***
Утро следующего дня — того самого дня! — прошло для меня весьма сумбурно. Завтрак отказывался лезть в горло; душ не расслабил, а обнажил мои нервы. Периодически мне приходилось вставать с удобнейшего дивана в зале ожидания церквушки, чтобы вместе с матерью приветствовать гостей: всех их отлично знали мама, Филлип и его отец, но я лишь изредка узнавал «вон ту женщину, что вечно болтает с матерью в нашей семейной лавке» или «молодого библиотекаря, никогда не снимающего наушники, который помогал Филлипу в прошлом месяце с написанием статьи для местной газетенки». Мое общение ограничивалось и ограничивается по сей день семьей, а с прочими людьми я обмениваюсь несколькими словечками, стоя за прилавком маминого магазинчика. Филлипа, мамы и мистера Фишера (коего я уже десяток лет зову по имени — «Флоренс») мне хватает за глаза и за уши. Будь моя воля, эта выездная свадьба прошла бы без посторонних лиц: раз мы уехали на это время из городка, зачем тащить с собой людей оттуда?.. Но единожды я могу и потерпеть: сегодня — особенный день не столько для меня, сколько для членов моей семьи. Когда прибывающие гости иссякли, а те, кого я уже поприветствовал, растеклись по зеленым улочкам в поисках местных достопримечательностей недалеко от церкви, мать загнала меня на второй этаж — в одну из двух комнаток, приготовленных для брачующихся и морально поддерживающих их. Уже надевшая таки купленный в последний день белый сарафан, мама болтала без умолку, пока я натягивал черный смокинг. Атласная бабочка выскальзывала из подрагивающих пальцев, так что с ней мне помогла мать, в качестве бонуса еще и, будто маленькому, заправила сорочку в брюки, оцарапав длинными ногтями спину. Что-то я сомневаюсь, что Флоренс сейчас то же делает для Филлипа: мой любимый (и сводный брат в одном флаконе) вырос ответственным, аккуратным, прилежным — и любое из перечисленных качеств относится ко всему, за что Филлип бы ни брался. Я же… постоянно читающий за прилавком продавец — и этим все сказано. После прихорашивания мы спустились с мамой в холл, где меня до едва сдерживаемого мата потрепала за щеку какая-то старуха. Еще минут пять-десять после этого я продолжал ощущать ее костлявые пальцы на своем лице и тер на нервной почве щеку так усердно, что кожа покраснела и матери пришлось устранить очередной мини-пиздец тональником. Проявления непомерного волнения у нас с ней были настолько схожи, что, стоящие плечом к плечу, мы самим себе напоминали жениха и невесту. Выдув по стакану апельсинового сока (который, блять, так и не помог с сухостью во рту и горле), шепотом мы обменивались тупыми остротами, стискивали пальцы друг друга, расправляли на идеально отглаженной одежде несуществующие складки да смахивали такие же реальные пылинки. Точно ребенка, мать одергивала меня словами: «Не грызи ногти!» и «Не обкусывай губы!» — я помнил разумный запрет секунды три и бездумно вновь принимался за свое!.. Мы ждали… Вслушивались в неразборчивую болтовню за закрытыми двойными дверями, страшась пропустить за ней первые ноты безликой свадебной мелодии. Сперто выдохнув, мать взяла меня под руку, погладила по кисти, будто пса по макушке, и скованно улыбнулась дверям. — Вот-вот, да?.. — сбивчиво произнесла она. Глаза мамы влажнели, ресницы сияли от крохотных слез. — Ты счастлива? Она взглянула на меня и перебила всхлипывание слабым смешком: — Конечно, детка!.. Это слезы радости — или волнения!.. Пиздец какой мандраж… — У алтаря материться нельзя, — шепнул я, — так что лучше выпустить все здесь, оставить за дверями. — Пиздец-нахуй-блять… — на одном дыхании проговорила она, и я хохотнул в потолок: — Сам лучше бы и не выразился!.. Голоса умолкли, стоило эху разнести по всей церкви нежное звучание клавесина. Мы вытянулись по струнке, гордо задрали носы, рискуя споткнуться на алой ковровой дорожке. Двери неторопливо открылись перед нами, и десятки внимательных лиц, обращенных к нам, ударили по нервам подобно молнии. Мама первой начала идти, потому я на полшага отстал от нее, испортил старт манерной проходки. Церковные скамейки виделись мне местами для присяжных, въедливо оценивающих всякий мой шаг, всякий вдох, всякое моргание. Мышцы каменели, ныли, шептали развернуться и унестись прочь, оставить все эти показушные церемонии другим, более достойным — Филлипу и Флоренсу, уж точно не лажающим, в отличие от варвара-меня, далекого от официоза и приличных манер!.. Сбегая глазами от свадебных гостей, я посмотрел вперед — и замер бы, если б ноги не двигались сами собой. В конце ковровой дорожки стояли Флоренс и Филл. Первый тепло, по-отцовски, мне улыбался, сцепив руки позади приталенного пиджака. Филлип же глядел на меня из-под приподнятых бровей, губы его были практически не видны — настолько сильно они спрессовали друг друга. Чем ближе к алтарю я подходил, тем больше крепчала ассоциация с охотником, подкрадывающимся к попавшемуся в силки зайцу. …Благо у мамы на сердце было спокойно и светло: все ее беспокойства испарились разом, как только ее глаза метнулись к круглым очкам Флоренса. Точно в первый день знакомства, мать и Флоренс светились искренним счастьем, и лучи их по-прежнему молодых солнц делали витражи красочнее, мелодию — глубже, шаги — увереннее, будущее — надежнее для нас четверых. — Прекрасно выглядишь, Сью, — вымолвил Флоренс, и зардевшаяся мать, отпустив мою руку, остановилась у алтаря напротив любимого. Мы с Филлом смотрели друг другу в глаза неотрывно, боясь отвести взгляд и этим поселить в чужих мыслях тревогу — добавить критическую каплю в уже и так яростно бушующий океан… Священник разливал по залу философские речи, наши родители и гости сверкали широкими улыбками, ослепляющими, дезориентирующими нас. Я не слышал ни слова из монолога священнослужителя, пока тот не произнес мое имя: — Дилан Джеральд Мэхью, берешь ли ты Филлипа Томаса Фишера в мужья? В собственной груди я почувствовал, как сжалось сердце Филла… — Беру. Филлип облегченно рассмеялся, и мои искусанные губы до боли растянулись. Я не боялся услышать его ответ на тот же вопрос, потому что его нежный взгляд, смущенная улыбка, медовый голос сказали за Филлипа все…***
Оставить зал ресторана, расположенный на первом этаже отеля, для меня было величайшим счастьем! Толпа незнакомых людей, обнявших меня по разу за вечер, изрядно меня утомила. Отчасти я завидовал Филлу, которому внимание близких знакомых и друзей было не только приятно, но и полезно: на его щеках красовался румянец, большие лучезарные глаза взирали на каждого гостя и впитывали пожелания счастливой семейной жизни, здоровья да исполнения всех мечтаний. Мне радостно было сидеть в сторонке и наблюдать, как Филлип жмет руки, обнимается и целует в щеки на удивление толерантных стариков. И все же я устал: пребывать в постоянном шуме, стоять рядом с Филлом, но не прикасаться к нему, видать, струсившему и начавшему вести себя со мной больше по-дружески или по-братски. «Самое, блять, время!» — думал я, ухмыляясь и заливая за воротник один бокал кислючего шампанского за другим. Благодаря этому, я правдоподобно отыграл умеренное опьянение, что позволило нам с Филлипом уйти из ресторана и оставить веселье на гостей и родителей. К слову, пока мы в неловком молчании ждали лифт, сквозь стеклянные двери ресторана я видел, как мама танцует медленный танец с Флоренсом, трепетно прижавшись щекой к щеке. — Глянь, как они счастливы, — довольно сказал я, и Филлип обернулся. — Давай забабахаем им повторную свадебную церемонию в честь десятилетия брака? — Им это точно понравится, — солнечно согласился он, зашел первым в лифт и прислонился к поручню в самом углу кабины. Нажав нужную кнопку, я встал в шаге от Филла. Шампанское играло пузырьками в мозгу, но дотерпеть до номера я, наверняка, сумею… — Дил, ты… — начал было он, но тут же осекся, поморщившись. Прядка выбилась из ухоженной, гладко причесанной шевелюры и спала на лоб — меня тянуло поправить ему волосы, но как только я дотронусь до него, постараюсь исправить первый брачный поцелуй, получившийся в церкви мимолетным, детским, пуританским. Лифт плавно остановился, двери разъехались, и мы пошли по коридору, застеленному тошнотворным коричнево-желто-черным ковром. Достав из кармана ключ-карту, я отпер дверь нашего номера, пропустил Филла вперед, в полутьму, рассеиваемую слабенькими прикроватными торшерами. Он стыдливо мялся перед кроватью, обхватив себя за локти. Впитывать его стеснительность было для меня сродни путешествию во времени: со школьной поры я не видел Филлипа настолько сбитым с толку в кристально ясной ситуации. — Дил… — предпринял он вторую попытку выложить все как на духу. Я скидывал ботинки в центре номера, внимательно его слушая. — Ты чувствуешь себя… по-другому?.. — По-другому? О чем ты? Я пододвинул к кровати кресло и комфортно забрался в него с ногами. Рыжеватый блеклый электрический свет и потемки вкупе создавали атмосферу душевного вечера перед камином. Наедине с Филлипом мне всегда будет уютно, как дома, по которому я теперь, признаться, скучаю. Представляя нашу свадьбу, я рисовал в воображении, как, пыхтя, буду подниматься по лестнице со счастливым Филлом на руках, как занесу его в спальню, в которой десять лет тому назад спала мать; в моей же бывшей комнате ныне размещался рабочий кабинет Филлипа — уединенное тихое местечко, где за столом под мансардным окном Филл может закапываться с головой в материалы и писать статьи для различных мелких веб-изданий и главной газеты нашего городишки, в то время как я на первом этаже в лавке лениво почесываю бороду, листаю страницы какого-нибудь романа и стараюсь меньшим количеством слов ответить на вопросы докучливого покупателя: «Блять, да откуда мне знать, что тебе надо?! Ты пришел в магазин — сам и решай! Характеристики товара я тебе перечислил!..» — Мы… — улыбнулся в пол Филлип. — …с этого дня мужья… — Странноватое слово, — весело подметил я, и Филл кивнул: — Вот именно! Как и сама ситуация! Завтра все будет ведь так же, как и вчера, разве что у отца, вероятно, проявится похмелье: за месяцы, что мы были помолвлены, он не успел еще как следует свыкнуться с мыслью о свадьбе… — Надо было дать ему еще десять лет. С опущенными веками Филл рассмеялся и плюхнулся задом на пружинистую постель. — Но что-то все же изменилось, да?.. Я чувствую себя иначе… как будто все, что было между нами, отменилось и мы начали с чистого листа… — Так ты, выходит, стесняешься меня? — коварно поинтересовался я. Для эффектности я попытался стащить бабочку, однако мать завязала ее так ладно, что атлас не поддался, и вместо этого я расстегнул пару верхних пуговиц сорочки. Филлип промолчал, но весьма красноречиво отвел смятенный взгляд. Мой член двинулся; с чистого листа, говоришь?.. — Перед тобой словно чужой человек? — Я опустил ноги на пол, сел прямо, снял и отбросил пиджак. Филлип закрыл лицо ладонями, склонился к коленям. — Не издевайся… — Кто ж издевается, — низким голосом озвучил я и откинулся на спинку кресла. — Я лишь предлагаю извлечь выгоду из чувства новизны. У нас первая брачная ночь, ты не забыл? Филл жалобно посмотрел на меня сквозь пальцы, громко сглотнул. Его взор опускался с моего самоуверенного лица на грудь: треугольник кожи между пустыми петлями и белыми пуговицами так и манил… — Не хочешь снять рубашку? — чуть посмелел Филлип. — Возможно: если ты снимешь свою. Нерешительно под грохот взбудораженного сердца Филл стянул пиджак, оставил на краю кровати, аккуратно сложив, и ватными пальцами расстегнул сорочку. Ткань расходилась в стороны, обнажая светлое худое тело — кожу, что я желал облизывать и гладить; бледность хороша тем, как чувственно на ней смотрятся засосы и щадящие следы зубов… — Брось, — приказал я, не позволив Филлипу бережно сложить сорочку. — Но она помнется… — Ну и хуй с ней. У меня не встает на кропотливость, с какой ты наводишь тут порядок. Филл оскорбленно нахмурился, швырнулся в меня рубашкой, но я лишь благодарно прижал ее к лицу и глубоко вдохнул запах его тела. — Раздевайся полностью, — в ароматный белый ком глухо повелел я. Попунцовев, Филлип выскользнул из обуви, расстегнул брюки, медленно опустил их вместе с бельем и, совершенно голый, поверх кучи одежды положил носки. Следом он вернулся на кровать, будто ничего не произошло; скрещенные руки прикрывали член, встававший все больше с каждым элементом одежды, оказывающимся на полу. — Рубашка, — напомнил Филлип, и я, нехотя отложив его сорочку на колени, оперативно снял свою. Бабочка осталась на шее и, надо думать, никуда с нее не денется, пока я не перережу ткань. — Откинься назад, — последовал мой следующий приказ, и Филлип подчинился, тяжело дыша. Лежа на локтях, он возбужденно глядел на меня, полностью открытый, незащищенный, выставленный мне напоказ… — Давай-ка, — указал я взглядом на его член, оставив кресло. Я расстегивал ремень долго — мозг плохо контролировал мышцы, отвлекшийся на пальцы Филла, скользнувшие по ребрам и животу к дрогнувшему члену. Запрокинув голову, Филлип расслабленно дрочил, и его громкое дыхание сливалось с оглушительными ударами моего сердца… Ремень звякнул, треснувшись пряжкой об пол. Филлип томно окинул меня потяжелевшим взглядом, закусил губу, пройдясь влажной ладонью по головке. Я опустился перед кроватью на колени, склонился к телу Филла, и муж провел членом по моим губам. Подстроившись под учащающиеся движения его руки, я облизывал и посасывал головку, ласкал яйца горячими дыханием и губами — излечивался от последствий сегодняшней нервотрепки глубокими стонами Филла. Под очередной его невнятный, но возбуждающий возглас я плюнул на пальцы и, обводя головку языком, проник в задницу Филлипа на две фаланги. — Что ты… — задохнулся он. — Не останавливайся… От тягучих массирующих движений внутри Филл сорвался на мелодичный крик, отнял руку от члена и смял покрывало. — Вместе… — пролепетал он. — Пожалуйста… Дай мне в рот… Пиздец, как можно быть настолько сексуальным?! За две секунды я избавился от оставшейся одежды и в одной лишь чертовой бабочке забрался на кровать, лег поверх Филлипа, обнявшего меня вокруг шеи и плеч. Пылко мы лобызали друг друга, скользя членом по члену, разделяя обостряющееся с каждым нежным рывком наслаждение и жар наших тел!.. — Ты опять не снял носки? — оторвался Филл от моих губ. Это был не столько вопрос, сколько предъява, ведь ступнями он прекрасно чувствовал ткань, потираясь о мои ноги. — Филлип, ебанный пиздец! Мы женаты всего несколько часов, а ты уже меня пилишь! — Сжав его торс, я припал ртом к шее Филла, и супруг бархатно рассмеялся мне в волосы. Блять, заставлю обкончаться и загрызу его нахуй!