Глава 5
— Агуаменти. Из палочки вырвалась небольшая струйка воды, наполняя подставленный заранее кубок. Курт, наблюдая за Гермионой, несчастно вздохнул, роняя голову на сложенные на столе руки. — У тебя получится, не отчаивайся, — она ободряюще улыбнулась, стараясь, чтобы это выглядело убедительно. Пододвинула кубок к нему. — Пить хочешь? — Нет. Его приглушённый голос раздавался откуда-то снизу. — Я безнадежен. Это всё равно что обучать магии воды дикого великана. Гермиона назидательно сложила ладони вместе. — Великаны не так глупы, как могло бы показаться с первого взгляда. Я встречала одного, который беспрепятственно откликался на свое имя и некоторые команды... Миллер, кажется, фыркнул, поднял улыбающееся лицо. — Это невероятно обнадеживает. — Я не хотела сказать, что шансы обучить тебя равны шансам обучить великана... — Гермиона запнулась, заметив смешинки в его глазах. — Но тебе стоило бы отнестись к этому серьезнее, Курт. — Прости. Ты очень забавно сравнила меня с практически безмозглым существом. Гермиона сдержала улыбку, вновь пододвигая к нему кубок. — Попробуй ещё раз. Он вздохнул, расправляя плечи и прокашлявшись в кулак. — Агуамэ-энти! Брызги ледяной воды обрушились Гермионе на мантию и на лицо. Она зажмурилась, сжимая губы. — Чёрт... Прости! Приоткрыв один глаз, она посмотрела на смущённого Курта, который уже тянулся к своей сумке. — Агуаменти, Курт. А-гу-а-мен-ти. Потренируйся в произношении, а на сегодня... — внезапно мягкая ткань заскользила по ее лицу. Миллер старательно промокал ее щеки. — Что ты... — Вот, — он вытер кончик ее носа и лоб. — Прости. Я бездарен в заклинаниях воды. Но у меня есть платочек. Гермиона рассмеялась, качая головой. — Не страшно. Ты только учишься. На сегодня мы закончим, уже поздно, — она сложила книги и поставила на место чернильницу, отправляя томики на полки. Миллер наблюдал за ней. — Ты не хочешь прогуляться? — Что-что? — Прогуляться. Совместить приятное с полезным. — Даже не знаю, — Гермиона неожиданно немного смутилась, сжимая палочку в руке. — Уже поздно. Курт взглянул на часы, удивлённо присвистнув. — Действительно. Половина девятого. Время с тобой мчится незаметно, — он улыбнулся, заглядывая Гермионе в лицо. — Тогда позволь проводить тебя до Башни старост? Она пожала плечами, отправляя очередную стопку книг на стеллаж. Честное слово — единственное, чего ей хотелось сейчас, это остаться наедине со своими мрачными мыслями, которые нагромождались одна на другую, представляя из себя уже довольно высокую и устойчивую пирамиду. И упирались, естественно, в одного-единственного человека. Тут и думать не нужно было. Это страшно выводило из себя. Поэтому Гермиона, не позволяя сомнению взять верх, быстро кивнула: — Не откажусь от компании. Миллер радостно улыбнулся её словам, помогая с расстановкой книг. В библиотеке остались они одни, это казалось немного странным и придавало своё очарование. Через десять минут их шаги уже отдавались в коридорах. Курт забрал её тяжёлую сумку, перекинув её через плечо, и говорил о чем-то — так просто и легко, что Гермиона слушала вполуха, отвечая лишь изредка. Сегодня она была не настроена на болтовню. Часы занятий в библиотеке тянулись так, будто прошло несколько недель. Однако Курт частично разбавлял мрачное настроение своими шутками и открытой улыбкой. Миллер вел её по замку, задавая маршрут. Они прогуливались медленно, спускаясь и поднимаясь на этажи. Время на какой-то момент действительно ускорило свой бег. Гермиона наконец-то ощутила себя спокойнее. С ним можно было не особенно напрягать голову глупостями. Просто идти и кивать. Мыслями же она постоянно возвращалась в спальню Малфоя, слыша его дыхание, вновь и вновь глядя на чёртову каплю пота, скользящую по напряжённому животу. Эти мысли забирали её всю, они похитили её из реальной жизни и терзали безостановочно. И, Мерлин, как же сильно это злило! Потому что в ушах всё ещё звучало это мерзкое, отвратительное “уродина”. И холодный, изучающий взгляд. Будто чего-то ждущий. Ждущий реакции. Чёрт возьми. Да как можно вмещать в себе одновременно такую злость и такое желание думать, обсасывать подкинутый сознанием образ человека, которого она ненавидела всей своей душой? Успокаивало одно — сейчас Гермиона придет в свою спальню, ляжет спать и завтра утром проснётся с совершенно пустой головой. В ней не будет ни чёртова Малфоя, ни картины, увиденной ею днём. Ни этого идиотского словечка, которое медленно, но верно крошечным плотоядным червём проедало кору её мозга. — Ты ведь не слушаешь меня, верно? — Верно, — автоматически ответила Гермиона. Миллер молчал несколько секунд, после чего она спохватилась, вскидывая голову, а он рассмеялся. — Я не имела в виду... ох, прости, Курт. — Что-то случилось? — с прежней улыбкой спросил он и, кажется, совершенно не обиделся. — Я сегодня какая-то рассеянная. — Да уж я заметил. Хочешь рассказать? Конечно, Курт, послушай о том, как я застала трахающегося Драко Малфоя и подсматривала за ним, чувствуя, как собственное тело начинает... — Нет, прости. — Без проблем, — он легко похлопал её по плечу, как иногда делал Гарри, когда не знал, что ещё сказать, чтобы стало легче. У Курта этот жест получился даже нежным. Он перехватил поудобнее сумку Гермионы и вздохнул. — Просто знай, что я выслушаю тебя... если что. Грейнджер благодарно улыбнулась. — Спасибо. — Когда теперь мы увидимся? — спросил он, не глядя на неё. — Я обещаю потренироваться и не залить тебя водой с ног до головы. Гермиона рассмеялась почти против воли. — Поверь, это не самое страшное. Со мной учится один парень, его зовут Невилл, вот он во время изучения этого заклинания в прошлом году вылил на бедного профессора Флитвика столько воды, что тот не хотел пускать его в класс на следующем занятии и даже поставил ему удовлетворительный балл, попросив не являться на экзамен. — Из тебя получился бы отличный учитель, мисс Грейнджер, — Курт слегка обогнал её, развернулся, идя спиной вперёд, и совершил шутливый поклон. — Немногих девушек я видел, чтобы они настолько тянулись к знаниям, не замечая больше ничего вокруг. — Вот уж сомнительный комплимент, — Гермиона снова рассмеялась, но на этот раз — совершенно искренне. Миллер только пожал плечами и снова пошёл ровно. — Я говорю правду. Хоть смейся, хоть не смейся. И всё же, когда мы позанимаемся? Гермиона пожала плечами. Она не могла сказать, что ей не понравилось его общество. Курт отлично отвлекал от всей этой ерунды, которая лезла в голову. — Когда ты сможешь? — Ну, на этой неделе не получится. Во вторник Квиддич, у нас будут тренировки три дня подряд. — Да, я знаю, — она улыбнулась. С самого утра Гарри рвался на тренировки в любую свободную минуту. Мадам Трюк уже поняла, что нет никакого смысла спорить и втолковывать про общее расписание тренировок. Когда у Гарри Поттера загорались глаза, всё это становилось ему безразлично. По скромному мнению Рона, у Когтеврана не было ни шанса. Конечно, Гермиона этого не сказала. — Ты в команде? — спросила она, глядя на Миллера. — Да. Роджер Дэйвис увидел меня на тренировке и порекомендовал загонщиком, — распирающая его гордость была так ощутима, что Гермиона усмехнулась. — Думаю, у тебя всё получится. — Надеюсь. Эй, а это не Драко Малфой?.. — Что? — Гермиона ощутила, как сильно сжимается сердце, когда подняла глаза и увидела, что им навстречу размашистым шагом идёт он. — Да... это Малфой. Он был ещё далеко, но судя по походке и линии плеч — чрезвычайно зол. Девушка остановилась, придерживая Миллера за локоть. — Курт... я думаю, дальше я дойду сама. — Ты уверена? — Миллер нахмурился, глядя на Малфоя, который, кажется, сатанел всё больше с каждой секундой. — Да, конечно. Всё в порядке. Иди, — Гермиона легко и торопливо стащила с его плеча свою сумку и подтолкнула в спину. — Я завтра приду на вашу тренировку, договоримся о следующем занятии. — Ну... Как скажешь, — Курт бросил последний взгляд на Малфоя, а затем зашагал в противоположную сторону. Гермиона коротко выдохнула и пошла навстречу этому адскому вихрю, испепеляющий взгляд которого уже можно было почувствовать на коже. Ей невыносимо хотелось, чтобы он прямо сейчас споткнулся, чтобы растянулся перед ней на полу, и она бы начала хохотать так, как никогда ещё не хохотала. Просто Малфою назло. И назло себе. Но он уже был так близко, что можно было без труда рассмотреть крупную вязку черного свитера и ремень на джинсах. Он не собирался спотыкаться. Гермиона никогда не признавала, как хорошо он выглядел в повседневной одежде. Сейчас тоже не собиралась. Лишь медленно остановилась, глядя на него свысока. Он замер в нескольких шагах так резко, что светлые волосы упали на лоб, а носа Гермионы коснулся его запах, к которому примешивался аромат мыла. Видимо, кто-то недавно был в душе. Сознание против воли нарисовало ей картинку Малфоя, который намыливает свои плечи, прикрывая глаза от бьющих в лицо струй воды. А затем — следующую. Как он вдалбливается в тело Пэнси. Мать твою! Прекрати. Прекрати об этом думать. — Что случилось? Она удивилась собственному голосу. В нём не было ни толики того что съедало её изнутри, будто пытаясь превратить в прах. Лишь бесконечная усталость, прохладная отчуждённость и... и что-то ещё, о чём она подумать не успела, потому что Малфой буквально вывернул все её внутренности ледяным голосом: — Какой. Сегодня. День. Недели? Она приподняла брови, вопросительно глядя в его бешеные глаза, чувствуя, как от мутной догадки, хреновейшего предчувствия посасывает под ложечкой. — Среда, — спокойно ответила, замечая, как желваки на его щеках пришли в движение. — Ну так какого наргла ты шатаешься с этим... Миллером, херова дура, если сегодня патрулирование? — процедил он, выплевывая слова ей в лицо. — Уже грёбаных десять минут. Сердце пропустило удар. Патрулирование! Как она могла забыть о патрулировании! Чёрт возьми, она что, правда сходит с ума? Профессор МакГонагалл ей лично дала указания для старостата: каждую среду и пятницу обходить замок. Это... грёбаная ошибка. Недопустимая, невозможная. Это всё из-за него. Раздражение взвилось у неё в груди. — Я не забыла, ясно? — процедила, вскинув подбородок и глядя на Малфоя через прищур. — Я начала патрулировать без тебя. Он смотрел на неё, как будто она только что начала танцевать джигу. В его глазах не было ни капли понимания, всё, чего он хотел, судя по этому уничтожающему взгляду — развернуться и свалить подальше. Или чтобы Гермионы здесь вообще не было. — Ты меня за идиота держишь? — спросил он. Конечно, старосте запрещено патрулировать коридоры с учеником младшего курса, но Гермиона так иронично подняла уголки губ, без слов отвечая «да», что Малфой в мгновение ока вспыхнул: — Скажи мне одно, Грейнджер. Какого долбанного хрена я думаю о том, что нужно выполнять обязанности старосты, а ты в это время прохлаждаешься? Тебе не кажется, что мы немного поменялись ролями?! На последних словах его голос из негромкого и угрожающего рычания перешёл на рёв, отчего по спине пробежали холодные мурашки. Гермиона сжала губы, поднимая голову так, как если бы была выше его, как если бы была права, и он бесился из-за какой-то ерунды, как всегда. А стыд сжигал изнутри: и от воспоминаний, и от того, что она забыла о старостате, и от того, что — последняя, самая дикая и бесящая мысль со всей дури врезалась в нагромождение её устоявшихся, гнетущих — Малфой орёт на неё, как будто имеет на это право. Неожиданно в носу отчаянно закололо. Она сама не поняла, на что это реакция. Ей было плевать на Малфоя. Ей очень давно плевать, что он скажет и как её назовёт, но сейчас, после целого дня, а до этого — целых недель в мыслях об этом кретине, она поняла, что достигла черты. И если сейчас не поставить его на место, она просто расплачется. Поэтому Гермиона яростно всплеснула руками, выдохнула через рот и с громким рычанием пихнула его в плечо. — Заткни свой поганый рот! — крикнула она ему в лицо. Эхо полетело по каменному коридору. Он отпрянул. — Не прикасайся ко мне! Но слова эти пролетели мимо ушей, потому что Гермиона уже мчалась прямо, стискивая руки в тугие кулаки и яростно моргая. От злости в груди можно было ощутить физическое шевеление, колющее, зудящее словно миллион раскалённых игл. Господи! Да как же сильно человека можно презирать! Ему впору умереть прямо там, где он стоит! — Стой! “Уродина”. Гермиона шла, не оборачиваясь, ощущая его уничтожающий взгляд между лопаток. Шла, уставившись перед собой и кляня всех на свете — себя, его, Миллера, библиотеку, чёртов Квиддич, Паркинсон, её гадкие стоны. — Я сказал: стой! — наверное, даже у Снейпа в апогее ярости голос был теплее, чем у Малфоя сейчас. Пусть идёт к хренову дьяволу со своими приказами. Она заставляла себя идти, прислушиваясь к стуку своих каблуков. А через секунду сзади раздались его шаги. Что толкнуло её в спину? На что она рассчитывала, когда побежала? Глупый поступок, она никогда не признает, что готова бежать от Малфоя, потому что бежала она от чего-то другого. Того, что так чудовищно пугало её в эту самую секунду. Это было внутри неё. Она не успела пробежать и десяток метров, когда ощутила, как он хватает её за мантию, и тело врезается в ткань собственной одежды на полном ходу. У неё сбилось дыхание и из глаз брызнули яростные накатившие слёзы. Гермиона рванулась в сторону, ударяя его по рукам изо всех сил: — Не трогай меня! Голос сорвался на отчаянный крик. Она сама не ожидала такого. — Я сказал тебе остановиться, — прошипел Малфой, разворачивая её к себе лицом. Плохо соображая, что делает, она принялась отпихивать его руки, которые пытались сжать её плечи. Снова. Как тогда. Как каждый раз, когда он собирался совершить очередное непоправимое. Нет, она не позволит! — Не прикасайся ко мне! Не прикасайся! Голос еще эхом отдавался в каменном коридоре, когда его пальцы наконец-то смогли сжать худые руки, отталкивая её к ближайшей стене с такой силой, что на какой-то момент у неё в глазах замигали белоснежные мушки. Лицо его расплывалось. — Я ненавижу тебя! — громко крикнула она, не обращая внимания на угрожающе надвигающиеся глаза. — Я ненавижу тебя, Малфой! Ненавижу! Он застыл в десятке сантиметров от неё. Так резко, будто её слова пробурили в его мозгу отверстие, через которое смысл сказанного наконец-то дошёл до сознания. Он вглядывался в её лицо с такой дотошной внимательностью, будто заметил в нём что-то удивительное. Буквально поражающее до глубины души. В любом случае, его ярость испарялась, Гермиона ощущала это всем своим существом, кляня свои слёзы и гневно колотящееся сердце. — Какого хера ты плачешь? — на выдохе произнёс он, и от этого голоса, от неясной, страшной пародии на извращённую заботу, которую различила в нём Гермиона, её глаза зажмурились, а изо рта вырвалось рычание: — Заткнись! Заткнись и отпусти меня! — захлёбываясь собственным криком, она опустила голову, жмуря глаза. Желая умереть от унижения, от того, что он заставлял её испытывать. От того, что добился от Гермионы Грейнджер такого проявления слабости. И впитывал в себя это зрелище. Глядя, поедая её кусок за куском. Она клялась себе, что он никогда не увидит её слёз. И вот. Полюбуйтесь. Соплячка, трясущаяся так, что плечи ходят ходуном, а позвоночник больно упирается в камень стены. Гермиона считала удары своего сердца, не двигаясь, ощущая лишь его сжимающиеся руки на плечах. Задним умом она поняла: она знает, что с ними происходит. Это казалось таким легким, таким разумеющимся. Это просто глупость. Огромная и липкая бездна глупости. Отъявленное издевательство с его стороны и её упрямство. То, что нельзя сталкивать лбами. Никогда, никогда нельзя допускать столкновения этого. Но сейчас, когда его дыхание шевелило её волосы, она понимала, что какая-то слабая, глупая её часть вовсе не хочет двигаться. Не хочет вырваться из его рук. И снова исполинская злость, накатывающая такими огромными волнами. Она не должна чувствовать этого. Того, что, кажется... Ей это нужно. Стало вдруг нужно. День назад? Два? Нет. Ей нужно это сейчас. А, быть может, было нужно всегда. Просто он никогда прежде не подходил к ней так близко, чтобы она вдохнула в себя эту нужду. Чтобы она проникла в легкие и стала частью её. Поэтому Гермиона стояла, зажмурив глаза. Стояла, не понимая, почему он не шевелится, а просто молча продолжает сжимать её плечи, ведь, кажется, прошло уже несколько минут. И ровно столько времени понадобилось, чтобы осознать: она вцепилась в плотную ткань свитера, сжав его предплечья. То ли не подпуская к себе, то ли не желая, чтобы он отходил, тайно подпитываясь его холодным теплом. То ли стремясь так сильно сжать его руки, чтобы они отвалились к чёртовой матери, потеряв приток крови. С губ сорвался последний судорожный выдох. Она приоткрыла глаза и смотрела на крупную вязку материи перед собой где-то на уровне малфоевских ребер, не желая поднимать взгляд. Медленно разжала руки, чувствуя, как пальцы с трудом расслабляются. Как на щеках остывают слёзы. — Твоя сумка, значит. Что?.. — Что? — Гермиона удивлённо подняла глаза. Малфой смотрел пусто и отрешённо, сверху вниз. И расстояния между ними было прилично. — Он нёс твою сумку. — Да. У тебя проблемы с этим? Его бровь поползла вверх, образуя несколько морщин на полуприкрытом волосами лбу. — Нет. Просто удивился. Ты ему заплатила за это, наверное. Гермиона тяжело вздохнула. — Отпусти меня. — Я не держу тебя. Они оба уставились на стискивающие её плечи бледные пальцы. А затем снова друг на друга. — Малфой, пожалуйста. Я устала, давай просто сделаем это и вернёмся в гостиную. Конечно, она говорила о патрулировании. Набирающая голос просьба сорвалась с губ, прежде чем Гермиона успела проконтролировать свою интонацию, которая подозрительно напоминала обычное, просящее выражение, как если бы Рон снова не сделал травологию и Гермиона просила: пожалуйста, давай это будет последний раз, когда ты списываешь из моей тетради. С этой интонацией она ни разу не обращалась к Малфою. С ним она никогда не говорила обычно. Всего одно мгновение — и пустота навалилась на неё всем своим эфемерным телом. Его руки исчезли так внезапно, что она даже не поняла, как это произошло. Просто в один момент оказалась без поддержки. Хорошо. Это хорошо. Расправила плечи и резко вытерла ладонями влажные щеки, стараясь не придавать особого значения тому холодку, что пронесся под ребрами, когда он сделал шаг назад. Почему-то казалось, что эти тупые слёзы испугали его. Что Малфой по-настоящему испугался или… он не ожидал их. Может быть, хотел. Но не ожидал. Она, сама того не желая, разоружила его. Гермиона со вздохом посмотрела на Малфоя, собираясь сказать что-то о его дурацкой привычке хватать её за плечи, но... сердце застыло. Он смотрел сквозь неё. Так, как в поезде. Так, как всю свою жизнь. Так, как должен был смотреть всегда. Безразличие. Прохладное «ничего». Гермиона недоуменно моргнула, а затем очнулась. Так и должно быть. Господи, а чего ты ждала? Ты и правда дура. Она фыркнула и обошла его, чувствуя, как горький комок в горле рассасывается, сменяясь напряжённой настороженностью. Что это было? Что теперь будет? Это была слишком откровенная стычка, чтобы ничего не значить. И Малфой так резко замолчал. Будто жалел, что дёрнул её за одежду. Он медленно сунул руки в карманы брюк. Приподнял брови, глядя на неё с отстраненной неприязнью. — Мы тут всю ночь проторчим или, может быть, всё-таки приступим к патрулированию? — холодно осведомился он, окидывая Грейнджер взглядом. Она молчала, не отрывая от него глаз. Драко чувствовал сильнейшее желание стереть с её лица это выражение. Он даже не мог дать ему определение. И влага, оставшаяся на щеках от слёз, тоже неимоверно отвлекала его. Малфой чувствовал, как покрывается холодной плёнкой сердце, потому что память снова выбросила не тот образ и упрямо держала его перед глазами. Он развернулся и пошёл по темному коридору слишком быстро, глядя прямо и слыша стук легких шагов за спиной. А перед глазами стояло лицо Нарциссы, полное ужаса и слёз. Он видел его перед собой. Точно так же прижимал к стене, когда она пыталась вырваться из его рук. — Драко, отпусти меня! — Так нужно, — хрипит он, сжимая дрожащие пальцы на её плечах. — Драко! Они хотят отнять у меня память! — Они убьют тебя, если не сделать этого, — тихий голос, будто не его, а совсем чужой. Глухой и безжизненный. — Ты отправишься в Азкабан вместе с отцом, если не это. — Лучше Азкабан, чем прожить всю оставшуюся жизнь так! — Миссис Малфой, эта процедура совершенно безболезненна. Голос мистера Томпсона до крайности спокоен. Захотелось развернуться и закричать ему: заткнись, министерская псина! Это всё из-за вас, уродов! — У меня есть сын! Мне нужно быть с ним в здравом уме, а не оболочкой, не помнящей даже своего имени! — крик отдаётся в груди Драко, задевая сердце, мешая ему биться. Он понимает, что вот-вот разожмёт руки, не позволив Министерству сделать то, что необходимо, чтобы сохранить ей жизнь. Отнять её память. А Нарцисса плачет, цепляясь пальцами за его одежду. Её слёзы, такие огромные, текут по щекам и падают вниз. На его руки. — Отпусти меня, сынок! — она почти кричит, он ощущает её дрожь и отчаянный страх. Ощущает, как это вливается в него самого, и пальцы медленно разжимаются. Но палочка мистера Томпсона появляется будто из ниоткуда, касаясь кончиком лба Нарциссы. — Нет! Женщина делает последнюю попытку вырваться, и Драко отпускает её, но вспышка яркого света слепит глаза. — Обливэйт! И с этой вспышкой Нарцисса Малфой умирает. Он убил её. Собственный сын. Драко вышел из гостиной, привалившись к каменной колонне в холле Малфой-Мэнора. Сухие глаза смотрели перед собой. Кажется, он никогда больше не сможет сфокусировать свой взгляд или же закрыть веки. Глаза матери на всю жизнь отпечатались на внутренней стороне сетчатки. Неделю назад он отправил на казнь своего отца. Только что он уничтожил свою мать. Вцепившись в лепку колонны руками, он прижался к ней лбом и глухо завыл. Это был странный звук, прерывающийся всхлипами, но слёз не было. Было лишь рычание и вой, что вырывались из его глотки вместе с приходящим осознанием, что он остался один. В Мэноре, в Англии, в мире. Один. Он стоял так долго, очень долго, пока дверь за спиной не открылась. Драко обернулся, вперившись взглядом в ту женщину, что была Нарциссой. Её глаза всё ещё были красноватыми от недавних слёз, однако безмятежное и немного растерянное выражение лица говорило о том, что она никогда больше не вспомнит их причины. Она наклонила голову, глядя на Драко так, как смотрят прохожие на улице. — Кто этот молодой человек, мистер Томпсон? — эта женщина поворачивает голову и смотрит на шествующего за ней волшебника. Слова гвоздями влетают в мозг Малфоя. — Это ваш сын, Нарцисса. Она вновь осматривает его. Чужими глазами. С чужим выражением лица. — Я рада знакомству. У меня очень красивый сын. И снова вспышка. На этот раз — боли. Адской боли, что сверлом впилась между рёбер, в сердце. А затем исчезла, сузилась до крошечной, сжатой капсулы, что осталась там навсегда. Вместе со всеми эмоциями, на которые он был когда-либо способен. — Я тоже... рад, — выдавил из себя Драко. Ему показалось, что он сейчас просто умрёт в этой зазвеневшей тишине. — Прошу меня простить, — произнёс сдавленно, развернулся и, заставляя свои ноги двигаться, отправился в свою спальню, чувствуя лишь удары сердца в глотке. ...Малфой останавливается так резко, что Гермиона едва не врезается в его спину. — Эй, осторожнее. Она хмурится, обгоняя его и следуя дальше, не испытывая особенного желания выяснять причину остановки, однако через несколько шагов она осознаёт, что он за ней не идёт. Стоит, вперив взгляд перед собой. — Малфой, — зовёт девушка, оборачиваясь, — кому-то не терпелось закончить патрулирование побыстрее. Он будто не слышит. Поднимает руку и проводит ею по лицу. Затем снова, словно пытаясь снять с него невидимую пленку или вернуться в реальный мир из сна. — Малфой? — Гермиона делает несколько шагов к нему. — Идём. Становится не по себе. Тонкая иголка колет её куда-то в затылок, когда он переводит на неё взгляд. Совершенно расфокусированный, полный безнадёжного... отчаяния? Мерлин. Да что же... Она сделала ещё шаг, не отрываясь от его лица. Его словно не было здесь. Что происходит? — Эй... Он будто переживал каждый прожитый полный ужаса день той войны, которая закончилась. Он будто снова был там. Только... что-то ещё более глубокое. Более личное. Такое, что все слова, сказанные этим человеком раньше, начинали растворяться в той пустой и смертельно-тихой буре, что заволокла его глаза. Что творилось в нём? Что могло жить в человеке, у которого взгляд затравленного дикого животного? Голос Рона зазвучал в сознании. «Он же помог нам во время битвы…» «Будто за всю войну только ему и доставалось…» «Я точно знаю, что он… раскаялся» Малфой раскаялся? Он стал другим. В нём много чего изменилось. Он стал злее, он стал закрытым. Словно ему было нечего терять. Но ещё… Гермиона не поняла, зачем это сделала. Наверное потому, что слишком остро ощутила — он уходил. Глубоко в себя, так, что мог вообще не вернуться. А она слишком не любила темноту, чтобы остаться самой в этом коридоре. — Малфой… — последний шаг, разделяющий их. — Отойди, — беззвучно бросили его губы. А потом... Как легко, оказывается, игнорировать его идиотские слова. Как легко делать глупости. Подойти к нему, просунуть ладони под опущенными руками и… не почувствовать сопротивления. Он напрягся, как перетянутая струна, весь застыл изваянием, когда она приблизилась к крепкой груди, едва касаясь носом крупной вязки свитера. Даже дыхание задержал. Здесь его запах был густым и настоящим. Почти так же она обнимала Рона и Гарри. Они тоже были выше, их грудь тоже стала шире. Только от Рона пахло сдобой, а от Гарри свежей, вычищенной заклинанием одеждой. Запах Малфоя был другим. Дождь ранним утром. Мыло. Мятная зубная паста. Уродина. Так тихо, что Гермиона даже почти не услышала этот отголосок. «…видели, как он колебался, прежде чем сказать про вас ту хрень?» Кем ты стал, Малфой? Что с тобой сделали? Она старалась не думать. Просто сосредоточилась на том, какой прямой под её пальцами стала его спина. Обнимать Драко было странно. В первую очередь потому, что он оказался... настоящим. Просто живым человеком. Человеком на грани того, чтобы отшатнуться от неё. Поэтому она касалась этого тепла ладонями, умываясь им, прикрыв глаза, вдыхая его запах, понимая, как это ужасно неправильно, дико — обнимать Драко Малфоя, прижимаясь к нему по своей воле, стоя посреди темного коридора, а не когда тебя вколачивают в шкаф. Гермиона чувствовала — ему это нужно. Вернуться обратно, стряхнуть с себя то, что налипло к его сознанию густым слоем. И, возможно, сейчас это единственное, что могло его вернуть. Когда он поднял руку, она напряглась, ожидая толчка, непроизвольно крепче сжимая пальцы на твердой спине. Давай. Сейчас он оттолкнет ее. Скажет что-то оскорбительно-обидное и снова пойдёт вперёд, не оборачиваясь, как делал всегда. Унизит её. Растопчет. И снова придётся выпаливать ему гадости вслед, снова придётся вести эту вечную войну, потому что незамутнённая ненависть друг к другу — это часть их жизни. Прошлой и настоящей. Он должен был поступить именно так. Так поступил бы Малфой. Но его рука лишь опустилась на её затылок, неуверенно зарываясь пальцами в густые волосы. Гермиона замерла, распахнув глаза. Глядя через его плечо в тёмный свод потолка над их головами, перерезанный арочными дугами. И дрожащий свет факела далеко впереди. Чувствуя едва ощутимые движения теплой ладони. Она боялась вдохнуть в лёгкие хоть немного воздуха — потрясающе вкусного, когда Малфой был рядом, — чтобы эти ощущения не исчезли. Одна рука его была по-прежнему безвольно опущена, но второй, чёрт возьми, он касался её волос, принимая объятье. Горячей спиралью нечто, не поддающееся разумному объяснению, закручивалось у неё в позвоночнике, рассылая тёплые импульсы по всему организму. — Это ничего не значит, Грейнджер, — тихий голос прямо в её ухо. Знакомый и незнакомый одновременно. Искаженный чем-то, что совершенно ему не свойственно. — Да, — ответила она, стискивая свитер горячими пальцами. — Ты ненавидишь меня. Тёплое дыхание касалось шеи. — Да. — Скажи это. — Я ненавижу тебя, Драко Малфой, — прошептала Гермиона, не отрывая глаз от факела впереди. И ощутила тихий выдох, пошевеливший волосы, понимая, что не может этого объяснить. Им просто было это нужно. — Хорошо, — севшим голосом произнёс он. И ещё тише добавил: — Я тоже.***
— Как ты думаешь, она бы нам рассказала, если бы что-то пошло не так? — спросил Рон, поправляя на ходу школьную сумку и глядя на Гермиону, сидящую впереди, за обеденным столом. Даже отсюда, зажавшая ладонями уши и погрузившаяся в чтение учебника, она выглядела озабоченной. — «Не так» в каком плане? — В любом, Гарри! Она живёт с Малфоем. В этом всё «не так»! — Фактически, у них просто общая гостиная, — заметил тот, уворачиваясь от двух первокурсников, едва не влетевших в него на полном ходу. — И разве не ты недавно говорил, что Малфой раскаялся, поэтому помог нам во время битвы? — Я знаю, — Рон хмуро проводил взглядом малышню и покачал головой, — но мне не нравится, когда Гермиона такая, как сегодня. Задумчивая. Молчаливая. Учится. — Она всегда учится. — Она даже не уговаривала меня подписать дурацкую петицию Луны о важности изучения ипопо… ипопаточников. Мерлин, на кой вообще изучать ипопаточников? — Она пообещала сразу сказать, если вдруг что-то пойдёт не так, — сказал Гарри. Он хмуро рассматривал Гермиону, которая как раз бросила на шумящую компанию второкурсниц недовольный взгляд и продолжила чтение. — А если у них всё идёт не так, поэтому она молчит? — Ты ей не доверяешь? — Гарри! Что за вопросы? Гарри остановился. — Она может разозлиться, если ты начнёшь ещё чаще спрашивать, не творит ли Малфой херни. Это будет значить, что ты ей не доверяешь. Джинни мне объясняла, как это работает. — Джинни сама в этом ничего не понимает! — воскликнул Рон. А потом тоже остановился и надул щёки в шумном выдохе, сунув руки глубоко в карманы штанов. — Девчонки… — сложно протянул он. А потом перевёл взгляд на кучку беседующих в отдалении пуффендуйцев и решительно кивнул: — я знаю, что делать. Я поговорю с ним. — Мерлин, Рон! — Что?! Я доверяю Гермионе и не доверяю Малфою, — выразительно сказал он. — Да, может быть во мне зреет крупица жалости к этому кретину, ведь он… не знаю, Гарри. Его семью уничтожили! Он, прямо как ты, убил главного злодея, только этот злодей ещё и был его отцом. — Напомни своей крупице жалости, как он поступал с тобой шесть лет до этого, — посоветовал Гарри, возобновляя шаг. — Уверен, Малфой и сам тебе напомнит, как только ты попытаешься с ним заговорить. — А ты не хочешь с ним поговорить? — недоумённо спросил Рон у его спины. Гарри обернулся: — Ты не думал, почему она просит нас не лезть? — Считает, что я могу не рассчитать силы и убить его? Гарри сильно закатил глаза. — Потому что это старостат, Рон. Гермиона всё лето только и говорила о том, как это будет здорово. Это её святыня, понимаешь? И мне кажется, у неё ощущение, что она не справляется. — Она похожа на человека, который мечтает удавиться, а не которому здорово, — пробурчал Рон, но всё же зашагал за Гарри, высматривая на гриффиндорском столе блюдо с пончиками. — Просто не грузи её расспросами. В зале весело расхохотались первокурсники и Гермиона раздражённо поморщилась, стараясь не отвлекаться и вчитываться в строки учебника. «Успехи заклинательных наук в основном полагаются...» Полагаются, да. Конечно, полагаются... Мысли закручивались медленно и совершенно не желали формироваться в нечто осмысленное. Вокруг было шумно и светло, она решила подготовиться к уроку здесь, потому что собственная спальня буквально выдавливала из себя. В тишине ей было трудно дышать. Образы рушились, как вода с неба. Темный коридор Хогвартса. Запах. Пальцы в её волосах. Тихое, почти бесшумное дыхание. У самого уха, до горячей дрожи по спине, которую, она могла поклясться, он ощущал. «...полагаются на факт изучения...» Это ничего не значит, Грейнджер. Ты меня ненавидишь. Тыменяненавидишь. Проклятье, конечно, ненавидит. Так было всегда. Я ненавижу тебя. Ты так чертовски прав. Скажи это. Голос — низкий, уставший. Гермиона зажмурилась, сжимая зубы. Прекрати. Прекрати думать об этом. Целое чёртово утро жить воспоминанием о минуте вчерашнего вечера, о том, как она растворялась в его запахе, ощущая колючий свитер своей кожей. Гермиона со всей силы прикусила щеку изнутри, уставившись на текст почти с остервенением. «...полагаются на факт изучения углубленного курса...» Прошло не больше минуты, когда она ощутила, что его пальцы исчезли с её затылка, а сам он отстранил её, отворачиваясь, в два шага обходя и практически исчезая в темном коридоре. Ощущая холодок в груди, она шла за ним, кусая губу и стараясь всем своим существом стереть из памяти ощущение тепла и твердости его спины. Это случайное, ошибочное прикосновение, которое она допустила. Которое она позволила. Зачем? Ему было больно, охренительно больно, Гермиона почти почувствовала эту боль. Ощущала её всем своим существом. Или же эта боль была её собственной? Они не сказали друг другу ни слова, он даже не взглянул на неё ни разу, в то время как она так яростно всматривалась в его спину, что раздеваясь в спальне, он мог бы обнаружить там сочную дыру. Она видела его каменное, равнодушное выражение лица, когда Драко на секунду обернулся, вглядываясь в темноту коридора за ними. Не за ними — тут же исправила она себя, скрипнув зубами, — за ним и за ней. Мимо пробежали пятеро второкурсниц, громко смеясь и перекрикиваясь, что вернуло Гермиону в Большой зал. Она проводила их взглядом, раздумывая, сделать ли им замечание, однако в следующую секунду ей на плечи опустились теплые руки, и кто-то с силой прижал её спиной к себе, душа в крепком объятии. Глупая мысль возникла и исчезла моментально, от ее абсурдности на мгновение даже захотелось расхохотаться. Она представила себе реакцию окружающих, если бы Малфой вдруг подошёл и вот так обнял Гермиону Грейнджер за шею. Скорее Дамблдор наймёт гиппогрифа в качестве преподавателя по зельеварению, чем произойдёт нечто подобное. Он с ней даже не заговорит при свидетелях. — Гермиона, мы рады тебя видеть! Голос Рона заставил ее улыбнуться. Через секунду он плюхнулся рядом, глядя с чуть напряженной улыбкой. Она случайно поймала многозначительный взгляд Гарри, обращённый на Рона. Это был взгляд «Не Переигрывай». — Ладно, — сказала она. — Говорите сразу — списать травологию? Рон прижал ладонь к груди и оскорблённо вытаращил глаза. — Ты действительно о нас такого мнения?! — Это обидно, — подтвердил Гарри. — Ты же не хочешь сказать, что я тебя обнимаю только когда нам что-то надо? — спросил Рон. — Потому что это ложь, — заметил Гарри. — Ты стала такой жестокой, Гермиона, — покачал головой Рон. — Это разбивает нам сердце, — добавил Гарри. — Кстати, Малфой в последнее время не творил херни? — между делом спросил Рон, протягивая руку за пончиком с кремом, и Гарри пихнул его локтем. Пончик вылетел из пальцев. Гермиона с тяжёлым вздохом закрыла учебник. — Так. Что здесь происходит? — устало спросила она, поворачиваясь к ним. — Ничего, — быстро ответил Гарри. Рон промолчал. А потом выпалил на одном дыхании: — Нам не нравится, что ты стала такой молчаливой, мы думаем, что у тебя с Малфоем какие-то проблемы, из-за которых ты не признаешься, что он творит херню. — Мерлинова борода… — прошептала Гермиона опуская лицо в ладони. Повисла небольшая пауза, наполненная смехом и галдежом учеников. На большой перемене многие младшекурсники собирались здесь и носились между длинных столов. Гарри же, глядя, как Рон подбирает со стола пончик и крутит его в пальцах, прочистил горло. Спросил осторожно: — Так у вас...? Гермиона подняла на него прямой, раздражённый взгляд, но он всё равно закончил: — Всё нормально? Хочешь что-то рассказать? « Хочешь что-то рассказать ?». Она хотела, очень хотела. Но стыд буквально сковывал язык. Малфой поселился в голове подобно опухоли, что требовала немедленного удаления. Он злил её, раздражал. Разрушал своим существованием. И своими прикосновениями. Жестокими, и это было больно. Нежным, единожды — еще больнее. От небрежно брошенного «грязнокровка» она готова была вцепиться в него пальцами и колошматить, покуда хватало бы сил. Или пока он не прикончил бы её — тысячу раз ведь обещал. Даже больше. Перед глазами тут же ожили его мечущие ледяные молнии глаза. А затем — тепло и колючий свитер крупной вязки. Ох, Годрик. Нельзя было позволять этому случиться. Что ты за идиотка… К черту. Она не собирается рассказывать об этой ерунде Гарри и Рону. Она сама справится с любой проблемой старостата. Да и нет... нет никакой проблемы. Есть только дурацкая выдумка. Случайная ситуация. И её взгляд, что притягивал к себе слизеринский стол всё утро. Она не смотрела. Один лишь раз. Или два, может быть. Этого было достаточно, чтобы заметить — он отсутствовал. Этоничегонезначит. Ты такой кретин, Малфой. Как бы я хотела и вовсе не знать тебя! Особенно — в этом году. — Конечно, всё нормально. Гермиона заставила себя растянуть губы в улыбке, обращая ее к Гарри и Рону, которые молча ждали, глядя так, будто совсем не верили в её ложь. Самое ужасное — она тоже себе совсем не верила. Это нужно заканчивать. — Ладно. Мне пора идти. — Куда? — встрепенулся Рон, громко глотая пончик. — Я же говорила, — нахмурилась она, поднимаясь с лавки и пряча учебник в сумку. — Нужно договориться о занятии с Куртом. — А наш договор всё ещё в силе? — спросил Гарри, не дослушав. — Насчёт Малфоя. Внутренности медленно стянулись в один небольшой ком, который неожиданно превратился в клубок острого раздражения: — Господи, Гарри, я не ребёнок, нет нужды меня контролировать! — Я не контролирую, — растерялся он. — Просто хочу быть уверен, что он тебя не обидит. Обидит? А поцелуй на патрулировании считается? Или то, как он въедался в неё в гостиной старост, прижимая к себе, рыча и прокусывая губы почти до крови? Или то, как он трахал вопящую Паркинсон, не соизволив даже закрыть дверь в спальню? По-видимому, нет. — После всего, что мы пережили, меня никто не обидит. Тем более — слизняк Малфой. У него мозгов не хватит, — убеждённо добавила она, дернув плечом. Зелёные глаза за стёклами очков смотрели с таким беспокойством, что захотелось моментально открыться. Рассказать правду. У них ведь не было секретов друг от друга, так? Золотое Трио. Лучшие друзья. Но она просто не могла. — Всё будет хорошо, — Гермиона уверенно кивнула в подтверждение своих слов. — Правда. Малфой предсказуемый баран, а сейчас — и вовсе безобиден. Рон был прав. Он — лишь тень себя, былого. Может, его и правда остаётся только пожалеть, — выплюнула, кривясь. Она слышала свой голос и хвалила себя за то, каким равнодушным он был. — Тем более, у меня всегда при себе палочка. — Целься сразу в глаз, если что, — посоветовал Рон со знанием дела, протягивая руку за вторым пончиком. — Боюсь, если я проткну Малфою глаз волшебной палочкой, нам не видать очков факультета, а в воскресенье нам не позволят отправиться в Хогсмид, — она улыбнулась, глядя, как у Гарри загораются глаза. Он обожал походы в Хогсмид с третьего курса. Как он умудрился сохранить в себе эту любовь до сих пор, оставалось для неё загадкой. — А без глотка сливочного пива из «Трёх мётел» я совершенно точно тронусь умом.***
Капитан слизеринской команды стоял в тени трибуны, рядом с отставленной метлой, обмахивая влажное лицо полотенцем и критическим взглядом цепляясь за носящиеся над головой фигуры в зеленых формах. Гермиона нахмурилась, выискивая в воздухе когтевранцев. Возможно, это спаренная тренировка? Но нет. Кажется, здесь только это змеиное гнездо. Какого чёрта? Где Курт? Она обвела взглядом поле и полупустые трибуны. Блин. На глаза снова попался здоровяк-Грэхэм, коротко стриженный и плечистый, который, приложив ладонь к глазам, хмурился от солнца, и Гермиона уверенным шагом пошла к нему. Его гулкий рёв на секунду оглушил. — Твою мать, Уоррингтон! Какого хера ты вытворяешь? — Отрабатываю забалт! — раздался голос откуда-то сверху, и Грэхэм сжал крупные зубы. — Давай ты будешь отрабатывать херов забалт на противниках, а не на Гойле! Нам играть во вторник! Идиоты, блядь, — он опустил голову и несколько секунд промаргивался от солнца, потирая глаза. А затем заметил Гермиону, которая удивленно молчала, услышав его последние слова. — Что ты тут забыла? — Что значит — играть во вторник? — с ходу спросила она, глядя прямо в небольшие тёмные глаза. — Во вторник игра Гриффиндора и Когтеврана. Грэхэм скривился, будто она произнесла какую-то несусветную чушь. — Брысь отсюда. Когтевранский матч отменяется, так что грифам нужно будет изрядно напрячь очко в эти выходные. — Пошёл ты, Монтегю. — Ну ты смотри. Какая грязнокровная душка. — Пошёл ты ещё раз, ясно? Матч не могли взять и отменить. — Блетчли, разуй свои грёбаные глаза! Ещё раз эту комбинацию и держись колец, чёрт тебя возьми. Держись колец, иначе я выдеру тебя прямо здесь! — Грэхэм ударил себя кулаком по ладони и снова повернулся к Гермионе. — Послушай, ты. У меня нет времени на объяснения, у них там какие-то свои проблемы, нам сообщили о замене команды утром. А теперь проваливай и не суй нос не в свои дела. Гермиона сжала губы, выставляя подбородок и глядя на Грэхэма, как на кусок дерьма. Затем снова обвела взглядом трибуны, заметив лишь пару кучек слизеринцев с младшего курса, которые пришли понаблюдать за ходом тренировки. Некоторые из них смотрели на неё с откровенной неприязнью, а некоторые — с чем-то, похожим на уважение. О битве за Хогвартс слышали все. — Что ж, — бросила она. — Тогда не буду отвлекать от тренировки. Хотя какой в ней смысл — Гриффиндор всё равно вас уделает. Как всегда. — Шуруй отсюда. Она холодно улыбнулась закатившему глаза Монтегю, развернулась и пошла с поля, но почти у самого выхода приглушённый расстоянием крик Грэхэма врезался в ее барабанные перепонки, льдом протекая в мозг: — Эй, Малфой! Это к тебе приходила твоя шлюшка? Поговоришь с ней? Отдаленный гогот слизеринских глоток откуда-то сверху. Спина похолодела. Её прошибло потом. Ноги резко остановились, и она обернулась, глядя, как с середины поля к Грэхэму шагает Малфой: потный, с непривычно живыми глазами. Волосы растрёпаны ветром и слегка липнут к влажному лбу, а в руке зажата метла. — Что? — кричит через поле, не расслышав невнятных слов, и Грэхэм услужливо их повторяет, тыча пальцем в её сторону, хоть и сами слова относит порывом ветра. Гермиона переводит уничтожающий взгляд на Малфоя, чувствуя, как скрежещут зубы. Шлюшка. Шлюшка, мать его! А он разгоряченный и тяжело дышащий. Кажется, на его губах почти появляется улыбка, когда он подбрасывает в руке небольшой золотой мячик, поворачивая голову, но затем взгляд останавливается на Грейнджер, и губы сжимаются. Словно крышка захлопнулась — лицо каменеет. Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза, после чего он отшвыривает снитч, который тут же золотой каплей взвивается в воздух, и шагает к ней. Гермиона краем глаза замечает удивленно поднятые брови Грэхэма и слышит короткий свист, что обозначает: перерыв. Она сжимает в кармане палочку, мечтая пустить Сектумсемпру прямо в вылизанное лицо Малфоя, который уже метрах в пятнадцати от неё. Прежде чем он успевает открыть рот, она делает четыре яростных шага навстречу и с силой тычет ему пальцем в грудь. — Ты, чёртов ублюдок, я не знаю, что ты наговорил им, но если этот долбанный кретин ещё раз назовет меня «твоей шлюшкой», я проткну его глотку своей палочкой, понял? Малфой моргнул и на секунду, кажется, растерялся. Гермиона ощутила отголосок удовлетворения где-то глубоко внутри. Почти как тогда, в прошлом году. В прошлой жизни. Это чертовски придавало сил. — Я наговорил? — он стиснул в кулак свободную от метлы руку, одетую в перчатку с прорезями для пальцев. — Совсем крыша поехала? Позорить себя перед ними? Может, это ты решила поднять себе цену? Гермиона буквально почувствовала, как все язвительные огрызания, что жужжали у неё на кончике языка, исчезли. Она открыла рот, уставившись на Малфоя и не в силах выдавить из себя ничего, кроме: — Что-о?.. — Что-о, — передразнил Драко, зло кривя губы. — Какого хера ты вообще здесь забыла? — Какого ты вообще пошёл за мной? — Я пришел дать тебе пинка. Чтобы убиралась побыстрее. — Я искала Курта. — А, этого патлача. Его здесь нет. Проваливай. — Как ты его назвал? — Гермиона сложила руки на груди, глядя прямо на Малфоя. — Идиот слабоумный, такой же лохматый, как и ты. — Он собирает волосы в хвост. И ему идёт его прическа. Он поморщился, будто не поверил. Затем блеснул глазами, быстрым движением убирая со лба влажные пряди. Гермиона выдохнула почти с облегчением. Эти пряди… отвлекали её. С начала разговора. — Хоть кому-то пришелся по вкусу грязнокровкин запах? — Ещё раз назовешь меня так — и твоя глотка тоже пострадает, Малфой. Кстати, о запахе, — она легко повела носом, морщась, — уж мой-то получше вашего будет. Чистая кровь и грязное тело, а? — Я играл в Квиддич, — ему адски захотелось что-нибудь ударить, пусть это будет даже каменная стенка или деревянная трибуна. — Малфой оправдывается? — Заткнись, — он сделал шаг к ней, но она отступила. — Нет-нет, не нужно. Я не шучу. От тебя несёт как от свиньи. — Пошла вон! Гермиона хмыкнула, получая какое-то извращенное удовольствие от его раздражения. Сейчас, когда на них были устремлены косые взгляды слизеринской команды по Квиддичу, и он наверняка не полез бы к ней, даже на шаг бы не приблизился. А ещё… Мерлин. Ей нравился его запах. Немного резкий, немного дикий, но всё же настолько густой и отдающий им самим, что хотелось зарыться во влажные от пота волосы носом. Мысль была дикая. От неё хотелось сжаться, но Гермиона только расправила плечи и отчеканила: — Почему во вторник не будет игры с Когтевраном? — Твой ненаглядный лохматый Миллер узнал, что ты преследуешь его. И сбежал. — Да-да, конечно, Малфой, — она склонила голову набок, ожидая ответа. — Я жду. — Нет, Грейнджер. Ты идёшь на хер отсюда. Он резко развернулся и пошёл в сторону развалившихся на траве слизеринцев, которые тут же закопошились и заговорили друг с другом, пряча глаза. — Ты всё же прими душ, — крикнула Гермиона ему в спину, ловя на себе его взбешенный взгляд через плечо и усмехаясь. — Не приближайся ко мне, Грейнджер. Малфой ощущал ветер на лице и сжимал зубы, останавливаясь возле взмыленной команды и отбрасывая метлу в сторону. Хватая чистое полотенце и ожесточенно вытирая лицо. Смыть. Смыть. Смыть её взгляд. Жаль, что вот так нельзя протереть мозги, приводя их в порядок. Чёртова дура, возомнившая себя центром Вселенной. Его грёбаной Вселенной! Позволяющая себе занимать его мысли и появляться там же, где появлялся он. Дура. Дура. Он так долго растирал лицо, что оно начало печь, а когда отнял полотенце от глаз, словил на себе взгляды. — Что? — рявкнул, комкая полотенце и отбрасывая его в сторону метлы. Крэбб и Гойл тут же отвели взгляд, как и вечно вздыхающий Уоррингтон. Мокрый Тео молча поднял руки, не собираясь давать комментариев, а потом потянулся за бутылкой воды и приложился к горлышку, жмуря сине-зеленые глаза. — Она горячая штучка, — с ухмылкой протянул Грэхэм, глядя на Драко и почти не смутившись. Малфой не удержался и фыркнул. — Ты что, больной, Монтегю? Грэхэм покачал головой, усаживаясь на зелёную траву. — А ты слепой, что ли? Нотт, выливший на пальцы немного воды, провёл ими по влажным от пота волосам и всё же сказал: — Лично я не оцениваю женские прелести тех, кого ненавидят мои друзья, — заявил он. — Это такой себе стратегический ход. Драко фыркнул, отворачиваясь. Какого хера Грэхэм говорит о ней? Какого хера он вообще смотрел на неё? — А я бы пощупал её за попку, — хохотнул Монтегю, и тут же послышалось согласное мычание Блетчли. — Трахаешь её, а? Скажи, что нет. Я бы тоже не прочь подловить её в темном уголке. Снова приглушённый гогот, который резко оборвался, стоило им увидеть выражение лица Драко. Он мог понять значение их какого-хера-с-ним-происходит взгляда. Он и сам не знал, какого хера. Просто чувствовал, как что-то внутри не даёт им позволить говорить о грязнокровке подобные вещи. Даже он сам этого не делал. Он сам не позволял себе думать о том, как трахал бы её. Трахал бы, трахал. Трахал. Это слово настойчивым звоном повисло в голове, отдаваясь от стенок черепа и замирая, закручиваясь в образы. Живые, движущиеся. Дышащие. Влажные. У них был привкус корицы. Однако в следующую же секунду Малфой растянул губы в холодной ухмылке. — Повелись, идиоты? Ловите, ебите. Мне до одного места. Он завёл волосы назад, пропуская их сквозь холодные пальцы. А затем развернулся и зашагал в сторону раздевалок своей неспешной походкой, разминая шею на ходу. — Тренировка не закончилась, Малфой! — Мне нужно уйти. Вот так вот просто — и Грэхэм молчит в ответ. Малфой не знал, почему слизеринцы до сих пор слушаются его. Ведь отца уже не было, и никто не покупал это плебейское преклонение, которое преследовало его с самого первого курса. Или, скорее, всю жизнь. Люди всегда стремились угодить ему. Даже те, кто был на одной ступени с ним — такие же чистокровные, такие же обеспеченные. Сделать так, чтобы Драко одобрительно кивнул. И это означало бы в высшей степени похвалу. Или означало, что через Драко они пытались вылизать задницу его отцу. Малфой покривился от этой мысли, вошел в помещение раздевалки и начал стаскивать с себя форму, отбрасывая её на лавку. А возможно, в этом была суть всех аристократов — преклоняться друг перед другом, тщательно полируя друг друга языками и лестью. Тогда почему сам Драко никогда не делал этого? Он всегда был пешкой, ощущая себя королём. Он был пешкой в руках отца. Пешкой, которую не щадили и которой делали первый шаг в каждой игре. Но каким-то образом она никогда не бывала съедена. В этом была тактика Люциуса. Отец был поразительным стратегом, у которого всё было схвачено. Всё и всегда. Нужные люди подкуплены. Да и не только люди. Драко воплощал в себе две роли сразу. Две грёбаных сильнейших роли для своего отца — был его сильной и слабой стороной. Люциус был слишком уверен в нём. Слишком хорошо знал, что он не осмелится предать его. А он предал. Он осмелился. Драко разделся, проходя в душ и открывая воду так, чтобы горячие струи ударили прямо в лицо. «Чистая кровь и грязное тело» Снова она в его голове. Ни с того, ни с сего. — Сука. Он оскалился, ударяя кулаком по каменной стене. Снова и снова, пока кожа на костяшках не лопнула. Боли всё равно не было. Просто жжение. Просто горячо. И горячая кровь по пальцам, смешиваясь с горячей водой. Маленькая сука, почему она позволяет себе говорить те вещи, которых бы не позволил сказать никто другой? Драко опускает руку и упирается в стенку лбом, ощущая, как прямые струи лупят в выступающие на шее позвонки, и наблюдая за тем, как кровь капает с его пальцев на пол, смываемая водой. Чистая кровь. Чистая. Видишь, какая она чистая, Малфой? Смотри. Гордись. Вот оно, твое величие. Вытекает из тебя как из дырявой бочки. Он закрыл глаза, стоя так целую вечность, гоня мысли. Гоня от себя подальше, и постепенно они начали затихать. Будто успокаиваясь, укладываясь в прежнем хаосе друг на друга. Но они замерли, недвижимые. Вместе с отцом. Вместе с Грейнджер. От этого становилось легче. Произнесенное про себя имя — и во мраке под закрытыми веками вновь оживает она. Её глаза, что смотрят на него, будто он — это всё. Весь её мир. Все её существование. Именно это увидел он в карем море её радужек, когда она обняла его вчера. А он позволил. Позволил, идиот. Прижаться к себе, коснуться своей спины и поить себя запахом густых волос, который он тайком вдыхал, пока она бормотала что-то о ненависти в его плечо. Он так ненавидел её тело. Её руки, её губы, её глаза. Он так, блядь, ненавидел его, потому что оно было грейнджерским. А значит — никогда — его. Он не имел права касаться. Он так хотел и так не имел грёбаного права. Вот Миллер — другое дело. Миллер мог бы трахать её до потери пульса. Или уже трахал. Недаром же она так носилась за ним. А ему, Драко Малфою, нельзя. Это бесило. Он ненавидел это. И был этим всю свою жизнь. Он был долбаной крайностью. Никогда не отказывая себе ни в чем, он отказывал сейчас лишь потому, что эта слабость шла против принципа всей его жизни. Его и отца. Но почему тогда ему это так нужно? Нужна она. Нужен её рот. Прямо сейчас. Распахнутый, открытый перед ним, влажный и тугой. Он врывался бы в него языком. Глубоко, сильно, быстро. Её рот, который стал вдруг идеей-фикс. Грязной, бесконечно горячей и запретной. Грейнджер. Грейнджер. Грейнджер. Драко вновь ощущал жар. Не от воды. Вода грела его лишь снаружи, а огонь пылал внутри. В крови, в голове, в каждой нервной клетке. В паху, тяжело пульсирующем. Глухой стон полного разочарования в себе сорвался с губ, отражаясь от каменных стен душевой. Рука, по которой всё ещё стекали капли крови, потянулась к члену. У него стоял. Чёрт. Он зажмурился, выдыхая ставший вдруг горьким воздух из лёгких, и замер с рукой на члене, не шевелясь. Представь Пэнс. Прямо сейчас, представь, как она стоит перед тобой на коленях, делая привычный минет. Пальцы шевельнулись, проводя по горячей коже, и стоило ему ощутить это движение, как образ Пэнси вынесло из головы волной отчаянного желания. Потому что это была Грейнджер. С её крошечным и ядовитым ртом. Нет, нет. Не думай о ней. Не думай. Но, кажется. Поздно. Рука пришла в движение, сжимаясь у самого основания члена, проводя по всей длине горячей, пульсирующей кровью плоти, разнося по телу жаркие волны постыдного удовольствия, болезненных мурашек, собирающихся в затылке, в пояснице, в ступнях. Вызывающих желание двигать бёдрами навстречу неплотно сжатому кулаку, а мозг уже рисовал картинки, от которых Малфой плотнее закрывал глаза, желая не только видеть, но и ощущать. Закрой сильнее. Чувствуй. Это не твоя рука, не твоя. Сердце колотится как ненормальное. Она. Стоит за его спиной. Вода стекает по её лицу и волосам, которые тяжелеют, распрямляются. Скользкими змейками ложатся на острые плечи и выступающие ключицы, и, блин, как же он хочет её угловатые руки. Её целиком, немного нескладную... но такую... Что просто крышу срывает. А она протягивает руку, проводит по его спине ладонями, пропуская сквозь пальцы ручейки горячей воды. Прижимается к его лопаткам своей маленькой грудью, скользя ладонями вниз, к его животу, который тут же напрягается. И снова низкий стон срывается с губ, приглушённый стиснутыми зубами. — Ч-чёрт. Малфой начинает быстрее двигать рукой. Воображение рисует тонкие пальцы, мокрые от воды, которые гладят его бёдра, а затем поднимаются к члену и обхватывают, сжимая. Сильнее и увереннее с каждым лихорадочным движением — вверх-вниз. Да-а, Господи. Горячие губы скользят по его спине, кусая, вылизывая каждый позвонок. Он зажмурился, ощущая, как дрожит всем телом. Он пытался. Но не мог ощутить этого, ощущая лишь её руку. Слишком не такую. Слишком грубую. Слишком. Всё было слишком. Так блядски слишком. Мерлин, помоги. Он дрочил в душе как малолетка, судорожно сглатывая слюну, что не хотела течь по сухой гортани. Ловил губами влажный воздух, сжимая его зубами. Задыхался, как херов утопленник, жмуря глаза. Это была она. На коленях. Перед ним. Или нет. Прижатая к стенке. И он — внутри. Влажно, туго, растягивал, входил, врезался. Слышал шлепки их тел, её крики. Нет. Не такие, как у Паркинсон. Нежные. От которых мурашки по спине и заряд по позвоночнику. Такие, как тот стон... в темноте коридора. Когда он чуть не проклял себя за то, что выпустил язык изо рта, целуя её в ответ. Этот стон отдался в его ушах, вызывая судорожные фрикции. Драко вколачивался в свою ладонь, пачкая светлую кожу кровью. Стискивая в кулак свободную руку едва ли не до треска кожи, прижимая её к губам, чтобы заглушить... Ещё. Ещё, сжимает сильнее, принимает глубже, открывает рот шире. Мерлин. Сколько её было в нем. Сколько. Её. Было. Выйди из меня. Пожалуйставыйдияпрошутебяпожалуйста. Драко впился зубами в костяшки, с глухим рычанием кончая, захлебываясь дыханием, вздрагивая, снова, снова, продолжая двигать рукой. Грейнджер. Грейнджер. Грейнджер. Ему казалось, что он падает. И он падает. Стоит на коленях; вода льется на спину, а он продолжает резкие движения. Он вздрогнул в последний раз, выдыхая. Застыл, чувствуя, как на мгновение расслабляются мышцы шеи и плеч. И как прекрасно-пусто на одно мгновение становится в голове. Но вдруг понимает, что её лицо всё еще смотрит на него, снизу. Она улыбается, облизывая губы. А он проводит по ним пальцами. Такая нужная. Такая правильная. Его. А потом он открывает глаза. Её нет. Конечно, её нет. И никогда не будет. Злость наполняет тело. Спасительная. Он был рад ей. Драко медленно поднимается. Выключает душ, выходит из кабинки. Садится на ближайшую скамейку и опускает голову, зарываясь руками в волосы, чувствуя, как с голого тела на каменный пол падают остывающие капли воды. Впервые в своей жизни ему захотелось, чтобы его голова была слепа. Чтобы ни одного образа не рисовала воспалённому сознанию. Ни одного чёртова образа. Что мне делать? Вопрос повис в воздухе, невысказанный. А она всё улыбается ему, стоя на коленях. А он всё гладит ее губы.