Благосклонный

Трепет чужих губ был приятен. Эта мысль посетила затуманенное негой сознание — и тут же исчезла, оставив на лице теплую полуулыбку. Ленивый, разморенный Ричард наслаждался мягкостью постели, и интимным полумраком, и ощущением прядок, что пропускал меж пальцев. Наматываемые на них, будто на тонкие узловатые подпорки, прядки эти завивались совершенно очаровательным образом. Сам Эдвард, по мнению короля, был очень мил: один взгляд на него заставлял сердце сжиматься, переполняя всю суть его сладким томленьем, а подчас и заходиться в радости — светлой, лишенной любых тревог. Ричард вздохнул, мечтательно смежив веки, и вдруг напрягся. Подался вперед, заглядывая в лицо напротив не то требовательно, не то заискивающе: — Кузен? Эдвард помедлил. Подхватил длинную рыжую прядь — отблески свеч рассыпались по ней золотистою пылью, — убирая с щеки, и лишь затем отозвался: — Да, свет очей моих? — Кузен, мы можем попробовать заняться любовью снова? С замиранием сердца он пронаблюдал, как чужие губы сомкнулись в бескровную полосу, как плечи приподнялись в жесте нерешительного раздумья. — Не знаю, хорошая ли это идея, — наконец вымолвил герцог. — В прошлый раз… — Это будет не так, как в прошлый раз, — перебил его Ричард, чей темп речи ускорился и голос явственно зазвенел, — мы не… В прошлый раз мы волновались. Он прервался, и щеки его, обычно белеющие той аристократической белизной, о какой слагают сонеты, порозовели. — Мы были обеспокоены тем, что Вы можете нас оставить, — пробормотал король. — Но мы убедились, что наши опасения беспочвенны, — спешно добавил он, предупреждая чужие возражения. — Мы знаем, что Вы не чувствуете себя ущемленно, если мы не хотим, однако… мы хотим. Пожалуйста? Ричард одарил его взглядом из-под полуопущенных ресниц — их кружево затрепетало, и задрожали в нем медовые блики. Он ощутил себя в высшей степени неловко, пытаясь задействовать один из старых методов соблазнения: все легкое и игривое, что жило в нем когда-то, погребла под собой память заточения в замке Понтефракт. Видения о себе самом — в кандалах поверх истертой, кровящей кожи и звоне цепей, в лохмотьях на истощенном теле и с немой скорбью на губах — преследовали его, точно призрак из давнего кошмара. — Мы не постыдимся даже умолять, — проворчал король, скользя ступней вверх по чужой ноге. Эдвард — уголки губ его дрогнули, приподнимаясь — невесомым касанием пальцев обласкал лодыжку. — Вы уверены? Ричард кивнул; он заправил выбившуюся прядь кузену за ухо и не отказал себе в удовольствии погладить, чуть давя и сминая, упругую щеку. — Абсолютно. — Что ж. Вы хотите… — Вас в себе, — в лице Омерля читалось столько подлинного беспокойства, затенившего собой сладострастие, и благоговейного обожания, что он заверил: — На этот раз мы обещаем не предаваться панике. Если же эмоции окажутся сильнее нас, мы дадим о том знать. Нам стоит попытаться. Он осторожно прощупывал почву, пробирался сквозь терновник — и кротко сносил тяжесть фантомного железа на запястьях, грубость призрачных рук на шее и плечах, промеж ребер, у самого сердца, и ниже, где беспомощность смешивалась с осквернением. Ему хотелось вернуть прежнего себя — уверенного и властного, величественного в своей красоте, изящного и лучащегося энергией. Ему хотелось, в конце концов, знать, что в стенах Понтефракта он захоронил тоску и бессилье, а не цветущую молодость. — Мы жаждем, чтобы Вы овладели нами, — выдохнул Ричард кузену в самые губы, и жаркий шепот стих, прерванный поцелуем. Когда холеная королевская рука обвилась вокруг его талии, буквально вжимая тела друг в друга, Эдвард подивился столь страстному напору: он привык к робости, даже некоторой пассивности своего возлюбленного — тот был крайне избирателен в вопросе плотских контактов. Чужая решимость, отчаянная и безграничная, захлестнула его, заструилась лавой по венам — и он ответил с не меньшим чувством, напоследок повторив языком абрис великолепных губ. — Скажите мне, если для Вас это слишком, — изрек он, настойчивый в своей просьбе. — Скажите немедля… — Всенепременно, — пообещал Ричард; ладони его обогнули контур фигуры герцога, стиснулись на приятно-шершавом хлопке — и потянули вверх. Он восхищенно улыбнулся, открыв для себя рельеф икроножных мышц, поджарые бока и силу, совершенно не вязавшуюся с образом его мягкосердного кузена. Ткань — белые складки сокрыли лицо и шею, стекли с предусмотрительно поднятых рук — была отброшена в сторону, на пол. Король сглотнул, искренно восторженный и неожиданно смущенный; пальцы, согнувшись до хруста, зарылись в шелковую медь кудрей. — Вы можете не снимать сорочку, — предложил Эдвард, что что получил безмолвную благодарность и поцелуй. — У нас есть… — Да, обождите, — Омерль потянулся к комоду. Голова и плечи его утонули в эфирных волнах балдахина, и король, откинувшись на подушки, едва удержался от смеха: он нашел вдруг забавной чужую расторопность. То, верно, было продиктовано волнением, плещущим в груди и горле, не дающим вдохнуть и совладать с собой. Наконец прозрачная ткань всколыхнулась, отводимая в сторону, — Эдвард вернулся с бутылочкой масла в руках. Взор задержался на искрящих янтарем локонах: разметались вкруг головы Ричарда, будто ореол. Король, перекатившись на живот, встал на четвереньки — в движениях, пусть плавно-изящных, мелькнула неловкость. Теребя в пальцах подол сорочки, он закинул ткань на спину. Оголенных бедер коснулась прохлада, а после — щекочущий поцелуй, заставивший содрогнуться всем телом. — Я люблю Вас, — признался Омерль. Сердце совершило кульбит: Ричард слышал заветную фразу неоднократно — и всякий раз она становилась для него откровением. Зажав пузырек меж ногами, Эдвард щелкнул крышкой — в воздухе разостлался ненавязчивый аромат. Он вылил немного масла в ладонь, свободной рукою раздвигая бледные ягодицы. Огладил податливо-упругую плоть, голодный и ласковый в этом жесте, и тронул расселину. Палец, скользкий от масла, проник легко — тело Ричарда ответило дрожью. Герцог застыл.  — Все хорошо? — Ваша ладонь так холодна, — в голосе раздались привычно капризные нотки, — но продолжайте. Омерль повиновался, и с губ Ричарда слетел волнительный вздох: скованность, налившая мышцы свинцом, отошла на второй план. Вторжение перестало видеться ему неприятным; это делал с ним его дражайший кузен, делал хорошо и правильно, и он был объят чувством защищенности. Движение распаляло, вынуждало ерзать в смутном нетерпении — он не собирался обмякнуть, пряча в рукавах постыдные слезы, как однажды уже случилось — и подмахивать бедрами. Второй палец заставил короля прогнуться в спине; все тело его, пронзенное сладостной дрожью, подалось назад. Он сжался, не в силах справиться с нахлынувшим ощущением; горячие пальцы оглаживали его изнутри, и раздвигались, и толкались вглубь. — Вам нравится? — вопросил его на ухо Эдвард. — Безу…словно, — едва выговорил король. Это было неторопливо, так мучительно-нежно; он изнывал и жаждал еще, вился под сильным телом, пока не замер, ошеломленный. — О-ох! Улыбка растеклась по лицу Омерля, окрасила алым губы; он прекратил на миг, а потом вновь коснулся заветной точки. Король впился пальцами в простынь — до скрипа ткани, до побеления костяшек — и задушенно всхлипнул. — Это так… приятно, — пробормотал он в подушку, — еще, пожалуйста, еще!.. Он не увидел чужой ухмылки, поразительно мягкой и теплой, не почувствовал жадного упоения, с каким герцог осмотрел его спину — сорочка сбилась к плечам, и теперь липкую от испарины кожу будоражило любое касание, — но чутко отреагировал на то, как толкнулись в нем пальцы. — Готовы к третьему? — спросил Омерль. Голос его возбужденно подрагивал; он наслаждался чужим удовольствием и был бы счастлив, казалось, доставлять его вечно. — Пожалуйста… — меж ягодиц пробежал холодок: Эдвард добавил масла перед тем, как продолжить. Пальцы толкнулись обратно в нутро — Ричард вскрикнул, шире расставляя ноги. Герцог находил их восхитительно стройными и длинными; при виде этих ног ему часто вспоминалось сказание о Белом олене. — Чего же Вы медлите? И Омерль возобновил движение пальцев, стараясь сразу задеть нужную точку. Его попытка была оценена: Ричард не скупился на стоны, от которых сам герцог становился тверже; кисти его — изящные, с красивыми узлами суставов — бил тремор; он тяжело и загнанно дышал. Когда давление исчезло, король буквально заскулил от досады и возмущения, примешанных к трепетной мольбе. — Я собираюсь овладеть Вами, — предупредил Эдвард. Он отвлекся лишь на долю мгновенья, чтобы оставить пузырек на полу; коснулся себя, распределяя смазку, и наконец вжался в Ричарда — крепко и горячо, позволяя ему ощутить свое вожделение. — Просто продолж… Король захлебнулся вскриком: ладони, сдавившие его бедра, плоть, вторгшаяся в его тело, губы, прильнувшие поцелуем меж его лопаток — всего было слишком много и сильно, чтобы сохранить хотя бы остатки горделивой спокойности. — Боже, — только и выдохнул он, — боже, прошу, Эдвард, двигайтесь… Омерль подался вперед и вплавился, добиваясь идеала в соитии. Ричард, распластанный на постели, высвободил зажатую собственным телом руку: ему нестерпимо хотелось потрогать себя. Заключив пылающую плоть в ладони, он вторил глубоким, жадным толчкам; его всхлипы перемежались с бесстыдными стонами. Он терся о простынь: грудь — неожиданно чувствительная — зудела, налившись жаром, и томное чувство никак не могло найти выхода. Эмоции опьяняли его, топили и поглощали. Король тряхнул головой, бессвязно бормоча: — Эд-вард… Эдвард, волосы… В ту же секунду рука, лежавшая на бедре, переместилась к шее, огладила — и сгребла щедрую пригоршню рыжего золота. Оно заструилось по ладони, зазмеилось меж пальцев и, намотанное на кулак, сверкнуло так же роскошно и рьяно, как глаза Ричарда. Король ахнул — Эдвард вновь потянул его за волосы; набухшая плоть распирала изнутри, давила по всем нужным точкам. Удовольствие, необузданно плещущее в теле, наконец накрыло его — он излился с именем кузена на губах. И то, как он сжался, забившись в экстазе, перекинуло Эдварда через край. Они рухнули на постель, сплетясь конечностями и объяв друг друга взглядами; пальцы Омерля все еще были в чужих волосах. Он стал их поглаживать, бездумно и нежно. — Вы в порядке, любовь моя? — участливо спросил он. — В полном, — откликнулся Ричард. Голос его, осипший, прозвучал странно-ломко. Эдвард вгляделся ему в лицо, взволнованный. — Вы плачете? — О, не тревожьтесь, это счастливые слезы, — улыбнулся король. Он был потный, с покрасневшими щеками и взъерошенными волосами, и будто светился изнутри. Дрожащая ладонь легла Эдварду на скулу: — Спасибо. — Я испытал чистое удовольствие. — Пусть Экстон держит карман шире, — усмехнулся Ричард. Сказано это было с таким восторженно-детским злорадством, что герцог невольно его поддержал: — Пусть. — Мы счастливы. — Я тоже счастлив, — Омерль, отведя за ухо взмокшую прядь, прижался губами к горячему, с пульсирующей жилкой, виску. — Побудьте здесь, хорошо? Я найду кого-нибудь, кто принесет нам воды и мыла. — Ммм, — нахмурился Ричард, — но мы не хотим, чтобы Вы покидали постель. — Желаете отойти ко сну, не приведя себя в порядок? Король поморщил нос. — Только быстрее, — приказал он. — И потрудитесь одеться! Отодвинув балдахин и свесившись с постели так, что медная волна локонов едва не достигла пола, он принялся наблюдать за кузеном. — Вам определенно стоит одеться. Тот подхватил измятую сорочку и спешно натянул ее через голову. — Я люблю Вас, — добавил король — чинное "мы" было неосознанно забыто — на случай, если у Эдварда возникнут сомнения. Омерль обернулся: — И я Вас, — он направился к двери, — вернусь через минуту. Ричард вдохнул полной грудью и откинулся на подушки, провожая его взглядом.