Часы бьют полночь

Когда в уши ударил привычный визг тормозов, Оля даже не поморщилась. Метро пахло по-особому: металлом, пылью, людьми. И ещё — этим странным не пойми чем, незнакомым, но приятным. «Запахом метро», о котором знают все, кто живёт в Москве. Все, но не она. Она-то здесь недавно. Для неё здесь всё в новинку: раньше-то Оля бывала в столице только по большим праздникам. Три часа на электричке в одну сторону, пока доберёшься туда и оттуда — почти целый день пройдёт. Нет, погодите-ка! Какая ещё Москва? Какое метро? Что она здесь делает, почему едет в пыльном вонючем вагоне, который пару секунд назад тормозил, а теперь снова летит через пустоту? Что за силуэты мелькают в темноте тоннеля? Кто эти жуткие люди, что нехорошо присматриваются к ней из разных углов вагона? Кто она вообще такая?! Оля распахнула глаза и лихорадочно завертела головой, оглядываясь по сторонам. Мир расплывался, корёжился, становился из привычного и знакомого неясным, уродливым, нелогичным. Не было никакого метро. И теней тоже не было. И не поступала она в этот задрипанный вуз в Москве, и не терзалась смутными воспоминаниями, и ничего этого не было, не было, не было! И самой её, этой Оли, усталой, потерянной, одинокой — тоже никогда не было! И теперь уже не будет. Левую ладонь пронзило болью. Она подняла руку и увидела, как из широкого пореза на руке стекает на светлый рукав алая струйка. Только что её руки были чисты. Вагон тряхнуло, как в лихорадке. — Это пройдёт, — ласково раздалось сбоку, и плеча коснулась чужая мягкая рука. Рука мертвеца, вдруг поняла Оля, но страшно от осознания не стало. — Ма… рина? — сорвалось с языка незнакомое, но такое родное имя. Женщина, сидевшая рядом с ней на продавленном коричневом сиденье, кивнула. Хрупкая, русоволосая, со светлыми серыми глазами, чужая и далёкая, но при этом близкая — рукой подать. — Я. Теперь помнишь, верно? Помнишь, потому что всё исправила, и этого мира нет и больше никогда не будет. Ты умничка, я всегда знала. Ты смогла всех спасти. — Почему вы… так говорите, — прошептала Оля. — В смысле… вы ведь даже не моя мать. Декорации вокруг плыли и смазывались. Изменилась её одежда, волосы залепила какая-то склизкая дрянь, а на джинсах проявились чёрные пятна, похожие на мазут. Да и сама она как будто стала… меньше? Младше? Всё, что оставалось прежним, — разом опустевший вагон, летящий через неизвестность. Да ещё женщина по имени Марина на соседнем сиденье. — Потому что я — твоё прошлое, — рассмеялась та. — А ещё потому, что должен же кто-то приглядывать за непутёвыми детьми, чтобы они не натворили дел, правда? Вот я и приглядываю. Она умолкла и вслушалась в шум поезда. Оля помотала головой. Вагон по-прежнему слишком сильно трясло, но, кажется, он… замедлялся? И за окнами вместо тёмных нагромождений кабелей начинали вырисовываться очертания станции. — Вставай, — позвала Марина и сама поднялась с сиденья. — Твоя остановка. Оля послушно встала и пошла к выходу. Двери распахнулись, как только она коснулась их рукой. Платформа парила в пустоте, и, стоило Оле шагнуть на неё, как исчез, растворяясь, поезд за спиной. Точно и не было. Теперь всё, что осталось, — тьма, окружавшая её со всех сторон, и звёзды, горящие в этой тьме, нет, не звёзды, не совсем звёзды, совсем не звёзды. …ягоды?! В нос шибануло приторным запахом винограда, и Оля едва не потеряла равновесие. А когда осмотрелась по сторонам снова — утратила дар речи. Витой стебель оплетал платформу. Огромная, невозможная лоза стелилась по холодному камню, обвивалась вокруг колонн, уходила в небеса, в пустоту, вверх, вниз, во все стороны, сияла неземным светом, от которого становилось больно глазам. — Как это… красиво, — прошептала Оля, едва не теряя сознание: от сияния кружилась голова и тошнота подкатывала к горлу. — Очень, — невесомо подтвердила Марина где-то у неё за спиной. — Ну, что ты стоишь? Поприветствуй его, пока вы совсем не потерялись. Это место доживает последние мгновения, в конце концов. Будет грустно, если ты так и не узнаешь, кого видела. От ближайшей колонны отлепилась тень. Чёрный дым с алыми всполохами, силуэт, в котором от человека было меньше, чем от призрака. Угрожающий, нелюдской. И всё же… знакомый? Почти родной? Существо приблизилось к ней, вытянуло эфемерную конечность и невесомо коснулось Олиной щеки. — Это ведь он, да?.. — прошептала та, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. — Я всё пыталась его вспомнить, а он всё это время был рядом. Даже… после того как перестал быть человеком. — Даже после этого, — эхом отозвалась Марина. — Всё-таки свой долг я выполнила. Воспитала хорошего сына, пусть во многом и не сама. Знаешь, — она усмехнулась, — даже когда он выглядит вот так, я всё равно его люблю. Но он таким никогда уже не станет — и к лучшему. Силуэт подёрнулся дымкой и начал понемногу развеиваться. Облачными хлопьями опадали с призрачного тела целые пласты чёрного дыма, гасли искры. Прошла всего пара вдохов — что это за единица измерения такая непонятная? — и от него совсем ничего не осталось. Поверхность под ногами содрогнулась. Прямо у Оли на глазах камень платформы пробил, прорастая сквозь него, очередной виноградный стебель. Огромный — она в жизни таких не видела. — Что это такое? — пробормотала она. — Что за… виноградник? — Зачем ты задаёшь вопросы, на которые нет ответов? — откликнулась Марина. — Никто не знает, что такое этот виноградник. Но будущее, прошлое, настоящее — всё стоит на его стебле. А во тьме, из которой он растёт, живут чудовища. Мать опять говорила загадками. Оля запуталась. Она решительно ничего не понимала. Она была всего лишь девушкой, которой только что было девятнадцать и вдруг снова стало пятнадцать, девушкой, что стояла посреди летящей в пустоте платформы и слушала голос давно умершей женщины. Она точно не была готова для таких откровений! — Всё это так странно, — пробормотала Оля и не услышала звука собственного голоса. Платформа переломилась надвое, но равновесия она почему-то не потеряла. — Верно, — ответил откуда-то голос Марины, но саму женщину Оля уже не видела. — Потому что это сон. Просто глупый, дурацкий сон про будущее, которое никогда не наступит. Сейчас ты проснёшься — и ничего не будет. Ты будешь жива, и Женя будет жив, и всё с вами будет хорошо. Свет перед глазами померк. Последнее, что Оля ощутила, перед тем как провалиться в темноту, — лёгкое прикосновение к своей щеке и тихий шёпот над ухом: — Передай ему, что я его люб… Всё исчезло.