Кружево

- На сегодня всё. Все свободны. Дверь в кабинет Мори-сана закрылась за его спиной. Он сам облегченно выдохнул: это был тяжелый, монотонный, муторный день, и он провел его как самая настоящая кабинетная крыса – бумажкам и документам, на которые ему самому, по большому счету, плевать с высокой колокольни, сегодня просто не было конца. Как будто весь мир гребаной макулатуры сегодня специально на нем сошелся! Где-то сбоку раздался тихий хриплый кашель, а за ним последовал ровный голос: - Накахара-сан. - Чего тебе, Акутагава? – развернулся он к подчиненному. - Вас подвезти? – сухой тактичности пареньку было не занимать. Чуя лишь усмехнулся. - Уж сам как-нибудь справлюсь. Рюноске кивнул каким-то своим мыслям, вежливо поклонился и, развернувшись к рыжеволосому Исполнителю спиной, быстро исчез в темноте коридора. Чуя же только устало вздохнул и уже было дернулся в сторону, как вдруг остановился и прерывисто выдохнул. Вот черт. Слишком резко. Не рассчитал рывка. Оно до боли впилось в кожу на груди, мгновенно посылая сладкую дрожь вниз по позвоночнику. Мафиози рвано выдохнул и, облокотившись на стенку, попытался выровнять дыхание. Нельзя! Не хватало еще начать возбуждаться на рабочем месте! Накахара так глубоко ушел в себя ради выравнивания сердечного ритма, что чуть ли не подпрыгнул, когда дверь сбоку от него со скрипом медленно открылась. Из залы выглянула голова Мори-сана, и брови мужчины взлетели вверх от легкого удивления. - Чуя-кун? – похоже, глава Портовой Мафии и впрямь удивился. – Ты чего ещё здесь? - Прошу прощения, Мори-сан. – тут же, как по команде, выровнялся в спине, плечах и голосе мафиози. – Разрешите идти? - Конечно. – охотно кивнул Огай. Чуя развернулся и, твердо чеканя шаг, направился в темноту коридора, лишь краем уха слыша, как с отдаленным эхо вновь закрылась дверь в кабинет босса. Мысли же Исполнителя были далеко. Когда Огай так внезапно показался из залы, Чуя опять подскочил слишком резко, что заставило его плотной лентой обхватить мафиози поперек груди, вызывая волну болезненно-сладкого удовольствия. «Скорее бы домой...» Только когда он добрался до дома, только когда, судорожно поворачивая внутренние замки, заперся в своем убежище изнутри, только когда, дрожащими руками расстегивая жилетку и рубашку, съехал вниз вдоль кровати в спальне, Чуя позволил себе облегченно выдохнуть и тихонько, так, будто сам стыдится этого, застонать. У Накахары Чуи в жизни всего две слабости: о первой – суицидальной, бинтованной, любимой – слабости своего сердца мафиози не позволит узнать никому – самолично зубами глотку вырвет, но не позволит. А о второй его слабости… не должна знать даже его первая слабость. Нет. О ней прежде всего не должна знать именно его первая слабость. И эта слабость… Взгляд мафиози упал на свое отражение в зеркале: растрепанные в разные стороны длинные рыжие локоны, лихорадочно блестящие глаза, опухшие красные искусанные полуоткрытые губы, сбитое дыхание, часто вздымающаяся грудь, а на ней… Прямо поверх бледной кожи одето нечто, похожее на корсет, из тонкого плотно облегающего полупрозрачного черного кружева. Оно начинается чуть ниже ключиц и замысловатым узором идет до талии. Предмет тайного гардероба был сделан так, что сейчас почти до боли стягивал своему владельцу кожу, на которой потом наверняка останутся ярко-красные узорчатые следы; кружево вжималось в разгоряченную кожу на груди и плоском животике, терлось об итак уже набухшие, вставшие розовенькие сосочки, не давало сделать полноценный вдох, заставляя своего обладателя поверхностно дышать через раз. Чуя горько усмехнулся и прикрыл глаза. Он выглядит, как только что трахнутая проститутка. Причем, судя по виду в зеркале, имели его только что минимум трое. Одновременно. *** …Впервые мафиози понял, что ему нравится кружево, когда, еще будучи напарником Дазая, прошел мимо витрины магазина женского белья. Магазин тот, надо сказать, располагал отнюдь не повседневным нижним бельем, а… таким, что «усладит глаз вашего избранника и подарит ему незабываемые ощущения!». По крайней мере, именно так гласила надпись на визитке. Он отчетливо помнит тот момент, когда, в очередной раз тупо слоняясь по улицам ночной Йокогамы, он вдруг остановился – просто встал истуканом посреди дороги -, сам пока еще не понимая, что заставило его это сделать. Недовольно покрутив головой по сторонам, он ни с того ни с сего остановился взглядом на ярко подсвеченной витрине. И почему-то прирос к земле. На витрине стояло несколько манекенов – штуки три-четыре, не больше. Но он смотрел только на один. Тонкую белую фигурку-манекен обхватило сразу несколько элементов одежды: линии худых ног были облачены в облегающие узорчатые чулки, поднимавшиеся до самых ляжек; там, посредством тонких атласных ленточек, они скреплялись с кружевным пояском, плотно сидевшим на бедрах; под ним находился полупрозрачный лоскуток трусиков. Выше, начиная с нижних ребер и до самых ключиц, дистрофичное тело манекена было схвачено – это было видно невооруженным глазом – тугим корсетом из тонкой материи с откровенным вырезом на груди и двумя крестами из атласных лент с дырочками посередине, фиксирующими соски. На плечи была накинута тончайшая, даже на вид рвущаяся от одного резкого движения кофточка с длинными широкими рукавами, спускавшимися как минимум еще на ладонь от кончиков пальцев, полы которой едва-едва прикрывали верх бедер и запахивались путем завязывания бантика из широких атласных лент где-то на талии, чтобы самые вкусные места оставались на виду. Накидка была кокетливо сдернута с одного плечика. И все это было выполнено из черного кружева. Глаза Чуи где-то с минуту несколько удивленно блуждали по манекену, после чего он вдруг резко очнулся и, сам не понимая почему, залился краской, тут же попытавшись скрыть это за опущенной почти на все лицо шляпой и огненными прядями. Прошло какое-то время, и мафиози, погрязший в работе и собственных мыслях, каким-то волшебным образом вновь оказался у этой витрины. Сначала он даже не понял, каким образом ноги его сюда принесли. Потом вдруг начал злиться на самого себя. Но мысль, маленький маячок, все это время мигавший где-то на задворках его сознания, посылая в мозг чувство того, что он что-то забыл, вдруг выплыл, вылез наружу, и Чуя, как на автомате, будто попав в какую-то параллельную реальность, где он все еще находится в своем теле, но управляет этим телом кто-то другой, зашел в магазин. И купил толстый облегающий чокер, изящные тонкие перчатки, откровенное легкое полуплатьице, имевшее вырезы на спине, груди, ключицах и боках и длинную полупрозрачную ночную накидку. И все это – из черного кружева. Придя домой, мафиози будто очнулся, а, открыв пакет и посмотрев содержимое - залился предательской стыдливой краской и зашвырнул проклятую покупку в самый дальний угол шкафа в спальне, чтобы больше она не попадалась ему на глаза. Однако на следующий же вечер он, занавесив все окна и оставив во всей квартире из света только тусклый ночник в спальне, медленно-медленно вытащил пакет и, разложив на кровати свои приобретения, стал медленно-медленно их надевать. Кружевные перчатки, такие тонкие и мягкие, ощущались на руках непривычно легко и мягко – Чуя их практически не чувствовал; толстое плотное черное кружево нашейной ленты приятно сжало горло, что в корне отличалось от его обычного чокера; подобие платьица, такое откровенное, открытое, развратное лоскутное кружево одновременно сжимало в тиски и давало дышать, а еще жутко поддувало снизу – ведь белья оно не предполагало – и одновременно заставляло непонятный жар распространяться по телу. Чуя поднял голову, чтобы посмотреть в зеркало – здесь стояло одно большое, так, что рыжеволосый отражался в нем в полный рост – и замер. Сердце глухо билось где-то под горлом, а в голове было оглушительно пусто. Чуя сам испугался того, что только что испытал, потому что… ему нравилось. И идеально севшее на теле кружево, и ощущение, которое дарила коже узорчатая ткань. Ему нравилось ощущать себя в этом… костюме, нравилось то, как он выглядел в этих вещах, впервые за долгое время понравилось собственное отражение в зеркале, облеченное в тонкую материю… Ему просто нравилось. И это пугало. Но в ужас его привело далеко не это. Он не испугался, когда вновь сходил в тот магазин за очередной покупкой; не испугался, когда, спустя несколько месяцев, в его просторной спальне появился еще один шкаф, чуть меньший в размерах и закрывавшийся на ключ. Его не тревожила все растущая привязанность к такой тонкой, нежной, мягкой материи – это не казалось ему противоестественным. В конце концов, если девушки способны понять всю грацию и элегантность кружева, то почему тоже самое не может сделать он? Красивая вещь – красива всегда и везде. Теперь раз или два в неделю это уже было каким-то особенным ритуалом: он занавешивал все окна в квартире, выключал всю иллюминацию, оставляя только один прикроватный ночник заливать спальню тусклым теплым светом, и надевал на себя новое приобретение. Он мог просто покрутиться у зеркала, мог весь день проходить по дому в таком виде – иногда он даже ложился спать в специально подобранном для этого им в магазине белье. Вот и в этот раз он, завершив все приготовления, помял в руках обновку, наслаждаясь ощущением кружева в ладонях, и надел на себя. Встал к зеркалу боком, вторым, посмотрел, как вещица села на спине. Забавно повилял бедрами и тут же усмехнулся: как-то последнее движение совсем по-шлюшьи получилось. Чуя прыснул, после чего поднял глаза на зеркало и показал отражению язык. Сравнение явно попахивало дазаевским происхождением. Накахара снова усмехнулся, а его отражение чуть ли не высокомерно вздернуло нос. «По-шлюшьи», фи! Как отвратительно звучит! Как-будто он проститутка какая-то! Да этот суицидальный ублюдок ни за то в жизни не сможет сказать такое после того, как… Сердце в груди вдруг на мгновение замерло, а потом ухнуло куда-то в район пяток. Улыбка тут же сошла на нет, глаза в зеркале превратились в два громадных блюдца, а его самого затрясло от пробравшего до мозга костей холода. Что он только что…? Неслушающимися руками он стянул с себя изящную обновку и молнией кинулся в ванную. Там, встав под горячий душ, он медленно съехал вниз по кафельной стене на пол. Ноги отказались держать. Не в силах совладать с собой, он спрятал голову в обхвативших колени руках. Что он только что…? На белом полу, в душе, под струями горячей воды, Чую трясло от холода. Чую просто колотило от дикого, ледяного ужаса, пробравшего до основания; от осознания, накатившего внезапной, сшибающей с ног волной. Его банально сбило. Что он только что подумал? Неужели это правда случилось с ним? Неужели это он только что захотел, чтобы Дазай увидел таким? Для чего? Что он хочет услышать от этой мумифицированной шпалы? Что он не выглядит как шлюха? Что он здорово смотрится? Неужели ему… Эта мысль пробила сознание насквозь не хуже пули. Она прозвучала в голове набатом, оглушительным выстрелом, оставившим после себя звенящую пустоту. Чуя безвольно уронил голову на грудь и едва слышно заскулил. Как побитый щенок. Неужели ему хочется, чтобы Дазаю понравилось…? *** Следующие пару недель он ходил как в воду опущенный. Ощущение чего-то такого тяжелого, мутного и противного не покидало его грудь. Я странный? Ненормальный? Все нежное и кружевное он запрятал в самый дальний угол. Тошно было смотреть. И не потому, что разонравилось: просто чувство того, что он какой-то неправильный, противоестественный, не хотело его покидать. Желать, чтобы ему сказали, что он красивый в женском тряпье для сексуальных утех, это же странно? Тем более сказать, что он не выглядит как шлюха, а просто выглядит хорошо? Что ему просто идет? Желать, чтобы напарник, с которым то постоянно грызешься, то стоишь спина к спине и доверяешь жизнь, увидел его в таком виде, это же неправильно? Желать, чтобы этот напарник сказал, что ему идет, это ведь мерзко и отвратительно? Желать, чтобы Дазаю понравилось… Это же ненормально, да? Все закончилось в один краткий миг. Настолько резко и неожиданно, что Чуя, за все то время еще не свыкшийся с недавно приобретенными мыслями и ощущениями, просто оказался не готов. Вообще не готов. Выходя из главного здания Портовых после очередного задания, опять с головой погруженный в свои мысли, он никак не ожидал, что его, как какого-то котенка, схватят за шкирку и утянут в ближайший переулок. Он и рта раскрыть не успел, как его со всей силы впечатали в каменную стену. Порядком взбешенный таким с собой обращением, он уже было поднял лицо, исказившееся в гримасе ярости, как вдруг застыл. И ярость сменилась удивлением. Перед ним, сложив руки на груди, с недовольной, непонятно-изучающей миной на лице стоял Дазай. Карий глаз поблескивал бледными отсветами полной луны и, казалось, хотел просверлить в рыжеволосом мафиози дыру. Чуя тут же взял себя в руки и, усмехнувшись, вопросил: - Что, непокрытых тобой шлюх в Порту не осталось, поэтому решил на мальчиков переключиться и теперь зажимаешь всякого первого встречного по углам да темным переулкам? – после чего оскалился и продолжил почти рыча. - Только я немного не из этой службы. А вот гробик помочь выбрать смогу! Дазай молчал и продолжать внимательно его разглядывать. Тут уж и Чуя насторожился. - Дазай? – позвал он осторожно, когда пауза стала давить. Мало ли, что этому психу суицидальному в голову пришло. - Понять не могу. – вдруг с какой-то детской растерянностью и удивлением начал молодой Исполнитель. - Чего именно, шпала мумифицированная? - Что с тобой происходит? – прищурив карий глаз, спросил Дазай. Чуя едва удержал тело от того, чтобы вздрогнуть. Блять. Вопрос ударил точно в цель. Недаром эта скумбрия вторая в мафии после Мори-сана. А может – даже первая, просто знать об этом никому не дает. - У тебя последнее время упала концентрация и снизилась безусловная реакция. – тем временем жестко, как на докладе перед Мори-саном, продолжил Дазай. – На последнем задании ты пропустил троих снайперов. Раньше ты бы их расплющил еще до того, как они винтовки из кейсов достали. Ты будто спишь с открытыми глазами. Если так пойдет и дальше, то это скажется на нашей производительности. Чуя постарался незаметно сдвинуть шляпу ниже на лицо. Он испугался, что если эта скумбрия решит сейчас заглянуть ему в глаза, то прочитает по его мордашке все его секреты и мысли. Он вновь так погрузился в себя за размышлениями из разряда «только бы не заметил», что от прикосновения прохладной ладони ко лбу дернулся как от удара электрошокером. Дазаю же, видимо, надоело такое поведение напарника, поэтому он, цокнув языком, одной рукой впечатал худощавое плечо в стену, зафиксировав тело, а другой пробрался под рыжую челку и положил свою ладонь ему на лоб. Чуя зашипел от не слишком приятных ощущений тесного знакомства спины с камнем, и уже хотел было разразиться гневной тирадой на тему того, что он обо всем этом думает, однако, подняв голову, встретился взглядом с Дазаем, и все слова застряли где-то в горле. - Ты заболел, что ли? – недоуменно, как-то даже обеспокоенно спросил одноглазый напарник. - Вроде не горячий. Чуя хотел что-то сказать, но слова не шли. Потому что в эту самую секунду он снова кое-что осознал. Поэтому не оставалось ничего, кроме как скорчить, насколько это было возможно, гримасу ярости, пнуть приставучего напарника в живот с ноги, после чего подпрыгнуть в воздух и оказаться на ближайшей крыше. - Все со мной нормально! А ты не лезь с тупыми вопросами, придурок-Дазай! – гаркнул он что было силы, после чего бесшумно спустился на землю по другую сторону здания и, натянув шляпу как можно ниже на глаза, быстрым шагом бросился бежать без оглядки от своего самого страшного ночного кошмара. Тогда, идя по ночным улицам города, он не видел никого и ничего: не различал цветов, не слышал разговоров, не замечал окружающих его людей. А все потому, что в ушах набатом стучала кровь, внезапно прилившая к мозгу. И наверное, именно поэтому руки, ладони, как, впрочем, и все тело в целом, холодило и потряхивало от мелкой дрожи. Все потому что холодно. Да. Именно поэтому. Как вошел домой и закрыл дверь он не помнил. Также как и не вспомнил, как оказался в собственной спальне перед зеркалом. Очнулся он только тогда, когда заглянул в глаза парню, отражавшемуся в гладкой стеклянной поверхности. Ха. Что, все еще не свыкся с мыслью, что хочешь, чтобы Дазаю понравился ты в кружеве? Чуя болезненно зажмурился. А как насчет такого? М-м? Что ты просто хочешь Дазая?