Я тебя вижу. Я тебя знаю

      — Сюда? — Коннор ухватил Генри за рукав, резко потянув на себя. Вернее попытался потянуть — Генри без доспеха храмовничьего, латного все равно был словно скала — нерушимый, тяжелый, но на жаркий жест среагировал, от порога назад подавшись, голову повернул, явно удивленный внезапным порывом. На Коннора уставился выжидающе, только очень устало, вот и глаза, ранее живые, лучившиеся яркой синевой, потускнели, точно зимнее небо в метель, брови вопросительно выгнулись, а губы, сухие, слегка потрескавшиеся, в тонкую нить стянулись. Рука, едва на приоткрытую дверь опустившаяся, замерла, соскользнув затем вниз. Коннор сглотнул, нерешительно потеребив пальцами чужой рукав, вскинулся после, указывая на упомянутую дверь взглядом, добротную такую, явно не из плохого дерева, что обычно в трактирах да корчмах используют, щели тряпьем позатыкав, чтоб не дуло.       Генри взгляд Коннора истолковал правильно, правда, видно, не очень понял, чего мальчишку там смутило, пока тот, чуть-чуть потоптавшись на месте, не выдохнул робкое: «в бордель?»       Генри хмыкнул. «Жемчужина» — точка в городе известная, не самый удачный выбор, он знал. В плане морали с беглым мальчишкой-магом под боком — особенно. Он, пожалуй, в другой раз обошел бы ее стороной, хоть бы в Церкви на лавке перекимарив, хоть в нищем квартале рядом с убогими, не побрезговав дырявой дерюгой прикрыться. Жареных крыс отведать. Ему, чай, не сложно, опыт богатый имелся. Обстоятельства же вынуждали изначальные планы сменить, раз уж они оба тут — беглецы, случайные выжившие при Остагаре, один из которых и сам обратно в Круг возвращаться не стал, и мальчишку туда возвращать отказался. Осознанно, почти из тени выдернув, с поля боя сбежав. Полюбовника своего уводя.       После скитаний по трактам, сквозь леса порой впроголодь пробираясь, у костров на сырой земле ночуя, лишь засаленный плащ на плечи накинув, хотелось ему ночку-другую на подушках, вместо кулака под ухом выторговать, похлебкой наваристой угостить, отмыть, отпарить в купальне, к примеру, в бадье какой с водой погорячее. Чтобы отоспался впрок, сил побольше поднабрался до финального броска, до последней границы, соединяющей их прошлые жизни с теперешней. Подальше от наступающего Мора. Чумы, грозящей поглотить континент.       Денерим казался решением верным, выгодным, невозможно надежным. Душа и сердце Ферелдена, — Генри слышал эти слова еще безбородым юнцом, сердце оное, однако, посещая редко, а потому душой его проникнуться не успел. Привычный больше к селам с деревнями, он за последние годы из Круга, мажьей обители, отлучался редко, дальше Остагара даже в погоне за магами не дохаживая. А вот карту помнил великолепно, зрительной памятью не обиженный, от городских ворот зашагал уверенно, седеющие вихры капюшоном прикрыв. На всякий случай.       Без храмовничьего доспеха, знакомой тяжести на плечах, Генри ощущал себя уязвимо. Впрочем, к «Жемчужине» продвигался быстро, мимо Церкви, через торговый квартал проскользнув. По сторонам зыркал внимательно, обстановку вокруг прощупывая, подмечал детали — опять же, на всякий. Сколько храмовников на углах, в какой проулок свернуть, если сбегать из города прочь в спешке придется.       — Стражники сюда носа не кажут, кроме как после службы вечерами девок помять, — проговорил Генри, накрыв пальцы, цепляющиеся за рукав, широкой ладонью. Решил все-таки объяснить мальчишке сейчас, чем позже, пока тот чего лишнего не надумал, — кто ты откуда — тоже не важно, главное заплатить пощедрей, особо не буйствовать и посуду не колотить. Денег, конечно, за комнату сдерут втридорога, зато никто с вопросом, кого в покои для утех ведешь, не полезет.       Генри умолк, задумчиво посмотрев на мальчишку, открывшего было рот в ответной реплике, оглядел с ног до головы, от рукава, наконец, отцепив. Без мантии Коннор выглядел малость потеряно, пальцами все в дороге по воздуху водил, сгибая локти, будто что-то на весу удерживая. В пояс сумки добела ими вместо посоха, зарытого поглубже в ближайшем пролеске, старательно сверху листвой присыпанного, впивался. От доспеха-то они еще раньше избавились, в одежу менее приметную облачившись, даром, что в городе Генри мало людей в лицо помнило, из знакомых, помимо Санги в «Жемчужине» управляющей, разве что Сезар-торговец, да Килоун, офицер городской стражи.       Меч храмовничий Генри притом себе оставил, знаковую рукоять тряпицей обмотав. Любимые кинжалы мальчишке всучил, к поясу ремешками пристроил. Тот поначалу отнекивался, хотя кинжалами размахивать кое-как за прошлые годы в башне научиться сподобился, ухитряясь храмовникам на горячем за непотребствами этими не попасться.       — То есть, мы просто комнату снимем? — переспросил мальчишка с облегчением, подаваясь ласке и лбом Генри аккурат в ключицу уперся.       — Просто снимем, — пообещал Генри, помедлил, прежде чем приобнять успокаивающе, опустился щекой на нагретую солнцем макушку, почти блаженно смежив ресницы. Усмехнулся в усы. — Ревнуешь, паршивец? Зачем, думаешь, я прямиком сюда тебя поволок?       — А зачем люди по борделям хаживают? — отозвался Коннор, отодвинулся, из нежных объятий вынырнув, пока кто сторонний на улице не увидел, хитро прищурился, поднимая взгляд. — В борделях комнаты на ночлег не снимают.       — Много ты о борделях слышал, — шутя, проворчал Генри, пятерней растрепав темную гущу волос. На мгновение представил мальчишку не в прохудившейся рубахе на куске старой овчины в придорожной таверне, куда они забрели отлежаться после стычки с одичалыми псами, подлечить истертые в кровь ноги остатками зелий, а голым и стонущим в голос на мягкой кровати. Чтобы приласкать его не украдкой, а под собой распластать, вжаться теснее в упругое тело, зацеловать каждую родинку, каждый полученный в пути шрам, ощутить приятное томление внизу живота, задвигаться в неспешном ритме, тягучем и сладком. Касаться разгоряченной кожи властно, забыв про Мор на пару ночей.       Генри глубоко вдохнул, отгоняя случайные мысли. Не время сейчас, ой не время.       — Достаточно слышал… читал, — Коннор ничего не заметил, или, спасибо на том, сделал вид, покосился на бежавшую мимо собаку, зримо поежился, вспоминая, небось, печальный опыт общения с ей подобными, одичавшими, в лесной чаще, где отбиваясь, едва не сжег половину деревьев, долго потом перед Генри за подпаленную котомку с припасами извиняясь, — в башне Кинлох библиотека огромная, за сотню жизней не перечитать.       — О борделях? — хохотнул Генри, толкая заветную дверь.       В стенах «Жемчужины» ему сразу сделалось легче. Ни открытых пространств, прекрасно с любого холма просматривающихся, откуда всякий везучий наемник мог стрелой угостить, ни кладбищенской тишины разоренного Мором Лотеринга, пропитавшихся скверной погостов или отощавших бродяг, грабящих с голодухи путников послабее. Он содрал с головы капюшон, тряхнул отросшими прядями, убирая с лица непослушные. Бегло осмотрелся, пока по коридору к главному залу продвигался, прислушиваясь к разливающемуся по помещению шуму, пьяным завываниям и смеху. За пять лет бордель не изменился: дешевые протоптанные ковры на полу, скрипучие доски. Лавандовый запах, смешанный с запахом горящих в камине дров, лавки, табуреты, горшки с цветами, поразительная чистота и порядок везде, словно после работы шлюх гоняли по комнатам с тряпками, заставляя генералить повсюду, вылизывать от паутины углы, набегшей с улицы живности и до блеска начищать загаженные посетителями столы. Санга постаралась отменно.       — О любви. Бордели шли приложением, — на пороге перед главным залом мальчишка притормозил, пропуская Генри вперед. Сам за могучую спину встал, не прятаться, нет — растер в ладонях искорку, между большим и указательным пальцами спрятав. Невинная предосторожность; не применит — та помаленьку потухнет. Применит — кому-то здорово прилетит снопом искр в рожу.       — И что? Делиться любовью не хочется?       — Не хочется, — честно признался Коннор, — мой.       — Твой, — охотно согласился Генри, размашисто переступая порог.       Санга, хозяйка, госпожа милостивая, справедливо считалась жемчужиной в «Жемчужине». Красивая в свои-то годы, грациозная, поразительно умная, проницательная женщина. Она узнала Генри первой, первой подошла, руки на груди в замочек сцепив. Изящная, тоненькая. Хорошо пахнущая: Генри ее аромат сразу учуял, после улицы-то, где приятнее разве что у цветочной лавки Лизель пахло, а не завалявшейся собачьей шерстью и рыбой протухшей, будто ею предумышленно по камню в солнцепек повозили.       — Хэнк, Генри из Андерфельса, — приветливо начала она, дернула уголками губ, с интересом бросив взгляд на Коннора, осторожно выглядывающего из-за дюжего «хэнкового» плеча.       — В «Жемчужине» вопросов не задают, разве нет? — улыбнулся ей Генри, предупреждая возможные расспросы. Не при свидетелях же. Признаться, не ожидал, думал, разъяснять придется, кто он такой. О крохотном долге напомнить. Сложно было, наверное, в обросшем бородой мужчине, без храмовничьих атрибутов и порядочно изможденного, того самого Генри узнать, пять лет назад мажка за патлы отсюда вытащившего, со шлюхи в разгар любовных утех сдернув на потеху публике. Благородного Генри, гладко выбритого, с золотистыми кудрями, вместо сальных серебряных, не почуравшегося в портовых задворках, в грязных закоулках с головорезами, что докучали, выручить.       — Определенных — не задают, — в тон ему отозвалась Санга, — «Жемчужина» — не таверна. Мы продаем услуги и досуг, а не ночлег и кров.       — Сторгуемся, сударыня? В карты-то ты мне продула.       — Я долгов не забываю, Хэнк, — Санга сделала приглашающий жест к столу, поманив пальчиком служку.       — Генри, — поправил Коннор, нарочито искорку на кончик пальца пустив и из-за плеча Генри кичливо выйдя, ревнивец.       После короткого разговора, суть которого свелась к общим фразам между двумя хорошими знакомыми, во всяком случае, так показалось Коннору, покои Санга им выдала просторные, с широкой кроватью, лавками, волоком обитыми, странно Коннору подмигнув. Приказала девкам там же горячей воды натаскать в корыто, рушников достаточно, обещала за грязной одежей эльфов прислать, а вот сколько взяла за предоставленное, Коннор не услышал, — Хэнк ему котомки в руки торопко впихнул, серебрушек из кошеля на покушать отсыпав. К виску губами прильнул, велев из покоев кроме как по нужде не выходить. Ну, а коли приспичит от скуки — на улицу не соваться, со здешними в разговоры откровенные не вступать. Сангу под локоток аккуратно взял и из покоев вывел, мягко за собой дверь прикрыв… вернулся уже под вечер, когда в «Жемчужину» начал народ подтягиваться, заполняя комнаты из свободных, то девку облюбовав, то парня, а то и двух за раз. Эльфов, гномов. Людей чаще. Комнаты, за толстыми стенами спустя время наполнялись ахами, вздохами, но разместившийся по лавкам, за столами люд, ожидая своей очереди, внимания на звуки не обращал. Кто в картишки перебрасывался, кто вино цедил, к товару прицениваясь. Тискали, пошлили, хотя в целом вели себя подобающе, не дебоширничали. Иначе вход сюда им надолго закроют, еще и сержанта Килоуна натравят, а тот нарушителей шибко не жаловал.       Генри чувствовал себя на грани, желая поскорее избавиться от насквозь пропитавшейся потом рубахи, скинуть треклятые сапоги и упасть лицом в одеяла, уснуть, желательно в обнимку с Коннором. В кошеле потяжелело на пять золотых, а в городе стало на пару разбойничьих банд меньше. Добытая информация гудела в голове церковным колоколом, вынуждая вновь менять выстроенные относительно ближайшего будущего планы. Будущее представлялось теперь туманнее болот за Остагаром. С грядущим собранием Земель и неизбежными битвами за Ферелден против порождений тьмы. Генри боялся, что второй раз бежать от храмовничьего долга не сможет.       Он вошел в комнату бесшумно, однако с порога его прижали к закрывшейся двери. Щелкнул замок и Коннор, заждавшийся, яростный, сорвал с него капюшон, требовательно впился губами в губы, прошелся по щекам и скулам, бродя по соленой от пота коже языком, словно Генри успел в топленом молоке искупаться, а не провести весь прошедший день, орудуя мечем по денеримским подворотням. Ткнулся носом в изгиб шеи, оттянув ворот, и пробежался ладонями по крепкой груди, норовя залезть под влажную ткань.       Опомнился Генри во рту терпкий вкус вина распробовав, мальчишку от себя отстранил, бережно, сам на кровать тяжело опустившись. Едва от удовольствия не застонал, давая отдых измученным ногам и мышцам. Коннора к себе обратно привлек, потянув за руку, вновь в темные волосы пятерней зарылся. Чистые, причесанные, да и мальчишка пах как Генри то представлял — душисто, маслами. Немного медом.       — Не спал я с ней, ни пять лет назад, ни сегодня, — зашептал он, почему-то думая, что сказать об этом Коннору важно. И за то, что ушел, надолго одного в незнакомом месте оставив, извиниться.       Генри мнилось, Коннор почувствовал его приближение моментально. Мальчишка никогда не признавался напрямую, но всегда говорил, что Генри со дня их встречи — сила, могуча и дикая. Мощнее магии. Смотрел с восхищением, с бешеным обожанием. Говорил, Генри похож на шторм в океане — только наоборот: вода кипела снаружи, Генри кипел внутри, оставаясь снаружи спокойным. Выдавали глаза, и их Коннор тоже сравнивал с океаном, со штормом на нем — те эмоции, что в них видел.       — Я же не спрашивал… — Коннор сперва резко сжался в комочек, напоминая ожидающего удара котенка, крошечного, царапучего, очень норовистого. Затем расслабился, кивнул удовлетворенно куда-то в пустоту. Ближе к Генри придвинувшись, макушкой тому на плечо лег, пристроился поудобней, будто не исходило от Генри запахов запекшейся крови, въевшейся в ткань рубахи.       — А я вот ответил, — пояснил Генри.       Его нещадно клонило в сон, вырубало, будто ударом булавы по затылку, хотелось нестерпимо провалиться в Тень, не видя снов, затеряться в глухой темноте, сбросив скопившиеся за долгий переход от Остагара в Денерим тревоги, тяжесть долга, вбитого Церковью и выгрызть для Коннора шанс в мир без гонений, травли, без порождений тьмы в нем, риска не выиграть предстоящую битву, неизбежную, неотвратимую, словно чума.       — Санга свой долг возвращала, — закончил он, — комнату нам предоставила бесплатно, а вот вода, пара дней сытных ужинов, постели и свежих сплетен — в счет долга не входят. Пришлось поработать, чтобы эти дни ни в чем не нуждаться…       На последних словах Генри едва ворочал языком, засыпая. Эгоистично желал разделить этот мир с Коннором, не представляя своей жизни без Коннора. Мальчишки-мага, которого когда-то вынужден был вернуть в Круг. Встретить спустя годы в лагере при Остагаре.       Влюбиться.       — Моя жемчужина ты, Хэнк, — услышал он над ухом, прежде чем окончательно раствориться в тени.