**********
В баре на окраине города, странно пустующем в столь занятую ночь, играла тихая мелодия из американских пятидесятых. Посетителей можно было на пальцах сосчитать, но именно в такой обстановке хотелось посидеть сломленному Калебу, которому сопутствовал его друг, Невил. Нидерландец сидел за барной стойкой, вертя в руке стакан со слабым разбавленным вермутом, пока его друг молча наблюдал за тем, как он изредка икает и глупо смотрит в никуда. — Чувак, ты же не пьешь, — выдохнул Невил, смотря на убивающегося и подавленного друга. — Не пью… Но… Мне однажды сказали, что на вкус ужасно, но чувствуется хорошо, — хрипло сказал он, чуть отпив из стакана и прищурившись. — Ты же не из тех, кто запивает боль, — не унимался Невил, зная неприязнь друга к алкоголю. — Эту боль хочется запить, — опять сухо ответил Калеб. — Ой, да ну, Калеб… Ты еще найдешь себе девушку и гораздо получше нее, — попытался взбодрить друга Невил. Калеб повертел головой. — Я не хочу другую, — ответил коротко и уверенно он. — Не волнуйся ты так. Это временно. Вот увидишь — все пройдет через неделю или две. Не стоит так убиваться из-за этого… — Да-да-да, пройдет через некоторое время, не стоит волноваться и так далее… Стандартный ответ при виде подавленной души от стандартного человека, — устало закатил глаза Калеб, выдохнув. — Я скажу тебе кое-что… Это чаще всего не помогает людям. Эти слова про то, что это пройдет… Особенно сейчас… И я даже не могу винить тебя, так как… Если бы я тоже никогда раньше не познал этого чувства — я бы не понял, насколько это тяжело, — он остановился и усмехнулся. — Я как-то раз слышал, что в мире нет прекраснее чувства, чем влюбиться… И это правда… Не было прекраснее чувства, чем любовь, но… Закон мира таков, что ничто не может быть только прекрасным. Должна быть эта капля плохого… А эта капля плохого в любви также и самое больное чувство… И мне смешно, так как, если бы год назад мне сказали эти же слова — я бы сказал, что этот человек просто сентиментальный и слишком чувствительный, но… Теперь я это понимаю. Это такая… Острая и тяжелая боль в груди, хоть и сердце не отвечает за любовь. Почему же так болит… — спросил он скорее самого себя, чем друга, понимая, что алкоголь, вот уже четвертый стакан, не помогает. — Я просто не знаю, что сказать, — грустно ответил Невил, опустив взгляд. Калеб был прав. Невил никогда бы не понял, каково это чувство, так как еще никогда не влюблялся. Никогда не познал это чувство, которое побуждает самое великое и самое подлое в человеке. Как из-за любви можно пойти на самые отважные и ужасные поступки? Как из-за любви можно стать лучшим и худшим? И это не то маленькое чувство, которое ощущают дети и краснеют перед человеком, что нравится. Симпатия — это чувство гораздо слабее любви. Мать из-за любви к ребенку может сдвинуть громадный булыжник, чтобы спасти свое чадо. Муж из-за любви к жене отдаст свою жизнь. Вот именно то чувство, которое не сломать. Которое дает чрезвычайную силу и полную немощь. Которое дает жизнь и так же бессердечно отбирает. — Ты не обязан говорить что-либо… Мне, наоборот, нужна тишина, — сказал Калеб. Невил кивнул.**********
Джером стоял в маленькой кухне, соединенной с гостиной, наблюдая за тем, как Азиза собирает в поставленный на диван чемодан вещи. На его лице была легкая злоба и тревога, а на лице Азизы — наигранная уверенность и подавленный страх. — Ты говоришь, что беременна от меня. Вообще не слушаешь мои слова, а по закону я потом буду обязан заботиться о ребенке, которого не хотел. Собираешь свои вещи и уезжаешь к своим родителям на следующий же день? — спросил, стараясь сохранять спокойствие, Джером. — У меня каникулы, я хочу увидеться с родственниками, — сказала, стараясь прозвучать твердо, Азиза, избегая зрительного контакта с Джеромом. Джером, выдохнув, прошел из кухни в гостиную и схватил Азизу за плечи. Та начала брыкаться, говоря, чтобы он ее опустил, но он не слушал и продолжал держать. — Азиза, — сказал строго он, и Азиза тут же перестала брыкаться, посмотрев вниз и не осмеливаясь смотреть в его глаза. — Не надо… Не порть себе жизнь. Тебе нужно учиться, а не пеленки менять. Неужели твое будущее для тебя ничего не значит, что ты делаешь такие глупые и необдуманные ошибки? — спросил он, и Азиза остановилась на секунду, но потом вновь начала брыкаться, и Джером ослабил хватку. — Как раз наоборот, — сказала Азиза, отстраняясь и отшагнув. — Я именно о своем будущем и думаю… — Если ты думаешь, что этот ребенок заставит меня быть с тобой — ты ошибаешься. Я буду участвовать в его воспитании и финансово помогать, но не более. Не заставляй меня ненавидеть тебя и остерегаться, — сказал Джером. У Азизы заслезились глаза. — Ты уже ненавидишь меня, — ее голос дрогнул, и она устремила свои слезящиеся серые глаза прямо в его холодные красно-фиолетовые. Джером покачал головой, не отводя взгляда. — Нет, я тебя не ненавижу, но с каждым днем мне становится сложнее быть в твоем окружении, — парень сглотнул и перевел взгляд в окно. — Ты манипулируешь мной. В начале семестра ты чуть ли не покончила с собой, все время ввязывалась в ссоры с Леной и Сильвией, а теперь еще и это… — он остановился и вновь перевел взгляд на нее. — Ты не думаешь, что ты заходишь слишком далеко? Только потому что я ничего не говорю — не означает, что ты можешь так подло поступать со мной. — Подло поступать с тобой? Зачем ты тогда спал со мной?! — воскликнула Азиза. — Зачем спал, если потом за моей спиной еще и по другим девицам шлялся?! — всхлипнула она. — Потому что мы никогда не были в отношениях. И ты была на это согласна… Сначала мы просто дружили, а потом ты взяла и предложила мне спать с тобой. Я мужик, конечно же я скажу да, господи! — повысил голос Джером, заставив Азизу попятиться и упасть в кресло. — Потому что я любила тебя! — сказала она, сжав колени в ладонях и опустив взгляд. — Я любила тебя и думала, что ты тоже полюбишь меня… Я думала, что между нами есть что-то… — последовало молчание. — В один момент в моей жизни… — начал Джером, севший в кресло напротив. — Я тоже думал, что я любил тебя, — сказал он, заставив Азизу немного ошарашено посмотреть на него. — Когда я был с той девушкой в Швеции, я думал о тебе… — признался он, сплетая пальцы. — Но потом ты стала навязчивой собственницей. То, как ты вела с себя с Леной и даже Сильвией… Это ни в какие рамки не входит, — покачал головой парень. — Так ты переспал с другой девушкой… Несколько раз, а после этого я должна была адекватно отнестись к тому, что ты флиртуешь с другими?! — вновь воскликнула Азиза. — Азиза, мы же не состояли в отношениях, почему до тебя это так долго доходит? Я могу делать, что хочу, потому что никогда не давал тебе согласия на отношения. Ты не имеешь права ревновать меня так и оправдывать это, — стараясь оставаться спокойным, ответил Джером. — Так ты… Не хотел, значит? Никогда не планировал быть со мной? — подавленно, но и возмущенно спросила Азиза. Джером вздохнул. — Три-четыре месяца назад — я бы сказал, что хочу, но… Увидев, как ты себя ведешь… — он остановился и разочаровано повертел головой. — У меня язык не повернется. И сейчас ты делаешь то, чего я всегда опасался… Что ты будешь шантажировать меня беременностью. Это неправильно и нечестно. Ни в мой адрес, ни в адрес этого ребенка, — тщетно пытался образумить девушку парень. — Я… — всхлипнула вновь девушка. — Не могу… Не могу отдать тебя после всего, что у меня с тобой было… Я знаю, что даже если поступлю так, как ты скажешь — ты все равно больше не будешь со мной… — Я этого не говорил, — сказал Джером. Азиза усмехнулась и повертела головой. — Я вижу, что у тебя с Леной, — вдруг сказала она. Джером пожал плечами. — Что у меня с ней? — спросил спокойно он. — Ты… Ты думаешь о ее чувствах… И… Ты поддерживаешь ее, когда ей плохо… Ты же этого обычно не делаешь! — воскликнула она, и Джером закатил глаза. — Что плохого в том, что я хотел поддержать человека? Ты что, ревновала бы меня к каждой женщине, с которой я разговариваю? — возмутился Джером. — Ты сейчас серьезно говоришь мне поверить в то, что ты на нее смотришь как на каждую проходящую мимо девушку? Тогда… Тогда почему ты предложил ей пососаться с тобой?! — воскликнула немного озлоблено девушка. Джером остановился и немного нахмурил брови, задумываясь о том, кто мог рассказать эти вести Азизе. Сама Лена? Может кто и подслушал и сказал, но, когда Джером предлагал девушке «пососаться» с ним, рядом никого не было. Да и сказал он это достаточно тихо. «Значит, Лена сама сказала», — подумал Джером, закатив глаза и рыкнув. Это не даст переубедить отчаянную Азизу, не так ли? — Для пьесы, — строго и серьезно сказал парень. Азиза закатила глаза. — Нам нужно было это сделать для пьесы. В конечном итоге мы этого не сделали, но, опять же, даже если я и предложил — я не твоя собственность. У меня полная свобода делать это, — стараясь не злиться, говорил Джером. — Хорошо. У тебя полная свобода действий? Ладно, — Азиза встала с места. — У меня тогда тоже. Я мать ребенка и та, кто будет носить его. Я хочу его родить, и я сделаю, — заявила она. Хоть и было видно, что Джером отчаянно не хотел, чтобы Азиза это делала, девушка сама не понимала, зачем так поступает, ведь этим она не помогает ситуации. Она действительно его любила и хотела, чтобы он был с ней. Она думала, что они будут вместе, ведь все те ночи, которые они провели вместе, ночи, когда он называл ее редкими случаями «любимая», заставляя ее внутренности наполниться теплотой. То, как он ей помог и навеки в глазах девушки связал свои узы с ней. Она его слишком сильно любила, что отступить и отдать его какой-то нахальной новенькой. Хоть Джером и Лена не были уж так сильно близки и не имели особых пылких чувств друг к другу, в глазах Азизы малейшие действия и любые слова любимого в сторону Лены были равносильны измене. И последней каплей стало то, что Лена перед всеми поцеловала его. Хоть и в щеку, но Джером обнял ее. Обнял и прижал к себе так, как он должен был делать только с ней, Азизой. Она глупо надеялась, что из-за ребенка он к ней проявит какие-то чувства. Будет занят только тем, чтобы быть рядом с ней и их ребенком, вместо того чтобы водить «шуры-муры» с другими девушками. Азиза даже не осознавала того, как глубоко она ошибается. Не осознавала, с какой скоростью отталкивала парня все дальше и дальше от себя. — Азиза! Я тоже его родитель и имею такое же право на него… — Джером тоже встал с места. — Право убить его? Я его ношу, и лишь я имею право решать, рожать его или нет, — заявила девушка, опустив взгляд и стараясь не смотреть на тяжело дышащего над собой парня. — Мне нужно собрать вещи и уезжать… — пробубнила она. Джером, сжав и разжав кулаки, нахмурился и направился к двери, желая выйти быстрее, чтобы ненароком не накричать на нее из-за нахлынувшей ярости. Он встал перед дверью и, перед тем как выйти, бросил: «Не корыстную и шантажирующую суку я хотел подпустить к себе». Азиза всхлипнула и вновь села на место, обняв подушку и уткнувшись в нее мокрым носом. «А действительно хочу ли я этого ребенка?» — спросила она себя, приложив руку к животу и погладив. «Конечно хочу… Хочу, чтобы ты был рядом и заботился обо мне и о нашем будущем ребенке. Я была всем для тебя. Делала все, что ты говорил. Любила тебя всем сердцем. Ты мне говорил о том, как тоже любишь меня, а потом уехал и переспал с несколькими девушками… Вернулся и переспал еще и с Сильвией… И с Леной ты хочешь… А обвиняешь меня в том, что я навязчива? Нахера ты тогда влюбил меня в себя? Неужели ты думал, что я просто дам тебе иметь под рукой подстилок, когда тебе захочется? Неужели думал, что, раз я была послушной девочкой все время, дам тебе так издеваться надо мной? Нет уж… Я рожу его, хочешь ты того или нет. Не смей вести себя так, будто ты невинен в этой ситуации» — думала она, чуть подрагивая, скорее, от мысли, что ее любимый оставит ее. Навсегда.**********
Кенсингтон Палас Гарденс, более известный как Бульвар Миллиардеров. Роскошный и самый дорогой проспект не только в Лондоне, но и во всей Англии. Здесь жили только те, у кого карманы и кошельки так же жирны, как и их эго. Хотя это немного нечестно и нехорошо называть всех миллиардеров высшего класса эгоистичными, но этого паршивца эгоистом было назвать не грех. Марко Джейми Рич. Даже в его имени было слово богатый, от английского Rich. Молодой парень, все еще живущий в пятиэтажном особняке богатеньких родителей, два дня назад публично лишился шанса получить диплом. Он с гордо поднятой головой покинул университет, в который его отправили родители после того, как его изгнало очень дорогое и приватное училище для таких же мажоров, не одобряя уж слишком опасный характер юного миллионера. Однако он сильно волновался возвращаться домой, ведь отец наказал ему, что, если его изгонят и из этого училища — он, Марко, может собирать вещи и «катиться к чертям». Марко игнорировал звонки матери и отца на протяжении двух дней, но сейчас, разъяренно разгуливая по спокойным улицам своего высоко охраняемого и отчужденного от остальных, менее дорогих, района, он проворачивал в голове, как повести себя: высокомерно и хвастливо, как всегда, или же просить прощения, что он делал очень редко. Сейчас на часах было уже десять утра, так что высока вероятность, что отца дома нет, как и почти все время… Всю жизнь. У ворот дверь ему открыл охранник перед их домом, пропуская внутрь. Мраморная дорожка на зеленом, выглядящем почти фальшивым газоне направляла к таким же мраморным лестницам, ведущим к большому крыльцу с дорогим шахматным столом и громадной тяжелой на вид железной серой дверью, ведущей внутрь самой обители. Для Марко было немного необычно волноваться перед не кем-то еще, а родителями, ведь он всегда мог сказать того, что они не могли оспаривать. Да и не посмеют они его выгнать из дома. Мама не позволит. Их в семье было всего четверо: он, мама, папа и младший брат, которому было одиннадцать. Он с легкостью мог войти и выйти из этого дома, оставаясь незамеченным. И сейчас он надеялся без какого-либо шума подняться к себе в комнату, но, стоило ему подойти к лестницам, его позвал отец, сидящий в гостиной и знающий о прибытии сына домой. Марко, закатив глаза и собрав все мысли, высокомерной и самодовольной походкой шагнул в гостиную и кинул рюкзак на кожаный черный диван рядом со смотрящей на него с волнением матерью. — Что? — пожал парень плечами, скрестив руки на груди. Мать тут же посмотрела испуганным взглядом на своего мужа, сжав подол своего белого шелкового платья. — Что? — переспросил, стараясь держать спокойствие, глава семьи. — Тебя выгнали и из этого университета, — строго сказал он, все же не сдержавшись. — Связался с кучкой криминалов, вовлечен в изнасилование, а теперь еще и унизил моего друга перед его коллегами. Ты когда прекратишь так унижать меня?! — воскликнул мужчина, встав с места, а за ним встала и его жена, тут же оказавшись рядом с сыном. Марко, до этого пристально глядя на родителей, опустил взгляд и сглотнул, цокнув. — Льюис, успокойся, ты же обещал! — воскликнула мать, пытаясь отгородить сына от мужа. — Катрина, хватит! — тоже воскликнул мужчина. — Сядь на место! Это из-за тебя в нем нет ни капли дисциплины! Это ты его избаловала и не дала мне воспитать нормального сына, который не станет позорить меня перед всем, блядь, миром! — сказал громко он, и Катрина, покрывшись мурашками, села на диван, но близко к сыну. Марко возмутился. — Воспитать нормального сына?! — тоже повысил голос Марко. — Заткнись нахуй! Ты никого бы не воспитал! Не смей орать на мою мать! На единственного родителя, который занимался моим воспитанием! — разъяренно проговорил он, и Катрина вновь протянула руку к сыну, чтобы тот промолчал. — Ишь ты, какого воспитала, — усмехнулся Льюис. — Преступника воспитала, вот кого! — Льюис! — воскликнула Катрина на грани плача. — Молчи! — приказал Льюис в сторону жены. — Головную боль родила она мне, а не сына, а еще тут каркает! — вновь воскликнул мужчина, сжимая кулаки. — Я тебе сказал, ублюдок, — обратился он к своему сыну. — Если тебя исключат из этого университета — я тебя больше видеть не хочу в этом доме. Иди теперь, — он понизил голос. — Собирай свои вещи и вон отсюда, — повернулся к своей жене. — Иди помоги своему беспомощному оболтусу собраться, так как он не в способности сделать что-то самостоятельно. Катрина тут же повертела головой, смотря слезящимися и молящими глазами на мужа, пока Марко, сжав зубы, развернулся и поднялся к себе в комнату. — Он же и твой сын! — сказала Катрина, всхлипнув. — Ты знаешь, что это не его вина. Знаешь же, что у него психическое расстройство! — Нет, Катрина, хватит! Знаешь, что доктор мне сказал? Что есть люди с его расстройством, но они ведут себя, как нормальные. Твой сынок… — Наш! Наш он! — воскликнула Катрина. — Твой… — процедил угрожающе Льюис. — Отпрыск поступает так, прячась за тем, что у него болезнь, но это ты виновата. Ты не дала мне его жестко держать, вечно сюсюкаясь с ним и закрывая глаза на его нестабильное поведение… Я хоть и являюсь его биологическим отцом — не породил в нем этого неблагодарного и психически неуравновешенного ублюдка. Это ты сделала, — сказал мужчина, сев на диван, налил в тяжелый стакан виски и залпом опустошил. Катрина, стоящая с опущенным взглядом и сжимающая платье, на подрагивающих ногах подошла к мужу и села на колени на пол перед ним, всхлипнув. — Я… Три раза потерпела выкидыш, перед тем как забеременела и родила его. Я так хотела родить тебе ребенка и стать твоей женой, боясь, что, раз у меня не получается родить тебе детей — ты меня бросишь. Я любила его, и, возможно, эта любовь ослепила меня, не давая мне правильно воспитать его, но… Ты не можешь… Не можешь выгнать его, — сказала сломленным голосом она. — Если ты это сделаешь — я тоже с ним уйду. — Я потерял уважение своих коллег. В новостях скоро это появится и что будет? Сын Льюиса Рича изнасиловал девушку из университета, где директор — его коллега и друг? Что люди подумают обо мне?! Ввязывался в драки, провалил учебу, не возлагает никаких надежд. Нахуй я на него тогда так трачусь, если от него никакого толка? Когда я сказал, что хочу детей — я имел в виду достойных и благородных, которые будут моей гордостью. Все, что делал до сих пор твой избалованный сукин сын — это позорил меня, — сказал мужчина, опустошив вот уже третий стакан с виски, пока Катрина, сидящая на коленях, слушала, проливая все больше слез с каждым его словом. — Мое мнение одно… Пусть убирается из этого дома. Я отрекаюсь от него, — заявил он, заставив испуганное лицо жены подняться. — Можешь уходить с ним. — Льюис… — взмолилась женщина, надкусив губу. — Не надо… Я с ним поговорю… Дай ему еще один шанс, пожалуйста. — Это больше ни в какие рамки не войдет! Его шансы исчерпались, — повертел головой Льюис. — Н-нет, Льюис, послушай… — она глотнула. — Артур верит ему. Верит, что он этого не делал… — Он прячет этих преступников! Ему сказали дать имена тех, кто это сделал, но он не говорит! Потому что наверняка тоже сам замешан! Позорище! — рыкнул Льюис. — Н-нет… Давай… Давай я его уговорю сказать имена? Пожалуйста, Льюис, — взмолилась женщина, и Льюис повертел головой. — Пожалуйста… Вы на него слишком давите, и он боится… — Нет! — воскликнул мужчина. — Скорее, недостаточно давят! — Пожалуйста, Льюис… Я поговорю с ним, прошу… Поговорю! Он мне доверяет… Пожалуйста, не надо. Мое чадо просто жертва… Он ни в чем не виноват, — дрожа, говорила она, не способная остановить льющиеся ручьями слезы. — Пожалуйста… Я… Все исправлю. Попытаюсь исправить, только прошу тебя… Не выгоняй его. Он нуждается в нашей помощи! Он становился лучше, пока его не обманули эти преступники… Он просто боится… Неужели у тебя в сердце нет ни капли любви к нему? — спросила с надеждой она у мужа. Льюис прикрыл глаза и сжал стакан в руке, промолчав. — Может… Ты и прав… Может, я в действительности виновата в том, что он таким вырос, но… Я… Люблю его. Сильно люблю. И Лукаса я люблю. Я сильно люблю своих детей и всегда хотела им только счастья и ничего более, — ее губы дрогнули, а брови нахмурились. — Возможно, зная бы я, как повернется судьба, я бы не дала себе так небрежно воспитать его… Не дала бы так баловать, но… Я не знала… Дай мне исправить свою ошибку… Прошу, — она посмотрела молящим взглядом на своего мужа, который до сих пор не открыл глаз. Последовало молчание. Катрина знала, что Льюис не дает согласия, но и не хочет отрицать. В жизни она всегда думала о том, как бы завести богатого мужа и создать прекрасную обстановку для своих детей, отдыхая в разных странах и хвалясь перед своими старшими сестрами, такими же красотками, которые вышли за таких же богатых мужчин. Она не хотела отставать от своих сестер. Ох, как на нее родная мамуля давила с самого детства: как найти правильного мужчину, как вести себя и как бы найти кого побогаче, наводя на подобный путь дочерей еще до того, как те достигали полового созревания. Их мать сама никогда не имела этой роскоши и перестала стараться, решив натолкнуть красивых дочерей к роскошной жизни. Три дочки нашли своих богатырей и, казалось бы, вот, жизнь удалась. Пора бы уже родить своих детей и хвастаться, у кого оценки получше, у кого одежда подороже, но судьба уготовила бедной Катрине после долгих попыток ребенка с нестабильным психическим расстройством. Она его любила больше всего на свете и делала все, чтобы он вырос нормальным, но не понимала, как делает ему хуже, когда не подпускала докторов к нему, думая, что сына спасет только материнская любовь. Позже она родила и второго без каких-либо проблем, но из-за тех ошибок, что она совершила со своим старшим сыном, к младшему муж редко разрешал ей подходить, вручив его на воспитание доверенной няни в доме. Было невероятно больно держать себя подальше от своего родного дитя, но она так боялась потерять мужа, который с легкостью мог пойти и жениться на другой молоденькой, что не стала бы перечить ему, продолжая любить старшего сына вдвойне. За младшего, Лукаса, тоже. Она, не получив ответа, встала с места и, еле перебирая ноги на каблуках, направилась в комнату сына, которая была на третьем этаже. Войдя внутрь без стука, она увидела, как яростно ее сын собирает свои вещи как попало в чемодан. — Марко… Ну что ты делаешь? — спросила она, подошла к сыну и, отобрав из его рук майку, бросила на пол, взяв лицо грустного, но и разъяренного сына в ладони. — Куда ты пойдешь, любовь моя? — прошептала она. — У меня полно друзей, у которых я могу пожить, — процедил парень, отстраняясь и поднимая майку с пола. — И у меня есть немного денег. Справлюсь, — сказал он. — Почему ты так поступаешь? Почему не мог хорошо проучиться в университете? Почему отказываешься от лечения? — спросила женщина, заставляя сына посмотреть на себя. — Не помогает твое блядское лечение, мам, слышишь?! Не помогает! — выкрикнул Марко, пнув чемодан ногой и заставляя все, что было внутри, опрокинуться. — Я все время злюсь! Все время мне хочется сделать кому-то больно! — он согнул пальцы, начиная тяжело дышать. — Не помогает ничего! Не получается… — выдохнул он. — Ты ее изнасиловал? — спросила женщина, вновь начиная пускать слезы. — Нет, мам, я тысячу раз сказал, что не насиловал Сьюзен! — воскликнул парень, сев на черный кожаный диван у подоконника. — Милый… Твой папа… Он разведется со мной, ты понимаешь? — спросила Катрина, приложив руки к груди. — Ну и что? Пускай делает, как хочет! Тебе достанется половина его имущества, и тебе не нужно ни о чем волноваться, — пыхтел он. — Будто ты не знаешь своего отца! Думаешь, он просто даст мне смыться с половиной его имущества? Это не так работает! — сказала женщина, сев рядом с сыном. — Да и я не хочу разводиться с ним… — она провела по черным густым волосам сына рукой, помассировав его голову. — Поделись со мной… Мое сердце кровью обливается от того, в каком ты положении… Твой отец не подпускает меня к Лукасу… Последние годы были лишь муками для меня, — женщина всхлипнула. — Чем я это заслужила? Неужели я была такой плохой матерью? Неужели я была таким плохим человеком? — она остановилась. — Что произошло в ту ночь? Кем были эти люди, с которыми ты связался? — спросила она, как Марко вновь опустил взгляд. — Не бойся… Тебе же сказали, что они предоставят тебе безопасность, если ты их сдашь. Ты будешь с охраной, только помоги очистить свое имя и честь отца, — умоляла женщина. Марко повертел головой. — Т-ты… Не понимаешь, мам, — глотнул он. — Если я скажу — мне придется всю жизнь прятаться от них. Их слишком много… В ту ночь было только несколько, но их гораздо больше, и они никогда не оставят меня в покое, — немного боязливо сказал парень, нахмурив брови. — Мы временно отправим тебя в другую страну… Ты будешь жить там один, и они никогда об этом не узнают, — пыталась заверить Катрина. — Пожалуйста, сынок… — Я… — начал парень, останавливаясь из-за кома в своем горле. — Тоже не невинен… — сказал он, и женщина огорченно вздохнула и покачала головой — И они знают обо всем нелегальном, что я сделал. Они меня тоже продадут, — не сдержавшись, всхлипнул он. — Что ты сделал? Тебя простят за сотрудничество… Твой отец влиятельный человек. Если ты согласишься на сотрудничество — они тебя простят и поймут, что ты действительно каешься… Что ты сделал? — переспросила женщина. — Я тоже… Изнасиловал другую девушку, — признался Марко, надкусив нижнюю губу. Катрина вздохнула и опустила лицо. — Я… Убил кое-кого, и мы свалили вину на другого человека, — говорил, дрожа, он. — Я привел его племянницу, зная прекрасно, что они с ней собираются сделать… Узнав все это… Отец никогда не будет на моей стороне… Я или попаду в тюрьму… Или меня прикончат… Катрина, уверенная в том, что на нее сына надавили, глупо верила, что вытащит его сухим из воды, но Марко был прав. Если Льюис узнает обо всем этом — он никогда его не простит и вышвырнет ее вместе с сыном. Как мать, готовая спрятать тело человека, которого убил ее сын, лишь бы тот не попал в беду, и как жена, любящая свою роскошную жизнь и знающая, что ее судьба зависит от того, чтобы сдать своего сына в руки власти, что же ей делать? Она бы никогда не сдала его, но и эту жизнь она тоже потерять не хочет. Она хочет без каких-либо забот подойти к своему маленькому Лукасу и обнять его. Она хочет увидеть своего Марко, гордо стоящего рядом с отцом и готовящегося стать его правой рукой, но жизнь ей этого счастья не предложила. И теперь она, даже узнав, что ее сын насильник, убийца и мошенник — не видела его виноватым, обвиняя его психическое расстройство. Она была частично права, ведь Марко еще с раннего возраста был диагностирован антисоциальным расстройством личности, а позже появились и ранние стадии биполярного расстройства личности и социопатия. Конечно, женщина волновалась, что ее сын будет психопатом, поэтому лезла из кожи вон, лишь бы не дать ему ступить этой тропой, но, судя по всему, у нее этого не получилось. — А когда… Ты делаешь это… Ты хочешь… — начала женщина, накрыв ладонь сына своей. — Ты хочешь это делать? — спросила с надеждой на ответ «нет» она. — Я… Я не знаю, но я… В тот момент мне хочется это сделать. Так сильно хочется… Это не объяснимо. Это так сложно не поддаваться этому… Я полностью теряю контроль, и я дрожу… И сердце бьется так сильно, и у меня такое чувство, что, если я этого не сделаю — я умру. Просто сдохну, если не сделаю… Это как те симптомы, через которые проходят наркоманы, если им не дать дозу. Я однажды… Пытался изо всех сил противостоять этому, сказав ребятам запереть меня в комнате… И… Я начал кусать и царапать самого себя… Самый ужасный приступ был у меня тогда, когда я убил одного мужика. Я не смог сдержать себя и ударил его, а мне обычно этого достаточно, чтобы успокоиться, но я хотел… Избить его… До смерти… И я сделал это… И мне стало хорошо… Стало так хорошо после этого… Но потом, когда это приятное чувство прошло — я сильно испугался, и мне помогли избавиться от его тела, — немного дрожа, говорил Марко, пока Катрина, сжимая руку своего сына и чувствуя его боль вдвойне, разливала слезы, испортившие ей макияж. — Вот, видишь? Ты чувствуешь вину после, поэтому ты не виноват в этом… Это все твоя голова и твои мысли. Это будет твоим алиби, — говорила Катрина, скорее убеждая себя в невинности сына, чем самого Марко, который качал головой. — Папа этого не поймет… Он не верит, что я на самом деле не имею над этим контроля. Он мне часто говорил, что я просто сваливаю все на свою болезнь. Что есть люди с моим заболеванием, но они не такие… У них нет такой же жажды насилия, как у меня… Для меня это словно — наркотик. Мне доставляет такое удовольствие причинять физическую боль, и мне все равно, кто это. Я сам или кто-то другой, — закончил, все еще дрожа, Марко. Он никогда раньше не делился этим с матерью, которая и понятия не имела, насколько все было плохо. Она просто думала, что ее сын просто хулиганит и у него импульсивный и немного сложный характер, но ничего подобного. Была удивлена и поражена, но не больше, чем грустила. Как давно она этого не делала: не прижимала сына к себе. Прижала сильно к груди, по которому изливалось кровью и сильно билось сердце, поглаживала по волосам и плечам. Марко не любил плакать, но не мог сдержать нахлынувших слез из-за того, как заставляет переживать единственного в жизни дорогого человека, который понимал, что он не по своей воле такой монстр. — Мы пройдем через это, любовь моя… Я тебя никогда не брошу… Никогда… — прошептала Катрина, поцеловав сына в макушку. — Я всегда буду рядом.**********
Лена приехала домой целая и здоровая. Провела время с семьей, чуть ли не каждый день уезжая к морю или горам и обедая в дорогих ресторанах с просто захватывающим видом. Она успела рассказать своей младшей сестре много о чем. Этой пятнадцатилетке она могла доверить любые вещи, зная, что та полностью выслушает и возьмет с собой в могилу. Забыть всех и вся ей почти удалось, но, естественно, тревожили мысли о том, что у нее теперь с Тони. Слова Вадиъхи о том, что Тони пользуется и бросает, до сих пор были в голове, и даже «А может, со мной он так не поступит?» не помогало, так как то, как он орал и угрожал ей, было достаточной причиной забыть его и перестать, как глупая школьница, влюбляться в плохих мальчиков, а выбрать кого-то серьезнее вроде… «Джерома? Интересно, что он собирается делать с Азизой. Он наверняка сможет образумить ее… Наверное». За два дня до того, как она должна была уехать обратно, папа оповестил об этом самом ужине с семьей его возможного будущего партнера, из-за которого девушка и поссорилась с матерью. Отец сказал своей жене и двум старшим дочерям приготовиться к вечеру, а детей оставить дома со служанкой, чтобы те не мешали и не хулиганили. Оповестил, что его партнер тоже приходит с сыном примерно возраста Лены, на что та закатила глаза, и с еще одним сыном, примерно возраста Сийеры, младшей сестры Лены. Мама весь день уши прожужжала дочерям, что надеть, как себя вести, когда говорить, как есть. Будто дочери у нее были без манер, хотя сама мама нуждалась в этих самих манерах больше, чем ее дочери. Сабина, мать Лены, несмотря на то что ей скоро исполнялось пятьдесят, до сих пор держала свою юность и энергичность, в отличие от отца, который, будучи всего лишь на год старше своей жены, выглядел гораздо старее из-за вечного стресса на работе. Мужчина говорил своей жене, что он будет приносить домой столько денег, сколько нужно, чтобы его жена не волновалась о чем-либо, всегда оставаясь такой юной и красивой для него. Этого ему было достаточно. Но своих детей он гнал, вечно говоря с ними только о том, как работать и как это важно, чтобы они заработали минимально миллион за свою жизнь. Даже сейчас по дороге в ресторан, пока мать говорила о том, чтобы Лена следила за языком и не хамила, если вдруг партнер отца заведет тему о браке, отец говорил, чтобы дочь, наоборот, показала свое лидерство и доминировала, а не сидела пассивной и тупой серой мышкой. Отец первый вышел из машины и пошел приветствовать другого отца, семья которого уже ждала, восседая за столом за оградой из подравненного зеленого куста с белыми цветами. За ним вышла и Лена, с вечерним и грубее обычного, но все равно подходящего к лицу макияжем, распрямленными и распущенными волосами, облегающим черным однотонным платьем с длинными рукавами и расклешенным до колен низом, дополненным высокими лакированными черными каблуками с красной подошвой. Аутентичные лабутены. Она хоть и говорила, что не хочет даже смотреть на потенциал этого сынка, все равно поправила волосы и даже чуть втянула живот, расслабив чуть бьющееся и волнующееся сердце. — А тебя выдают замуж, Тлена! — хихикнула вставшая рядом Сийера, толкнув сестру в бок. Та усмехнулась. — Тогда и тебя тоже, Сыйера, — тоже пошутила девушка, пихнув младшую в щеку длинным ногтем. — Ведите себя культурно, девочки! — наказала присоединившаяся маман, подтолкнув дочек вперед. — Я так не хочу здесь быть, — протянула на английском Лена. — Я тоже, — ответила так же на английском Сийера. — Говорите на понятливом всем языке, немцы, — вмешалась мама. Лена, остановив мать и сестру, подошла на цыпочках и аккуратно, с интересом, глянула за кустом с любопытством, как ее зрачки сузились, заметив знакомую фигуру, пожимающую руку ее отцу. «Джером?!» — ошарашенно спросила она саму себя шепотом.