* * * * *
В тот летний день свет солнца, сочащийся сквозь тенёта ветвей, тут и там вспыхивал золотом на кольчугах воинов, собравшихся в лагере Финголфина, лицо же Маэдроса было непроницаемо и бесстрастно. Все семеро сыновей Феанора были облачены в до блеска начищенные доспехи, алые султаны их шлемов дерзко пламенели меж серебристо-синих плюмажей подданных отца Фингона. «Они не позволят ему довести начатое до конца», — шепнул ему Тургон, голос которого сквозил гневом и недоверием, и Фингону захотелось одернуть его, возразить: нет, он знает Маэдроса, и Маэдрос сдержит слово — если он сказал, что передаст корону, значит, именно это он и намерен сделать. Но он только покачал головой и счел за лучшее промолчать, не желая подливать ни капли масла в огонь братской неприязни — сегодня менее, чем когда бы то ни было. «Отныне и впредь мы едины перед лицом Врага, и да поостерегутся те, кто станет искать нашей слабости». Он знал, что уж это-то правда. Здесь был не Валинор, и сами они уже не были детьми, давным-давно не были. Он видел, как исказилось яростью лицо Карантира, когда Маэдрос преклонил колена перед Финголфином. Видел, как едва не возроптал Келегорм, как вздохнул, прикрыв глаза, Маглор. И даже со своего места Фингон видел, как дрожали колени Маэдроса — его кузен был еще слишком слаб, чтобы облачиться в полный доспех, слишком изнурен для длительных церемоний, но он настоял, что должен сделать это и сделать теперь же. Один за другим приносили присягу сыновья Феанора, семь пар закованных в латы колен касались рыхлой земли, семь голов склонялись перед Финголфином — одни добровольно, иные по принуждению. И Фингон знал, что отец его примечает тех, кто колеблется, как знал и то, что он, должно быть, предвидел это. Когда же братья снова встали плечом к плечу, он заметил, как метнулся по суровым лицам взгляд Маэдроса, словно бы тот ожидал, что один из них ринется вперед и сорвет корону с головы Финголфина. «Я обещаю Верховному Королю свою верность, сколь сам я принадлежу себе», — произнес Маэдрос, и звучный голос его был слышен в самых дальних уголках лагеря. Но Фингон уловил шепот, как ветер по траве, прошелестевший в толпе: «Сколь позволит ему Клятва, — говорили они. — Слово, в недобрый час изреченное, проклятое в устах Валар и эльдар». Фингон не дозволил себе сжать кулаки, скрывая свой гнев, ибо верные их не ведали, о чём говорили. (Ибо и без того постигли уже немалые горести тех, кто возвысил свой голос, принеся Клятву — неужто вам не довольно этого?..) Финголфин протянул руку Маэдросу, и Фингон видел, как тот замешкался на мгновение, прежде чем склонился к ней, и пламенеющие волосы скрыли его лицо. И братья его последовали за ним, как делали это всегда, хотя Фингон спрашивал себя временами, надолго ли достанет этой покорности. Но покуда один за другим они склонялись к руке Финголфина, касаясь губами перстня резного золота — и, быть может, чуть ярче вспыхнули глаза Келегорма, чуть язвительней стала усмешка Куруфина, но ни один из них не затеял смуты, ни один не высказал несогласия. Фингон смотрел вслед Маэдросу, и ему казалось, что кузен его держит голову выше — теперь, когда тягость тонкого золотого венца легла на чело Финголфина.* * * * *
— Он часто так делает? – спросил Фингон Маглора, провожавшего его к гостевым покоям. Маглор остановился на ступенях, пламя свечи в его руке зыбко подрагивало на тянувшем из ближнего окна сквозняке. — Делает что, дорогой кузен? Ополчается на всякого, кто вторгается в его одиночество, сколь бы сильно оно ни терзало его самого? Тебе несомненно известно, что он всегда был таким. — Голос Маглора непривычно горчил иронией, и Фингон подумал, что за эти годы изменился, должно быть, не только Маэдрос. — Он всегда был гордым, никто не может отрицать этого… — И ты думал, что он утратил эту гордость, поступившись короной Атара? — спросил Маглор, подчеркнув последнее слово, что Фингону, вообще-то, не слишком понравилось. Если бы отец был здесь… Однако его здесь не было, и это, по всей вероятности, было к лучшему. И, пожалуй, из всех братьев Маэдроса говорить Фингону было проще всего всё-таки с Маглором. — Он был так зол, Макалаурэ, прежде с ним такого не случалось… — Сказать по правде, так он встречает почти всех старых друзей. С чего бы его гневу обойти тебя стороной, скажи на милость? — Маглор остановился перед полуоткрытой дверью, жестом приглашая Фингона войти. — Мы были… друзьями, — ответил Фингон, роняя слова, словно камешки в пустоту. Это был неверный ответ, и оба они знали это. Он шагнул в сумрак комнаты, где приветственно белели очертания просторного ложа и ворс ковра ласково стелился под ноги. — А я ему брат, — просто сказал Маглор, следуя за ним со свечой. — И вы были куда больше, чем друзьями. Передо мной тебе ни к чему лукавить. Фингон обернулся, успев заметить, как дрогнули черты Маглора, прежде чем тот вернул себе обычную личину невозмутимости. — Ты… — Знаешь ли ты, как он любил тебя? — перебил Маглор. Голос его звучал так ровно, словно он говорил о погоде, и Фингон моргнул, опешив от неожиданности. — Сколько раз он с криком просыпался посреди ночи, хотя утром отрицал это. Ночь за ночью, с тех пор как вернулся на южный берег Митрима — все в лагере видели круги у него под глазами и прикрытую плащом руку, и притворялись, будто не замечают этого, притворялись, будто он тот же, что прежде… ибо он не терпел сострадания, не желая его даже от своих братьев, и нас он, верно, ненавидел тоже, за то что… — Он не питает к вам ненависти, — попытался возразить Фингон, но Маглор, казалось, его не слышал. Глаза его светились решимостью, как если бы он давно уже хотел высказать всё, что накипело на сердце. — Я должен был попытаться его спасти, все знают это, но я так и остался трусом. И когда его мучили ночные кошмары, когда он с криком просыпался в холодном поту, знаешь ли ты, чье имя было у него на устах? Маглор склонился ближе, свеча дрожала в его руке, блики пламени зябко трепетали на светлой коже, отражались в сумеречно-серых глазах. — Не меня он звал, смею тебя уверить, не меня и не наших братьев. Майтимо. — Мне… «Прости, — хотел он сказать, — мне так жаль», — но Маглор оборвал его, вздернув подбородок, и порывисто шагнул в сторону, отставляя начавшую оплывать свечу на низкий столик. — Мне не нужны твои извинения. — Тон его был так же холоден, как у брата — возможно, Маглор и сам почувствовал это, ибо по губам его скользнула едва заметная безрадостная улыбка. — И Маэ… Нэльо не единственный, кто переменился за это время. Фингон кивнул. Маглор повернулся, чтобы уйти, но остановился в дверях, будто вспомнив о чём-то. — Как бы то ни было, Финьо, мысль, полагаю, была хорошая, — проговорил он, адресуясь к пустому коридору. Фингон тряхнул головой. — Прости? Маглор оглянулся через плечо, маска спокойной вежливости и отрешенности снова прочно заняла свое место. — Твоя мысль на время покинуть Химринг. Убеди его отправиться куда-нибудь вместе, предложи что-нибудь непривычное. Это… пошло бы ему на пользу. Фингон кивнул. — Я попробую.* * * * *
Следующим утром Маглор ни словом не намекнул на давешний разговор с Фингоном. За завтраком, словно не замечая удушливой тишины, он пустился в пространный рассказ о буднях Химринга и житье-бытье их с Маэдросом младших братьев, как если бы всеми силами желал разогнать неотвратимо сгущавшиеся тучи безмолвия. На брата он при этом старательно не смотрел, что, чем далее, становилось всё более очевидно. Сам Маэдрос от начала и до конца трапезы хранил стоическое молчание, и единственным его вкладом в застольную беседу было негромкое постукивание серебра по фарфору. К тому времени как тарелки опустели, Маглор, казалось, успел почти до дна исчерпать запас красноречия и многозначительно поглядывал на Фингона, как будто ждал, что тот внесет свою лепту. Фингон, кашлянув, подался вперед. — Как настроение? — обратился он к Маэдросу с улыбкой, на которую тот, к огорчению Фингона, не ответил. — Неплохо. — Маэдрос умолк, но потом, похоже, вспомнил о манерах. — Да… надеюсь, своими покоями ты остался доволен. — Более чем. — улыбка Фингона стала шире. — Кровать весьма удобна, ты, право же… — Я рад, — сухо перебил Маэдрос, взгляд его обратился к какой-то точке под потолком, и улыбка сползла с лица Фингона. — Ладно. Если понадоблюсь, я буду в кабинете, просмотрю последние донесения дозорных отрядов. «Не вздумай мне докучать», — недвусмысленно говорил его тон, и Фингон стиснул под столом кулаки. — Не сегодня, Майтимо. — Он заметил, как вспыхнули глаза Маэдроса, но покуда не недовольством, а удивлением. Фингон не преминул воспользоваться его замешательством: — Дела в Химринге можно на время оставить на Макалаурэ. Тебе надо развеяться. Уехать на несколько дней. Побыть за стенами крепости. На пути сюда мы проезжали несколько изумительных лесов. Да и горы зимой необычайно красивы… — И смертоносны, — холодно отозвался Маэдрос, поднимаясь из-за стола. — Я не желаю выслушивать эти глупости, Финдекано, мне надо работать. — Тебя подменит твой брат. Сдаваться Фингон не собирался, и взор Маэдроса сверкнул гневом. — Теперь ты говоришь и за Макалаурэ? Маглор откашлялся, не поднимая глаз от столешницы. — Это хорошая мысль, Нэльо. С донесениями я как-нибудь разберусь. И ты, и я знаем, что в зимние месяцы ничего столь уж важного в Химринге не происходит. Ни миг Фингону показалось, что Маэдрос снова вспылит и в сердцах выскочит из трапезной залы, но тот, выдержав ледяную паузу, просто откинулся в кресле и покачал головой, одарив их обоих саркастичной усмешкой. Когда он наконец заговорил, голос его звучал нарочито спокойно, отточенный клинок гордыни и гнева до времени схоронился в ножнах. — С вами спорить, что плевать против ветра. Проходу мне вы оба два всё равно не дадите, так что выбора у меня нет, похоже. Когда мы отправляемся?* * * * *
Всю ночь порошил мелкий снег, набросив на смерзшийся ледяной покров сверкающую пелену, солнечный свет ослепительно вспыхивал среди закованных в алмазный панцирь ветвей, прозрачным куполом сплетавшихся над их головами. Деревьев здесь было меньше, чем в Дор-ломине, но на равнинах никогда не выпадало столько снега — одно, по мнению Фингона, другого стоило. Он не преминул бы поделиться своими мыслями с Маэдросом, если бы надеялся, что тот соизволит его услышать. Кузен его не проронил ни слова с тех самых пор, как они покинули Химринг. Уже в воротах Фингон оглянулся, заметив на одном из бессчетных балконов глядящего им вслед Маглора. Макалаурэ поддержал его, позволив вытащить брата за стены крепости, не сомневаясь, что Фингон вернет его в целости и сохранности… и, быть может, надеясь на что-то иное, на что-то большее. Но ежели Маглор ожидал, что он воротится с другим Маэдросом, чуть более схожим с тем, кого они оба когда-то знали и по сей день помнили — с Майтимо, а не с тем, кто носил так и оставшееся чуждым и чужим имя… наверное, это было недостижимо. Но хоть бы и так, разве это что-нибудь изменило бы? Едва ли Маглор был столь наивен — он знал, как и каждый здесь, что Маэдрос был… стал таким из-за всего, им пережитого. Он не изменится, ни ради Фингона, ни даже ради себя самого. Нет. Ты знаешь, что этому не бывать — ты ведь и сам уже не тот, кем был прежде. Как можешь ты ожидать, что и он не переменился? (И всё же… ты больше никогда не улыбаешься по-настоящему, Майтимо, как я хотел бы снова увидеть твою улыбку…) Что-то острое и ломкое появилось в Маэдросе после… после всего этого — словно разбитое на зазубренные осколки стекло, разрушительное и смертоносное. Время сложило осколки воедино, но так и не срастило их сызнова, лишь отточив края разломов до остроты бритвы. Маэдрос остановился у гребня холма, дыхание его дымкой клубилось в студеном воздухе. На Фингона, когда тот, чуть запыхавшись, также добрался до вершины, он не взглянул, продолжая всматриваться в островерхие макушки гор, за которыми виднелось заходящее солнце. Сам он, конечно же, дышал глубоко и ровно. — У меня ноги болят, — посетовал Фингон, на что Маэдрос буркнул что-то язвительное. — Что, жалеешь уже о своей затее? — Вовсе нет. — Он натянуто улыбнулся и выпрямился. — Разобьем лагерь и заночуем здесь? — Полагаю, да. — Маэдрос сбросил на землю мешок с поклажей, откуда извлек туго свернутый небольшой походный шатер, сконструированный, по словам Маглора, Карантиром. Опустившись на колени, Маэдрос принялся устанавливать их временное пристанище, Фингон же, ни в тех, ни в сех, стоял рядом, чувствуя себя совершенно бесполезным. — Тебе… — начал было он, на что Маэдрос тут же покачал головой, отчего пряди огненно-рыжих волос выбились из-под капюшона его плаща. — Я не прошу твоей помощи. И никогда не просил, верно? — Ладно. — Он скрестил на груди руки, чуть поежившись. Теперь, когда они остановились, стало еще холоднее, и Фингон подумал, что скоро продрогнет до костей — не в пример Маэдросу, разумеется. Шатер был разбит всего за несколько минут— похоже, Маэдросу это было не впервой. Он исчез внутри, не говоря ни слова, волоча за собой походный мешок, и Фингон, помедлив с минуту, последовал за ним. — Когда-то мы уже ночевали вот так, — заметил он, и Маэдрос бросил на него взгляд, в котором невозможно было ничего прочитать. — Да. Немногословно, но хоть какой-то ответ. Набравшись духу, Фингон продолжил: — Было здорово. Отец со временем начал что-то подозревать… сколько раз мы вдвоем отправлялись на охоту и никогда не приносили ни перепелки. Ты знал, что Турво дразнил меня горе-охотником всея Амана? — Он хмыкнул, кожей чувствуя заполонившую шатер вязкую тишину. — Ну и пусть. Оно… того стоило. Маэдрос открыл было рот, но, так ничего и не сказав, отвернулся. — К чему бы ты ни вёл, избавь меня от своих медвежьих потуг… — он обращался к матерчатой стенке шатра, одновременно развязывая походный мешок. — Я просто вспоминаю былое. Уверен, даже ты не отказываешь себе время от времени в таких утехах. — Прозвучало чуть язвительней, чем рассчитывал Фингон, но он начинал склоняться к мысли, что говорить колкости — единственный способ достучаться до Маэдроса. Он ожидал в ответ что-то вроде: «Прошлого не воротишь» или «Что было, то прошло», — и готов был зацепиться за любой вздор, лишь бы не дать иссякнуть разговору. Но Маэдрос, так и не взглянув на него, раскатал циновку, служившую ему в походе постелью, и, словно возводя вокруг себя невидимую преграду, лег, отвернувшись к стенке шатра. В сгущающихся сумерках Фингон смотрел, как мерно приподнимаются и опускаются плечи Маэдроса, а снаружи стенал и завывал в нагих ветвях ветер, и порывы его нещадно рвали полог шатра с закреплявших его веревок. «Будь ты неладен, Майтимо», — подумал он, злость и опустошенность тугим узлом скрутились под ложечкой. Он растянулся на своем узком походном ложе и закрыл глаза, слушая размеренное дыхание кузена, покуда сам не забылся сном.* * * * *
Он проснулся, как от толчка, вскинувшись на непривычно жесткой постели, и не сразу сообразив, где находится. Воздух в шатре был холодным, и со всех сторон Фингона обступала темнота. Что-то было не так. В той стороне, где лежал Маэдрос, послышалась какая-то возня — это его, должно быть, и разбудило. Кузен его метался на своем ложе, матерчатые стены шатра вздрагивали от его беспокойных движений, хриплые частые вздохи, казалось, раздирали тишину ночи. — Майтимо? — нерешительно позвал он, приподнимаясь, чтобы подползти ближе. Маэдрос испустил сдавленный стон, тут же сменившийся мучительным криком, рвавшимся будто из самой глубины горла. Фингон различал в полутьме, как он кулаками исступленно молотит воздух, сильное тело дугой выгибалось на плетеной постилке, а крик становился всё глуше, пока не превратился в невнятный скулеж. Не раздумывая, Фингон бросился к противоположной стене шатра, сгреб Маэдроса за плечи и встряхнул. — Майтимо, проснись, проснись… Глаза Маэдроса распахнулись — даже в темноте Фингон различал опасные всполохи в блуждающем взгляде, ожесточенность попавшего в силки зверя. Что-то врезалось Фингону в голову — его отшвырнуло назад, все цвета радуги замелькали перед глазами, и в следующий миг он понял, что это был кулак Маэдроса. Рука кузена сомкнулась у него на горле, вздернув вверх, как тряпичную куклу, и тут же всем весом обрушив оземь. Фингону удалось только судорожно глотнуть воздуха, прежде чем хватка Маэдроса стала крепче, лишая способности дышать, ломая… Что есть мочи он рванулся в смертельном захвате, силясь оттолкнуть, ослабить железные тиски, безжалостно сдавившие ему горло. Лицо Маэдроса было маской злобы и боли, невидящий взгляд вперился во что-то за спиной Фингона. — Майтимо, — задыхаясь, выдавил он и наконец-то увидел тень узнавания в глазах Маэдроса. Неукротимая ярость в нём внезапно иссякла, стальная хватка ослабла. — Финдекано? — Рука смертоносной тяжестью еще давила ему на шею, и Фингон натужно вздохнул, морозный воздух ожег саднящее горло. Глупец, испугать его вот так, ты должен был понять… — Это я, — хрипло отозвался он. Осторожно. Не двигайся… — Прости, Майтимо, мне не следовало вот так тебя будить. — Нет, я… — Он отпрянул от Фингона, стараясь держаться как можно дальше, насколько позволял тесный шатер. Левая рука его безотчетно сжалась в кулак и тут же безвольно разжалась снова. — Макалаурэ следовало тебя предупредить, — проговорил он с вымученной небрежностью. — Я теперь сплю… беспокойно. — Можно и так сказать, — Фингон сел, обхватив руками колени, его била дрожь. Маэдрос настороженно наблюдал за ним, комкая в пальцах край накинутого на колени плаща, который прикрывал изувеченную руку. — Они всегда настолько плохие? — спросил наконец Фингон, не особенно рассчитывая на ответ. Лицо Маэдроса дрогнуло, как будто он затруднялся переспросить, что имеет в виду Фингон. — Некоторые… некоторые хуже прочих, — в конце концов проговорил он. — Но сны, сколь бы тягостны они ни были, не могут причинить мне боли. — Хм. — Фингон, поморщившись, одной рукой потер шею… к утру наверняка проступят синяки. — Наверное. «Однако они причиняют боль другим — из-за тебя, хочешь ты этого или нет», — он не сказал этого вслух, но, пожалуй, это и без слов было ясно. — Ты… ты можешь рассказать мне? Маэдрос судорожно мотнул головой, уткнувшись взглядом в колени — туда, где ткань плаща топорщилась над правым запястьем. — Я… нет, ты ведь знаешь. Круги, которыми блуждает мой разум, это лишь мое бремя. Фингон ждал. После долгого молчания Маэдрос вздохнул, в глазах его ненависть к себе самому мешалась со злостью и болью и каким-то странным смирением. Он поднял голову, упершись взглядом в глухую стену шатра над макушкой Фингона. — Когда ты шел через льды, — медленно начал он, и Фингон едва сдержал дрожь — ну почему, почему сейчас он вспомнил именно это… — Я не… — воспротивился было он, но Маэдрос продолжал говорить, обращаясь к стене шатра, и голос его был тихим и ровным, и твердым как сталь. — Когда ты шел через льды… тебе когда-нибудь снилось, что ты потерял всех, что остался совсем один среди необъятной белизны и безмолвия, и те, кто был с тобой, сгинули? Отец цепляется за ломкий край полыньи, алые прожилки расползаются по мутно-белой ледяной глади… черные воды моря смыкаются над головой Ириссэ… Фингон сглотнул, только кивнув вместо ответа, не вполне полагаясь на собственный голос. — Когда ты видишь это снова и снова, но наяву, или же твои видения столь похожи на явь, что ты уже не отличаешь одно от другого, боль, кровь и ужас денно и нощно стоят перед твоим взором, покуда ты сам начинаешь молить о том, чтобы все, кого ты любил, были мертвы, ибо тогда им не придется претерпеть этих мук, не придется… — голос его сорвался, и он прикрыл глаза и судорожно вздохнул, а когда заговорил снова, каждое слово давалось ему словно бы через силу. — Если они мертвы, боль ничего не значит, но если нет, и от тебя зависит… но если всё же они мертвы, и ты не можешь уйти за ними, тогда какой прок во всём этом? Я желал, чтобы ты был мертв, тысячу тысяч раз, и ты, и мои братья, и я сам вместе с ними. Фингон внутренне содрогнулся, не в силах двинуться, как если бы отравленный тщетой и горечью поток слов пригвоздил его к месту. — Когда ты пришел, — едва слышно продолжил Маэдрос, — когда ты пришел, и я почувствовал, как ты коснулся меня, я желал, чтобы это был не морок, не наваждение, чтобы это и в самом деле был ты. И я ненавидел себя за то, что хотел этого, ибо если ты был там во плоти, они обрекли бы тебя на мытарства, и это… — Майтимо. — Фингон потянулся к нему, ожидая, что Маэдрос отодвинется, и когда тот не сделал этого, обнял его, притягивая немного ближе. Маэдрос бессильно уткнулся Фингону в шею, опаляя обнаженную кожу горячим дыханием. — Мне не нужна твоя жалость, — не отрываясь от него, шепнул Маэдрос, и губы его невесомо касались кожи Фингона, заставляя мурашки красться вдоль позвоночника. Фингон покачал головой, вплетая пальцы в медные пряди, влажные от пота. — А я ее и не предлагал. Маэдрос поднял голову, во взгляде сверкнула неизменная гордость. — Финдекано, нет нужды… — Я не предлагал тебе жалости, — повышая голос, перебил его Фингон, торопливо, едва не давясь словами, словно боялся, что не успеет сказать, потому что это было по-настоящему, и это было важно, и, наверное, Маэдрос впервые был искренен с ним за все проведенные врозь годы. — Я предлагаю тебе любовь, Майтимо, но не жалость. Только не ее. — Он замешкался на мгновение, но, не удержавшись, всё-таки склонился к нему, касаясь губами губ Маэдроса. Тот замер, но не отстранился. — Зачем? — Он говорил сдавленным шепотом, в глазах плескалась давняя боль, пальцы до синяков сдавили запястье Фингона. — Зачем, Финдекано, я не могу… Моя жизнь не стоила твоего геройства, тебе следовало знать это… — Неправда. — Он потянул его ближе, и губы их встретились в жадном поцелуе, и он почувствовал, как доверчиво прильнул к нему Маэдрос, и в тихом возгласе, сорвавшемся с его уст, на сей раз не было ни презрения, ни отвращения или гнева, но было что-то очень похожее на признание. Он отстранился. — Майтимо, мой прекрасный, мой гордый глупец. Неужто ты не знал, что я люблю тебя? И неужто этого не достаточно? — Для тебя — наверное, — прошептал Маэдрос, но в голосе его не было язвительности, и он сам потянулся к нему, окончательно сползая в объятия Фингона, и рука его тайком запуталась в волосах Фингона, а губы приоткрылись в протяжном вздохе, словно он впервые за долгое время вдохнул полной грудью. Фингон прижимал его к себе, вслушиваясь в тихий шепот его дыхания, и надеялся, что в конце долгой ночи взойдет рассвет.