*
Рожденный в неполной семье, Эрик с самого рождения презирал все, что окружало его. Хотя факт отсутствия отца, которого он никогда не видел, не знал и не желал делать ни того, ни другого, влиял на формирование его мировоззрения в последнюю очередь, все же он имел место быть. Свою мать, проститутку по профессии, он так же ни во что не ставил, однако, как ни странно, даже с ней у него бывали хорошие деньки. Сейчас он вряд ли мог их вспомнить, но он точно знал, что они были. Мать, как могла, обеспечивала его, поэтому нельзя сказать, что Картман рос в нищете, хотя, в отличие от Кайла, он был лишен банальных детских удовольствий: отдыха с семьей за городом, кучи подарков на каждый праздник, любви родителей и соседских девочек и уверенности в завтрашнем дне. На редкий вопрос о том, кем он хочет стать, Картман либо отмалчивался, либо отвечал: «бандитом», а те взрослые, что добродушно смеялись и трепали его по голове, даже не подозревали, что однажды так и случится. Если Эрик так сказал, значит так и будет: он всегда держал слово. Выросший на северо-западе Лондона, он продолжал нести в себе по-своему прелестную серость невзрачных высоток, расписанных стен неказистых кирпичных домов, бетонной футбольной площадки во дворе, проржавевших грузовиков на пустыре, старых автомобилей на дорогах: все это сформировало его не меньше, чем окружавшие его люди. Когда Эрик был года на четыре младше Кайла, которому сейчас было шестнадцать, он спутался с одной из тех плохих компаний, от которых позже будет предостерегать Брофловски. Пугавшая по началу уличная деятельность стала впоследствии доминантой взрослой жизни Картмана. Он начинал с продажи наркотиков на улицах, а закончил их распространением в своем клубе, но только за его закрытыми дверьми и для избранных: что-то вроде Студии 54, только без диких оргий, падающего с потолка кокаина и приглашенных знаменитостей. Но ажиотаж его клуб вызывал схожий, и для того, чтобы не повторить судьбу скандального нью-йоркского ночного клуба, Картману пришлось пойти на кое-какие ухищрения. Все предельно просто: правильные люди в полиции и легальный кафе-бар, за углом которого, собственно, и разворачивались ежедневные ночные драмы. К слову, его бар так же славился на всю округу, и не только благодаря клубу, а так же и тому, что там была лучшая выпивка. До своего знакомства с Брофловски Эрик никогда бы не подумал о том, что ему придется кого-либо предупреждать о том, чтобы он ни в коем случае не пытался проникнуть в его полулегальный алкогольно-кокаиновый рай. Но, глядя на это красивое лицо, усыпанное крохотными бледными веснушками на щеках и переносице, он вдруг понял, что просто обязан спасти юную безалаберную душу от неминуемой гибели. Редко, но все-таки даже у Картмана бывали такие моменты, когда он был открыт для мимолетной заботы о ближнем. Он занимался сомнительной деятельностью, но внутреннее чувство справедливости не делало его закоренелым уголовником. — Кайл, сейчас я скажу тебе одну вещь, которую ты должен уяснить раз и навсегда и поставить во главу угла в своей пустой жидовской голове, — Картман приблизился к нему и заглянул в большие темно-зеленые глаза, которые он искренне считал творением Господа, — никогда и ни при каких обстоятельствах не заходи в мой клуб. Один или с кем либо, с ордером на обыск или в составе штурмующей группы: никогда. Никогда не заводи разговоры о моей деятельности и не суй свой нос в это дело, если хочешь оставаться рядом со мной. Ты понял меня? Он приставил ко лбу Кайла пальцы, сложенные пистолетом. — Да, — прошептал Брофловски, уловив чужое мятное дыхание, — только перестань уже акцентировать свое внимание на моем происхождении. — Даже не пытайся просить меня об этом, — Эрик улыбнулся и убрал со лба Кайла кудрявые пряди, — потому что кто, если не я, будет постоянно напоминать тебе о твоем самом большом грехе. Брофловски искренне задевала это извращенная тяга Картмана к оскорблению всего еврейского, что было в Кайле, пусть он никогда не был ранимым. В его семье любовь к Богу была неразрывно связана с идеей богоизбранности еврейского народа, которую Кайл никогда не разделял и относился ко всем религиозным догмам весьма скептически. По такой простой причине он даже не замечал своего еврейства, которое замечал Эрик, и для которого оно было ничем иным как проявлением дурной наследственности. Юноша опустил голову на раскрытую ладонь, наблюдая за Эриком, который сидел рядом с ним на водительском сидении. Под щелчок взведенного флажка предохранителя, магазина, по которому Картман хлопнул ладонью, загоняя его в основание рукоятки, и передернутого затвора, Кайл снова погрузился в размышления. Что привело к тому, чтобы оказаться здесь вместо того, чтобы решать контрольную по алгебре, обсуждать со своим школьным другом Стэном только что просмотренный фильм и ужинать вместе со своей семьей, поддерживая разговор о прошедшем дне? Кайл смотрел на руки Картмана в черных кожаных перчатках, на его крупные плечи под строгим черным пальто из добротной шерсти, из какой раньше, наверное, шили военные шинели, на его шею, спрятанную за высоким воротом темно-серого свитера, и не мог понять что к чему и как ему с этим жить. С ужасающими для себя подробностями он вдруг обнаружил, что ему нравится все это: влиятельность Картмана, его имидж плохого лондонского парня, его красивое округлое лицо, его руки, сдержанный взгляд и наглая ухмылка. Ему нравится этот промозглый серый фон с картонными домами, разной величины и архитектурной задумки, резвый шум проносящихся мимо скутеров, редкие разговоры, прерывающие всевластную тишину. Здесь, в Бриллиантовых углах, царило невозмутимое напряжение: убаюкивающее молчание улиц грозило в любую секунду смениться бегством от опасности. Кайлу нравилось это, но, признался он себе, нравиться ему это будет до тех пор, пока ему самому не придется уносить отсюда ноги. — Выйду ненадолго, — тихо произнес Картман, бегло посмотрев на задумавшегося Кайла, — слышишь меня? Сиди здесь и не выходи из машины. — Ага, — скучающе отозвался Кайл, не оборачиваясь и прикрыв глаза. Автомобильная дверь открылась с коротким глухим щелчком, и Эрик плавно выскользнул на улицу. Кожу на мгновение щипнул колкий ноябрьский морозец, пока Картман не захлопнул дверь. В тот же миг его фигура, подобно смертоносной тени, скрылась за широкими дверьми одного из высотных домов, которые Брофловски мог наблюдать через приоткрытое окно на чердаке такой же уродливой высотки, стоящей неподалеку. Помассировав кончиками пальцев виски и прикрыв глаза, Кайл уставился в окно и приложил все усилия, чтобы не думать о цели визита Картмана к тому, кого он не знал. Как и требовал Эрик, Кайл ничего не спрашивал: все было понятно без слов и расспросов. Провожая взглядом медленно идущего мужчину, за которым так же не спеша поспевал небольшой черный мопс, Брофловски поерзал на месте, прогоняя усталость затекшего тела. Его объемный оранжевый пуховик отозвался легким шуршанием при контакте с черным кожаным креслом, и Кайл шумно выдохнул, приоткрыв рот. Почему Эрик? Почему из всего населения Лондона, насчитывавшего без малого девять миллионов человек или около того, судьба свела его с тем, кто ненавидит его, но в то же время проявляет ненавязчивый интерес к его жизни и пытается по-своему заботиться о нем? Его, парня из хорошей семьи, с тем, кто уже около десяти лет торгует наркотиками и преуспевает в этом? Его, еврея, с искренним антисемитом? И главное, чего не мог понять Кайл: что, помимо притягательной внешности, его еще привлекает в Картмане. Какая неведомая сила в один день пошатнула его привычный размеренный образ жизни и внесла свои коррективы, которые, казалось бы должны были напугать его, но вместо этого лишь втянули в свой болотистый омут. За два месяца Брофловски немногое узнал о Картмане: в основном он рассказывал что-то будничное, в остальное время предпочитая слушать Кайла, который, закрывая глаза на постоянное тыкание в его еврейское происхождение, охотно рассказывал ему все. Эрику он доверял даже то, о чем не мог поведать родителям и Стэну — его самым близким людям, — и неясно, была ли виной тому болтливость Кайла или доверие, которое вызывал Эрик, несмотря на его хладнокровие и отточенную жестокость, сформировавшиеся в результате его деятельности и образа жизни. Как бы то ни было, одно оставалось фактом: Эрик Картман, изо дня в день попрекавший Кайла за его дурную еврейскую кровь, был тем самым, кто успокаивал его после очередного скандала с родителями, крепко прижимая дрожащее худое тело к себе. Он был тем, кто смеялся вместе с ним над какой-нибудь историей или шуткой. Кто ругал его за вредную привычку питаться фастфудом, потому что сам Эрик, имевший куда более вредные привычки, отдавал предпочтение здоровой пище. Кто не грузил его нравоучениями, которые Кайл ненавидел больше всего, потому что всю жизнь их выслушивал. Кто оберегал его от влияния улиц и говорил ему о их опасностях и, да, Кайл мог поклясться, что Эрик был бы первым, кто спас бы его, глупого подростка, от этих самых опасностей. Пусть лучше истинные пороки этой жизни будут и дальше укрываться под неведением Кайла, оставаясь в его сознании романтичной картинкой. Скрестив руки на груди, Кайл посмотрел перед собой, вглядываясь в выросшее на другом конце улицы здание. Перевел взгляд на припаркованный напротив грязный и местами проржавевший микроавтобус, бывший некогда белым. Посмотрел на свои колени. Морозец вновь коснулся его щек, и Кайл, правым плечом ощутивший легкое прикосновение чужого плеча, отметил возвращение Картмана. — Хочешь перекусить? — Хочу. Картман обхватил тонкий подбородок пальцами, развернув лицо Кайла к себе: — Что с тобой, еврей? — Ничего. Кайл вцепился в запястье Эрика, отстраняя его руку от себя, и отвернулся к окну, закусив губу и сглатывая подкативший к горлу ком. Отчего-то ему захотелось плакать.*
У Эрика было два простых, но действенных способа решать проблемы, которыми, впрочем, пользовалось большинство людей, но лишь немногие из этого большинства владели ими так же искусно, как он. Насилие и слово — его поистине сильные стороны, которые он формировал, оттачивал и совершенствовал годами. Это было его оружие, его сила, за которые его уважали и тайно желали быть на него похожим. Однако даже самое совершенное оружие может подвести: редко, но такое бывало, и ситуация, когда разъяренный Картман вылез из своего Мерседеса, чтобы выяснить «кое-что» с водителем небесно-голубого Форда, была как раз из тех единичных случаев. Ничего страшного не случилось, но Кайл, пережевывая бургер и наблюдая за действием через зеркало заднего вида, считал, что можно было бы обойтись и без этого. Все началось предельно банально: перестраиваясь после обгона, Форд подрезал Мерседес Эрика, и сделал он это явно без всякого хулиганского умысла, что, однако, не уберегло его хозяина от картмановского гнева. Вдавив педаль в пол и вцепившись пальцами в руль, Картман обогнал незадачливого водителя и сам же преградил ему путь, причем так внезапно, что лишь по счастливой случайности удалось избежать столкновения. Не произнеся ни слова, он вышел из авто, злобно хлопнув дверью, подошел к Форду, яростно постучав по капоту своей крепкой ладонью, и вытащил за шкирку водителя, выливая на несчастного, как логически предположил Брофловски, поток своей самой отборной брани. Затем для пущей убедительности потряс неказистого худощавого парня с темными волосами, швырнул его на землю и был таков. — Что? — рявкнул Картман, едва тронувшись с места и проехав несколько метров, после чего снова свернул на обочину, — что? Что, блять, Кайл, что? Что ты хочешь мне сказать? Только работай своим жидовским ртом быстрее, потому что я не хочу выслушивать твои сраные нотации до утра. Мимо промчался Форд. Кайл быстро посмотрел на него через плечо Эрика, молча сложил наполовину съеденный бургер в бумажный пакет, подался вперед и поцеловал разгневанного тирана. В этот момент он, опьяненный неясным желанием поцеловать Картмана, вряд ли отдавал себе отчет в происходящем и думал лишь о том, что просто хочет сделать это. Хочет накрыть сухие губы своими, обхватить прохладными ладонями лицо Картмана и ощутить легкое покалывание под сердцем из-за нахлынувшего волнения. Хочет чувствовать мгновенно притянувшие к себе руки на своей талии, скользнувшее движение горячего языка, легкое столкновение зубами, потому что Кайл прижал свое лицо слишком близко, и снова движение языком, более уверенное, чем до этого. Нет, Кайла не волновало то, что Картман убивал людей средь бела дня с такой легкостью, с какой обычные люди заказывают себе завтрак в кофейне у дома. Не волновало, что он мог наброситься на ни в чем неповинного человека по надуманному предлогу. Не волновало, что он раздражался с рыжих волос Кайла и любил схватить их, с садисткой улыбкой наблюдая за лицом Брофловски. Не волновало ничего из того, что он уже знал о Картмане и что мог узнать о нем еще, потому что Кайла влекло к нему и, о Боже, он не мог больше лгать себе в этом. Прервав поцелуй, Кайл шумно выдохнул и поднял голову, когда Картман опустился к его шее и, оттянув ворот торчавшей из-под пуховика черной спортивной куртки, бегло поцеловал теплую тонкую кожу. — Следите-ка за своим языком, Кайл Брофловски, — усмехнулся Эрик, отстраняясь. Он передразнил одну из излюбленных фраз матери Кайла, которую услышал однажды по телефону и которая настолько пришлась ему по вкусу, что он частенько повторял ее, искусно пародируя возмущенный тон голоса Шейлы. Затем добавил: — И перестань делать вот это свое шлюшье выражение лица, — Эрик попытался изобразить томный взгляд и закусил нижнюю губу, — потому что тебе сразу хочется присунуть. — Тебе всем хочется присунуть, и не надо в этом винить мое лицо. — Да что ты! Подушечкой большого пальца Эрик с силой надавил на нижнюю губу Кайла, и, вглядываясь в очаровательные зеленые глаза, смотрящие на него с явственным желанием, он осознал масштаб внезапно раскинувшихся перед ним горизонтов.