Гончая

Преступления для следователя — это не крах для жертв, не беда для родственников, это работа. Ограбления, нападения, покушения, кражи, убийства — всё это пища для тонких умов, коих много среди разного люда в Российской Империи. Но случаются преступления, порой настолько бессмысленные и жестокие, что даже самые опытные следователи не могут раскрыть их. И в этот раз, похоже, случается именно такое: запертая комната, вдребезги разбитые зеркала и стекла, хрустальная ваза и стеклянный графин со стаканами. А среди этого хаоса на полу мертвым обнаруживается молодой офицер в луже крови, вытекшей из его ушей, носа и рта. Логичная причина смерти — кровопотеря, решает следователь, и он прав. Но кто же разбил все эти вещи? — Вероятно, пил, вот и начал буянить, — предполагает следователь Ковлейский, и вроде бы его версия вполне имеет право на существование, если бы не одно "но" —  погибший не пил. Совершенно. И у него также не было абсолютно никаких причин для самоубийства; наоборот — юношу уважали и любили, и в скорости даже должна была состояться свадьба с очаровательной девушкой из богатой семьи. Тогда что или кто мог убить его? — Яков Петрович, а вы как думаете? Высокий господин, облаченный в алый сюртук, черное пальто с поднятым воротником и в совершенно невообразимых синих очках, осматривает место преступления цепким взглядом умных черных глаз. — Боюсь, господин Ковлейский, подобное дело выше вашего понимания. Убийством этого молодого человека занялось Третье отделение, и господин Бенкендорф лично назначил меня вести его. Ковлейский с удивлением и толикой обиды отступает, не в силах спорить с такой значимой фигурой сыскного дела, как Яков Петрович Гуро. Проходит несколько дней прежде, чем явившись во второй раз в особняк убитого, Яков Петрович обнаруживает там двух мундирных, странного молодого человека и господина, с которым он пересекался всего несколько раз и встречи эти были столь неприятны Якову Петровичу, что он даже не потрудился запомнить его имя. И, если этот господин и приставы удостаиваются от Гуро только приветственного кивка, то странный молодой человек приковывает всё его внимание. Высок, худощав, на голове почти нет волос, все сбрито, да и брадобрей явно не церемонился — повсюду порезы, кровоподтеки. На изможденном лице огромные прозрачно-голубые глаза, взгляд которых немедленно останавливается на лице Якова Петровича, стоит тому перешагнуть порог. Облачен молодой человек в какой-то старый, потрепанный костюм, а на шее у него Яков Петрович замечает артефакт в виде разомкнутого обруча, концы которого оканчиваются змеиными головами. И этот самый артефакт буквально примораживает Гуро к месту, поскольку он отлично знает его предназначение — сдерживать магическую силу любой мощности. А это значит, что юноша… — Николай Гоголь, Яков Петрович. Наша персональная гончая. Ищет нечисть и находит, можете не сомневаться, — безымянный господин довольно грубо хватает молодого человека за локоть и подталкивает к Гуро, — поздоровайся с господином следователем! — Здравствуйте, — глухо произносит Гоголь, снова обжигая Якова взглядом невозможных своих прозрачных глаз, тут же опуская голову. — Ищет нечисть? — Яков подходит ближе и останавливается, опираясь на любимую свою трость с набалдашником в виде птичьей головы, — получается, Вы — Тёмный, молодой человек. Это редкость! — Еще какая! — с гордостью произносит господин, — вы не представляете себе, Яков Петрович, сколько нам труда стоило его найти! — Не сомневаюсь, — задумчиво отвечает Яков Петрович, не отводя глаз осматривая потупившегося юношу. И так могло продолжаться довольно долго, если бы Николая не встряхнули за плечи и не отвесили подзатыльник: — Ну долго нам еще здесь стоять? Давай, ищи эту тварь! Николай съеживается, вжимает голову в плечи и смотрит на Гуро затравленно, словно побитая собака. И взгляд этот так впечатывается в память Якова Петровича, что он снова и снова вспоминает юношу, возвратившись поздно вечером домой. Тёмный… Настоящая редкость. Людей, обладающих даром общаться с Навью, чрезвычайно мало, а всё потому, что долго они не живут — их убивают, отнимают силу. То, что Николай жив, в какой-то мере заслуга Третьего отделения, которое наверняка похитило его — в этом у Якова не остается никаких сомнений. И этот юноша, скорее всего разлученный с родителями, которым, должно быть, рассказали о его гибели, долгое время живет в застенках, вынужденный работать на людей, которые его и за человека-то не считают. Мысли об этом вызывают в душе Якова такую ненависть к мучителям Гоголя, что он решает встретиться с Николаем еще раз.

***

Тяжелая железная дверь с жутким скрежетом поворачивается на ржавых петлях, и Яков уверенно спускается вниз, в подземелья, где содержатся самые опасные преступники Российской Империи. Тем более странно видеть в таком месте Николая — он обнаруживается в самом конце длинного коридора, в камере с настолько толстыми прутьями решетки, словно это клетка для дикого зверя. В полумраке коридора Яков не сразу видит Гоголя. Только когда в углу что-то вдруг шевелится, Гуро подается вперед и вцепляется пальцами в прутья: — Николай? — Яков Петрович? — хриплым шепотом отвечают ему из глубины камеры. Когда Николай выходит на свет, Яков содрогается от увиденного: на мальчишке одежда для арестантов, длинные рукава темно-серой рубахи и штаны, едва прикрывающие голые щиколотки. На нем нет даже обуви. Бледное лицо и сверкающие в полумраке светлые глаза сразу наводят на мысль, что мальчик болен. — Я пришел за тобой. Озноб колотит Николая, и сам он еле стоит на своих босых ногах, держится только разве что из-за нежелания свалиться в обморок перед господином следователем. — Дверь откройте, — резко оборачивается Яков к проходящему мимо караульному. Тот застывает на месте, смотрит с волнением: — Но, ваше благородие, как же… — Я не намерен повторять, — жестко отзывается Гуро, — быстрее! Скрипит поворачиваемый в замке ключ, и Яков, дернув дверь на себя, входит в камеру. Николай отшатывается от него, прижимается к стене, смотрит испуганно, как затравленный зверёк. — Не бойся, Николай. Пойдём со мной, я хочу с тобой поговорить. — Я не могу, — еле слышно отзывается Гоголь, пальцами вцепляясь в кирпичную стену за своей спиной, — если я уйду, то… — Ты уходишь не сам по себе. Тебя забираю я, — громко, чтобы услышал караульный, отвечает Гуро, — я старший следователь Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии Яков Петрович Гуро. Я несу за тебя ответственность за всё время твоего пребывания вне стен этого заведения. Холодный, твердый голос заставляет Николая испуганно вздрогнуть и тут же послушно выйти из камеры. Они уже направляются к выходу, как вдруг с правой стороны в одной из камер заключенный бросается к решетке и успевает схватить Гоголя за руку: — Я тебя помню, — каркающий голос, возбужденно горящие глаза на очень худом лице, — ты — тот полицейский прихвостень, которого они возят с собой на места преступления. Ты — гончая Бенкендорфа! Пальцы все сильнее сжимаются на тонком запястье, а Николай, кажется, в любую секунду может упасть в обморок — так сильно он бледнеет. Яков Петрович резко выбрасывает вперед свою трость и легким ударом заставляет заключенного отпустить Гоголя. Николай отшатывается, и только мгновенная реакция Гуро спасает его от падения. Юноша вздрагивает еще сильнее, когда чувствует сильные пальцы следователя на своих плечах: — П-пожалуйста… — просит он шепотом, и Яков Петрович отпускает его. Николай несколько минут стоит на месте, пытаясь отдышаться, потом нерешительно кивает, — я готов идти дальше, господин Гуро. Яков окидывает его внимательным взглядом. Нужно в самое ближайшее время немедленно вызвать к нему врача — у мальчишки явно температура, холодная испарина покрывает высокий гладкий лоб. На улице Николай щурится от яркого света, зябко передергивает плечами, но ни единой жалобы не срывается с его сухих, потрескавшихся губ. Яков всю дорогу до экипажа поглядывает на него с тревогой: уж очень истощен, лихорадочно блестят глаза, а на голову и смотреть страшно — на затылке свежий порез от лезвия. — Садись, — приглашает Яков, когда кучер открывает дверь экипажа, и Николай с тревогой забирается внутрь, поджимает босые ноги под сидение. Совсем замерз. Гуро быстро снимает с себя пальто и укрывает мальчишку, боязливо наблюдавшего за ним. Николай, укрытый дорогой алой тканью пальто, выглядит совсем хрупким и уязвимым. — Зачем я вам, господин Гуро? Нужно отыскать новую нечисть? — тихо спрашивает он. — Нет, — Яков качает головой и откидывается на спинку сидения, — для начала покажу тебя врачу. — Врачу? — легкое облачко недоумения скользит по лицу Николая и через секунду рассеивается, в глазах вспыхивает понимание, — как вам будет угодно… — Николай! — Гуро резко наклоняется к нему и обхватывает пальцами костлявое плечо, — что бы ты там себе ни надумал... Врач придет лечить твою простуду, а заодно составит рацион питания. Ты же еле на ногах стоишь! Гоголь ничего не отвечает, долгая жизнь в заключении приучила его не спорить. Странное дело, но с этим человеком Николай не чувствует того страха, посещающего его всякий раз, едва он сталкивался с подобными господами. Хоть Гуро и непрост, это читается в его умных черных глазах, легкой усмешке, но он ничем не показал своего враждебного отношения к нему, даже наоборот, укрыл своим пальто. Однако Николай не торопится с выводами. Он уже на собственном опыте убедился — не все доброжелательные с виду люди являются таковыми на самом деле. У подъезда Гоголь неуверенно топчется, не решаясь зайти. Яков мягко подталкивает его в спину и заходит следом, кивает подоспевшему слуге: — Распорядись насчет горячей ванны и чистой одежды, потом пошли за врачом. Пойдем, Николай. Решив не пугать неожиданного гостя роскошью гостиной, Яков ведет его в свой кабинет, куда велит подать чаю. Николай забивается в предложенное кресло, обхватывает себя руками и зажмуривается. Капельки пота поблескивают на белом лбу, под глазами всё явственней проступают темные круги. Он до сих пор кутается в красное пальто, крепко вцепившись исхудалыми пальцами в воротник. — Пусть тебя ничего не тревожит, — мягко произносит Яков, — сейчас твоя основная задача поесть, помыться и дождаться врача. Потом ляжешь спать, а я подумаю, что с тобой делать дальше. При последних его словах Николай резко распахивает глаза и смотрит на следователя с тревогой: — Как прикажете, господин следователь… — Яков Петрович, — поправляет его Гуро, с затаенной жалостью наблюдая за каждым движением мальчишки. Господи, что же с ним делали за всё время, пока он сидел взаперти… И страшнее всего, что Яков знает что. Слишком хорошо знает. Поданный горячий чай Николай выпивает без споров, а вот от пирожных отказывается. Сказывается жар, да и глубоко засевший страх не даёт ему расслабиться. Яков не настаивает и после чая ведет его мыться. Гоголь замирает на пороге роскошно отделанной ванной комнаты, не решаясь войти. — Николай, это Фёдор, мой слуга. Он поможет тебе привести себя в порядок. Фёдор, — резко бросает Гуро крепостному, — проследи, чтобы вода не остыла. Моему гостю ни в коей мере нельзя еще больше простужать себя. Николай поднимает на Якова широко раскрытые от страха глаза, но слуга уже мягко уводит его. За то время, пока Гоголь отдаёт должное горячей воде и мягким полотенцам, Яков распоряжается насчет спальни. Когда Николая снова приводят к нему, чистого, отмытого до скрипа и закутанного в теплый халат, Яков не может сдержать мягкую улыбку: слишком изумлённым выглядит этот пленник подземелий. Даже страшно подумать, какой у него раньше был душ… Вызванный врач констатирует у Гоголя жар и простуду, вызванные отнюдь не самыми благоприятными условиями содержания в подвальной камере. — Повезло, что не успели подцепить чахотку, молодой человек. С вашей конституцией до этого недолго осталось. Николай опускается обратно на подушку, слуга поправляет ему одеяло, и Яков оставляет его отдыхать, а сам выходит поговорить с врачом. — Яков Петрович, понимаю, что это не моё дело, но… Еще одна неделя, максимум две, в камере и этот юноша не дожил бы до зимы. Сколько его держали в казематах? — Подробностей я у него пока не выяснял, нужно дать время восстановиться, — поясняет Гуро. Врач понимающе кивает: — Ему нельзя туда возвращаться. Просто чудо, что выжил. С виду совсем истощенный молодой человек. Если будут осложнения, сразу зовите меня. Яков провожает его взглядом до двери и возвращается к себе в кабинет. По его указанию из Третьего отделения были доставлены бумаги, и Гуро сосредоточенно погружается в чтение. «Гоголь Николай Васильевич, родился в 1809 году в Полтавской губернии. В семье было шестеро братьев, двое умерли при родах, трое в юном возрасте, и только Николай, самый болезненный из всех детей, остался в живых. В 1821 году возрасте двенадцати лет Гоголь поступил в Гимназию Высших Наук в Нежине. Через четыре месяца после поступления погиб при невыясненных обстоятельствах (офиц.версия). ...был привезён в Петербург для особо важных поручений Его Превосходительства Александра Христофоровича Бенкендорфа». Яков Петрович откладывает бумаги и закрывает лицо руками. Что же за звери похитили двенадцатилетнего мальчишку и восемь лет держали его, словно преступника, изредка выводя на свет Божий только ради ловли всякой нечистой дряни? Даже с собаками не обращаются с такой бессмысленной жестокостью, как с этим несчастным юнцом. Помнит ли он еще своих родителей? Живы ли они? Яков Петрович трёт усталые глаза. Он слишком хорошо знает свои силы, чтобы понять — в одиночку освободить Николая не получится. Значит, нужно идти к Бенкендорфу. Это единственный выход. И, если учесть, что всё в Третьем отделении происходит только по приказу Александра Христофоровича… — Барин, — Федор неслышной тенью возникает на пороге, — Ваш гость… Он проснулся.