Несвятой Валентин

– А это что такое? Это не английский – латынь, кажется, – спросил я, проводя пальцами по значку с птичкой и цитатой. Валентин Валентинович вешал пальто на плечики в прихожей, а я разглядывал его рюкзак. Старый, потрёпанный тканевый рюкзак, но всё ещё абсолютно целый, с большой крепкой молнией. – Ой, ему уже лет десять, это я ещё с университета ношу, это наш символ и девиз. Типа, для жизни учимся, все дела. Ну что, are you ready? Под типично английскими – ну, на мой взгляд человека, который из заграниц бывал только в Турции, – пальто и шарфиком мой репетитор носил одежду типично американскую: серая толстовка с символом какой-то футбольной команды, мягкие чёрные брюки из немнущейся ткани, смешные красные носки с принтом из бананов. В этой одежде он, высокий и стройный, походил практически на студента. Он даже в школу ходил не в том, в чём ходили физик и историк: вечно у него были то яркие рубашки, то галстуки со смайликами, то цветные носки. Параллельный класс, у которого он вёл, поговаривал, что на уроках он мог позволить себе сесть на учительский стол чуть ли не в позе лотоса и так рассказывать очередную байку из своих путешествий – разумеется, на английском, и хочешь – не хочешь, а слушать и вникать приходилось. Мама мне рассказывала, что семь лет назад, когда чудной молодой преподаватель Валентин Валентинович, который по возрасту тогда тянул максимум на Валечку или Валюшу, только пришёл преподавать в нашу школу, все – и директор, и учителя, и старшеклассники – над ним втихушку посмеивались. Но уже через полгода все к нему прикипели. В учительской он был дружелюбен, вежлив и отзывчив, с учениками прост, открыт и добродушен. На уроках он показывал презентации со свежими мемами, объяснял сленговые словечки, устраивал дебаты и бесконечно запихивал в мозги новую инфу про Америку и Британию. А ещё через несколько лет оказалось, что те классы, у которых он вёл английский, неизменно сдавали ЕГЭ не меньше восьмидесяти, причем поголовно. У меня Валентин Валентинович не вёл, поэтому, когда я вдруг решил в начале одиннадцатого класса, что хочу поступать на международные отношения, мама – она у меня учитель химии – сразу же предложила Валентину Валентиновичу подработку. Смешно, но до этого я считал, что неплохо знаю английский. А оказалось, что я знал четыре времени из дохреналлиона и ничего не смыслил в составлении предложений, согласовании времён, пассивном залог – и прочем, и прочем. Про произношение и вовсе молчу: Валентин Валентинович буквально пытал меня первые два месяца этими своими двумя межзубными звуками, аспирацией (ага, я даже выучил новое слово) и интонационными паттернами. За шесть месяцев часовых занятий два раза в неделю он впихнул в меня столько знаний, сколько наша семидесятилетняя Марина Михайловна не смогла дать за шесть лет, и теперь мне уже даже не было стыдно говорить на английском и не страшно смотреть сериалы с субтитрами. При этом, несмотря на всю свою доброжелательность вне занятий, во время наших с ним индивидуальных занятий Валентин Валентинович, в отличие от школы, не рассусоливал, а откровенно дрючил, заставляя учить слова пачками и делать десятки страниц упражнений – похоже, просёк, что я не дурак, и решил дать как можно больше. Все знания в моём мозгу были словно разложены по полочкам, стояли на своих местах. А член у меня просто стоял. Не всегда во время занятий, в основном по вечерам, когда я засыпал, обдумывая прошедший день, или по утрам, когда просыпался. Всё из-за него, из-за этого проклятого молодого учителя, который так непринуждённо объяснял даже самые сложные вещи, улыбался хитро, когда у меня что-то получалось, и неотрывно смотрел на меня своими ореховыми глазищами во время занятий. Каждое утро и каждый вечер на протяжении нескольких месяцев я думал, как было бы круто, если бы Валентин Валентинович разложил меня вот прямо здесь, на этой постели. И дрочил на него, конечно. Дрочил отчаянно, с надрывом, прекрасно зная, что ничего мне, мелкому говнюку, не светит, что Валентин Валентинович точно не гей и точно встречался в том году с девушкой. А даже если бы он был не против, мои интересы в постели были всё равно слишком специфичны. Хотя, может, и не настолько уж специфичны… Я сел на стул в комнате, Валентин сел рядом, поставив рюкзак у ножки стула, и только тогда я приметил на его рюкзаке ещё один красивый металлический значок. До боли знакомая, родная буква «K», верхний элемент которой кокетливо завивался в дьявольский хвостик. – А это… откуда? – спросил я, показывая на значок. Чёрт, ошибки быть не могло. От нахлынувших мыслей у меня встал, и пришлось закинуть ногу на ногу, благо домашние штаны скрывали позор. – А это с фестиваля одного в Сан-Франциско. Вернее, с экскурсии по зданию потом, – он вдруг улыбнулся мне, тепло так, без намёков. – Тебе знаком символ, да? – Ага. – Ну, популярная студия. Ладно, Юра, давай начнём. What was the homework again? Он переключился на английский мгновенно, промурлыкал вопрос своим отточенным американским акцентом. Но я не был готов переключаться. – А этот фестиваль… Фолсом-стрит, да? – спросил сам, охреневая от собственной наглости. Но блин, если он реально был на Фолсом-стрит, если он ходил на экскурсию в бывшую оружейную палату в Сан-Франциско, где снимали самое забористое и популярное БДСМ-порно современности… То я хотел знать об этом всё. – Folsom Street Fair, yeah, – подтвердил он. – Но сам значок уже со студии, я на экскурсию ходил. Посматриваешь тоже, да? Этим все интересуются в определённом возрасте, – Валентин Валентинович чуть сморщил нос, как бы умиляясь. – Валентин Валентинович, я не посматриваю, я смотрю. В основном только эту студию и смотрю. У меня годовая подписка. – Я сглотнул. Сердце билось, как сумасшедшее. Я почему-то всегда думал, что любить БДСМ-порно – это штука совершенно исключительная, удивительная, и нормальные люди этим не увлекаются. Вернее, я знал, что есть клубы, встречи, группы тематиков, и что люди БДСМ даже практикуют, но мне казалось, что это какие-то большие серьёзные дяди и тёти, по которым сразу должно быть видно, что они БДСМщики. Не такие люди, как простой и понятный Валентин Валентинович. – Вот никогда бы не подумал про тебя, кажешься таким тихоней. А ты, Юра, опасный тип, – Валентин Валентинович мне подмигнул и вновь повернулся к столу, отрывая учебник и как бы намекая на то, что пора заняться английским. А меня понесло: – Да, я люблю иногда… – И тут мне вдруг показалось, что надо скорешиться с ним по этой теме, надо поговорить с ним про это, обсудить то, что он может и хочет обсудить. – Там такие… актрисы клёвые есть. Блондинки… Мне одна там нравится, с буферами… Боже, как же я хотел, чтобы он снова вот так понимающе усмехнулся и подмигнул мне. Я же на это подмигивание снова несколько месяцев буду дрочить. Буду дрочить, представляя, как он меня связал в позе лягушки на кровати, залезает рядом с членом наготове и плеткой в руке, ухмыляясь вот так, по-доброму. И он вдруг снова улыбнулся, широко растянув губы, и удивлённо вскинул брови: – Да? Это какая же блондинка? Назови хоть одну. Хоть одну… Откуда такой вопрос? Блять, хоть одну. Сука, да там столько связанных и битых женщин, что всех имён не запомнишь. Я смотрел только мимолётом, но примерно знаю, какие имена у порнозвезд. – А, ну эта… Памела... – Блять, какая фамилия… Думаев, Нечаев, думай! – Памела Старр. – Ты же только что это придумал, Юра, – он нагнул голову набок, разглядывая меня. – И ничего не придумал! Я могу даже… Даже ссылку могу кинуть! Может, в имени ошибся, но блондинка сочная. Улыбка Валентина вдруг стала ещё шире, он обнажил идеальные американские зубы, смеясь: – Ладно, блондинка так блондинка. Сделаю вид, что поверил. Чего это он? Чего он мне не верит? За мелкого меня считает, что ли? Я, блин, сам на подписку прошлым летом заработал, сам оформил, смотрю регулярно. Не маленький уже, могу и хочу смотреть порно. Он меня всего-то лет на двенадцать-тринадцать старше, сам недавно такой же был. – А с чего мне врать, Валентин Валентинович? Хорошая была блондинка! – Я стоял на своём. – Юрчик, я всё понимаю. Блондинка. Хватит, – сказал он примирительно. – Я всё вижу, давить на тебя не буду. Я всё понимаю. – Это что это вы такое понимаете? – Я аж разозлился, блин. Чушь какую-то несёшь, Валентиныч. Он посмотрел на меня снисходительно так и немного грустно, как на дурачка. Он никогда не смотрел так на меня. Чёрт, я же хороший ученик. – Ты смотришь явно не на блондинок. Какой-нибудь Себастьян Кис, этот татуированный красавчик Рукус, Трентон Дукати, Кристиан Уайлд… – Кис молодец. Классный директор, клёвый саб, – согласился я, вздыхая. Пропалил, сука… Значит, сам в этой теме по уши. Значит, или би, или гей. Бля-я-ять, сука, как так, как же так, он же спокойный учитель, он же весь в школьной работе, как он вообще может быть в курсе всего этого? И меня спалил… Давно спалил, наверное. Радар у него встроенный. Сука, ну как… Сердце у меня билось, как сумасшедшее, и я захотел, чтобы он трахнул меня здесь и сейчас, прямо на учебнике. Голос у меня был глухой и убитый: – А вы как поняли? – Юрочка, – он щёлкнул ручкой и вдруг поставил кончик с кнопкой мне под подбородок. Приподнял мою голову, заставив посмотреть на себя. Я подумал вдруг, что щёки у меня горят, глаза бегают, а стояк такой, что штаны уже ничего не скрывают. Пожалел, что затеял этот разговор. Слишком неловко, слишком странно. Как теперь заниматься-то? – У тебя, мой хороший, на лице написано, что ты гей, уже сколько лет. Думаю, однозначный пассив. Маленький, смазливый и большеглазый, повезло с внешностью. И, вероятно, в Теме нижний. Я угадал? Это всё у меня на лице написано? Блять, блять, как же мне жить, как учиться, как работать, если у меня такое на весь лоб? Или это просто Валентин Валентинович экстрасенс? Но раз он знает, то он может и разболтать, кому угодно разболтать, но в первую очередь скажет коллегам… – Угадали. Не говорите маме, пожалуйста, – взмолился я. – Маме ничего не скажу. Прекрасно себя помню в твоём возрасте, тоже очень боялся. Сам ей расскажешь, когда будешь готов. Но что-то мне подсказывает, что твоя мама тоже уже догадалась – она на самом деле очень проницательная и продвинутая тётка, не недооценивай её. – А вы тоже… гей? – Бисексуал, – просто ответил он. Положил ручку на стол и положил тяжёлую ладонь мне на плечо, похлопал пару раз: – Не переживай ты так, Юра. Это абсолютно нормально, просто страна у нас дебильная в этом плане. Тема – тоже нормально, можно этим интересоваться и спокойно жить, если всё в рамках БДР. Всё у тебя будет хорошо, запомни мои слова. Если какие-то проблемы с мамой, с одноклассниками, с головой – можешь обращаться лично ко мне. Now, if we got that out of the way, let’s check your homework. – Он бросил на меня быстрый взгляд перед тем, как открыть учебник. – You alright, man? – Yeah, – привычно ответил я, придвигая стул ближе к столу. Хоть меня и потряхивало немного, занятие шло как обычно. Валентин Валентинович гонял меня по упражнениям, заставлял давать примеры там, где я ошибся, и вообще всеми способами вынуждал меня объяснять и говорить. Практика, практика, практика, только практика и тренировки. Под конец я, как и всегда, был выжат, как лимон, и едва припомнил вопрос, который хотел задать. Валентин Валентинович уже завязал шнурки, когда я вдруг опомнился. – Валентин Валентинович, а вы… Топ или… – Я хотел сказать «боттом», но будто испугался этого слова. Снова стало жарко, в основном от своей собственной наглости. – Верхний, – сказал он буднично, беря в руку зонт. – See you on Wednesday. – See you, – ответил я. Захлопнув дверь, я прижался спиной к стене и буквально соскользнул вниз. В ту ночь я не спал почти до утра – дрочил, представляя над собой улыбающегося, но строгого Валентина Валентиновича в кожаном костюме и с неизменной плёткой в руке.