность в голосе вышла почти искренней. — Даже без шапки, — повторил Женька и вдруг фыркнул. — Нет, уши не отморожу, можешь даже не спрашивать. Он явно пытался разрядить обстановку, но у Оли на сердце ворочался такой тяжёлый камень, что она даже не смогла заставить себя улыбнуться. Кого он пытается обмануть? Её, которая прекрасно знает, что на тридцатиградусном морозе ни один нормальный человек в такой одежде долго не протянет? Другое дело — тот, в чьих венах течёт демонический огонь, чужеродная, тёмная сила, чёрный дым с алыми всполохами внутри. Тот, вокруг кого не собираются чудовища, потому что чуют зверя сильнее себя. Вот куда он пропадал на три дня, сославшись на олимпиаду. Вот почему не мёрз на холоде. Вот что отдал взамен на спасение Оли из лап волка, Оли, не просившей о такой жертве, Оли, не хотевшей, чтобы он в очередной раз оказывался из-за неё в беде. Если всё это было правдой, у неё оставался лишь один вопрос. Где в таком случае его фамильяр? Информации не хватало. Стоило погулять ещё немного. Узнать побольше, использовать каждый шанс. Любым способом — зайти к нему домой, залезть в сумку, расспросить кого угодно! Только чтобы понять, права ли она и можно ли ему ещё хоть как-то помочь. Можно ли отменить будущее, в котором Женьки не существует, а Оля даже вспомнить его не в состоянии. — Я поняла, — объявила она наконец, через силу заставив себя улыбнуться. — В таком случае — посмотрим, что ты скажешь на это! Вспомнились младшеклассники из ранних ноябрьских дней, что любили подкарауливать более старших товарищей на гололёде и швыряться в них снежками, сбивая с ног. Оля младшеклассницей не была, да и гололедицы здесь отродясь не случалось — но лучшего способа разрядить атмосферу она не придумала. Сугробы по обе стороны дороги виднелись солидные. Она метнулась вбок и запустила руку в снег. Тот, конечно, на таком холоде был недостаточно влажным и плохо комкался, но что мешало подышать на него — а потом подержать в руках чуть подольше? — Эй, ты что делаешь? — наконец спохватился Женька, но было уже поздно. Снежок мелькнул в воздухе и ударился о пальто. Несмотря на все Олины усилия, половина от него всё равно отвалилась в полёте. — А… чего? — Женька недоуменно перевёл взгляд на собственную грудь, где белело, размазавшись по плотной шерсти, снежное пятно. — Это что сейчас было? Оля усмехнулась. Длинная часть шевелюры падала на щёку, почти закрывая глаз и не давая нормально смотреть. Но лезть в лицо заснеженными варежками — то ещё удовольствие. Она обошлась тем, что махнула головой в попытке убрать мешающие пряди. — Проверяю, насколько ты не мёрзнешь, — пояснила она и наклонилась за следующей порцией снега. Тот рассыпался в руках, не лепился, оставался на шерсти варежек. Приходилось тратить лишнее время, выгаданное эффектом неожиданности, на борьбу со злосчастным снежком, который никак не хотел формироваться. — Если всё так, как ты говоришь, — добавила Оля, — то снежки не будут проблемой, прав… Что-то с силой ударило её в лоб — жёстко, холодно. Точно осколками в кожу вонзилось. Даже мысли на миг угасли, и в голове воцарилась морозная пустота. Глаза залепило белым, колючим, мокрым на ощупь. Не проморгаться, не посмотреть вокруг. Варежкой по лицу проводить всё-таки пришлось. Когда Оля смогла разлепить глаза, на ресницах плясали снежинки, а сама она сидела по пояс в снегу в том самом сугробе, над которым недавно склонялась. Щёки, мокрые из-за талого снега, уже начинало адски щипать: здешний мороз быстро схватывал воду. — Ауч, — произнесла она и посмотрела вверх. Женька был уже тут как тут, в полушаге, протягивал ей руку и смотрел сверху вниз с непонятным выражением лица — то ли тревога, то ли веселье. — П-прости, — он пытался не смеяться, и у него почти получалось, — не… кхм… не рассчитал немного. Я по шапке хотел вообще-то, по лицу — это уже перебор, некрасиво получилось как-то. Ты в порядке? И он ещё спрашивает?! — Это что… снежок был? — едва ли не взвыла она, уже готовая вскочить и в свою очередь окунуть Женьку головой в сугроб. — Хрена себе у тебя сила удара! Ты тут чем занимаешься вообще? — Ничем таким, о чём тебе стоило бы… эй, прекрати! Что ты… — С наступающим, — перебила Оля и, набрав полные пригоршни снега, швырнула ему в лицо. — Счастливого, блин, Нового года! На этот раз лепить ничего не пришлось: снежным хаосом накрыло обоих. Внезапно подувший ветер щедро сыпанул и на Женьку, и на саму Олю, разом превращая их из людей в снежные скульптуры. В волосах, на одежде, на лице — везде застревали надоедливые снежинки, и становилось смешно и отчего-то совсем не страшно. Даже почти не беспокойно. Если Оля пыталась разрядить обстановку, то у неё, похоже, получилось.***
— Боже, — Женька скинул насквозь промокшее пальто на спинку сиденья и помотал головой, стряхивая с волос капли, — ну ты даёшь! Как тебе это вообще в голову пришло? — Ты про снежки или про поездку? — поинтересовалась Оля. Она уже успела снять пуховик и теперь безуспешно пыталась высушить всё остальное. Потянулась было привычным движением к волосам, чтобы отжать воду с косы, но вовремя вспомнила, что косы больше нет, и замерла. — Я про всё сразу, — он улыбался и в целом выглядел таким умиротворённым, что, если бы не странности в его поведении, Оля бы разом отбросила все подозрения. — Ты меня поражаешь просто. Во-первых, я сто лет так не веселился, во-вторых, серьёзно? Снежки? В пятнадцать лет, а не в девять, да ещё на чёртовом Севере? — Ну… просто… — Оля пожала плечами, чувствуя себя ужасно неловко. Сейчас, когда они сидели на фудкорте единственного в этом маленьком городе задрипанного торгового центра, собственная идея казалась дурацкой и ребяческой. Да и запала хватило ненадолго: минут десять — и они побежали искать место, где можно согреться и просушить вещи. А ещё ей есть хотелось. Одними взлётными карамельками сыт не будешь. Пришлось заказать бургер с колой, отстояв в мокрой куртке очередь — хорошо ещё, небольшую. Оля скосила взгляд на табло, что светилось в стороне — не готово ли? Нет, готово ещё не было. — Да я не в плохом смысле! Здорово было, — Женька нагнулся к ней и заговорщически понизил голос. — Я в детстве обожал снежки. Хотя бы потому, что ими можно было стрелять в мелких тварей, и тогда они не подлетали ближе. Настроение разом испортилось. Точно, твари. Она уже успела расслабиться в его обществе и совсем забыла, что необычно мирный пейзаж вокруг — последствие чего-то ужасающего. Чего-то, о чём и думать не хотелось. Вокруг по-прежнему не летало ни одной тени. — Я знаю, — пробормотала Оля, чтобы хоть как-то ответить. — Наташа в волка… кидалась. Правда, камнем, а не снегом. Давай… не будем об этом пока. Только что всё было так хорошо. Только что она почти поверила, будто живёт нормальной человеческой жизнью обычного тинейджера. И снова разговор скатывается к чудовищам. — Молчу-молчу, — он картинно приподнял руки, и Олю снова резануло ощущением неправильности. Сказка стремительно заканчивалась. Она знала, что Женька эмоциональнее, чем кажется с первого взгляда — просто привык постоянно держать себя в руках, чтобы не выдавать своё настроение кому не стоит. Но сейчас он вёл себя так, словно никогда не был вынужден скрывать чувства, прятаться и отстраняться. Словно всю жизнь прожил в безопасности и уюте. Словно был нормальным подростком. Одежда, эмоции, блестящие глаза и детские игры в пятнадцать лет… В любой другой ситуации подобные метаморфозы Олю бы обрадовали: наверняка так он чувствовал себя счастливее, чем обычно. Но здесь и сейчас… Перемены не предвещали ничего хорошего. Только беду и забвение. Только тьму, в которой живут чудовища. — И всё-таки, как вышло, что ты приехала? До сих пор не могу понять, — Женька, как она и попросила, перевёл тему, и Оля подумала, что лучше бы он и дальше говорил о тварях, — откуда ты деньги взяла? Билет сюда стоит дофига, ты же не… — Родители дали, — перебила Оля. Может, чуть жёстче, чем стоило. — И на билет сюда, и на обратный. А Стасина подруга приютила. — Вы и с ней помирились, — понял Женька. — Хм. А мне ты об этом не говорила. «Ты тоже мне многого не говоришь», — хотела едко ответить Оля, но вместо этого сказала другое. — Да, помирились. Совсем недавно. Потому и не сказала. Его любимая отмазка. Она всего лишь вернула шпильку, и он, кажется, заметил. — Что ты им наплела? — поинтересовался Женька. — Родителям, Стасе. Что хочешь провести Новый год с оленями? — Какой ты самокритичный, — Оля не удержалась от остроты. — Нет, я сказала им правду. Он разом переменился в лице, утратив всю мнимую безмятежность. Где-то в глубине глаз мелькнул огонёк — не чудовищный, слава богу, не чудовищный, но тревожный. Точно Женька наконец вспомнил о конспирации, о «них», о хрупкой Олиной безопасности, о крючке, на который поймала её неведомая группировка. И о том, что про чудовищ никто не должен знать. — Не может быть, — произнёс он. — Под правдой ты понимаешь… правду? Всю правду? — Да, — спокойно кивнула Оля, — всю правду, и о них тоже. Как видишь, сработало. Наблюдать, как радость на его лице уступает место смятению, было почти больно, но она притворилась, будто не видит причины волноваться. — Ты… ты с ума сошла, — пробормотал Женька куда-то в столешницу. — Это единственное объяснение. Ты просто сошла с ума, пока меня не было. Извини, но… как это ещё можно понять? — А так, что они меня поняли и приняли, — твёрдо ответила Оля, — и я поняла, какой дурой была всё это время, что врала направо и налево. По крайней мере, тем, кто мне дорог. — Но что плохого? Ты же не со зла это делала, так почему нет? Да, это неприятно, но… — Да потому что, пока я врала, они не могли мне помочь, хотя хотели! В результате я оказалась в тупике, и меня чуть не сожрали к чёртовой матери! — Но… — начал было он, но она не дала договорить. — Мой заказ готов. Пойду заберу. Оля выбралась из-за столика и быстро пошла к фастфуд-точке, стараясь не оборачиваться к Женьке. Её слова были почти признанием, почти намёком. Намёком, который он воспринял верно, судя по тому, как изменилось его лицо. Подозрения накапливались. Он пришёл сюда и зачем-то не снял перчатки. Почему? Поднос Оля взяла, почти не чувствуя его веса, и уже по пути назад ей пришла в голову идея. — Я вернулась, — объявила она, ставя поднос на столик и присаживаясь обратно. Добавила — мягко, намного мягче, чем перед уходом: — Извини, если вдруг прозвучало резко. Просто… ты не представляешь, насколько мне там в одиночку было сложно. — Представляю, — отозвался Женька, не поднимая головы. — Кто-кто — но я как раз представляю. Поэтому не могу тебя осуждать. Если ты там одна уже не справлялась, то… Весь его предыдущий энтузиазм испарился, уступив место знакомой подавленности, и Оля на миг ощутила укол совести. Нет. Нельзя. Если она сейчас не сдержится и выдаст своё огорчение — значит, у неё уже никогда ничего не выйдет. Так подсказывали беспощадные стрелки, замершие внутри тяжёлые стрелки часов, что опять пытались прийти в движение, снова подталкивали её к неминуемой судьбе. Или всё-таки наоборот? Женька ещё что-то говорил, но она уже не слушала. Пришло время действовать. Оля медленно потянулась к салфетнице, стоявшей в боковой части столика. Вытащила одну салфетку из стопки, неловко шевельнув рукой. Задела локтем стоявший прямо в центре стола стакан с колой. Стакан пошатнулся и упал. Газировка хлынула с краёв столешницы. Добрая половина колы выплеснулась Женьке на одежду.