flowers.

— Ханахаки — опасная болезнь, при которой внутри организма человека из-за неразделенной любви произрастают лепестки цветов, а затем бутоны. Ознакомиться со значением цветов вы можете на странице двадцать один… Томас, вполуха слушая своего преподавателя по биологии, толкнул спящего Минхо, своего соседа по парте, чтобы тот открыл учебник. Сегодня была его очередь нести книгу. — Такая ерунда, — тихо фыркнул азиат, листая страницы, — ну реально, чел, тебя продинамила девка, и ты блюешь цветами до конца своей короткой жизни? Что за ерунда? Томас тихо угукает. Одной бессонной летней ночью он прогуглил эту болячку. А затем, пребывая в наркоманском состоянии из-за кофе, даже заказал специализированную книгу про ханахаки. Сейчас она, более подробная, чем один параграф в учебнике биологии, лежит где-то под кроватью и пылится. Ханахаки — смертельно опасная болезнь, когда человек невзаимно влюбляется в другого. В самом начале ты даже не понимаешь, что происходит. Ну, кашель и кашель, пф, подумаешь. А потом находишься в глубочайшем шоке, когда из глотки выходят лепестки цветов с кровью. А дальше у всех по-разному: или цветы медленно произрастают в легких, или корни растут прямо на руках (возможны оба варианта). И эта болячка тебя сразу не убьет, нет. Она даст понять тебе, какой ты дохуя чувствительный и ранимый человек, тяжело воспринявший безответную любовь, и начнет убивать тебя, росток за ростком, бутон за бутоном, и в конце концов из тебя вырастет превосходный цветок, стоящий целую жизнь. — Эдисон, о чем задумались? Томас резко выпрыгивает из своих воспоминаний и смотрит на учителя. Кажется, он настолько глубоко погрузился в эту тему, что даже не заметил того момента, когда учитель прервал урок, и сейчас все на него глазеют. Внимание — это приятно, но не сейчас. — Думает, сколько девчонок в него влюблены! — отвечает за него Минхо, усмехаясь. Ему не смешно. Однажды он видел девушку, на руках которой росли фиалки. Так случайно вышло, когда после вечеринки какого-то школьного друга он оказался на заднем дворе выблёвывать остатки желудка. Рядом с ним была она, плачущая и пытающаяся скрыть эти гребаные цветы под рукавами. Томас невольно вспоминает строчки из книги о ханахаки. «Фиалки — цвет невинности и чистоты. Человек до беспамятства влюбляется в другого, отбрасывая другие нужды. Фиалки — знак чистой любви.» Эти самые фиалки росли прямо на руках, принося ужасный дискомфорт. Томасу было жаль. Он хотел помочь, господи, как же сильно он хотел ей помочь, избавить от этой боли. А ещё Томас боится. До усрачки боится того момента, когда сам влюбится. Да, скорее всего, это будет взаимно. Но это ведь Томас. Всегда попадает в передряги. И с любовью точно облажается. Влюбится в какую-нибудь милую девчонку, которая посчитает его идиотом и пошлет. А он ведь мальчик слишком чувствительный, как бы этого не отрицал, сдохнет от ханахаки. В голове создается образ его самого с распоротой грудью, а в центре растут красивые маргаритки. — Можно выйти? — хрипло спрашивает Томас. Учитель, закатывая глаза, отпускает его, лишь бы преподавать урок не мешал. Его мертвое тело прочно засело в голове. От таких картинок хочется вырвать все, что ел с утра и на всякий проверить легкие, хотя за свои шестнадцать лет жизни по-настоящему ни в кого не влюблялся. Томас быстро проходит мимо директора, боясь получить наказание за якобы прогулы, но успевает заметить рыжую макушку, сидящую в приемной. Быстро ополоснув лицо в туалете, Томас вновь побежал к приемной, решая поближе увидеть лицо рыженького. К сожалению или счастью, его там не оказывается.

***

Зато он появляется на следующий день. Со своим «Здрасьте, я Ньют, студент по обмену, буду рад знакомству» садится перед Томасом с Минхо, которые вместе на каждом уроке. Минхо надеется, что он умный, чтобы списывать, а то иногда Эдисон вредина, не дает. А он думает, знает ли этот британец, что красные розы на его рубашке означают страстную и глубокую любовь. После урока биологии он решил перечитать книжку. Фу, он такой помешанный стал на этой цветочной болезни. — Я Минхо, а он Томас, — перешел сразу к наступлению азиат, легонько ткнув ручкой парня по спине. Заметив, что учитель не смотрит, Ньют поворачивается. Он их внимательно рассматривает, из-за чего Эдисон слегка краснеет. Ей богу, словно малолетка. — Я нихрена тут не разбираюсь, — шепотом отвечает Ньют. Томас внутри себя радуется: британец матерится, значит, все охуенно, они подружатся, — поможете? Он улыбается и соглашается. Если этот парень любит и фильмы Марвел, то цены ему не будет. Идеальный друг Томаса — тот, который готов часами рассуждать, какая часть Железного человека лучше, выпивая при этом кофе с энергетиком. — Прикинь, — рассказывает ему Минхо, — после этой темы ханахаки… В голове невольно всплывает образ, более свежий, где руки Томаса обвили астры, а из глотки растет красная роза. Кажется, это нихрена не хорошо, что Эдисон только это и представляет в своей голове. Его вновь тянет блевать, но он сдерживается. — …до меня дошёл слушок, что у девчонки из параллели начальная стадия этой херни. — Пиздец, — выдыхает он, — в кого она? — Молчит. — Ей лучше операцию сделать. Или операция, или смерть, как печально-то. Только вот после этой операции ты настоящий овощ. Нет, не тот, который лежит на больничной койке и слышит, как семья жалуется на него и надеется, что скоро не нужно будет тратить на него деньги. А тот, который бесчувственный хер, не чувствующий абсолютное ни-хе-ра. Даже чувствовать боль у них в мечтах. Их обычно называют шизами. Томас бы обиделся на такое прозвище. Ну, честно, он что ли виноват, что так втюрился? — И быть этим? — намекая на шиза, спрашивает азиат. — Шизом быть не так уж и плохо, со мной ведь все в порядке, — врывается в разговор Ньют, когда звенит звонок. Накинув рюкзак, он благополучно выходит из кабинета. Так, блять, это что внезапный вброс инфы. Ньют? Шиз? В их Великобритании это норма говорить такое в начале знакомства? Охуеть. Нет, ну это ведь пиздец. Томасу хочется расспросить его о многом: кто это был, больно ли это, знали ли об этом люди. — Чувак, погоди, — быстро догоняет его Минхо, — ты шиз? Без чувств? Ничегошеньки не чувствуешь? — Я ваше ханахаки далеко нахуй слал, — усмехается Ньют, — мне сделали операцию ещё на начальной стадии, лепестков было-то два-три. Я не окончательно шиз, но чувствовать всякую чепуху, по типу боли, сострадания и жалости могу. Знаете, так, мелко, покалывает иногда там, где должно быть сердце. — А любовь? — спрашивает Эдисон. — Если первый случай не научил меня тому, что любовь — хуйня, то интересно, что будет, если я заболею во второй раз. Смерть меня ждет, и никакие операции не помогут.

***

Два месяца прошли незаметно. Знаменитый дуэт превратился в неразлучное трио, которые только и делали, что срывали уроки. Учителя бы давно их рассадили, если бы не отличные оценки Ньюта и Томаса. Ньют показался милым британцем только внешне. На самом деле он гребаный сапожник, который матерится хлеще Минхо. А ещё собирает их бухать чуть ли не каждую неделю. На каждой неделе мешает Томас, который пытается вразумить их, но редко выходит, когда ты сам заебываешься от такого количества уроков. Иногда ведь можно отдохнуть, да? Несмотря на свой тип жизни, Исаак хорошо учится. Изредка Томас поясняет ему математику, а он — гуманитарные науки. А Минхо просто Минхо, на которого орут сразу оба, так как тот серьезно отстает от программы. — Что за книжка? Это был очередной вечер, когда Ньюту и Минхо было скучно, а дом Томаса был свободен. Завалившись к нему, они отказывались куда-либо выходить. Эдисону окей, главное — пожрать с собой взяли. Ньют валялся на его кровати, не стесняясь закидывая свои ноги на спину Томаса. Опустив вниз голову, он заметил кучу пыльных книжек, и только одна привлекла его внимание. — Про этих ханахакцев, — поменяв положение, Эдисон посмотрел на обложку. Теперь он всем телом лежал на Ньюте, а тот не возражал, медленно листая странички книги. Он не уверен, что так зовут этих людей, но говорить «специализированная книга про людей, которые болеют ханахаки» заебешься. Ньют умный, он поймет. — Лотос — верховная власть, рута — горе и раскаяние, подснежники — надежда, дурман — обман, — зачитывал определения британец. Про это было мало что сказано в книге, но также Томас знает о тех несмертельных цветах. Хризантемы, подснежники, колокольчики, бузина — одни из немногих цветов, которые зарождаются в тебе и, если постараться, то они самостоятельно, без никаких операций и ответного «я тоже тебя люблю и спасу от цветочков в горле» исчезнут. Если этого не случилось, то цветы начинают выпрыскивать свой яд в тело, убивая. — Мы что, бабы, чтобы обсуждать всякие цветочки? — возмутился азиат и кинул джойстик Томасу, — Давайте ещё парней обсуждать! — Ох, девочки, вы бы знали, какой Галли горячий после физкультуры, — девчачьим голосом передразнивает Ньют, откидывая книгу и толкая Томаса, — ты в курсе, что ты тонну весишь, бро? Свали! — Ах, какой же Исаак Ньют очаровательный, когда сосредоточен на учебе, — смеется Эдисон, даже не думая вставать с парня. — Чувак, да ну ты дохрена весишь, тяжело! — сквозь смех, Ньюту удается выбраться из-под Томаса и схватить джойстик, — И можешь не врать, это никакие мысли девчонок, а твои тайные мечтания, Томми. — Дорогой дневник, сегодня я лежал на Ньюте. Я чувствовал его тепло, мне было приятно и, если бы не Минхо, я бы сегодня же признался в своих чувствах. Ньют бы ответил, что влюблен в меня с третьего класса, хотя мы знакомы только два месяца, и мы бы жили долго и счастливо, — делая вид, что усердно пишет, азиат, еле сдерживая смех, изображал своего друга, который краснел то от смущения, то от злости. — Вам, блять, напомнить, что вы в моем доме? — возмутился Эдисон, — Сейчас в окно полетите, выдумщики хреновы. Ньют странно поглядывает на него, но всего лишь усмехается и включает игру.

***

— Томми, Томми, Томмиии, — достает его британец. Впрочем, ничего нового. Хотя нет, есть. Минхо с ними нет, тому пришлось уйти из-за семейных дел. А пиццу ведь не выкидывать? — Приготовь кофе, — заметив вопросительный взгляд, продолжил Ньют. Как же без этого. Проверено: англичанин не умеет готовить кофе, а вот Томас в этом мастер. — Даже когда я хочу кофе, мне лень его готовить, Ньюти, — передразнивая его, Эдисон переворачивается на спину, лежа на кровати. — Я старше тебя! Слушайся взрослых! — возмущается Исаак, пытаясь скинуть его с кровати. Получается шуточная борьба, в конце которой он оказывается сверху, на бедрах Томаса. Если бы здесь был Минхо, он явно сказал, что это очень по-гейски, и они педики. Но Минхо тут нет, только Ньют и Томас, у которого голова кружится от таких вроде бы дружеских зрелищ. Сам не зная, что творит, он усмехается и отвечает: — Может тебя ещё папочкой называть? Эдисон сам от себя в ахуе, не трогайте его. Господи, блять, Ньют — папочка? В голове невольно всплывает сцена, как Исаак проворно меняет их местами, и Томас оказывается прижат к кровати. Руки над головой и горячий шепот на ухо: — Малыш… Блять. Блять. Кажется, у Томаса встал. Если Ньют будет и дальше так сидеть на нем, то явно все почувствует, назовет его педиком и больше не будет дружить. Но тот, воспользовавшись секундой замешательства, скидывает парня на пол. — Я не играю в такие извращенские игры, Томми, — смеется Ньют и направляется на кухню. Прекрасно. Великолепно. Сногсшибательно. Томас больше не думает о своем цветочном мертвом теле. Теперь он думает о своем лучшем друге, который прижимает его к стене и тщательно исследует рот.

***

Он пытался представить вместо Ньюта и Минхо. Спойлер! Его чуть не стошнило. Зрелище в виде него и Минхо намного хуже, чем тюльпаны внутри его легких, которые душат его и пытаются вырваться наружу. А вот постельная сцена с Исааком выдавала совсем другие ощущения. Значит, он гей? Быть такого не может. Не то чтобы Томас так часто об этом думал. Просто каждый раз, когда он видел Ньюта, вспоминался случай в его комнате. Исаака он видел постоянно. Он не знает, когда именно ступил на радужную дорожку. И просмотр гомосексуального порно тут не в счет, Томас уверен, что каждый его смотрел. Чисто интерес. С самого начала, когда он начал рассматривать цветочки на рубашке Ньюта? Возможно, это уже означал звоночек «ты пидорас»? Или каждый раз, когда Томас слишком долго засматривался на него? Когда позволял Ньюту ложится на колени, и руки автоматически зарывались в рыжие волосы? Почему, блять, у него встает на лучшего друга? Томас не влюблен. Нет, точно нет. С каждым бывало такое, что он представлял друзей в постельных сценах. Только после таких моментов никто не задумывался всерьез о человеке. Теперь Эдисон обращает внимание на все. На смех Ньюта, который завораживает. На его британский акцент, от которого текут все девчонки. На сексуальные руки, ноги, тело, лицо. Он пытался забыть об этом. Просто относиться к Ньюту, как другу, как очень хорошему другу. Но каждый раз что-то выходило через жопу. — Томми! — радостно кричит Исаак, прыгая на друга. У того самого друга сердце попрощалось и выскочило из груди. Черт, Ньют всегда такой тактильный? — Чувааак, — стонет Томас, пытаясь скинуть его. — Не чувак, а лучший друг! — поправляет его Исаак, — Которому ты должен еды! — И этому лучшему другу, вообще-то, тоже, — Минхо скользит по школьному коридору и точно останавливается возле друзей, — математичка задала мне проект, чтобы поднять средний балл хотя бы на тройку. Поможете? Томас и Ньют закатывают глаза. Если бы азиат делал уроки с ними, а не просто залипал в телефон, таких проектов бы никто не давал. Но выбора нет: нужно спасать друга в беде. — Ко мне домой? — спрашивает Исаак. Томас хотел бы предложить свой дом, но раз уж инициативу представил Ньют, то хорошо, — У тебя ведь дядя с тетей приезжают, да? — Да? — переспрашивает Минхо, пытаясь вспомнить, когда Томас говорил такое, — Ты запоминаешь, что говорит этот индюк? Томас и сам забыл об этом. Это не должно так приятно греть сердце. Но ему приятно, что Исаак помнит такие вещи. Когда они идут на урок, Томаса пробирает легкий кашель.