На кончиках пальцев

Лави с тихим вздохом повесил трубку. Он знал, что говорил не так уж и долго, а, значит, платить пришлось бы тоже немного… Был действительно, действительно рад услышать голос Линали, но ему сейчас хотелось поговорить с Алленом. Может… Может, это помогло бы ему? Хоть чуть-чуть? Историк прикрыл за собой дверь кабинки, уступая следующему клиенту, а сам пошел расплачиваться, а потом – обратно к старику. Делал он это механически, голова была забита разными мыслями, но особо выделялись две, и их заглушить Лави не мог. А что, если это был знак сверху? А что, если сам Лави был еще не готов признаться? Ученик Книгочея никогда не верил в Бога. Он видел слишком много за свою длинную жизнь, чтобы осознать окончательно и бесповоротно: Бога нет. Если бы Бог – любой бог любой церкви – существовал бы, он бы просто не допустил всего того, что творилось в мире. Но Лави верил в судьбу. Она… Не раз посылала ему весточки, и иногда они играли важную роль в жизни Книжника. Но что хотела сказать судьба на этот раз? Были ли чувства Лави настоящими, вот в чем вопрос. Все произошло… Так быстро, у него не было времени опомниться, обдумать, хотя это и началось, казалось бы, давно. Но ведь появился Аллен, Аллен настоящий, Аллен живой, и сердце Лави воспылало вновь, устав любить давний образ и полюбив человека. Лави влюблялся раньше, и влюблялся в мужчин. Но ему казалось, что еще никогда ему не хотелось быть с кем-то настолько сильно – и именно поэтому Книжник попадал в липкие объятия страха. Если чувства слишком сильны, то это не любовь – это подростковая влюбленность, которая проходит. Которая остывает. А давать Аллену ложную надежду было бы не то что жестоко или ужасно – нет, это было бы просто бесчеловечно. Тут же был и иной подводный камень: а не начал ли все Лави… Уже? Когда коснулся лба Аллена губами тогда, в лазарете? Лави не думал об этом, но сейчас голова его разрывалась от этих, этих самых мыслей, и они путались, затягивали, мешали даже просто идти по дороге. Потому Лави был рад, что добрался до их с Книгочеем жилища – да только вот отдохнуть он не успел. - Не зависай, идиот, очнись! – ударил его по ноге Книгочей, а потом, приподнявшись на мысочки, схватил ученика за ухо. Тот болезненно застонал, но покорно пошел за стариком; тот же просто вывел его обратно на улицу, показывая пальцем в небо. – Слышишь? Видишь? И сердце Лави ушло в пятки. Он настолько задумался, настолько ушел в себя, что не заметил ничего вокруг себя – а вот теперь его Невинность слишком резво реагировала на… Да. На акум. На что еще могла реагировать Невинность? Парень тихо выругался. Старик хмыкнул и отпустил его покрасневшее ухо, а потом взмахнул рукой и побежал вперед. Ученик его двинулся следом, не отставая, и уже совсем скоро они вновь были на телеграфе. Зрелище предстало перед ними не из приятных, и Лави, уже столько раз видевший результаты пробуждения акум, все равно тяжело вздохнул. То, что от телеграфа не осталось и следа, было не страшно – а вот люди под камнями, заваленные кусками стены дома, пострадали. Пусть Историки и не должны были вмешиваться в ход истории, сейчас Лави и Книгочей в первую очередь были экзорцистами. Но даже так не могли банально вытащить людей из-под завалов. У них была другая забота. Рухнула последняя стена, и из-за нее лениво выплыла акума. Лави не думал с ней церемониться, тем более, больше акум вокруг не наблюдалось – да и не забыл он еще, что произошло с ним на корабле, но… Всегда было это «но». Это чертово «но». В этот раз этим «но» оказалась девушка, та самая девушка, сумку которой Лави поднял, стоя в очереди в типографии. Она потеряла и шляпку, и сумочку – опять, а платье ее было разодрано аж до колен – словом, собой она представляла никак не идеал леди. Но, как оказалось, она довольно быстро бегала – успела добраться до Лави всего за пару секунд. Тыкнула пальцем в серебристый крест на груди. - Ты экзорцист? Она была испугана, но у Лави не было времени – он попытался ее отодвинуть, но пришлось так и вовсе швырнуть ее на землю, потому что акума оказалась слишком близко. Тут уже сработал рефлекс – Лави выдернул из-за пояса свой молот, что тут же начал увеличиваться в размерах, и краем глаза заметил, что Книгочей тоже времени не теряет, но… - Не убивайте, это мама! – прокричала та девчушка, приподнимаясь на локтях. Когда Лави ее толкнул, она проехала по земле еще не мало, и теперь руки ее, как и ноги, были ободраны просто до ужаса, и это вызывало жалость. Но то, что она говорила… - Это моя мама! - Это акума, девочка, - послышалось сзади. Кажется, какой-то мужчина схватил ее под локоть и повел в сторону, а Лави вновь увернулся от смертоносного луча акумы – только первого уровня, но и слава богу, что только первого. Для него не составляло труда сразить акуму первого уровня, но акумы были слишком изворотливы, несмотря на свою кажущуюся грузность, и потому пришлось повозиться. Пару раз Тесей ударил мимо, и только спустя несколько попыток Лави все же смог ударить молотом Ноево отродье, что тут же завершило свое существование. Книгочей только хмыкнул - по нему тоже почти попали пару раз, но сегодня акуму сокрушил не он, а его ученик. Старик будто нехотя кивнул, хваля Лави, и тот устало смахнул пот со лба. Да, он успел напрячься. Когда он оглядел поле боя, той девушки он уже не нашел. Тот мужчина – он рявкал на появляющихся на улице прохожих, так что Лави узнал его по голосу, - начал уже вытаскивать раненых из-под завалов, чего требовал и ото всех остальных зевак. Они, правда, не торопились помогать. Лави же тяжело вздохнул. Не нравилось ему это. Если эта девушка будет тосковать по матери слишком сильно, к ней явится Тысячелетний Граф, и будет в этом городе новая акума, но… Но дело было окончено. Как экзорцист Лави больше ничего не мог сделать, а девушка та… Ее имя… Лави даже не знал ее имени, он бы никогда не нашел ее в этом городе. Поэтому он только уменьшил Тесей, повесил его на пояс и засучил рукава, помогая громкоголосому мужчине поднять кусок вывески, которой придавило ногу маленькой девочке. Его работа была закончена, и можно было возвращаться в Черный Орден - что-то подсказывало Лави, что найти Невинность было сейчас невозможно.