* * * * *
Первое, что он услышал от Маэдроса, когда тот очнулся, был недоуменный вопрос: «Как ты меня нашел?», — словно бы он не помнил ни песни, ни орла, ни боли. Фингону думалось, что это, в общем-то, к лучшему. Он видел шрамы, он осмелился коснуться их пальцами, покуда кузен его был в забытьи, но и этого легчайшего прикосновения было довольно, чтобы Маэдрос вздрогнул и отшатнулся. «Я шел на север, — только и сказал Фингон, отставляя принесенную им чашу с теплой водой — единственное, в чём целители позволяли ему помогать теперь, когда были более или менее уверены, что сын Феанора не умрет у них на руках. Он поспешил к одру Маэдроса, убирая с бледного лица пряди спутанных волос цвета потускневшей меди. — Если очень долго падать, можно выбраться наверх*, ты же знаешь», — попробовал отшутиться он. Однако во взгляде его, когда он склонился над кузеном, явственно читалась тревога, но Маэдрос уже снова прикрыл глаза, и лицо его смягчилось. «Тебе следовало оставить меня там», — прошептал он, прежде чем веки его сомкнулись, и голос его был так тих, что Фингон не был уверен, верно ли расслышал его слова. Он уснул прежде, чем Фингон успел возразить, но тот всё равно ответил: «Я бы никогда не оставил тебя там, Майтимо».* * * * *
Зима в Химринге совсем не напоминала Фингону Валинор, хотя и на севере Благословенных земель, бывало, выпадал снег, и они с семьей не ленились устраивать вылазки в эдакую даль, ради лесной охоты и зимних забав. Места хоть здесь, хоть там были снежные — ветер быстро наметал пышные белокипенные барханы, и прозрачные небеса над ними отливали не опалом, а перламутром. Однако это… место (здесь его называли холмом, хотя «скопище острых скал» было бы, по мнению Фингона, куда точнее), где Маэдрос решил воздвигнуть свое жилище, — Химринг ничем не походил на золотые леса Амана. Он почти жалел, что внял просьбе отца покинуть в преддверии зимы Дор-ломин ради сурового восточного края — в западных землях, куда ни глянь, царило спокойствие, и, чем длиннее становились ночи, тем более Финголфин желал увериться также в благополучии восточной половины своих владений. Он не выражал в открытую недоверия к сыновьям Феанора, коль скоро лишь добрые вести доходили о них с той поры, как братья покинули Митрим, однако то так, то иначе намекал на это. Фингон согласился, зная, что увидит Маэдроса впервые за минувшие семь… не веков, а только лишь лет, хотя времени этого тому каким-то образом хватило, чтобы выстроить себе крепость. На всём пути их отряду ни разу не встретилось орочьих засад, так что, покуда они не достигли цитадели его кузена, впечатление Фингона об этих землях было самое благоприятное. Однако стоило ему оказаться в стенах замка, мнение Фингона о Химринге немедленно испортилось. — Это было так уж необходимо? — спросил он у Маэдроса всего несколько часов спустя по прибытии в крепость на горном склоне. Они осматривали укрепления внешних стен, которые хозяин цитадели не слишком охотно ему показывал. Фингон перегнулся через парапетную стенку с бойницами, разглядывая круто обрывавшуюся из-под нее вниз отвесную скалу, остро ощерившуюся зазубренным камнем, едва прикрытым снежными наносами. У него за спиной кузен прервал свои объяснения касательно защиты этого участка крепости. — Что было необходимо? — Маэдрос намеренно не подходил к парапету, искалеченную правую руку его прикрывал плащ, защищая от колючего ветра. Фингон понял, что давнишняя рана всё еще причиняет ему боль, которая лишь усиливается в непогоду. — Это. — Он махнул рукой на отвесные скалы под ними, а потом на пики башен самого Химринга, пронзающие свинцово-серое небо в грязно-лиловых кровоподтеках туч. Выложенная сланцем крыша была достаточно скользкой, чтобы снег не прилипал к ней, сползая и осыпаясь на плиты внутреннего двора крепости. Белые наносы у подветренной стены были плотно утоптаны сапогами караульных, и нога Фингона опасно скользнула по льдистой корке, когда он обернулся к Маэдросу. — Не понимаю, ради чего всё это, разве что таким способом ты пытаешься загодя отвадить гостей, в каковом случае… — Вернемся внутрь, — перебил его Маэдрос, развернувшись так стремительно, что плащ черным смерчем взвихрился у него за спиной, и зашагал к башне, гулко чеканя шаг по обледеневшему камню. Фингон помедлил с минуту, хмуро глядя, как угасающее солнце сползает за угольные изломы горной гряды, а потом повернулся и последовал за кузеном.* * * * *
В первый раз, когда Маэдрос сам попытался пройтись, Фингон не отступал от него ни на шаг. («Как наседка на яйцах», — презрительно заявил Маэдрос, но резкость тона на могла скрыть ни слабости в ногах, ни мелкой дрожи, пробирающей тело, когда ему удалось наконец подняться с кровати, так что Фингон упрямо держался рядом, готовый подхватить его, если он пошатнется). И когда Маэдрос отмел все его тревоги и возражения и, отдернув закрывающую дверной проем занавесь, шагнул под слепящие лучи осеннего солнца, Фингон только со вздохом покачал головой. «Что ты делаешь, Майтимо?» «Я устал лежать здесь, словно мне больше нечем заняться, — вспылил Маэдрос, порывисто обернувшись и едва не потеряв равновесие. Он ухватился за стену постройки, прежде чем Фингон успел поддержать его, и, поморщившись, выпрямился. — Принц нолдор не может быть столь слаб». «Ты еще не оправился, — тут же заспорил Фингон и запнулся на слове, осознав смысл сказанного. — Майтимо. Ты по-прежнему король, отчего же…» Маэдрос смерил его долгим усталым взглядом. «Уже нет, Финдекано». И, словно подводя черту, покачал головой. Мимо них, сверкая доспехом, прошла одна из воительниц Финголфина, с немалым изумлением зыркнув на привалившегося к стене рыжеволосого нолдо. Маэдрос с видимым усилием выпрямился, холодно посмотрев на эльфийку, и Фингон едва спрятал улыбку, глядя, как дева во всю прыть поспешила прочь. «Ты здесь стал притчей во языцех, Майтимо», — со смехом заметил он, шагнув вперед, чтобы встать с ним рядом, но когда он провел ладонью по обнаженной руке Маэдроса, тот отшатнулся так резко, что едва снова не потерял равновесие. На минуту повисла тишина, которую нарушало лишь хлопанье реющих на ветру стягов, синих с серебром знамен его отца — от Фингона не укрылось, как помрачнел, заметив их, Маэдрос. Взор его, словно вызывая на разговор, был выжидательным и пытливым. Фингон откашлялся, прерывая молчание, долгое, словно вечность. «Тебе лучше вернуться и лечь». «Я не желаю ни секундой дольше валяться в этой твоей постели, будь она трижды неладна», — огрызнулся Маэдрос, но усталость слышалась в его голосе куда явственней раздражения, и он позволил Фингону взять его под локоть и увести обратно в полумрак отведенных ему покоев.* * * * *
В обеденном зале Химринга было как будто совсем не шумно — высокие каменные стены, казалось, подавляли все звуки, приглушая даже разноголосый гомон воинов цитадели, а за столом для почетных гостей, где компанию Фингону составляли лишь двое его кузенов, говорили и вовсе мало. Он спрашивал себя, спускается ли Маэдрос к трапезе в этот зал, когда Маглора нет в Химринге, или уходит в свои покои, чтобы поесть в одиночестве. Вообще-то, он почти не сомневался в последнем, и от души возблагодарил всех Валар, что с докладом к своему сюзерену Маглор был призван именно сейчас — не будь его здесь, тишина могла бы показаться могильной. Маглор стал суше и тоньше, чем в их последнюю встречу, но тени, что залегали тогда у него под глазами, исчезли вместе с чувством неизбывной вины и тяжким бременем непрошенной власти. Фингон помнил, как, широко раскинув руки, он приветствовал воинство Финголфина под светом луны, как холодно и тускло мерцал нежеланный венец на высоком челе, помнил безысходность слов на его устах: «…Его захватили в плен, Финдекано, и мы не знаем, жив ли он всё еще». Хотя бы что-то с тех пор изменилось к лучшему. Маглор поднял глаза от своей тарелки, поймав пристальный взгляд Фингона. Он откашлялся и с улыбкой откинулся в кресле. — Как дела в западных землях, кузен? — спросил он, небрежно теребя наброшенную на колени салфетку. Маэдрос вскинул голову, одарив брата не самым приязненным взглядом. – С такими вопросами лучше подождать до совета, Макалаурэ. — Едва ли у этих чертогов есть уши, тем паче — столь длинные, — съязвил с высоты своего места Маглор, и Фингон поспешил вмешаться в назревающую перепалку. — Королевство моего отца процветает, как и земли братьев. От Финдарато приходят добрые вести, так же как от… — А Турукано? — вполголоса прервал его Маглор, и Фингону показалось, что глаза его блеснули, как если бы он и без того знал ответ, знал, что придется ответить Фингону. Улыбка его поблекла, и он покачал головой, спрашивая себя, не этого ли опасался Маэдрос. — От моего брата нет вестей. — Фингон знал, как это огорчает их отца, как встревожен он тем, что второй в очередности престолонаследования нынче совершенно недосягаем. Корона должна будет перейти к Тургону, случись так, что и Финголфин, и его старший сын падут в битве… но этого, попытался напомнить себе Фингон, было нечего опасаться — Моргот давным-давно не тревожил их земли. — Карнистир мне рассказывал, что у гномов есть поговорка, — заметил Маглор, принимаясь за овощи, которые он сдвинул на край тарелки, оставив на закуску — эту его еще детскую привычку Фингон тоже отлично помнил. — Отсутствие новостей — это хорошая новость. Быть может, это справедливо и для эльдар. Фингон улыбнулся. — Быть может. Быть может, Тургон объявится, и всё снова будет хорошо. А если нет — они справятся. Всегда ведь справлялись, в конце концов. — Не сыграешь ли ты нам что-нибудь после ужина? — спросил он, обернувшись к Маглору, лицо которого при этих словах заметно просветлело. Маэдрос резко отодвинул кресло и поднялся, выпрямившись во весь рост, но ни один из них не взглянул на владыку Химринга. — Конечно, сыграю.* * * * *
Отец Фингона не дозволил послать в лагерь Фэанарионов весть о спасении Маэдроса, покуда жизнь того висела на волоске, и Фингон дал на то свое согласие — никто из них не желал изнурительной вражды с шестью остальными братьями, а случись что, смута стала бы неизбежна. Однако, когда послание всё же было отправлено, не более чем через несколько часов пред ними предстал Маглор — примчался один, и взгляд его был полон смятения и неприкрытой надежды: «Позвольте мне увидеть его, проведите меня к брату…». Фингон едва не повинился за промедление, но вместо того проводил Маглора в дом, где лежал Маэдрос, всё еще в забытьи, хотя раны его были почти излечены, а беспокойный сон всё чаще и дольше перемежался часами почти что ясного сознания. Маглор протиснулся мимо Фингона поближе к кровати брата, и, безотчетно потянувшись к нему, замер в каком-то дюйме от лица Маэдроса, прежде чем Фингон успел предостеречь его — Маэдрос не терпел, если кто-то по нечаянности прерывал его сон, и в первый раз несколько его ран открылись, когда, вскинувшись в слепой панике, он набросился на окружавших его целителей. Когда Маглор поднял наконец голову и посмотрел на Фингона, в серых глазах его стояли слезы, но тиски снедавшего его горя, казалось, на толику ослабли. «Благодарю тебя, Финдекано, — произнес он и добавил: — Ты можешь оставить его покуда. Я… я посижу с ним еще немного, если желаешь». Фингон безмолвно кивнул и вышел из дома, щурясь на солнечный свет, казавшийся слишком ярким после сумрака комнаты. Откуда ему послышался приглушенный напев, который выводил мелодичный голос.* * * * *
— Майтимо, что с тобой? Из угла у камина доносился перебор арфы Маглора — то громче, то тише, словно пальцы его непрестанно скользили по струнам. Но когда Фингон мельком бросил на него взгляд, серые глаза песнопевца были обращены к огню, а по лицу ничего нельзя было прочесть. Лицо же Маэдроса было как открытая книга: на нем был написан едва смиряемый гнев и тлеющая под его калеными углями гордость. Но когда он заговорил, голос его звучал спокойно и ровно: — Отчего ты полагаешь, что со мной что-то не так, Финдекано? — Ты… — Он покачал головой и сделал глоток из кубка, который несколько минут назад передал ему Маглор. Аромат выдержанного вина защекотал ноздри, а хмель тут же ударил в голову — пить он никогда не умел. — Ты изменился, Майтимо. Маэдрос издал обрывистый возглас, то ли желая возразить, то ли просто отрицая сказанное. — Все мы изменились, — вместо того произнес он. «Не к лучшему», — явственно говорил его тон, и Фингон подумал, что хотя бы с этим он готов согласиться. — Возможно, но ты… ты заточил себя в четырех промерзших стенах этой крепости, быть может, это место гнетет тебя, быть может… тебе следует покидать свою твердыню время от времени. Оставь это место, взгляни хоть на что-то, кроме нагого камня и льда, избавься от заверти ненависти, что так неистово бьется об эти стены. Даже Фингон чувствовал это, а он не провел здесь и нескольких часов кряду. — Мне нет в том нужды. — Майтимо… — Маэдрос, — сухо бросил его кузен, и единственная рука его сжалась в кулак. (Профиль отвернувшегося от него Маэдроса, изувеченная рука на белых простынях — прямо перед глазами Фингона… «Уже не прекрасный, Финьо, ты больше не можешь называть меня так…»). Нет. Всё такой же красивый, даже сейчас… что бы ни было. (Теперь — еще более). — Тот, кого я люблю, носит не это имя, — прошептал Фингон, так тихо, чтобы слышал только Маэдрос, но арфа на другом конце комнаты смолкла, переливы мелодии затихли в сделавшимся вдруг ледяным воздухе. Лицо Маэдроса исказилось, тень легла на чеканные черты. Он стремительно поднялся, отшвырнув стул. — Не было нужды приезжать сюда, Финдекано. Фингон ожидал злого окрика, но спокойная холодность тона ужасала еще больше. — Мой кузен волен оставаться под моей крышей, сколько будет ему угодно, но знай, что в этом доме тебе не место. Он развернулся на каблуках, так что плащ его вихрем взметнулся в воздухе, и гулкое эхо шагов быстро стихло на каменных ступенях. Фингон оглянулся в сторону камина, встретив непроницаемый, застывший взгляд Маглора. Он открыл было рот и закрыл его снова, сам не зная, о чём хочет спросить. Маглор опустил взор к арфе, длинные пальцы метнулись по певучим струнам, одинокая нота тренькнула в тишине тонким звоном сожаления.