Мне не жить без тебя

Холод. Холод и страх. Холод, страх и удушье. Я задыхаюсь, я не могу вдохнуть, я мечтаю о глотке воздуха, но вокруг — только вода, черная вода. Я знаю, что воздух совсем близко, надо только уцепиться руками, немного подтянуться, но тело окоченело от холода и страха, руки и ноги не подчиняются мне, и страх становится все сильнее, и еще мгновение — и в панике я окончательно перестану соображать и вдохну воду, ледяную черную воду, и это будет конец, это будет смерть, и я почти хочу этого, потому что это будет покой, а я устала, я никогда не умела бороться и всегда быстро сдавалась… — Проснись! Проснись, Ника! Да. Да, надо всего лишь проснуться, я понимаю, что это только сон… но даже на это я не способна. Сильная, надежная рука держит меня за плечо. — Ну, просыпайся! И тогда наконец я вырываюсь из сна, как когда-то из воды. Я жадно, нетерпеливо хватаю ртом воздух, с трудом проталкиваю его через перехваченное спазмом горло. Заставляю себя разогнуть руки, до боли скрученные судорогой. Открываю глаза — и вместо страшной черноты вижу перед собой родное, бесконечно любимое лицо. — Вера! — я цепляюсь за нее так же, как тогда, в ледяной воде, ищу у нее защиты, спасения. — Вера, Верочка! — Ох, Ника-Никушка, — она тихо качает головой, обнимает меня, гладит по голове. — Тот же кошмар, да, Никушка? Я молча киваю. Крепко прижимаюсь к Вере. По моим щекам текут слезы, и лицо Веры тоже становится мокрым. Сама Вера не плачет. Никогда. Она не плакала, когда мы с ней тонули, не плакала, когда мы лежали в больнице с воспалением легких… Наверное, и раньше тоже не плакала. Я плохо помню то, что было раньше, словно моя жизнь началась только четыре года назад. Наверное, это от того, что я слишком много времени пробыла под водой. Наверное, кислородное голодание повредило мой мозг, стерло часть воспоминаний, а оставшиеся лишило яркости, резкости. Я не помню толком того, что было раньше, а Вера помнит, но не хочет мне рассказывать. Только отмахивается, бросает коротко: «Да и нечего вспоминать, не было там ничего хорошего…» Наверное, она права. Что хорошего может быть в сиротском детстве, в детдоме? Мы с Верой — сироты. Вернее, отказники. Женщина, которая родила нас, наверное, и сейчас жива… Иногда я ненавижу ее. А иногда — все отдала бы, чтобы увидеть ее и обнять. — О чем задумалась, Никушка? — ласково спрашивает Вера. — О маме, — честно отвечаю я. Вера хмурится. — Перестань! Просто перестань и все, нечего об этом думать! Мы ведь ничего не знаем, а как можно судить, если не знаешь? Может, у нее другого выхода не было, может, ей жить негде было. А может, мы просто ей мешали. И как тут думать? Жалеть или злиться? Любить или ненавидеть? Значит, надо просто не думать, вот и все! Я молча киваю. Как будто можно взять и запретить себе думать! Хотя Вера, наверное, может. Она сильная. Вера смотрит на часы, вздыхает. — Знаешь, Ника, давай вставать! Все равно мы уже не уснем, а если и уснем, то как раз к тому времени, когда пора просыпаться будет. Она права, но мне не хочется вставать. Я бурчу что-то вроде «угу» и заворачиваюсь в одеяло. Вера снисходительно улыбается. — Ну, полежи, пока я завтрак приготовлю. Мне немного совестно. Самую малость. Ну что поделать, вот такая я… и зачем меня только Никой назвали, какая я к черту победительница! Несколько минут я борюсь с собой, потом сдаюсь, опускаю голову на подушку и закрываю глаза. На этот раз я не боюсь кошмаров. Вера не спит, она рядом, она поможет… Когда я просыпаюсь во второй раз, Веры дома уже нет. Убежала в техникум. Сегодня ее очередь учиться, а моя, соответственно, работать. Мы получаем социальную стипендию, как сироты, но жить на нее все равно невозможно. Поэтому приходится работать. А работать, даже на полдня, и при этом учиться — это трудно, так что мы с Верой ходим в колледж через день. И каждая вечером рассказывает другой, о чем была лекция, чем занимались на семинаре. Так что знания мы получаем без пробелов. Вот только я не знаю, как мы будем получать дипломы, ведь по документам учится только одна из нас. Но Вера наверняка что-нибудь придумает. Я в ней уверена. На столе меня ждет завтрак. Ну, как — завтрак? Бутерброд с сыром и вареное яйцо. Вера не любит и не умеет готовить. Если первой встаю я, то мы завтракаем омлетом или блинчиками. Я люблю, чтобы блинчики были прозрачными, аж кружевными. Вера посмеивается надо мной — охота, мол, столько времени и сил тратить попусту! А мне нравится. На работу мне сегодня во вторую смену, после обеда. Спешить некуда, можно заняться домашними делами. Например, квартиру прибрать. Было бы чего убирать! Крохотная «однушка». Но по крайней мере в приличном доме и в приличном месте. Другим девочкам из детдома жилье досталось или в жутких клоповниках, куда и заходить-то страшно, так и кажется, что крыша на голову рухнет, или где-нибудь у черта на куличках, почти за городом. Была бы я одна, сейчас тоже жила бы в развалюхе, с соседями-наркоманами. Помню я, куда нам первый раз дали ордер… Вот только я — не одна. Мы — с Верой. И Вера все законы изучила, специально в библиотеку ходила, в читальный зал, сидела там, выписывала… А потом пошла и записалась на прием к мэру. И в редакцию местной газеты пошла. И в собес. Да куда она только не ходила! И добилась. Дом пусть и далеко не новый, но крепкий, ремонта еще долго не потребует, и место хорошее, в колледж можно пешком ходить. Или бегать. Вера обычно бегает. Смеется, что, мол, это вместо спортзала. Ох, Вера моя, Верочка! Что бы я без тебя делала? Да ничего не делала. Просто не выжила бы. Что интересно — никто, ни в собесе, ни в редакции, не удивлялся и не возмущался, что нам дали одну квартиру на двоих, хотя по закону должны были каждому отдельную. И сами мы не возмущались и не спорили. А зачем попусту идти на принцип, если все равно понятно, что жить мы будем вместе? Я быстренько прибираюсь, протираю полы. В квартире, в общем-то, и так чисто — много ли беспорядка от нас двоих? Потом готовлю обед. Для Веры обед, для меня ужин. Вера придет с учебы значительно раньше, чем я с работы. Сегодня у меня бульон с фрикадельками и фаршированный кабачок. Вера точно не стала бы возиться с мясорубкой, просто закинула бы все вместе в кастрюлю и потушила. Да я и сама, наверное, не стала бы заморачиваться, если бы была одна. Но мне нравится готовить для Веры, радовать ее чем-нибудь необычным. Еще несколько минут перед зеркалом — подколоть волосы, подкрасить губы, махнуть раз-другой кисточкой по ресницам… И можно бежать на работу. Опаздывать нельзя. Мы там на хорошем счету, Вера надеется на повышение. До работы — четыре остановки на автобусе. Мы с Верой работаем в супермаркете. Работниками торгового зала. Но это все-таки повышение. В прошлом году мы работали уборщицами. Товар раскладывать по полкам легче, чем полы мыть. И платят больше. Если все пойдет благополучно, то через пару месяцев могут перевести в кассиры. Честно сказать, я этого побаиваюсь. Всё-таки материальная ответственность… случись что — не расплатимся. А Вера смеётся над моими страхами. Ей не терпится сесть за кассу. Вера-то справится, я уверена, а вот как со мной… На входе в магазин дежурит охранник — краснолицый наглый Славка. Я незаметно морщусь. У меня почти со всеми сотрудниками отношения нормальные, но вот с этим… И даже не пожалуешься никому. Если бы он хамил или лапать пытался, я бы сказала администратору, она бы его одернула. Но как рассказать про его жадный, оценивающий взгляд, такой липкий, что хочется умыться с хозяйственным мылом? Про мерзкие ухмылки, про похабные нотки в голосе? Нет, Вере, конечно, можно было бы рассказать. Она поймет и защитит. Но я не хочу. Сколько мне можно прятаться за Верину спину? Я и сама не младенец, должна сама справляться со своими проблемами. Прохожу мимо Славки с гордым и независимым видом, типа в упор его не вижу. Кажется, вид получился какой-то не такой. Славка ржет: — Детка, сделай личико попроще! Ну как тут выглядеть гордо и независимо? Слезы сумела сдержать, и то ладно. Впрочем, долго переживать не приходится. Дел много, и это хорошо, за суетой некогда страдать и обижаться. Да и незачем, Славка сидит у входа, мы с ним почти не видим друг друга, а остальные все — нормальные люди, что кассирши, что грузчики. Мы с улыбкой здороваемся, и можем поболтать в свободную минуту, и вместе пьем чай в короткие перерывы. Те из женщин, что постарше, жалеют меня за то, что я детдомовка. А что жалеть? У меня есть моя Верочка. С работы я ухожу уже почти в темноте. До автобусной остановки мы идем компанией, это не страшно. А вот выхожу я одна, и от остановки до дома мне идти одной… Нет, не одной. Меня встречает Вера. — Верочка, зачем ты? Я бы и одна дошла! Вера улыбается. — Я понимаю, но мне так спокойнее, Никушка. Я за тебя волнуюсь. Я молчу. Что спорить? Я на самом деле очень рада, что мне не придется одной пробираться темными дворами, шарахаясь от каждой тени. Я понимаю, что это эгоистично, ведь Вера, чтобы встретить меня, тоже шла одна… Но Вера все равно будет меня встречать, как бы я ни отказывалась. Она боится за меня больше, чем за себя. И этого не изменить. Ну так зачем спорить? — Спасибо, Вера! Мы беремся за руки. Теперь я не боюсь ни темноты, ни пьяных хулиганов, ни бездомных собак… С Верой я ничего не боюсь. Вера моя, Верочка! Наше окно ярко светится — мы не любим возвращаться в темную квартиру. Розовато-оранжевые шторы, большой фикус на подоконнике… Даже с улицы это выглядит необыкновенно уютно. Фикус здорово вырос за тот год, что мы живем в этой квартире. Мы с Верой купили его с самой первой получки, чтобы в доме всегда был кто-то живой. Ну, а кого еще мы могли завести? Кошку или попугая? Они бы скучали, ведь мы так мало бываем дома. Аквариум с рыбками? Большой аквариум дорого стоит, а за маленьким трудно ухаживать. Это я еще по детдому помню. Одно из немногих моих четких воспоминаний — кружок натуралистов, клетка с волнистыми попугайчиками, несколько аквариумов… Странное дело — почему-то я совершенно не помню, ходила ли на тот кружок Вера. Наверняка ходила, мы ведь всегда вместе… но почему я этого не помню? У фикуса есть имя. А как же иначе? Без имени он был бы просто вещью, а не живым существом, которое ждет нас с Верой домой. — Привет, Филька! — как бы я ни устала, с ним я стараюсь выглядеть жизнерадостной. Говорят, растения чувствуют энергетику хозяев, вот пусть и впитывает от меня только хорошее. Вера качает головой. — Ой, Ника-Никушка, когда же ты повзрослеешь? Все в сказки веришь! Я хмурюсь. — Да почему же сказки? Про это всюду пишут! Ну ты сама посмотри, какой Филька крепкий и пышный! Это я его своей энергетикой подкармливаю. — А я — комплексным удобрением, — смеется Вера. Через минуту мы смеемся вместе. Ну, не ссориться же нам из-за фикуса! Да и времени нет на ссоры. Надо поужинать. Надо подготовиться к завтрашним занятиям, прочитать конспекты сегодняшних лекций — конспекты, написанные ровным, четким Вериным почерком. Надо полить Фильку, а то с утра я про него, бедного, забыла… А там и спать будет пора. Я не боюсь снова увидеть кошмар, он мне по две ночи подряд не снится. Да и вообще он снится мне довольно редко, пару раз в месяц, не чаще. Но я в любом случае не боюсь. Чего мне бояться, если я не одна?