Психоз.

       С томных улиц Санкт-Петербурга простилаются утренние запахи всего благоухающего что есть в этом городке. С небоскребов уходит непонятно куда весь мрак оставленный ночью, не трогая лишь тени этих зданий, что так неимоверно гармонируют между собой. Один молодой человек, стоящий у одного из таких строений, испускает последние струйки дыма из своей сигареты и ждёт запоздалый автобус. Недолго ждал, ибо сам был припозднившись как никогда. Как и в любом другом произведении, стоит рассказать об этом человеке для начала помалу, ибо история сего персонажа начнет колоссально меняться лишь в данном сочинении. Молодой человек, Андреев, был коренным петербуржцем и можно сказать что знал этот город как следует, по-крайне мере лучше тех кто думает что разбирается как живет этот город в ночь и в день, прожив в нём всего ничего. Ещё одно интересное явление, был он скрипачом. Не то чтобы плохим, но и не то чтобы совсем хорошим. Но давался этот инструмент ему легче чем знакомым, что ходили в одно же место, трепещущее культурным благом и животворящей музыкальной эйфорией. Но отдавал он внимание своему мастерству совсем немного, учения скрипки были даже не в первом десятке важных и ценных ему занятий. Все своё тягучее время он уделял ей. — Ну нельзя быть такой прекрасной! — твердил он, постоянно, без прерывисто думая о ней. Нельзя сказать что он был полностью влюблён, это была родственная любовь и желание ценить и защищать, но не любят так родственно. Она была самым последним оставшимся с ним человеком. Не сказать что эта была обычная приязнь к человеку. Конечно следует рассказать и о сей особе. Кожа её была гладкой и такой красивой белизны, словно все свое прошлое и настоящее она прожила в кровати, полностью покрытой пудрой. Непонятно какие у неё были глаза, такое чувство, будто они вовсе не были какого-то однозначного цвета, или хотя бы оттенка. Он всегда всматривался в них, пытаясь найти хотя бы каплю тех же мыслей и тех же побуждений любви, которые чувствовал он. Волосы её были не длинны, но ей даже походила короткая стрижка. Такое хрупкое телосложение, точно будто бы слеплена она из фарфора, но не находил он столь красивых фарфоровых фигур, как она. Так хотелось ему, когда-нибудь в жизни успеть утонуть в её столь темных волосах, и уйти в небытие, забывши о его проблемах, о прошлом, о музыке, о ком-либо, обо всём что его как-то тревожило. Он любил её как безумец, и он хотел просто слышать её голос, её манеру речи, её жестикуляцию и всё что так сочеталось с её, незаконно получившейся на этом свете, красотой. Незаконно получившейся красотой, словно с самого рождения настроенной на то, чтобы омрачить его до такого состояния влюбленности. День первый. Он проснулся с невероятной усталостью тела и всех органов, ибо спал он убито, утопая с простыню все глубже в матрас, не желая выходить из столь приятного сна. Да, это она. Ему вновь снилась она, и это было не в первый раз. Как минимум в сотый с половиной раз, начиная с весны, и останавливаясь на этот осенний день, явно не последний раз когда он видит её в сновидениях. Ему приснилось, как они лежали на крышах города, в безлюдное темноватое, но еще имеющее светлые очертания уходящей под облако луны, время. Они смотрели на звёзды, и пытались разглядеть на пустынном небосклоне созвездия. Они говорили о книгах, о многих выдающихся авторах двадцатого века. Его лицо было радостнее того лица, которое видает реальную его жизнь. Он решил начать разговор о совершенно другой теме: — Я. я бы хотел спросить тебя о кое-чем. Мы так часто видимся, почти каждый день, и каждое сновидение лишь с тобой. Я, правда буду выглядеть примитивным. — Это ведь ничего, прервала она, все мы в какой-то степени примитивны, и многие просто не знают каким более разнообразным выбрать предложение для описания своих чувств. — Я люблю тебя. Я хочу видеть тебя каждый день, и меня ничуть не кормят эти сновидения, они лишь отдаляют меня от того, чтобы я ничего не натворил. Но я подвигаюсь к правде, и понимаю что я не могу. Но мне так хорошо с тобой, что я даже не нахожу смысла в общении с кем-то ещё, с кем-то незначительным. Будь то просто курьер, будь-то продавец, будь-то друг из прошлого, будь-то неумехи из музыкального заведения, это все кажется таким детским и глупым, я. И тут резолюция. Сон прерывается. А вместе с ним надежды на её ответное признание и желание быть рядом, а вместе с ними и спокойствие его разума. Он взвешивает все свои мысли на своих весах, и в гневе рвет обои в своей квартире, разрывая их на мелкие части и позже рисуя на изуродованной стене её имя. Не один раз. Ровно пятьдесят или может сотню, пока не отсохла полностью рука. Было то время, когда занятие в музыкальном заведении уже начались, он решил не идти туда. — Пожалуй, сегодня можно взять отпуск. Хотя бы сегодня, — подумал он. Он одел пятилетнюю шинель, полностью покрытую пылью и, возможно, если хорошо поискать, в ней можно найти как минимум три или четыре паутины. Он проскользнул вниз по коридору и вышел на улицу, зажмурив, по привычке, глаза, но после когда он увидел что солнца нету уже второй день на небе, что солнце все время прячется за невероятно большими облаками, он медленно приоткрыл свои красноватые глаза. В карманах оставалось немного денег на еду и на сигареты. Было то время, когда ему приходилось брать бумажки взаймы. Ах, точно, ведь у него нет теперь никого, кроме её и его сновидений. Идя с совершенно измученным выражением лица, он вдруг подумал: — А как ведь было бы отрадно, когда-нибудь, если у меня будет доченька, назвать свое дитё в её честь. Или поменять в паспорте свою фамилию на её! Как же это было бы прекрасно! Он шёл, уткнувшись в землю глазами, но на самом деле, он уткнулся ими глубоко во внутрь, представляя её глаза, и вновь желая понять в них что-нибудь. Время проползало очень тягостно и приблизилось к полудню. Он шёл по Невскому проспекту, и смотрел на проходящих его людей, будто бы пытаясь распознать их взглядом и просмотреть их изнутри с головы до низов, все самые тайные их упрёки, все их ошибки, всю их наружность, и посмотреть на них с презрением, что он уже и делал. Долго присматриваясь к невиновным прохожим, он проговорил про себя: — Ты только погляди на этих бестактных! Кто знает что у них в головах. Ах, люд пресловутый! Знали бы вы как ваши мысли мне чужды. А как вы примитивны! Вот ты, идущая совсем близко ко мне, сколько ты за год поняла рассудительного и поучительного? Как изменилось твое осязание? Куда ж ты идешь, бестактная! — Он долго бранил их в самом безопасном месте, в своей голове, пытаясь что-либо понять в их лицах. Не замечая того что он провел на Невском проспекте больше часа всего времени, он стал чувствовать себя очень обеспокоено. Многий люд стал оборачиваться на столь бедное исхудавшее тело, смотрящее своими красными глазами прямо им в хрусталики. Вдруг он почувствовал вибрацию всего своего бледного тела. Голод, слабость. Он нашёл неподалеку магазин наполненный различными продуктами питания, и быстрым шагом крепко вцепился за дверную ручку. Непонятно как, он успел украсть с полок маленькие упаковки чая. Чтобы не вызвать подозрения, он решился все-таки купить корень имбиря. Продавец, коса, вооружившись недоверием, пробил товар. Он молниеносным шагом вышел из этого отдела. По всему городу нитью обвиваются ветра, дующие со стороны Скандинавских стран. По всему его телу пробирается дрожь от столь неприятных морозов. Но мысли о ней согревают вместе с разумом, все органы и все чувства, подобно антибиотику, который помогает продлить чью-ту жизнь на какое-то незначительное время, подобно дешевому лекарству от рака, которое лишь продлевает мучения, вместо того чтобы прыгнуть в пучину скоропостижной смерти. Но это ему даже нравилась, мысли о её красоте, мысли о её чистых мыслях, мысли о её невероятном уму и, о господи! Её голос и общение, как же ему не хватает этого не то что в реальности, но даже в грезах. — Сегодняшний сон был таким особенным, — подумал он — Неужели это первый и последний раз когда мы заговорили с ней о том как я её люблю. Но что она знает, разве она понимает? Нет, ну уж нет, заткни свою грязную пасть, она все прекрасно понимает, но почему же она молчит? Он долго сетовал сам себе же, пока не удручился упереться об что-то большое. Он пощупал рукою этот объект, и нащупал что-то металлическое и явно сверкающее. Похоже на офицерский значок. Объект обратился к нему басом: — Гражданин, вы недавно ведь были в продуктовом магазине, не так-ли? — Да-с — Ну право же, вы задержаны за кражу продуктов. Пройдемте с нами в машинку. Он долго противился, рассматривая лицо офицера своими красными глазами, пытаясь понять, как эта сама бестактность смеет толкать меня в свою карету? Во время своего провождения в участке, он долго разговаривал там с офицерами, которые то и дело хотели поставить его на учёт. Но в этом было столько же смысла, сколько бы в том чтобы выписать ему штраф за воровство трёх пакетиков чая. После долгих разговоров, на которые он просто кивал головой, на которые он даже не обращал внимания, на которые он просто задумчиво, не находясь будто бы в данный момент в полицейском участке, смотрел на потолок и все размышлял о ней. Впрочем вся его непричастность была далее заметна, и его просто посчитали за немного, что ли, больного. И его выпустили, не оставив ничего рассудительного в голове. Он вновь пришел к Невскому проспекту. Солнце уже уходило прочь из горизонта, но никто не мог заметить его ухода сквозь этих сероватых туч. Хочу сказать одну вещь. Я понял одно очень интересное свойство облаков, все время я рисовал, как я предполагаю, их неправильно. Ибо я просто брал белила и немного смешивал с каким-нибудь ярким цветом чтобы получился оттенок белых красок с оттенком, например солнца, или уходящего солнца, заката, лучей света. Я не знаю как это передать, ибо я не самый лучший художник и многие мои картины основываются на моих личных вкусах, и отличаются лишь своим экспрессионизмом, или, говоря не так уверенно в направленности своих картин, своею болезненностью. Но я не выделял сыроватость, серость, будто бы облака эти наполнены водою, подобно не выжатой губке, которая поднята ввысь и изрядно сочится водою по прохожим, не взявших с собою зонты, несмотря на упрёки синоптиков, на людей которые в принципе не так часто поднимают лицо к верху, как наш герой. На людей, которым не интересны заботы природы и естественный круговорот, который скоро вновь произойдёт. На людей, которые попросту лишили намокнуть и простудиться, видно чтобы просидеть неделю в теплых объятиях своей постели и одеяния, за кружечкой теплого, но не горячего черного чая, смотря в окно и видя как бедно пытаются протиснуться вовнутрь капельки воды, видя как прекрасно испускается такой красивый дождь. К тому времени, он уже успел купить маленькую упаковку сигарет, и успев только затянуть первую дозу никотина, начинается великий дождь. Он очень любит дожди, но лишь тогда когда он находится в недосягаемости капель. Сердце остановилось на секунду и стало биться сильнее. Раз за разом, словно в такт. Он вспомнил тот день, тот, похожий на сегодняшний день, когда он впервые увидел её в явях, в первый и в последний, пока что, раз. Это был такой весенний проливной дождь, и она стоит на Невском проспекте, поправляя свои замечательные волосы. Именно тогда он и успел утонуть в её непонятных всему миру глазах. Никто тогда не кинул ему спасательный круг, и он утонул во впадинах её красоты, словно и не пытаясь спастись. — Как же прекрасна твоя шея. Как бы мне хотелось поцеловать тебя в неё, поцеловать чуток ближе к подбородку и потом прижаться так близко, как не прижималась не одна планета, успевшая слететь со своей оси и столкнуться с другой планетой. Но, поверь, я не планета, я всего лишь одно пустое я. А ты, ты больше чем человек. Я так люблю твой милый нос. Он так плавно переливается из белых оттенков в розовые, начиная с верху и по его кончик. Что же ты делаешь со мною. А как прекрасны твои губы. Они мягче чего-либо в этом мире, но, я ведь знаю, ты никогда не позволишь меня поцеловать их. Посмейся. Да, посмейся, сатирически надо мною, усмехнись над моею глупостью и я буду счастлив что помог тебе посмеяться. Но ведь я не потеху тебе хочу предоставить. Он долго разговаривал с нею в своей голове, думая также о первой их встречи. Он шёл маленькими шагами по уже затмевающимся улицам, над тускло светящимися старинными фонарями которые светили подобно тысячам маленьким звездам, которым суждено в ближайшее столетие угаснуть навсегда, унеся за собой жизни тысячи таких же звёзд, находящиеся рядом с ними. Воздух становился всё холоднее, но мысли о ней все чаще и чаще согревали его тело, будто бы вкалывая дозу обезболивающего препарата, будто бы коля очередной шприц наполненный морфином, который лишь убирает чувство присутствия боли, но не саму боль, не физическую, которую он не чувствовал, а ту, которая насмехалась над ним каждый день, превращая его жизнь в закрывающийся бутон, закрывающий весь разум от тех надежд и обещаний, которые он внушал себе, закрывая его в четырех стенах безумия, которые уже забетонированы тремя слоями, и теперь за этими стенами его никто не слышит и не видит, никто даже не заметит, живёт ли он или нет. Но глубоко внутри он уже знал ответ. Он живёт ею. Идя в сопровождение медленно угасающих звёзд, он находит лавку с художественными принадлежностями. — Мне всегда хотелось рисовать и творить что-нибудь на холсте. Впрочем у меня осталось несколько бумажек чтобы купить краски. Он медленно отпорол дверь магазина, внутри пахло разбавителями, красками, порой даже древесиной с цветами. Лавка была огромной и по каждую стену стояли неизвестные авторством картины, и все они совмещались в каком-то ужасающе прекрасном колорите, что ты уже не знаешь стоит ли прикрывать глаза от такого разнообразия жанров, от такого разнообразия цветов и оттенков, от такой фантасмагории творческих видов. Ему очень полюбилось это место и он точно хотел возвращаться сюда вновь, он купил несколько красок, какую-то, по правде, огромную палитру, и три маленьких холста. Неплохой улов для начинающего художника. После он также вышел из лавки и побрёл быстрее к своей квартире, ибо если бы он пришёл чуток пораньше, у него бы началась паранойя, а следом за ней бессонница, которую он попросту не мог никаких образом допустить. Распахнулась дверь, именно что распахнулась, дверь его квартиры и он взошёл чувствуя ту усталость разума, которую он никогда не испытывал. Он присел на диван и долго хватался за свою голову. — Почему ты не можешь быть явью? Почему ты не можешь быть тем самым прелестным силуэтом что хранит мои сны и покой ночью? Неужели ты была той упавшей на землю звездой, которая не оставляя шанса разглядеть свою чудесную форму, свое чудесное происхождение, улетает обратно в свою вселенную, вместе с надеждами, вместе с желаниями быть рядом, вместе с моим бесконечным спокойствием которое могло бы продолжиться, была бы ты только рядом со мной не создавая причины для моего нынешнего состояния, а создавая умиротворения всего живого и человеческого что когда-то крылось во мне. Он разговаривал очень громко вслух, стуча по столу, то и дело рыча беспричинно, порой скрипя своими зубами и ногтями, будто бы считая что видит того кто убил самого близкого его человека. Он скрутился на полу, подвывая странные вопли помощи. Его будто бы поедал собственный разум изнутри, разрезая ножичком сначала его нервы, а потом подхватывая и добивая вилкой, кладя их в бездомное дно разочарования, разочарования в себе, в своих желаниях, в надежде на исправления. Долго он испускал слюни лежа полумертвым на холодном сыром месте, пока не решился он найти в старом комоде упаковку лезвий. Со взъерошенными волосами он побежал в ванную, но как назло кто-то постучался в дверь. Когда он подошел её открывать, он увидел в скважине санитаров. Подбегая к окну, он увидел докторов, соседей и машину скорой помощи. Как видимо, соседи нажаловались на него в больницу. Дверь к тому времени была уже открыта при помощи хозяйки квартиры, которая держала с                   собой всегда запасные ключи именно от его квартиры. Пара широких мужчин связали его руки и выбросили из них лезвия. Он бранил их и вырывался из рук, но сам не заметив как его глаза переполняются красной краской, он утих. Его привязали к кровати в машине скорой помощи и увезли в краевую психиатрическую больницу.