I wanted to dance in your pulse

Камилл знал немного по-русски – и иногда сожалел об этом, особенно в те моменты, когда за соседним столиком во всю глотку орет пьяный русский «революционер». - Нет, господа, вы только взгляните! – кричал приятной наружности молодой человек лет двадцати пяти. Вместо того, чтобы вслушиваться в его речь (в которой он бы все равно не понял две трети слов), Камилл принялся изучать внешность говорившего, и нельзя сказать, что это изучение не принесло ему удовольствия: этот «революционер» выглядел действительно хорошо. Завивающиеся на концах русые локоны падали на его бледное лицо, огромные яркие глаза блестели пьяной бравадой, а тонкие губы поминутно прикладывались к кружке с ромом. Через несколько минут «революционер» развернулся к Камиллу и, прежде чем последний успел отвести глаза, подмигнул. Камилл вспыхнул, будто бы уличенный в каком-то преступлении, и ведь преступлении не обыденном, а постыдном – хотя, в общем-то, он ничего подобного не делал; насколько Камилл помнил, человеку любоваться человеком было не зазорно (странно, конечно, но не зазорно). За внутренней борьбой Камилл не заметил, как «революционер» приблизился к нему и протянул руку. - Здравствуйте, - обратился мужчина к Камиллу по-французски. – Вы сегодня танцуете? - Причем здесь это? – Камилл обхватил пальцами стопку водки, к которой не прикасался с начала вечера. – И, если вы не заметили, здесь никто не танцует – пространства не те. Незнакомец, от которого пахло ромом и, кажется, лимонными леденцами, рассмеялся и запустил пальцы в волосы; Камилл осознал, что «революционер» тоже понимает этак каждое второе слово по-французски. - Меня зовут Верховенский, Петр Степаныч, - протянул он руку. В полсекунды определив, что это фамилия, имя и патроним, а не два имени и фамилия, как полагалось французу (а еще подумав, что «Верховенский» похоже на «верховенство», то есть на «la suprématie»), Камилл пожал его руку: - Камилл Люсьен Дартер, к вашим услугам. - Вы вообще танцевать умеете? – спросил Верховенский, явно пытаясь грассировать, но то ли из-за рома, то ли из-за простого неумения мгновенно показывал свой акцент. - Разумеется, - пожал плечами Камилл. Верховенский, который все это время не отпускал руку француза, потянул его к себе. - Так давайте танцевать! Верховенский улыбался очаровательно: тонкая, аккуратная верхняя губа чуть задралась, обнажив жемчужно-белые зубы; глаза его все блестели в слабом освещении пары канделябров, а почти невидимые морщинки у век складывались в узор, что Камилл почему-то очень хотел разглядеть; и, наконец, дрожащие ладони Верховенского, крепко, до боли сжимающие руку Камилла, будто бы заражали француза лихорадкой пьяного русского бунта, того самого, «бессмысленного и беспощадного». - Вы можете звать меня Пьер, - бормотал Верховенский, поминутно заправляя русые локоны за ухо и не давая Камиллу вставить ни слова, - всего один танец, вам что, сложно? Камилл чувствовал на уровне интуиции, что Верховенский применил бы все свое красноречие, если бы не языковой барьер, неумолимо разделявший их. - Почему бы вам не вернуться к своим? – мягко произнес Камилл, отталкивая от себя охмелевшего революционера и стараясь использовать наиболее базовый лексикон, чтобы Верховенский точно понял каждое его слово. – Вы пьяны, вы не управляете собой, вы… - Что за беда… - пробормотал Верховенский, уставившись в пол. – Немецкий учил, польский учил, а французский так и не выучил… - Пьер вскинул голову; русые локоны рассыпались по сторонам его лица, и у Камилла захватило дух от лихого выражения его глаз. – Вы по-немецки говорите? Нет? Черт… - Верховенский закусил костяшку большого пальца. – Скажу по-простому: я хочу здесь одного человека… Как по-французски сказать? По-немецки это будет «beeindrucken»… - Произвести впечатление? – предположил Камилл, с трудом вспоминая отрывки из французско-немецкого словаря, который пылился на его столе. Верховенский резко закивал, видимо, понял значение по корню. - Да, я хочу произвести впечатление… - Пьер медленно произнес новые слова, будто бы прокатывая их по языку и пробуя на вкус. – На одного человека. – Верховенский повернулся к своим и, кажется, подмигнул статному брюнету с бокалом коньяка в руке. – Хочу его развлечь, понимаете? – Пьер, скованный неловкостью своего признания, вновь начал дергать Камилла за руку. – Я пообещал, что попрошу у мужчины танец и добьюсь его, вот и… С трудом удержавшись от саркастичной ремарки «Добиться танца или мужчины?», Камилл мягко произнес: - Ну, если это вам так важно… Какой танец хотите танцевать? - Да любой, какой угодно! – явно обрадовался Верховенский. – Вальс желаете? Я только его и умею, если честно… - Давайте вальс, - проговорил француз, не желая вгонять Пьера в еще большее смущение. Верховенский улыбнулся еще шире (Камиллу показалось, что в его бледно-серых глазах заплясали бесенята) и потянул мужчину в пространство между столиками. Камилл чуть не поскользнулся на мраморных плитах пола; только с помощью Верховенского, который положил свою руку ему на пояс, мужчине удалось остаться на ногах. Послышался неприятный, высокий смех – это брюнет с коньяком увидел, что Пьер вытащил свою «жертву» наконец танцевать. - Вы ведете или я веду? – спросил Верховенский, задыхаясь не то от волнения, не то от воздействия рома. Только сейчас Камилл заметил, что Пьер ненамного, но ниже ростом его самого, и его растрепанные светлые пряди делают юношу похожим на выпавшего из гнезда птенца. - Инициатива была ваша, значит, вы и ведите, - усмехнулся Камилл. Верховенский, обернувшись на брюнета, видимо, в поисках одобрения, сжал одной рукой пояс Камилла, а второй – его плечо. - Ну что, - Пьер опустил глаза, борясь с румянцем, что окрашивал его щеки, - как там, раз-два-три… Верховенский с силой, которую не ожидаешь от его тонких рук, закружил Камилла в танце. За их спинами раздались аплодисменты и пьяный смех. Слишком поздно Камилл подумал, что все-таки надо было допить ту рюмку водки – хотя бы для храбрости. Вокруг в собственном бешеном танце кружились огоньки свечей, которые слепили и Пьера, и Камилла; последний каждый раз вздрагивал, когда Верховенский, пытаясь удержаться на ногах, впивался ногтями в бок своего партнера. Неизвестный смельчак сел за пианино и начал играть какой-то вальс – в ритм которого, впрочем, Пьер и Камилл все равно не попадали. Наконец, после пары минут танца и множества ударов, которое пропустило сердце Камилла, пара остановилась. Камилл видел, как брюнет опустил свой напиток и захлопал, но Верховенский почему-то не обернулся. - А вы кто по профессии? Врач? – спросил Пьер, улыбаясь все той же очаровательной улыбкой. - Нет, переводчик. – Увидев по лицу Верховенского, что тот не понял второго слова, Камилл повторил то же самое, но по-русски. - А, ясно. – Пьер рассмеялся, кажется, чему-то у себя в голове. – Мне показалось, что вы похожи на врача. Ну, бородка там и пенсне... - Верховенский моргнул и неловко пожал плечами. - Что ж, расстанемся? Камилл с улыбкой пожал протянутую руку. - Fare thee well, and if forever, then forever fare thee well, - шепнул Камилл вслед уходящему Пьеру и рассеянно подумал о том, как Верховенский бы определил источник этой фразы – как цитату из Байрона или как эпиграф к одной из глав «Евгения Онегина».