Джулиет

      Город Риддлстоун находится в месте, где южные теплые ветра встречаются с едкой влажностью, между зелеными холмами и простирающимися до самого горизонта равнинами. Зимы здесь мягкие, но часто длятся почти до самого мая, не давая городу проснуться и отряхнуться от заледеневшей корки скуки. Из развлечений здесь небольшая старая площадь, ветхая церквушка да кладбище, заменяющее парк. За густой листвой раскинувшихся крон рождаются и плодятся истории о нечисти, которыми пугают не только детей, но и взрослых.       И пускай кладбище было названо в честь святого Виктория, местные нарекли его кладбищем нечестивого Мартена, который похоронил большую часть своей семьи, а если точнее четырнадцать человек, во время вспышки холеры, причем сам старик, которому в то время было уже почти семьдесят, чудом оклемался и прожил еще долгих здоровых двадцать лет. За это время по его указу на кладбище было высажено десять яблонь, десять орехов, пять слив и парочка груш, которые, однако, не прижились и спустя пару лет на их месте выросли ромашки – любимые цветы его тетки, которую почитал весь город.       Кладбище нечестивого Мартена было самым романтичным местом для прогулок и свиданий. Ряды высоких надгробий, выполненных лучшими мастерами, бесконечные строки эпитафий, шелест ветра и хруст сочной травы хранили атмосферу интимного спокойствия и душевного умиротворения, за которым часто приходили горожане в надежде опустить охапку свежих цветов на могилу родных или знакомых и на несколько минут прикрыть глаза в немой молитве.       Если летом кладбище преображалось, накинув на деревья густую зелень и благоухая, то с поздней осени и до конца весны здесь редко кто-то появлялся. Зимой оно становилось пугающе неприветливым, серым, и любой хруст способен был украсть у сердца пару ударов. Оно было приманкой для пугливых, но жаждущих эмоций мальчишек, но никак не для излишне впечатлительных в то время дам.       Несмотря на это, начиная с первых дней апреля в его широкие ворота ежедневно входили две юные девушки. Одна, судя по скромному платью и беглому взгляду, была служанкой. Вторая, более тонкая и статная, с кружевной черной вуалью, надвинутой на глаза и волевым подбородком, была ее хозяйкой.       Они проходили мимо бесчисленных рядов могил и останавливались почти в самом конце, ближе к северной его части, где хоронили преступников и тех, кто имел плохую репутацию. Девушка с вуалью положила на холодную влажную землю темно-красный, практически черный тюльпан. Всего один. Отошла на шаг и посмотрела на скромные барельефы надгробия, гораздо проще тех, что находятся в самом начале кладбища, но вычурнее и добротнее тех, что находятся дальше, где покоятся заключенные и прочая «нечисть».       Лицо юной девушки ни на секунду не лишилось своего бесстрастного вида, взгляд ее был резок, холоден и глаза не выражали печали. Она стояла, не обращая внимания на запутавшиеся в ресницах тонкие темные волосы, не пошевелилась и когда они защекотали щеки и нос. Она смотрела оценивающе, будто была здесь впервые, сравнивала рядом стоящие надгробия с тем, что было перед ней. Скользила взглядом по серому камню, по нескольким строчкам, которые не в силах была прочесть. Затем, после первого сильного порыва ветра, опускала глаза обратно на небрежно положенный цветок, улыбалась легкой, едва заметной улыбкой, разворачивалась и, молча, ни о чем не предупреждая служанку, шла к выходу. Та мелкими шажками шла следом, в ужасе оглядываясь по сторонам, особенно быстро проходя те могилы, которые были закрыты клетками. Из них, поговаривали, непременно вылезет труп.       Дойдя до старого поместья, заросшего колючими кустами шиповника, они так же молча входили, и служанка бежала на кухню за горячим чаем, пока девушка с вуалью поднималась по широкой лестнице к себе в покои. На этот раз, однако, она остановилась у стены с перевернутым портретом. С того самого дня, когда в дом вошла смерть, немногочисленные картины с портретами были отвернуты прочь и хозяйка не позволяла никому к ним прикасаться.       Она протянула руку, коснувшись рамы тонкими холодными пальцами, провела ими по старому дереву, а затем, не без усилий, развернула картину к себе.       С полотна на нее смотрел немолодой мужчина. Пронзительные синие глаза выглядели ненатурально на уставшем, покрытым морщинами и пятнами, лице. Губы его сжались в тонкую полоску и пускай не расплывались в улыбке, девушка видела ее, язвительную, горькую, практически беззубую, что делало ее отвратительной. Большие мясистые уши контрастировали с редким волосяным покровом головы. Художник, кем бы он ни был, будто преследовал цель преувеличить все самые явные недостатки, подбирая бледные грязные краски, тщательно вырисовывая волосинки, растущие из больших родинок. А мужчина, кем бы он ни был, будто гордился своим отталкивающим видом, гордо приподнимая слабый подбородок и выпячивая объемную грудь на которой не по размеру сидел костюм.       Девушка не могла оторвать взгляда от синих глаз, постепенно тая под их ненастоящим, но таким живым взором. В нос бросился запах затхлости и вокруг стало темнее обычного. Она поспешно повернула картину обратно к стене, стараясь выкинуть из головы вид человека, преследовавшего его даже после смерти и, придерживая тяжелое платье, поднялась по лестнице в свою спальню.