Записки ледяным пером

— Вот, Канэ-сан, — сияя, как майский день, объявил Хорикава и повел рукой, указывая на двоих сидящих на крылечке человек, облитых теплым вечерним солнцем, — Это мои братья! Оба обернулись на звук его голоса. Канэсада с любопытством оглядел бирюзовую шевелюру рослого, статного парня, мгновенно засиявшего улыбкой, и медленно перевел взгляд на тонкую фигуру по соседству, с ног до головы укутанную в отрезок некогда белой ткани с бахромой грязи и разнокалиберных отверстий, назвать который плащом не поворачивался язык. Из-под капюшона, полускрытые соломенными прядями, льдисто поблескивали задумчивые глаза, и Идзуминоками улыбнулся им так приветливо, как только мог. — Ямабуси и Яманбагири, — продолжил Хорикава, глазами подавая некие одному ему ведомые знаки. — Так вот он какой, «Канэ-сан»! — Голос бирюзовоголового полковой трубой разорвал тишину. — Ну здравствуй! Канэсада вежливо сжал протянутую ему широкую шершавую ладонь, отказавшись на сей раз от извечной игры в «кто крепче». — Идзуминоками Канэсада, — отрекомендовался он, чувствуя себя женихом на сватовстве, — Приятно познакомиться. — Приятно познакомиться, — еле слышным эхом отозвался блондин и отвернул лицо, заставив Канэсаду застыть с протянутой рукой и почувствовать себя идиотом вдвойне. На несколько секунд повисла тишина. Старшие Кунихиро разглядывали его, а он присматривался к ним; Хорикава же молча улыбался, за эйфорией явно не замечая некоторой неловкости момента. Наконец Ямабуси оторвал от лица Идзуминоками взгляд и кашлянул, приобнимая Хорикаву за плечо. — Здорово, что наконец познакомились с твоим… Чудом! — Произнес здоровяк так жизнерадостно, что у Канэсады свело зубы. — Так может, выпьем вместе чаю, перекусим, поболтаем, а, Хорикава? Я, честно сказать, вола бы съел! — Конечно! — Воскликнул младший Кунихиро. — И как я сам не додумался? Мигом! Спина Хорикавы скрылась в коридоре, и, услышав хлопок закрывшейся за ним створки, Идзуминоками ощутил навязчивое желание скрыться вслед за ним, и желательно в неизвестном направлении. Атмосфера пусть неуловимо, но все же изменилась; и если раньше к нему просто присматривались, то теперь прямо-таки просвечивали взглядами — безучастным голубым и насмешливым яшмовым. Канэсада старался держаться невозмутимо, и пока ему это удавалось с успехом: он не растерялся даже в момент, когда Ямабуси вдруг прищурился, не переставая при этом блистать наидружелюбнейшей улыбкой, и ненавязчиво положил руку ему на плечо. — Ну что, Идзуминоками-сан, побеседуем? — В его голосе Канэсаде почудилась угроза, но он лишь сжал губы, не выдавая растерянности. — Брату об этом знать вовсе необязательно, мы же с тобой взрослые люди, как-нибудь сами разберемся, правда же? — Естественно, разберемся, — ровно проговорил Идзуминоками, пытаясь стряхнуть с плеча тяжелую кисть; не преуспев, он сделал вид, что снимает с хаори нитку, и поднял глаза. — Осталось только понять, с чем именно. — Я слышал, что ты умный парень, — оскалился Ямабуси, и пальцы на плече сжались, как крабьи клешни, — А еще красивый, добрый и понимающий. Мы с Яманбагири, — он кивнул в сторону брата, и капюшон согласно качнулся, — Вообще много чего слышали о тебе. От Хорикавы. Идзуминоками поднял брови в показном удивлении. — Надо же. Уверен, он преувеличивает мои качества. — Преувеличивает Хорикава или нет — мы еще увидим, — сладко отозвался Ямабуси, — Но лучше бы он не преувеличивал, не правда ли, Идзуминоками-сан? — Верно, — осторожно согласился Канэсада, — Так было бы лучше, и прежде всего для него самого. Он не успел понять, что произошло: глаза, обведенные красным, вдруг оказались совсем близко, и в них тлели предупреждающие огоньки. — Ответ неверный, — миролюбиво, что вовсе не вязалось с его словами, констатировал старший Кунихиро, — Так будет лучше не только для брата. Так будет лучше для всех. Идзуминоками скосил глаза и наткнулся на немигающий взгляд Яманбагири. — Вот как, — хладнокровно проговорил Канэсада, возвращаясь глазами к лицу Ямабуси, — Я понимаю. Всеми силами постараюсь оправдать возложенные на меня ожидания. — Я ни минуты в тебе не сомневался! — Лежащая на плече рука взметнулась вверх, и он внутренне сжался; но та лишь дружески хлопнула его и наконец исчезла, оставив на коже неприятное давящее ощущение. — Лучше схватывать на лету, чем учиться на своих ошибках, ведь это так больно и унизительно, да, Идзуминоками? — Очень больно, — вновь прошуршал тихий голос, и Канэсада неожиданно для себя сглотнул. Вернулся Хорикава, и остаток вечера они провели вчетвером за чаем. Того разговора будто и не было; Ямабуси непринужденно шутил и делился историями из цитадельной жизни, Яманбагири тоже молчал как-то особенно дружелюбно, и под конец Идзуминоками совсем расслабился, перестав поминутно бросать взгляды на своего напарника в поисках успокоения. Когда они наконец разошлись по комнатам, было уже глубоко под вечер, и Канэсада, взбивая подушку, с удовлетворением отметил, что братья Кунихиро, в сущности, оказались неплохими ребятами. Недели шли. Идзуминоками стал капитаном Второго отряда, получил в довесок уйму забот и проблем, и даже слегка подсох душой и очерствел, реже радовался и почти постоянно злился. Хорикава находился при нем неотлучно, и, возможно, именно поэтому выбивающийся из сил Канэсада в какой-то момент стал срывать раздражение именно на нем, как на самом ближнем. Помощник терпеливо сносил любую ругань и продолжал лучезарно улыбаться, тихим вкрадчивым тоном отвечая на грубость, будучи всегда и всюду правым. Это распаляло капитана, и так чувствовавшего себя зарвавшимся самодуром, но неспособного ничего сделать, еще больше; и в конце концов даже у терпения Хорикавы нащупалась граница. — Да чтоб тебя! — Уже в который раз за день ревел Идзуминоками, в бессильной злобе сминая лист. Отчет упорно не хотел появляться на свет, за дверью маячил Хасэбэ, которому капитан, чьего внимания ожидала еще дюжина мелких, но срочных и оттого особенно противных поручений, срочно понадобился именно сейчас, возле уха жужжал комар, а отсиженные в сэйдза ноги давно свело — словом, так себе денек. — Канэ-сан, — тихо позвал до боли знакомый голос, — Пора. Идзуминоками хотел лениво отбрехаться, но тут комар вильнул в воздухе и вошел в соприкосновение с его глазом. Веко мгновенно обожгло болью, и капитан, пошатнувшись, вскочил, разбрызгивая тушь с по-прежнему зажатой в руке кисти. Помощник непонимающе уставился на него, закрывая собой белье, которое сжимал в объятиях. — Что-о еще?! — Заорал Канэсада и обернулся. Хорикава мгновенно оценил обстановку и опустил ворох вещей на пол, затем достал из кармана платок и приблизился к капитану. — Стирка, Вы просили напомнить в половину, а уже без четверти, — извиняющимся тоном пробормотал Кунихиро-младший и протянул руку к его голове, — Наклонитесь, я посмотрю… — Стирка?! — Ошалело выдохнул Идзуминоками, — А без нее сейчас никак? — Нужно, Канэ-сан, — медленно, будто ребенку, проговорил помощник, продолжая приближаться, — Это наши обязанности… Пониже, пожалуйста… Более того, это спокойное дело, сходим вместе, и Вы немного отдохнете, тогда и отчет быстро напишется… Дверь отъехала в сторону, и в щели показался хмурый Хасэбэ. Канэсада попытался изобразить лицом что-нибудь вроде «еще пять минут, ради всего святого» и в процессе неосторожно дернул веком. В глазу будто разорвался снаряд; капитан взвыл и выругался так, что Хасэбэ лишь поморщился и закрыл дверь. — Да вы все издеваетесь! — От крика остался только яростный шепот. Идзуминоками приложил к глазу ладонь и зашипел. — Чего у тебя нет, Кунихиро — глаз, ушей или мозгов? — Не понял Вас, Канэ-сан. — Значит, мозгов! — Как… это понимать, Канэ-сан? — «Канэ-сан», «Канэ-сан»! — Передразнил капитан и в сердцах оттолкнул его ладонь, не оставлявшую попыток прикоснуться к его припухшему веку. — Видишь же, что я занят! Иди и постирай сам! Или ты без меня ни шагу ступить не можешь? — Он чувствовал, что теряет тормоза, но сейчас даже упивался этим, глядя во все больше каменеющее лицо помощника. — Если ты без Канэ-сана не можешь поднять свою задницу даже для такого простого дела, то за каким чертом, спрашивается, мне такой помощник?.. И убери от меня руки, больно! Хорикава отступил на шаг и сжал платок в руке. — Я… Вам не нужен? — Да зачем ты мне сдался? — Канэсада продолжал выплевывать слова, не обращая внимания на потемневший взгляд помощника. — Вечно маячишь перед глазами и молчишь, изредка блеешь что-нибудь невпопад, и хоть бы какая от тебя польза — прицепился, как паразит, и только дергаешь меня! — Вы говорите это серьезно? — Хорикава сделал еще шаг назад и медленно опустил голову, уставившись в пространство перед собой. Глаз начал слезиться. Капитан попытался вытереть влагу уголком рукава, но тот только обжег кожу шершавой тканью. — Серьезнее некуда, — вдруг сипло произнес Идзуминоками и тяжело уставился на его темную голову, выговаривая следующие слова четко и разборчиво. — Испарись-ка, клещ, пока я не вышел из себя окончательно и бесповоротно. Тишина повисла внезапно, будто накрыв комнату глухим одеялом, и несколько томительных мгновений капитан слышал лишь стук собственного сердца. Затем Хорикава кивнул, не поднимая головы, провел рукой по глазам и вылетел из комнаты, едва не снеся нетерпеливо переминавшегося с ноги ногу Хасэбэ. Канэсада лишь втянул носом воздух, не в силах больше пререкаться со всем миром, и жестом пригласил Хэсикири войти. К исходу дня Идзуминоками кое-как разобрался с делами, написал отчет, и даже занялся стопкой белья, терпеливо ожидавшей стирки на том самом месте, где ее оставил помощник. Сутки кончились неожиданно — только развешивая белье под мелодичные звуки урчащего живота, Канэсада вспомнил, что пропустил все возможные приемы пищи. Пришлось пнуть тазик в угол кладовой и отправиться на кухню; там уже совершенно точно никого не было, но была еда, а ничего другое Идзуминоками сейчас не волновало. Почти ничего — глаз, хоть и не болел, все равно открывался с трудом, и хоть капитан промыл его чистой водой, все равно горел, требуя более нежной терапии привычных заботливых рук… Точно! Как он мог забыть! Канэсада прибавил шагу. Заботливые руки Секудайкири сегодня сделали сиро-мисо! Интересно, осталось ли что-нибудь? Холодильник огорошил и удручил Идзуминоками своей пустотой. Он был полон продуктов, но Канэсада вовсе не относился к любителям поживиться нечищеной картошкой или сырым яйцом, и потому со вздохом захлопнул дверцу, намереваясь продолжить поиски уже на других полках. — Нервно сегодня, да? — Вдруг громыхнуло сзади, и он замер, выжидая. — За таким количеством дел и подкрепиться нет времени, дышать бы успевать, а, Идзуминоками-сан? Канэсада обернулся и без удивления воззрился на Ямабуси Кунихиро, прислонившегося к косяку. — Ага, не ел, — безучастно протянул капитан. — А ведь он тоже сегодня не ел. — Кто? — Без особого интереса поинтересовался Идзуминоками, а потом вдруг ощутил, что на его вороте сжались стальные пальцы, а ноги оторвались от земли. — Я думаю, тебе известно, — нарочито спокойно произнес Ямабуси и поставил его на пол, не разжимая, однако, руки. — Наш брат. Белый плащ показался Канэсаде в темноте призраком, пришедшим по его душу; но испугаться он не успел — кулак прилетел ему под дых, заставив сдавленно закашляться. — Мы же с тобой договорились, парень, — вкрадчиво сказал Ямабуси, кивнув брату, — Учиться на ошибках — не для таких умников, как ты. Или он все-таки переоценил тебя, и потому так страдает? Следующий удар пришелся в челюсть, но Идзуминоками будто не заметил его — сознание вдруг заполнила пустота, в которой пульсировала одна единственная мысль. — Погоди, — прохрипел он, — Он… Страдает? Братья Кунихиро переглянулись. Ямабуси сочувственно взглянул на него и ослабил хватку. — Ты, видно, действительно не семи пядей. А что, по-твоему, он должен делать, услышав самые страшные слова, придурок? — Но я же… Мы часто… — Слушай, — оборвал его Ямабуси, — Не хочу вникать в ваши с ним перипетии, но мы обнаружили его в таком состоянии, что я, честно говоря, удивлен, что ты еще дышишь в моих руках. Воображение услужливо нарисовало сгорбившегося в углу Хорикаву, раздавленного одиночеством и тоской, с хрустальными слезами в голубых глазах и осколками сломленной души у босых ног. Дышать стало трудно; он несколько секунд боролся с жжением в груди, прежде чем смог поднять голову и твердо взглянуть Ямабуси в глаза. — Сейчас ты отпустишь меня, — тихо сказал Канэсада, — И я пойду к нему. — Карман держи шире. — Я пойду к нему, — повторил Идзуминоками, не обращая внимания на его слова, — Упаду на колени и скажу то, что должен. Затем я вернусь, и вы сделаете, что должны. Ямабуси с сомнением хмыкнул, разжал пальцы, и Канэсада нетвердым шагом двинулся в указанном Яманбагири направлении. Братья проследили за ним взглядами, затем переглянулись между собой и ушли, не произнеся ни слова. Никто никогда не узнает, что происходило в той комнате. Из коридора был слышен лишь голос Хорикавы, сперва обеспокоенный (по дороге Идзуминоками сполоснул лицо, смыв кровь с разбитой губы, но вид его все равно был весьма красноречив), затем возмущенный, потом тихий и будто плачущий, и в конце концов сменился тишиной. На следующее утро Идзуминоками щеголял с повязкой на глазу и припухшей губой, что не мешало ему бодро глотать сиро-мисо, принесенный радостно хлопочущим помощником, ложка за ложкой. Впоследствии многие отмечали, насколько неординарные отношения имеет Идзуминоками Канэсада с братьями Кунихиро. Встречаясь в коридоре с Яманбагири или Ямабуси, капитан неизменно замедлял шаг и молча кивал, улыбаясь одними глазами; те же приветствовали его так же молча, Ямабуси широко улыбался, Яманбагири ниже натягивал капюшон — все трое вели себя так, будто им известно что-то, что кроме них не знает никто. А если вы спросите его самого — он скажет, что бесконечно им благодарен.