Пусть твердят, мол, когда мы вдвоём победить - дело, в общем, простое.

Покинув свой служебный лимузин, Герман фон Лунберг был нимало удивлён: его жена вышла ему на встречу и стояла сейчас у крыльца дома. Столь приятный факт мог заставить кого угодно броситься прямо в родные объятия, однако он привык не показывать лишних эмоций. Единственным, что он позволил себе в присутствии сопровождающих, способных видеть каждый его жест, пока он входил в дом, была лёгкая улыбка; впрочем, люди, плохо знающие Лунберга, вполне могли принять её за ухмылку. Элизабет к таким людям не относилась. Он даже и не сомневался, что она мгновенно распознала и поняла этот еле приметный жест. Госпожа Лунберг приветствовала мужа привычным, ничего не значащим поклоном, без единой эмоции на лице; и он прошёл мимо неё с таким видом, будто вовсе не заметил. Несмотря на, казалось бы, столь безразличное обращение, супруга последовала прямо за ним, словно безмолвная тень. Они прошли в гостиную, не обменявшись и словом. Теперь их могла слышать только одна довольно давно работающая в этом доме служанка. — Добро пожаловать домой, — холодно поприветствовала мужа Элизабет, почему-то не спешащая устроиться поудобнее на мягком диване, стоящем прямо посреди комнаты. Весь её вид так и кричал о какой-то затаённой усталости, и, тем не менее, оставшись стоять, она продолжила: — Рада, что вы вернулись живым и невредимым. — Вижу, ты тоже в добром здравии, — ответил ей Герман, в отличие от жены, спокойно занявший своё место. Он явно заметил самочувствие Элизабет, однако немой вопрос в его словах не был понятен даже стоявшей рядом служанке. — Да, мне слегка нездоровилось, но сейчас я, правда, хорошо себя чувствую, — неизменным тоном проговорила женщина. По лицу Лунберга пробежала тень ироничной, нервной улыбки: он своими глазами прекрасно видел насколько «слегка» нездоровилось его жене. Он даже всерьёз опасался за её жизнь. — Принеси мне выпить, — тон мужчины был больше похож на приказ, нежели на просьбу. Возможно, так он старался несколько отвлечься от дурных мыслей. — У нас же осталось белое Хессенское вино урожая четыреста шестьдесят восьмого года? — немного более праздным голосом добавил он. Стоявшая в стороне служанка уже было принялась исполнять просьбу Германа, однако он остановил её громким хлопком по столу. — Нет! Сама принеси его мне, — приказал мужчина, указав рукой на свою жену. Этот привычный, чисто военный жест выглядел довольно комично в спокойной домашней обстановке, однако Элизабет, похоже, не обратила на это внимания, или же сделала вид, что не обратила. После того, как госпожа Лунберг с готовностью покинула комнату, — не иначе знала, что подобная ситуация непременно случится, поэтому и не садилась, — её супруг откинулся на спинку дивана и жестом приказал служанке оставить его одного. Спустя некоторое время Элизабет вернулась с бутылкой вина и парой бокалов. Поставив их на стол, женщина на этот раз уже села на диван рядом с мужем. — Я, конечно, знал, что ты живучая, но что бы настолько. — Теперь, когда они были наедине, Герман позволил себе искреннюю улыбку. — Рада, что всё ещё могу вас чем-то удивить, — ответила госпожа Лунберг, начав расслабляться вслед за своим супругом; её милая улыбка невольно вызвала у Германа воспоминания об их первой встрече, и отзвуком отдалась в голове мысль: «Как же давно это было». Они отнюдь не являлись глубокими стариками, однако тогда, много лет назад, они были намного моложе, чем сейчас; и всё-таки Лунберг не мог сказать, что его жена постарела, скорее, расцвела, словно цветок, нашедший идеальную для себя почву. Вполне возможно, что Герман был единственным человеком, способным понять чувства Элизабет. И, как ни странно, для этого ему оказалось достаточно лишь одного короткого взгляда; взгляда, который он не забудет никогда: в то мгновение Лунберг смог разглядеть за холодной отрешённостью и безразличием одно единственное желание, сжигающее его будущую жену изнутри. Что тогда, лишь впервые разглядев этот внутренний огонь, что сейчас, уже порядочно пережив вместе и вовсе не изменившись, он твёрдо намеревался исполнить это желание, какие бы грязные приёмы для этого ему ни пришлось применить. «Что ж, возможно, я и безнадёжно похоронил свою репутацию, однако, не сделай я этого, сейчас меня бы уже скорее всего не было на этом свете». — Теперь я контр-адмирал, — сообщил Герман своей жене, пока та наливала ему бокал вина. — Поздравляю. — Голос Элизабет мог бы показаться как всегда холодным и безразличным, и, наверное, никто, кроме Лунберга, не смог бы распознать в нём неподдельную искренность. — Было бы чему радоваться: этот щенок, Райнхард фон Мюзель, тоже стал контр-адмиралом, а ведь ему всего восемнадцать лет! А мне уже тридцать пять. Наверное, когда ему исполниться тридцать пять, он уже будет гранд-адмиралом. Если, конечно, не погибнет раньше. — Закончив, Герман в один присест опустошил содержимое бокала. — Вполне возможно, что он погибнет раньше, — безучастно проговорила госпожа Лунберг. — И всё-таки, порой меня удивляет твоё равнодушие по отношению к чужим жизням, — заметил её супруг. — Считаете, что мне нужно научиться больше их ценить? — спросила Элизабет, наливая мужу новый бокал вина. Её голос показался контр-адмиралу настолько наивным, будто бы перед ним снова была та молодая, почти что девочка, на которой он женился много лет назад. — Нет, думаю, это тебе только помешает. Да и сомневаюсь, что такой человек как ты вообще способен на подобную абстрактную сентиментальность. — В словах Лунберга не было упрёка, скорее наоборот, он восхищался этой особенностью характера своей жены. — Хотя о собственной жизни тебе всё же следовало бы беспокоиться несколько больше, — добавил он после мгновения паузы. Элизабет снова улыбнулась:  — Возможно, я и вправду ценю вашу жизнь больше собственной, однако не думаю, что вас должно это сильно волновать, — девушка как всегда говорила максимально почтительно, однако к этому её супруг давно уже привык. Их трудно было назвать семейной парой, тем не менее, их узы были куда крепче, чем у любой другой с виду счастливой семьи, и со временем становились только прочнее. — Возможно, — согласился с супругой Герман, — но всё же порой тебе следовало бы быть осторожнее, — сказал он. — Если вы так считаете, я постараюсь измениться, — искренне покорным голосом сказала Элизабет. Лунберг кивнул и залпом опустошил свой бокал. — Завтра я собираюсь нанести визит адмиралу Овлессеру. Было бы невежливо не посетить его после того, как меня повысили до контр-адмирала, — сообщил Герман. Лицо его супруги резко изменилось: главнокомандующий наземными силами был, наверное, одним из немногих людей, которых Элизабет действительно боялась, а тот факт, что он проявлял излишне большой интерес к её персоне, ещё больше усиливал это чувство. — Как вам будет угодно, — произнесла госпожа Лунберг с полным самоотречением. — Говоришь так, словно это тебя не касается. Ты поедешь со мной, — заявил контр-адмирал. Реакция его супруги была смесью страха, удивления и смущения. Подобных эмоций на её лице он не видел уже очень давно. Герман понимал, что его жена не так боялась бы встречи с адмиралом, проходи она, к примеру, на борту космического корабля или же на поверхности какой-нибудь не терраформированной планеты, скажем, где-нибудь в Изерлонском коридоре. Но встречаться с Овлессером на Одине, в спокойной обстановке, да ещё и в качестве его гостьи, ей явно не хотелось. — Что такое? Главнокомандующий, конечно, жёсткий человек, однако не думаю, что он захочет съесть тебя живьём. — При этих словах Лунберг невесело усмехнулся. — Если таково ваше желание, я подчинюсь ему, — явно неохотно согласилась Элизабет. Её взгляд в этот момент был столь жалостливым, что Герману даже стало жалко свою супругу, однако явиться на подобную праздную встречу одному было бы неправильно. По крайней мере, так он тогда думал.