Пусть твердят, мол, когда мы вдвоём победить - дело, в общем, простое.

Элизабет вышла из лимузина вслед за своим супругом и сразу же почувствовала, насколько же она отвыкла от таких пышных одеяний: платье хоть и не было тяжёлым, но его чрезмерная громоздкость сковывала движения. Для девушки, которая и в домашнем сарафане чувствовала себя не слишком уверенно, подобное явно не подходило, однако положение и статус визита обязывали держать лицо. Помощи также придти было неоткуда. Со стороны могло бы показаться странно, что супруг не подал руку своей жене, когда она выходила из машины, однако Элизабет и не ждала от Германа подобных проявлений заботы. Супруги молча поднялись по не слишком роскошно украшенному крыльцу и прошли в дом; там их уже встречала довольно дружелюбная служанка, на которую Лунберг показательно не обратил внимания. Элизабет смерила женщину своим привычным оценивающим взглядом: эта странная привычка выработалась у неё уже давно. Пройдя по длинному коридору в гостиную, госпожа Лунберг увидела стоявшие на специальных платформах чучела животных; девушка подавила испуганный возглас: она с детства боялась диких зверей, и сколько бы бед ей ни пришлось пережить за всю свою жизнь, ничто не было способно избавить её от этого страха. Элизабет опустила голову в пол, стараясь не обращать на чучела внимания, однако прекрасно понимала, что так её почти животное чувство опасности только усиливалось. Опустившись на диван вместе со своим супругом, госпожа Лунберг лишь сильнее разнервничалась; страх подтачивал сознание изнутри, и ей беспрерывно мерещился чей-то взгляд прямо за спиной. Это не было то привычное чувство опасности, которое она испытывала в тех ситуациях, когда её жизнь находилась на волоске, — это был животный инстинкт, говоривший «бей или беги». Она старалась отвлечься мыслями о том, что бывала в намного, намного более опасных ситуациях, однако инстинкты не прекращали бить тревогу. — Коммодор… — забыв обо всём на свете, уже теряя ориентацию в пространстве, привычным образом обратилась она к мужу, сама не понимая, что именно хочет сказать. Её голос дрожал. Герман мгновенно обратил внимание на тревожный тон и совершенно неподходящее обстановке и времени старое звание, а потому сразу же повернулся к своей супруге с явным удивлением на лице. Сказать что-либо он уже не успел. Раздался звук чьих-то тяжёлых шагов, и это вдруг стало последней каплей в водовороте впечатлений, — госпожа Лунберг потеряла сознание. — Элизабет! Эй, Элизабет! На грани слышимости, сквозь уже готовый отказать рассудок, она уловила голос своего супруга. Он действительно волновался за неё, а она не могла позволить себе подобную слабость, тем более в гостях у того ужасного человека. Неизвестно сколько мог бы продлиться обморок, если бы невероятным усилием воли она не заставила себя выйти на зовущий её голос. Придти в себя ей было, пожалуй, сложнее, чем когда-либо в жизни. Но вот, наконец, она очнулась. — Прошу прощения, мне вдруг стало дурно… — проговорила она, пытаясь привести дыхание в порядок. Две служанки, заметившие происходящее, быстро приблизились и взволнованно засуетились вокруг гостьи. — Её надо вывести на свежий воздух, — заговорила одна из них. Лунберг ничего не сказал, — просто позволил женщинам взять свою жену под руки и вывести на улицу. Уже выходя из комнаты, она поняла, что человек, издававший те самые, так напугавшие её шаги, только что вошёл с другой стороны. Завязалась беседа между ним и её мужем, — что-то явно про её самочувствие, такое ложное, чисто формальное беспокойство; но ей было уже честно всё равно. Оказавшись за приделами мрачного дома, и вздохнув наконец свободнее, Элизабет поняла, что здравый рассудок окончательно вернулся. И вместе с ним с удвоенной силой вернулось и чувство стыда: как она вообще умудрилась испугаться чучел каких-то давно мёртвых животных? Однако желание снова возвращаться в этот дом у неё совершенно отсутствовало. Во многом из-за того, что состояние её не спешило приходить в норму: далеко не преувеличением было бы сказать, что тяжесть в теле была такая, словно её избил десяток республиканцев, а в голове пульсировало, как после удара учебным посохом по шлему. — Благодарю, — проговорила госпожа Лунберг, обращаясь к служанкам, всё ещё поддерживающим её под руки. Лёгким движением она желала показать, что уже может сама держать равновесие, однако, похоже, не слишком хорошо рассчитала свои силы и буквально свалила одну из них с ног. — Простите, я… — начала Элизабет, опустившись на одно колено перед упавшей женщиной, и подавая ей руку. — Нечего страшного, в вашем возрасте я тоже была неуклюжей, — улыбнулась в ответ служанка, принимая руку девушки. Госпожа Лунберг одним движением поставила пожилую женщину на ноги. Элизабет не сразу поняла, почему обе служанки смотрят на неё столь удивлённо, а когда поняла, то покраснела от смущения. Не каждый день тебя с такой лёгкостью поднимает леди, едва отошедшая от полностью обессиленного состояния. — Ещё раз благодарю за помощь, — попрощалась Элизабет, направляясь к лимузину своего супруга: сейчас ей было совершенно ни к чему стоять под жарким солнцем, в машине же есть возможность включить довольно мощный кондиционер. Пройдя до дверцы, госпожа Лунберг невольно вспомнила другое палящее солнце, солнце другого мира; на фоне той адской жары слегка припекающее солнце Одина могло показаться даже приятным, но Элизабет всё равно решила провести время до возвращения мужа в прохладной машине. Когда Герман, наконец, покинул поместье адмирала, выглядел он, мягко говоря, не в духе. Утренние азарт и уверенность превратились в холодную злобу и разочарование. Однако вряд ли кто-то, кроме его жены, смог бы заметить эти эмоции. Сев в машину, Лунберг приказал водителю отвезти их домой. Не в привычках Элизабет было задавать супругу какие-либо вопросы, и пусть для постороннего наблюдателя это создавало ощущение холодности в их отношениях. Госпожа Лунберг считала, что если мужу будет интересно её мнение, то он сам спросит его, а до тех пор она будет хранить молчание. — Ты и в правду так сильно испугалась тех чучел? — наконец заговорил Лунберг. — Да, простите меня, — ответила Элизабет. — И всё же, ты очень странный человек. Мне казалось, тебя вообще ничто не способно напугать. — Простите меня, — зачем-то снова извинилась девушка. — Извинения приняты. — Несмотря на суровый тон, Герман еле заметно улыбнулся, показывая, что не злится на свою супругу. И тут же продолжил, не удержав любопытство: — А всё-таки, почему ты боишься животных? Элизабет крепко задумалась: стоит ли копаться в прошлом? Однако ответ не заставил себя долго ждать. В конце концов, какие могут быть тайны от мужа? — В детстве мама рассказывала мне страшные байки о злых хищниках, которые терроризировали жителей древней земли. Когда я немного подросла, то перестала в них верить, однако как-то раз, возвращаясь домой в поздней ночью, я наткнулась на большую собаку, — не знаю каких точно она была размеров, — мне тогда едва исполнилось десять лет, и я никогда в жизни не видела каких-либо животных, кроме совсем уж маленьких и безобидных кошек, — рассказала она. — Та собака напала на тебя? — Нет, она лишь подошла ко мне и очень внимательно обнюхала; я не знала, что мне делать; казалось, это чудовище съест меня прямо на месте, однако мимо проехала машина и собака, испугавшись, отбежала к противоположенной стороне тротуара. Тогда я бросилась бежать со всех ног в сторону дома и больше никогда не ходила по улице одна в тёмное время суток, — закончила свой рассказ девушка, едва заметно вздохнув. — Однако сейчас ты уже не боишься бродить ночью одна, верно? — поинтересовался Лунберг. — Нет, сейчас я уверена в том, что смогу убежать от любого, даже самого страшного зверя, — твёрдо ответила ему супруга. — Да, уж, большинство женщин, которых я знал, боялись людей куда больше чем животных. — Меня тоже пугают некоторые люди, — ответила Элизабет, очень явно намекая на одну конкретную персону. — И кто же, кроме адмирала Овлессера? — прямо спросил Герман, прекрасно уловивший, что подразумевала его супруга. У девушки не нашлось что ответить.  — Не будучи связанной рамками этикета, ты не боишься никого, — продолжил Лунберг. Его жена опустила голову в знак согласия. — Что же, уж от животных я тебя защитить смогу, — проговорил контр-адмирал с намёком на усмешку в голосе. Это молчаливое понимание и принятия явного проявления ею слабости, заметно подбодрило Элизабет. — Благодарю вас, — проговорила девушка, искренне улыбнувшись. Герман улыбнулся в ответ. — В конце-концов, я же всё-таки твой муж, — иронично заметил он.