Дураки не болеют

Бам-бам-бам. Стучат по железной бочке грязные девичьи пяточки. Бам-бам-бам. Скучно. Сидит в холле старого цеха Мишка, дожидается, когда же дверь тяжёлая распахнётся, да верзила этот неуклюжий, Бурах, придёт. А его всё нет и нет. В циферках на циферблате девочка не разбирается, а разбиралась бы – сказала, что прошло уже не менее шести часов с момента его ухода, а дверь всё так и не скрипит. Лишь глухо бьют тяжёлые дождевые капли об её ржавую наружность, рассыпаясь по комнате тысячей разноцветных шариков по бетонному полу. А ей всё скучно. Бам-бам. Бам. Надоело. Крепче сжав любимую куколку в руках, Мишка неохотно покидает свою бочку. Шлёпает босыми ножками по бетонной лестнице, туда, вниз, где ворчливый Спичка сидит, опять глупостями своими занимается. Но уж лучше за этими глупостями наблюдать исподтишка, чем битый час сверлить дверь дикими глазами. Она выглядывает из-за стены, взглядом обводит подвал, всматривается. Видит, как пацан постарше в мятой клетчатой рубашке в шкафу роется. Редкие травки на секционный стол достаёт, да пыхтит периодически, будто недоволен тем, что видит и что достаёт из травяных запасов. На Мишку он даже не отвлекается, занят. — Тц. Мало здесь. Не изучишь толком, — цокает Спичка языком, но соломенную башку из шкафа не вынимает, напротив глубже в шкаф забирается. А Мишка лишь брови к переносице сводит, куколку в руках обнимая. — Чего это ты изучать собрался? — спрашивает вполголоса. Спичка не обращает внимания, продолжая шарить руками по стратегическим запасам Гаруспика, то и дело иногда издавая какие-то непонятные звуки. — Как это что? Сочетания трав, — он резко забрасывает руку за плечо, швыряя на стол пожелтевший газетный свёрток, но на место назначения тот так и не прибывает – глухо падает на пол и внимания пацана к себе не приковывает, — Если изучу – смогу сынку Исидорову помогать. Тинктуры или как их там варить. Полезным буду, короче. Мишка супится. Чуть осмелев и увидев, что Спичка в ближайшее время отвлекаться от путешествия в шкаф не будет, та робко к свёртку подходит и поднимает его с пола, губы дует, изучая незнакомые ей тексты газетных статей. Там что-то о вспышке пятилетней давности, о докторе столичном, о ещё каких-то городских мелочах, да вот только чужды они ей все. Не понимает она. — Глупостями опять занимаетесь. Что ты, что громила. Лучше бы эти травки землю на могилках украшали. Мёртвым они нравятся, им от такой красоты уютнее становится. На какое-то мгновение копошение внутри шкафа прекращается, и внимание Спички переключается на нарушительницу покоя. Сложив оставшиеся свёртки на стол и отряхнув ладони от пыли, тот фыркает с ноткой недовольства и наконец на Мишку смотрит, цепляясь липким взглядом за сверток в её руках. — Ой ли? Прям таки глупостями? — удивляется он демонстративно и в три широких шага оказывается рядом, ловко отбирая у девочки перевязанный сверток, трясёт им нравоучительно, как будто угрожает, — да Бурах этими травами людей лечит! И отец его, старик Исидор, тоже лечил. Тебе ли не знать, что это не глупости совсем? А Мишка ему в ответ только дуется, взяв плюшевую куклу за голову, сминает её пальцами, словно тесто. — А вот и глупости. Старик тот Земле больно делал, – тут уже Мишка въедаться начала, хоть и голос её таким же скрипучим и равнодушным оставался. Капелька яда, тем не менее, сквозь зубки просочилась, неприятно покалывая каждую букву, — город хотел разрезать своими острыми железяками, обидеть его хотел. Как мясник брал и годами выстроенные связи рвал, под себя всё переделать хотел. Чем старик не злодей? Спичка в ответ лишь весело фыркает. Видать, всерьёз её не воспринял – слишком увлёкся развязыванием узелков на свёртках. Приятно шуршит старая газета, немного влажная, пропитанная ароматом степной травы и пыли. В одном из них находится бурая твирь, в — другом кровавая. Кое-где попадается чёрная. И ничего кроме. Цокает Спичка – недоволен скудным однообразием. И до Мишки ему сейчас никакого дела нет, что последнюю и задевает. Ещё более робко, чем обычно, она подходит к столу и усаживает игрушку рядом с травами, не обращая внимания на тихое ворчание Спички и его попытки сгрести твирь руками, подальше от жуткой куклы. — Мне подружка сказала, что он плохими вещами занимался. И этот тоже по его стопам идёт, — не сдаётся девочка, от возмущения на носочках поднимаясь. Вот только до уровня глаз Спички всё равно не дотягивается. — Да что твоя подружка знает? Ничего! Старик наоборот помогал всем, людей лечил, Линии знал и ими руководствовался! Как заболеет твоя подружка – пусть к Бураху не обращается! Раз он глупостями занимается, — рычит Спичка в ответ и зыркает на Мишку исподлобья, параллельно расстилая на полу большую газету, прямо рядом с настольной лампой, что им же была опущена со стола. Туда же все найденные пареньком травки и отправляются, раскладываются бережно, чтобы каждый листик вблизи можно было рассмотреть, каждый корешок отметить. Но Мишка в своём мнении непреклонна: уже через минуту в спичечную голову прилетает порванная кукла, которую ещё пару минут назад сиротка так крепко сжимала в руках. — Дурак ты. Подружка говорит, что нет никакой болезни. Единственная болезнь здесь – это лекарства ваши! Вот и продолжайте в докторов играть, того глядишь лекарство от глупости найдёте! Не за что мне вас обоих любить, совсем не за что. Игрушка летит в разложенные на газете травы. Старый наполнитель вылетает из растянутых швов, нарушая целостность травяных картин на газете, и из-за этого Спичка начинает закипать в ответ. Ворчит, как старый дед, хотя самому-то от силы от горшка два вершка – и в половину возраста Бураха не дотягивает. Он угрожающе выпрямляет спину, смотрит на Мишку то ли с раздражением, то ли с отчаянным желанием доказать, что Гаруспик всё правильно делает и их с Мишкой обязательно защитит. И будут они жить вместе. Как семья. — Твоя подружка, может быть, и не заболеет, а если заболеем мы? Нас-то, нас кто лечить будет? — продолжает рычать паренёк, терпеливо выжидая, когда же ещё какой-нибудь подручный Мишке предмет прилетит в его светлую головушку. — А вы и не заболеете. Всем известно, что дураки не болеют, — упрямо отрезает она, и вопреки ожиданиям Спички, быстро убегает ножками по лестнице вверх, не забыв показать язык напоследок. Спичку это возмущает ещё сильнее, да так, что тот начинает пыхтеть, как самый настоящий паровоз. Тут же с места срывается за сварливой девчонкой следом. Проучить надо малявку, проучить! Но не успевает, правда: скрипнула дверь, да захлопнулась, скрыв за собой очертания Мишки. И снова тишина, и снова гул дождевых капель за стеной. Спичка толком-то и не понял что произошло и чего девчонка убежать вдруг решила. Но и не волновался особо – авось вернётся, да ещё и извиняться будет за свою неправоту. — Ну и беги! Больно надо мне с тобой возиться… — говорит Спичка в пустоту и тут же чувствует, как отливает от висков кипящая от вопиющей несправедливости кровь. Теперь лишь горечь обиды на горло ему давит, не дает и звука произнести. За дверью – ночь, ливень, кое-где молния мигает. Зачем же она одна убежала? На мгновение ему подумалось, что за Мишкой вслед бежать надо, да вот ноги не слушаются – они словно в глине утонули и не двигались совсем. И не знал он, от обиды ему выходить не хочется или он просто не хочет в догонялки играть. Не ведут его ноги наружу – и ладно. — "Мишка ж беспризорница, не пропадёт в степи" , — думает Спичка, а на душе кошки скребутся от волнения. В отчаянной попытке унять взбаламутившиеся мысли, он возвращается назад, к травам. И так сразу тихо стало, можно было сосредоточиться на том, ради чего все эти копошения в шкафу и затевались.

***

В спёртом воздухе цеха всё ещё присутствовали нотки её аромата. Что-то среднее между сталью железнодорожных путей и мокрой ватой. Вот такой вот необыкновенный запах преследовал Мишку. Но эти взвешенные в воздухе оттенки не мешали Спичке наслаждаться свежим ароматом твири. Жаль, что трав тут было крайне мало: прошлым вечером Исидоров сын почти всё потратил на тинктуры. В больницу их таскает, помогает кому может. Жаль его, и одновременно горестно, что всю сечь, да редкую белую плеть он уже использовал, не дав её толком рассмотреть. А ведь завещал Исидор Бурах, что знать надо свойства каждой степной травы и уметь их правильно сочетать. Зажав один из стеблей твири в пальцах, Спичка крепко задумывается, почёсывая подбородок. — Бурая твирь и кровавая… Если делать из них лекарство, то что должно получиться? — утопая в рассуждениях, Спичка говорит сам с собой. Листья терпеливо перебирает, стебли с неподдельным любопытством рассматривает сквозь свет лампы, да на губы свои пальцем давит. Думает. Часы меж тем отсчитывают час. — Яс? Или Зурх?.. А с остальными травами что? Савьюр, слышал, другое сочетание с бурой даёт. Тихонько чертыхается (коль батьки дома нет) и наконец выпрямляет спину, крепко потягиваясь. Хрустят позвонки затёкшего позвоночника. Не идёт мысль. Волнуется он всё-таки, о Мишке-то. Глядит беспокойно на минутную стрелку – уже час прошёл. Циферблат уточняет, что время позднее: 23:15. Тихо цокает, репу светлую чешет, да морщится как-то непонятно. Не может Спичка на месте сидеть, поднимается на ноги, пальцами переносицу массирует. Волнение захлестывает его с головой, и с каждым ходом секундной стрелки всё отчётливее и отчётливее становится его переживание. Зырк на часы – а всего-то 23:18, хотя показалось, что прошло уже минут тридцать, не меньше. Ходит по подвалу, беспокойными шагами комнату меряя. А внутри всё горит, тянет, будто сама госпожа Клювастая костяными пальцами под рёбра ему лезет. Идти или не идти? Искать или сама найдётся? А вдруг потерялась девчонка? Пропала, и не сыщешь, и всё это на его вине. Он же старше, он же опытнее, он должен защищать «сестру». Спичка мотает головой, отгоняя эти мысли прочь. Не стоило им ругаться. Не стоило. Беспокойство всё отчётливее истончают грань отстранённости его мыслей от происходящего. Он огибает взглядом карих глаз комнатушку, где Артемий обычно спит, замирает на пару секунд на бычьем черепе, после хватается глазами за записи на стенах и наконец останавливается на часах. 23:27. — Да сейчас вернётся, вот-вот придёт, — думает, а сам плюхается на твёрдый матрас, закинув руки за голову. В потолок смотрит, пока мысли роем черепную коробку изнутри жалят. Больно делают. А если Мишка ногу повредила и домой вернуться не может? Или, может, ей на пути мародёры попались? От всех этих дум Спичка сильно хмурится, веки крепко смыкает. Не может лежать спокойно. Вдруг в омуте страшных мыслей появляется одна светлая. Он тут же подскакивает, подбегая к тумбочке, достаёт оттуда свечку и маленький кусочек сахара. Если Мишка вернётся, то завоевать её доверие вновь будет трудно, потому Спичка и решается приготовить карамель. Такого лакомства в Городе-на-Горхоне не сыщешь, но юный воришка знает где достать всё, что необходимо. 23:39. Тик-так. Ходит Спичка, спрятав руки за спину. А они чешутся, заняться чем-нибудь хотят. И хоть Бурах сказал ничего здесь не трогать, разве Спичка может что-то сломать? А сломает – так починит, не велика беда. В два шага он оказывается у шкафа и лезет на верхние полки, пытается добраться до мелких деталей. Дотянуться не получается: видать, хирург специально всё подальше от Спички убрал, чтобы тот делов не натворил. Вот и приходится бедолаге по подвалу носиться, табуретку искать или что-то подобное. Сейчас мигом устройство починит, Гаруспик ещё спасибо скажет. Спичка забегает в каморку. Там обычно и стоит табурет, на котором тот проводит большую часть своего времени. Забирает табуретку, уже загорается желанием, азартом, думает – раз в травах разобраться не вышло, то в механизмах получится – да поднимается на стул, заглядывая на верхнюю полку шкафа. И вдруг замирает. Там, наверху, много мелкого хлама. Дети городские за них бы последнюю пару обуви отдали. Но не это Спичку интересует. Он на нитки красные смотрит, да на иголку. Одно с другим в голове сложилось, и он оглядывается на секционный стол. На нём куколка Мишки с выпотрошенным пузом лежит, хозяйку дожидается. И понял Спичка, что в эту общую для них минуту они с куколкой очень похожи. — Тоже волнуешься, игрушка? — вслух вопрошает пострел и непринуждённо улыбается. Рефлекторно он опускает руку на свой живот – тот сжимается внутри, закручивается в сплошной клубок нервов. И впрямь похожи. Ещё немножко – и Спичка признает, что его набивка тоже сейчас из пуза вон вылезет и тогда уже его кому-то придётся зашивать. Взгляд снова цепляется за нитки. Пусть он не умелая швея и не профессиональный хирург, но пару стежков тоже наложить сможет. Сикось-накось, но зато старательно, по своим собственным Линиям. И Мишка будет счастлива, когда вернётся. Вернётся же?... Белобрысый мальчишка находит всё необходимое: нитки, напёрсток, иголку, и садится прямиком на операционный стол, усаживая куколку на свои колени. Голова рисует мысли о том, что Мишка точно также могла бы посидеть на его коленях, болтая хрупкими ножками в разные стороны, пока Бурах шаманит над тинктурами. Может быть, в реальности это Спичку больше бы раздражало, нежели веселило, но сейчас он бы всё отдал, лишь бы девочка поскорее вернулась. Поддев пальцами рваный плюшевый шов, Спичка как хирург извлекает старые нитки, осторожно вкладывает в его нутро выпавший наполнитель и старательно стягивает края ранки вместе. Стежок за стежком, пускай и бестолково, Спичка закрывает дефект и мысленно готовится к тому, что Мишка будет ругаться из-за того, что паренёк в принципе разрешил себе притронуться к её драгоценности. В последний раз потянув на себя красную нитку, он делает узелок, срезает ржавыми ножницами лишнее и глубоко вздыхает, вновь глядя на часы. Близится полночь.

***

Не может так Спичка. Полуночный набат выливает на его спину ледяную воду, из-за чего тот резко дёргается. Кукла падает на пол. Он срывается с места, быстро поднимается по лестнице, толкает тяжёлую дверь, выбегая на улицу. Дышит тяжело, порывисто – налицо нервный срыв. Песчанка сейчас в Сырых Застройках, это он точно знает. До складов не дошла пока. Но не это сейчас волнует Спичку. Важнее всего сейчас найти Мишку. С этой мыслью он несётся вдоль железнодорожных путей, а оттуда, сворачивая в кювет – в степь. Порывистый дождь в один миг заставляет паренька промокнуть до нитки. А он всё ищет, ищет Мишку, где бы она ни была. Зовёт её натужно, изо всех сил, но зов его теряется где-то в шуме дождя. У Кладбища нет. На станции пусто. В её вагончике горит свет, но внутри никого. Заходила она сюда, или свет никогда тут не выключается? Пока получая больше вопросов, чем ответов, Спичка тем не менее не сдаётся, носится по степи точно мышка от кошки. Вымазался весь в грязи и траве, устал. И не знает куда ему теперь податься. Отчаялся. Неужели и впрямь пропала? Медленно, но верно, дождь наконец сменяется тишиной. Стоит Спичка почти по пояс в траве, прислушивается: сверчки поют. Кое-где слышится жужжание мух. В нос бьёт резкий, но свежий запах савьюра. Сырая земля топит его ноги, утягивает всё глубже и глубже, к глине, к сердцу, а затянутое тучами небо не позволяет ни одной звёздочке хоть одним глазочком взглянуть на светлую макушку одинокого степного путника. И ни одного намёка на пропавшую сиротку. Горечь во рту становится невыносимой, и Спичка пытается сплюнуть её под ноги, лишь бы не чувствовать больше это обезоруживающее волнение на языке. Слезам он проступить не даёт — гордый. Делать здесь больше нечего. Пора возвращаться домой. Плетётся он меж каменных кладок по железной дороге, разделяющей Склады и ни о чём не думает – голова отключилась. Уставший, вымокший, Спичка просто хочет рассказать всё Гаруспику, признаться чистосердечно и попросить у того помощи. Организовать поиски. Всю степь прочесать, если нужно будет. Эта мысль добавляет ему каких-никаких сил, и уже на подступе к дому, он выпрямляется, надеясь на то, что увидит Артемия внутри и честно признается в том, какой Спичка ворчун и как он девочку обидел. Но вместо этого замирает в дверях: у бочки стоит Мишка, смотрит. Глаза стеклянные, лицо как будто из воска. И сказать ничего не может. Да и Спичка дар речи потерял. Смотрят они друг на друга всего минуту, но и она показалась ему целой вечностью. Нашлась пропажа. — Не за что мне тебя любить… — вдруг начинает Мишка робко, шаркая пяточкой по полу да голову виновато опустив, — совсем не за что. Ты ворчливый и глупый. Но ты не плохой. За это я тебя любить и буду… Этих слов уже было достаточно для того, чтобы напуганный до чёртиков Спичка захлопнул дверь и бросился девочку обнимать. Гладит её по мокрому гнезду волос, а сам губу закусывает, изо всех сил стараясь не показывать того, что он прям уж так сильно волновался. А в душе всё ликует. Укатился камень, потерялся где-то вдалеке, и тепло теперь стало. Даже мокрая одежда теперь совсем не мешает. — Прости, ладно? Это всё пустое. Зря мы с тобой ругались, — кивает он в ответ и неохотно выпускает девочку из рук, а сам присаживается перед ней на одно колено и заботливо улыбается, перехватив её руку своей, — не убегай так больше. Бурах мне шею свернёт, если узнает. Он и без того не рад соседству. Всё ещё за угроханную трубку злится. Мишка кивает. — Не узнает. Я ему ничего-ничего не расскажу, — и согласно улыбается, наконец получив возможность посмотреть на Спичку сверху. Однако, тут же руку одёргивает и шарф свой начинает разворачивать, что до этого в руке плотным комком лежал. Любопытство тут же берёт верх, и паренёк поднимается на ноги, желая рассмотреть, что же там такое в шарфике Мишки спрятано. И глазам не верит. Травы. Савьюр, сечь, даже белая плеть нашлась. — Ты их для меня собирала? В такой-то ливень? — переспрашивает и в ответ получает короткий кивок, — Ну ты даёшь… — Пока по степи ходила – думала, что, может быть, ты прав был. Может быть, Бурах и не плохой вовсе, хоть я его и не люблю. Не хотела тебе даже одну-единственную травиночку нести. Вернуться пораньше хотела, но ты злился… — чумазое лицо Мишки вдруг мрачнеет, снова становится восковым, пока пальцы неловко ломаются под шарфиком с травами, а взгляд растеряно бегает по углам точно испуганная мышка, — Поэтому я травы собрала. Тебя задобрить хотела. — У тебя получилось, — улыбается Спичка беззаботно, уже всё-всё ей прощая, и поднимается на обе ноги, осторожно взяв в руки насквозь промокший шарф. Стопорится резко, думает о чём-то, и лишь потом предлагает, — Хочешь со мной сочетания трав поизучать? Это интересно. Мишка немного оживляется от предложения. Топор их маленькой часовой войны зарыт где-то там, в степной траве и глине. Вложив шарф в одну руку, второй он хватает Мишку за запястье и ведёт вниз, в подвал, где и потеплее, и поуютнее. Девочка совсем не сопротивляется, топает за ним, прыгая по ступенькам, точно дикий зверёк, и диву Спичка даётся – как в ней в принципе оставались силы на такие прыжки? Мишку можно было только уважать за её стойкость. И он без тени сомнения уважал. Хоть и ворчал периодически. Она же глупенькая и совсем ничегошеньки не понимает. Мишка же сразу к кукле бежит. Поднимает её с пола, отряхивает, да обнимает крепко, как родную, но вскоре присматривается к красным ниткам на плюшевом животе. Шов. Неаккуратный, дурной как-то. - Это что? — спрашивает она раздражённо, но вовремя умеряет свой пыл, замечая рядом иголку, — Это ты сделал? Спичка кивает, пряча руки за спиной. — Да. Прости, если не нужно было её трогать. Просто странно, что у друзей пух из пуза торчит. Неправильно это как-то. Да и жутко. А стежками и дружбу, и целый мир при желании сшить можно. Мишка снова губы дует, но совсем без обиды. Напротив, смущение скрывает, взгляд уводя в сторону. И Спичке, как ни странно, такой реакции вполне достаточно. Пока Мишка в замешательстве рассматривает неаккуратный шов, Спичка руку из-за спины вытаскивает и предлагает девочке карамельную ложку. Он бы и сам был не прочь полакомиться сладеньким после такого стресса, но видя то, как заблестели до этого стеклянные глаза Мишки, оставляет эту мысль где-то в дальнем закоулке сознания. Потом ещё сделает. Как только сахар достанет. А в будущем того и гляди, Бурах сладости из бакалеи домой таскать будет. И Песчанка отступит. — Спасибо, — подаёт голос Мишка и скомкано улыбается, словно стесняется при ком-то это делать. А Спичка всё кивает с улыбкой, приглашая ту присесть рядом напротив газеты. Сменной детской одежды у Гаруспика не нашлось (почему-то), поэтому юнец не придумал ничего лучше, кроме как сесть рядом и себя с Мишкой лоскутным пледом укрыть. Та не возражает. Напротив, от лёгкой усталости вовсе голову опускает на его плечо и широко зевает. Спичка же раскладывает добытые девочкой травы на газету: та мгновенно вбирает в себя дождевую влагу, и теперь Спичка может досконально изучить каждую траву по отдельности. Правда толку от этого оказалось не так много — всё же без объяснений Гаруспика и практики, он вряд ли бы сможет познать это хитрое дело — тинктуры варить. Они ещё долго сидели вот так вот вдвоём, согреваясь под пледом при свете одинокой лампочки. Спичка всё травы перебирает, молча что-то отмечая в голове, а Мишка сонно наблюдает, изредка касаясь губами ложки. Пальцы Спички касаются савьюра, и рефлекторно её пальцы дёргаются, сжавшись на голове куклы. — Однажды я умру и прорасту савьюром, — в тишине хрипло шепчет Мишка, слизывая сладкую карамель с ложки. Спичка тотчас отвлекается от своих дум, удивлённо поворачивая голову к тёмной макушке сиротки, — Будет красиво. — Неужто уже помирать собралась? — прыскает Спичка в сторону, возвращая стебелёк белой плети на сырую газету, — Не рановато ли тебе о таком думать? Чего ж не бурой твирью? Она на тебя больше похожа. — Чем это? – спрашивает с любопытством, но в ответ получает саркастичное: — Такая же чумазая. — Дурак ты, Спичка, — бубнит Мишка в ответ и снова губы дует. А Спичка отчего-то вдруг смеётся, да так звонко, будто бы впервые чему-то искренне обрадовался. Правда уже скоро успокаивается и шумно шмыгает носом, выжидая где-то с минуту. — Как думаешь, где мы жить будем, когда Бурах этот мор победит? – задаёт он вопрос в пустоту, не надеясь на ответ. Мишка ластится щекой к мокрому плечу и тихо вздыхает, опустив взгляд. — Где-нибудь далеко. Однажды мой вагончик довезёт нас до моря и там мы будем жить. — А если не успеем? Заболеем? – передёргивает Спичка, вновь приложив пальцы к своим губам, — Тут травой прорастём? — Дураки же не болеют, — буднично отвечает ему Мишка и сонно фыркает, опустив вылизанную до блеска ложку на пол. Шагает секундная стрелка солдатской походкой, отбивая такт в тишине подвала. Крепко спит Мишка, глаза прикрыв уже подсохшими волосами. — Знаешь, Мишка, — голос Спички вдруг снова нарушает покой подвала, и тут же в комнатушке гаснет последняя лампочка, — если дураки не болеют, то для нас с Бурахом ты будешь самой большой дурочкой.