Записки ледяным пером

Ночные тени приходят с востока. Сначала Идзуминоками просто шел вперед, поражаясь почти осязаемой тишине, царившей вокруг. Ни шелеста, ни потрескивания иссушенных ветвей; даже мелкая каменная крошка под ногами не шуршит, перекатываясь. Канэсада опустил руку на оплетенную шнуром рукоять меча и нервно погладил ее. Он не любил такую тишину — она никогда не предвещала ничего хорошего. Сам момент нападения выпал из памяти. В тумане на дальнем конце дороги вспыхнули алые огни глаз, сперва две пары, затем еще три, затем пять, и чудовища, хрипло крича, метнулись к Идзуминоками. Сжав зубы, он почти не глядя разрубил троих, навершием ударил четвертого и коротким уколом отправил его вслед за предыдущими. Дальше пришлось повозиться — юркие твари не давали попасть по себе, предпочитая разорвать дистанцию и положиться на количество, а не на качество. Все новые и новые пары глаз зажигались в тумане, а за ними становились видны темно-серые мускулистые тела, закутанные в черные лохмотья. Канэсада ничего не мог сделать, как ни старался, и вскоре начал уставать. Даже если в начале инициатива в бою была его, то он давно ее утратил; и если бы не тело, само уклоняющееся от разносторонних атак, ужом извивающееся в маленьком пространстве между несколькими парами темных лезвий и сухой безжизненной землей, то капитан Второго отряда уже был бы мертв. Удача, как и натренированное тело, имела свои пределы. Идзуминоками пригнулся к земле и тяжело дышал. Он пропустил уже несколько рубящих ударов — нанесенные наотмашь, они вспороли доспех и довольно глубоко ранили бедро и предплечье, заодно саданув по ребрам. Неизвестно когда начал хлестать ливень, и теперь по длинным волосам капитана стекали капли, мешая видеть. Перед глазами и так все плыло, казалось, алым огнем заволокло все вокруг. Канэсада обернулся и увидел, как Тонбокири, пронзенный вражеским клинком, тяжело оседает на землю; судорожно дернулся в попытке броситься к нему — и не смог двинуться, придавленный маленьким, но сейчас таким тяжелым телом Кунихиро. Глаза расширились от ужаса и отчаяния. Если бы он только мог что-нибудь сделать! Почему он стоит и смотрит, как они умирают?! Где-то сзади раздался рев Муцуноками — «опять лезет на рожон, идиот», машинально подумал капитан, — и тут же стих. А потом красный огонь красной веревкой обвил шею, заставляя упасть на колени, и его пожрала тьма.

***

Канэсада закрыл трясущимися руками лицо. Уже светало. Зачем ночные тени так мучают его?

***

…К сожалению, ванная была кем-то занята. Я с сожалением посмотрел на свои руки, покрытые черноземом, и развернулся, собираясь найти другое место, где мог бы очиститься физически и морально, но неловко стукнулся о косяк. Дверь тут же распахнулась, и в проеме показалось утонченное лицо молодого мужчины. Его пронзительно синие глаза приковывали взгляд, а волосы, перевязанные у шеи красной лентой и спускающиеся по красному с белыми вставками халату до самого пола, были чудо как хороши. Можно сказать, он был писаным красавцем — если бы не это выражение презрения и недовольства целым миром, и мной в том числе, на его точеном лице. — Простите, если помешал. — Я поежился под его пристальным взглядом и посторонился, пропуская его в коридор. Ответом меня не удостоили — я должен был довольствоваться холодным кивком. Да что с вами всеми не так? — Прошу прощения, — сладко завел я, — Я могу узнать Ваше имя? Красавец остановился как вкопанный и обернулся ко мне. — Я так и подумал, что это Вы, — проронил он, — Тот самый «любопытствующий», о котором все судачат. — Позвольте, — возразил я, — Я здесь не из праздного любопытства. Очень много людей знает о вас и хочет познакомиться с вашей жизнью в цитадели, и я… Мой собеседник прервал меня жестом, напоминающим тот, которым прогоняют надоедливую муху. — Достаточно. — Я внутренне вспыхнул — ничего себе высокомерие! — Я защищаю историю, а не выступаю на сцене. Люди должны жить своей жизнью, и мне нет до них дела. Договорив, он просто двинулся вперед, будто мгновенно забыв обо мне. Длинные локоны болтались из стороны в сторону в такт шагам, а на поясе побрякивали старинные часы на цепочке. Ай да гордец, а сам носит вполне себе человеческие вещи! Я взорвался. — Интересная у Вас логика! — Удивляясь собственной храбрости, заявил я. — Да ведь Ваш хозяин был никем иным, как человеком! А эти часы? Любите антиквариат?.. Через долю секунды я почувствовал, как мои ноги отрываются от пола, а перед глазами у меня было перекошенное от ярости лицо. — Не смей, — прошипел он, стискивая пальцы на моем вороте, — Не смей вот так упоминать человека, о котором ты ничего не знаешь! — Вот видите, — отважно прохрипел я, — Вы любите своего хозяина… А теперь представьте, что народ для меня — такой же хозяин, и я должен… Длинноволосый всмотрелся в мое лицо, потом вздохнул и разжал пальцы. Я поприветствовал подошвами желанную землю. — Я так понимаю, Вы все равно не отвяжетесь, — констатировал он, и пришлось виновато кивнуть. — Хорошо. Мое имя Идзуминоками Канэсада, и я отвечу на Ваши вопросы. Но надеюсь, Вы не будете чересчур навязчивы. — Что вы, ни в коем случае, — улыбнулся я, потирая шею, — Однако, я удивлен тем, насколько яро Вы отреагировали на упоминание о хозяине. Неужели даже сейчас, когда господин Санива стал вашим всеобщим хозяином, Вы, Идзуминоками-сан, так сильно скучаете по нему? Канэсада заскрипел зубами, и я, пожалуй, впервые пожалел о своей работе. — Сейчас у нас другой хозяин. — Он отвернулся и медленно пошел вперед по коридору, заставляя следовать за собой. — Но есть вещи, которые нельзя просто так взять и стереть из памяти. Особенно если это — лучшие годы твоей жизни. — А… — Довольно! — Снова взвился Идзуминоками. — Мое терпение не бесконечно, господин… — Накадзима Рёити, — подсказал я. — Господин Накадзима. Я все-таки не удержался от еще одного вопроса. — Скажите, Идзуминоками-сан — вы всегда такой нервный, или только сегодня? Тот усмехнулся. — Возможно, второе. Я сегодня очень плохо спал.