***
— И на кой хрен ты сюда поступил? Тебе дома мало контроля, надо ещё тут за мной следить? — предъявил я с порога, закрывая за собой дверь кабинета на первой кафедре английского. За окном темнело, у меня только что закончилась пятая пара. Валентин Валентинович сидел за большим письменным столом в окружении книг и бумаг. Вид у него был такой бодрый, как будто он и не работал сегодня, а отдыхал весь день. — Больно много о себе думаешь. — Он кинул в меня связку ключей, которую я еле поймал. Ключ почему-то никак не хотел вставляться в замок, у меня руки тряслись от боли и предвкушения секса с Мастером — в универе, в первую же неделю, в кабинете его научрука. History repeats itself. — Мне для моей работы желательно иметь магистерскую степень. К тому же, с моим опытом мне уже пообещали свободное посещение на первом курсе и стабильную подработку ассистентом. — A Master’s degree for my Master, then? — That’s goddamn right, — ответил Валентин с улыбкой. Ему понравилось, что я понял эту игру слов. — Раздевайся. — Серьёзно? Вот прям так, с порога? Не спросишь даже, как у меня день прошёл? У меня, между прочим, пять пар было. — Иди сюда, — ответил он с улыбкой. Но стоило мне подойти к столу, как я понял, что улыбка у него притворная: его коварная игровая ухмылка. Мастер встал, навис надо мной и схватил меня за ухо, оттянув вверх с силой. Припечатал пощёчину свободной рукой. — Не учишься ты на ошибках, Юрий. Когда я отдаю приказ, его надо выполнять, а не чушь нести. Ясно? На меня смотри! — ещё удар. Ухо уже горело не хуже члена. — Is that fucking clear? — Clear, sir. Master, — ответил я торопливо, взглядом умоляя его отпустить. — Извините. Я потянулся рукой к пуговице своего пиджака, и только тогда он меня отпустил. Нихрена себе он разогнался с порога. Значит, давно меня ждёт и тоже очень хочет. Мы пробовали самую лёгкую версию лайфстайла вот уже вторую неделю. Я буквально чувствовал, как Валентин укрощает меня, как какого-то зверя. Всю свою резкость, решительность и кусачесть мне приходилось оставлять за порогом наших с них отношений — это в универе я был выскочкой и старостой группы, который готов пойти в деканат возмущаться по поводу двух окон в расписании; в компании друзей — заводилой, всегда решающим за всех, куда идти; на лектории Славы я был главным шутником и дважды победителем мемного состязания. Но когда мы с Мастером были наедине, вся власть оказывалась у него, и моей задачей было только подчиниться. Или получить сначала как следует по роже или по заднице, а потом всё равно передать ему всего себя. То, что творилось между нами, было вроде бы понятным и знакомым, но в то же время сложным и стрессовым. Валентин потихоньку ломал меня, приручал, подчинял, лепил из меня такого раба, которого хотел видеть под собой. Я чувствовал, что у меня скоро поменяются реакции, привычки и даже характер. Я никогда не подчинялся так много, никогда не принадлежал никому вот так — и никогда я не получал от жизни такого ни с чем не сравнимого острого кайфа. Никогда прежде я не чувствовал себя таким отдохнувшим и вдохновлённым по утрам. Каждый вечер я чувствовал себя спокойно и расслабленно рядом с ним, а каждое утро мне не терпелось встать с постели — и жить, жить, продолжать двигаться вместе с ним. Сейчас вместе с одеждой я как будто сбрасывал с себя весь день, все несчастные пять пар, все обязанности, заботы и мысли о домашке и завтрашних семинарах. Рядом с Мастером ничего из этого не имело значения, рядом с ним я был просто рабом. Мне не положено было ничего требовать, не нужно было ни за что отвечать. Just submit, submit fully. Surrender. — Извините, Мастер, — повторил я, садясь перед ним на колени, обхватив руками локти. На мне остались только боксеры — мы условились, что пока не заживёт пирсинг, позы на коленях я выполняю в белье, чтобы избежать инфекций. Первая поза — теперь она была одной из двадцати и называлась «готовность». Мастер отвлёкся от текста, посмотрел на меня, поддел подбородок: — Ничего страшного. Так как у тебя день прошёл? Теперь он смотрел на меня тепло, интересовался искренне. У меня в голове наконец-то складывался паззл — мой ранимый Валя, мой терпеливый репетитор Валентин и мой жестокий Мастер постепенно сливались в моих глазах в одного человека. Человека, с которым я, блять, живу — и которому всегда беспрекословно подчиняюсь. Ну, почти беспрекословно. — Нормально. Пять пар — это дохрена, хорошо хоть, что такое только в среду. История очень нудная, английский жестковат, а вот немецкий мне понравился. — Мне уже доложили, что на немецком ты старался. А на английском ничего жёсткого, ты справился лучше всех, хотя видно было, что что-то волновался, — усмехнулся Валентин, а потом нагнулся и поцеловал меня. Я каждый раз удивлялся, как сочетались в нём жестокость и нежность. Он целовал ласково, зато сосок выворачивал очень больно, а уж то, как он касался воспалённого члена через бельё носом туфли, было и вовсе невыносимо. Уже через несколько секунд я жмурился от боли и тихо стонал в поцелуй. — Да не волновался я, я пытался там не кончить на месте, когда понял, что ты у меня весь год три раза в неделю будешь пары вести… — оправдывался я. — И не только пары. — Вообще вести, Мастер. По жизни. — Ой, какой подлиза. Прям teacher’s pet, — умилился Валентин. — Давай, отдохни, займись делом. Я пока допроверю ваши тесты. Он подтолкнул меня коленом под стол, а сам расставил ноги. Я привычным движением расстегнул его ширинку и сразу же взял в рот глубоко — не слишком глубоко, но достаточно, чтобы Мастер раздвинул колени ещё шире и откинулся на стуле. Он ведь мог уехать домой раньше, мог взять проверку на дом, мог не ждать меня, мог использовать дома, а решил всё-таки выебать прямо здесь, в универе. Грёбаный извращенец. В школе трахал ученика, в универе — своего же студента. Думая об этом, я возбуждался всё сильнее и отсасывал со всё большим удовольствием. Вылизывал его по всей длине, брал почти в горло, руками перебирал яички. Под столом у его ног мне было привычно, спокойно и хорошо. Ещё лучше стало, когда он, вспомнив, надел на меня ошейник. — Сними с меня обувь и брюки. — А это зач…? — начал было я, но осёкся, когда он в очередной раз меня ударил. Приказы выполнять, вопросы не задавать. Запомнил бы уже, Нечаев, две недели на одном и том же попадаешься. Обычно он пользовался мной в общественных местах, не снимая даже штанов. Прижимал к любой горизонтальной или вертикальной поверхности, расстегивал свою ширинку, смазывал чуток и вставлял — уже так было в машине и в туалете кинотеатра. Но сегодня, видимо, отмечаем первый совместный учебный день. — Бля, как ты вкусно пахнешь, — не выдержал я, стянув с него бельё. Провёл носом по покрытому мягкими волосами бедру, от колена до паха. Пахло свежестью и его парфюмом, но не потом. — Ты когда в душ успел сходить? И где? — Да в университетский спорткомплекс сходил. Там хорошо. На тебя тоже абонемент взял, как заживёт пирсинг, — он погладил меня по голове. Я не мог сфокусироваться на его лице, мой взгляд приковывал блестящий от моей слюны член. — Такой предусмотрительный ты, Мастер, аж бесишь. — Так ты не бесись, а займись уже делом, — похлопал он меня по затылку. Я вернулся к своему занятию, взял член в рот почти по самое основание, вылизал головку, поднимаясь. — Ниже. Я вернулся к основанию, поддрачивал ему руками, а ртом по очереди захватывал яички, работая языком. — Ниже, Юр, ещё ниже. Ты же хочешь хорошую оценку по входному тесту? You’ll have to work hard. Я спустился языком по его промежности и снова чуть не застонал от боли в проколотом члене, когда Валентин поднял одну свою ногу и закинул её на край стола. Он откинулся на стуле дальше и придвинул ягодицы ко мне. Чей-то тест он проверял, держа бумаги на весу, быстро чиркал что-то ручкой, а на меня не смотрел. Бля-а-ать, what a fucking pervert. Но я не лучше. С ума сойти, несколько месяцев назад меня это смущало, а сегодня я сидел почти полностью обнажённый под его столом и с рвением вылизывал его анус. Чистый, гладкий, с одним только небольшим шрамом рядышком, на ягодице. Мне нравился вкус, мне нравился запах, мне нравился вид; мне нравилось, как Валентин едва сдерживал стоны и продолжал делать вид, что вчитывается в проверочную работу. Мне нравилась мысль, что до меня моего Мастера трахали, выворачивали наизнанку и снимали на камеру. Я хотел бы взять его сам, если он позволит, но… Пирсинг. Ближайший месяц его лучше вообще не касаться без дела, а потом ещё три-шесть месяцев осторожничать, чтобы не занести инфекцию. Активный анальный секс без презерватива явно не входит в список безопасных занятий на этот период. А презерватив с таким украшением, возможно, порвётся, так что это тоже не вариант. А уж сегодня мне вообще ничего не светит. Я могу только вылизывать его всюду и аккуратно массировать двумя пальцами его простату, но потом Мастер всё равно меня выебет. Я зарывался носом куда-то в его мошонку, тихо постанывая от безысходности. Осторожно тёрся пахом о его ногу, как щеночек. Трахал его восхитительную горячую задницу, чувствуя, как простата с каждой секундой ощущается под кончиками пальцев всё отчётливее. Слушал его прерывистое дыхание. Я больше не могу. — Хозяин… — Да, little pet? — Я не могу. I just can’t, I can’t… У меня в глазах стояли слёзы от боли во вставшем члене, от слишком туго натянутого ошейника, от понимания, что кончать сегодня опять придётся без рук, от его близости, от экстрима ситуации (хотя, наверное, в такое позднее время пары только у некоторых магистрантов, а c кафедры уже все ушли), от осознания своей принадлежности ему. — Я тоже не могу больше, — признался Валентин с улыбкой, за ошейник вытягивая меня наружу. У меня даже голова закружилась, когда он поставил меня на ноги, резко развернул и нагнул над столом, приспустив мои трусы. Взял паузу лишь на пару секунд, немножко смазал себя и мой вход — и вогнал внутрь член по самые яйца. — Тихо, тихо. Мы договорились, что впредь никаких каминг-аутов, не в университете. Место старинное, традиционное, воспитывают тут будущих чиновников, дипломатов. Никто здесь не должен знать, что ты мой маленький пидорок, кончающий только от ебли в зад. Так что молчи. Ни звука, Юр. Be my good little pet, be my good boy. Take it, take it all in, — шептал он, по кусочку запихивая мне в рот своё же нижнее бельё. Вот оно, конечно, пахло очень специфически — и меня от этого запаха вело ещё сильнее. Ткань заполнила рот, достала до горла. Одну ладонь Валентин положил на мои раскрытые губы, а другой выкрутил мне руку. — Вот так, хороший мальчик, умница. You’re such a good slave, such an obedient slut. Слушай, сучонок: считаю от пятнадцати до одного. На каждый счёт я буду вбиваться в тебя, так, чтобы точно попасть по простате. Когда я скажу «один», ты кончишь для меня. Руки на столе, не смей себя трогать, нам не нужна инфекция. Начали. Пятнадцать… Он, конечно, считал криво, с неравными промежутками: тянул время, следил за тем, чтобы моё возбуждение не угасало ни на секунду, трахал ровно так, как я любил. Дошло до того, что последние несколько секунд я сжимал бёдра и едва держался, чтобы не кончить раньше времени. От стонов меня и правда спас только импровизированный кляп. Кончая, я распался на кусочки, растерял всего себя, растворился в Валентине и его хватке. Мастер кончил через минуту после меня. Сам еле сдержался — я услышал начало стона, уже подошедшего к голосовым связкам, но благополучно задушенного усилием воли. — Блять, охуенно. Это стоило того, чтобы ждать тебя три пары. Иди сюда, котёнок, всё, иди ко мне, осторожно… Потом была ещё одна любимая мною часть: объятия, сотни поцелуев, похвала и напоминание, что его маска жестокой сволочи — не навсегда. Что он не такой ублюдок, каким может казаться, что он делает это всё только и исключительно потому, что любит меня. Он не сказал это вслух, но ему и не надо было, я всё видел в его взгляде. Я улыбался ему в ответ, показывая, что меня полностью устраивает такая его любовь. Это, наверное, единственный формат любви, который мне подходит. Затем — пол-литра Мирамистина на моём многострадальном члене, допроверка одного теста, короткий walk of shame до парковки и поездка домой на старенькой чёрной БМВ. Дом, тишина, спокойствие, пустота в голове. Дом, съемная квартира через три двора от моего. А, впрочем, пофиг. Дом — Валентин. Январь — Юр, иди сюда! — донеслось из соседней комнаты. — Ну сейчас! У нас тут раунд! — ответил я, вынув один наушник. К своей первой сессии в жизни я был однозначно готов и новогодние каникулы проводил в кайф. Спасибо, на самом деле, Валентину: не знаю, как бы я закрывал зачёты и сдавал проекты, если бы он не заставлял. Наверное, с горящей от дедлайнов жопой, как некоторые мои одногруппники. И хотя я дружил с ними, находился среди них всё время, развлекался с ними и ночевал в каждой из общаг университета, я всё равно знал, что моя жизнь — совсем другая. Они искали себя, тусили, знакомились, встречались, могли себе позволить философские размышления, страхи и сомнения в собственном пути. Я тоже сомневался иногда: в выборе профессии, в своей способности вытянуть некоторые предметы, в том, хватит ли у меня энергии на всё, что я задумал. Но из меня все эти сомнения регулярно выбивали, иногда в буквальном смысле. Я чувствовал, что фундаментально отличаюсь от сверстников: просто я уже знал, что, несмотря на всю мишуру внешней жизни, внутри я уже сформирован. У меня только один путь и одно предназначение. Моё будущее предопределено. В одном я точно был уверен: в своём Мастере. Валентин не позволял мне бездумно сойти с намеченного мной же пути, не давал жить по-настоящему безбашенной студенческой жизнью и совершать положенные в восемнадцатилетнем возрасте глупости. Моя жизнь была подчинена жёсткому расписанию, установленному им: мне надо было вовремя спать, вовремя есть, принимать таблетки, делать домашку и кое-что по дому, успевать в бассейн, а о любых тусовках и визитах друзей его надо было уведомлять заранее. Иными словами, в трудовыебудни я вертелся, как белка в колесе, а моей конечной целью всегда был только мой Хозяин. Я делал всё возможное, чтобы быть к десяти вечера у его ног. Если, конечно, он сам не работал допоздна, что происходило в последнее время всё чаще и чаще. Вот и сейчас я привычно опустился на колени в позу готовности, мельком взглянув на экран его компьютера — сайт Госуслуг, — и вдруг понял, что от подростковой дурости я всё же не застрахован. А некоторые мои косяки будут посерьёзнее, чем у моих сверстников. Я должен был уже привыкнуть к неожиданным ударам, — у нас ведь и правда лайфстайл, пусть и довольно мягкий, — но сила, с которой он дал мне подзатыльник, всё равно подняла во мне бурю протеста. Я в буквальном смысле прикусил язык, чтобы не ляпнуть сейчас ничего лишнего. Зажмурился для последующих побоев, и был прав — получил сначала по правой щеке, а потом по левой. В конце сентября, когда мы договаривались о лайфстайле после пробного периода, мы условились, что он может так делать. Право ударить, заткнуть, поиметь без каких-либо предисловий и объяснений было у него всегда. Обращения, ошейник, позы и прислуживание были в ходу, когда мы оказывались наедине. Абсолютный freeuse. Поначалу я заводился каждый раз, когда опускался перед ним на колени, а потом просто… привык, как собачка Павлова. Подчинение было для меня естественным, единственно понятным способом существования. Напрягался я разве что только тогда, когда знал, что накосячил. — Девяносто по Садовому? Are you fucking serious?! — почти крикнул мне в лицо Мастер. — Илюха сказал, там нет камер… — Ага, а ещё там нет физических разделителей полос, и вылететь на встречку в такой снег с дождём, как на фотке — раз плюнуть. Там ограничение — шестьдесят! Нет, я понимаю, если бы ты разогнался до семидесяти случайно, но за такое и не штрафуют. Но девяносто, да ещё когда у тебя машина полная — у тебя там Вова на переднем сиденье и ещё трое друзей на заднем! Ты их всех мог угробить, ты понимаешь?! — Но не угробил же. Нормально доехали. Просто там пустая дорога была, хотелось разогнаться, они меня на слабо взяли. Я штраф сам оплачу из пенсии, извините… — Да мне плевать на штраф! Ну надо же головой думать, Юрий! На слабо, блять! Пощёчины уже сыпались градом. Я один раз случайно прикусил себе язык, а левая щека была разбита почти в мясо. Завтра может даже заплыть глаз. Давно Валентин не был на меня так зол — с августовского БДСМ-каминг-аута маме, наверное. — Как будто бессмертный! Сколько таких бьётся каждый год, молодых с ветром в голове и стажем один месяц! Я мямлил извинения в ответ, успевая только закрывать глаза. От ударов звенело в ушах. Наказывать нижних в ярости, может, и нельзя, но Валентину никакой закон был не писан. Я старался не возражать ему, когда он такой. Да и я, как всегда, заслужил, с этим не поспоришь. За мою жизнь Валентин боялся: до сих пор водил меня к врачу каждые пару месяцев, хотя угроза осложнений и новой аденомы уже давно отступила. Мне было не сложно сдать кровь, чтобы его успокоить. Но сегодня он потребует для своего успокоения нечто большее. Он наконец оттолкнул мою голову от себя, дав напоследок подзатыльник и пнув по бедру. Я наконец-то перестал извиняться, так и остался полусидя-полулёжа на полу. Меня чуть потряхивало, я положил на пол ладони, чтобы стабилизироваться. — Карточку мою принеси. Оплачу штраф, пока со скидкой, — сказал он чуть спокойнее. — И в угол. У себя в комнате. Угол означал только одно: он слишком зол, чтобы меня видеть, и хочет подумать над дальнейшим наказанием. И хоть в моей комнате он меня не увидит, ослушаться я не смел: встал в угол на колени, руки за голову. Я перебрал все варианты наказания, всю возможную боль, которую он мог бы мне причинить. Вспомнил, что он хотел проколоть мне ещё головку члена насквозь, какая-то Ападравия. Или соски. Чёрт, ну надо же было думать, прежде чем переключаться на пятую передачу и вдавливать педаль в пол на оживлённом шоссе. Адреналина, блять, захотел. Девяносто по Садовому на спор — тупо, максимально тупо, Нечаев. И это камера ещё не зафиксировала, что я на самом деле разогнался до ста десяти. Валентин вошёл только через сорок минут, когда у меня уже заболели колени, затекли руки и высохли слёзы. Поднял меня на ноги за локоть, опустил мои руки, как будто я был одеревеневшей куклой. Но я всё ещё не слышал слов успокоения и сочувствия — реально злой, не просто играет в жестокого Мастера. — Права твои где? Я достал из рюкзака тоненькую пластиковую карточку и протянул ему. — Я же их только получил, мне учиться надо, пока после автошколы ничего не выветрилось. Полезно иметь опыт вождения зимой… — попытал я удачи. Он буквально выхватил права из моей протянутой руки и покачал головой: — Ничего, летом безопаснее, — заявил безапелляционно. — На полгода?! Валь, да даже по закону за такое превышение не лишают прав на полгода! — Юр, твой закон — я. Ты знаешь, ты сам это мне говорил. — Это слишком! Я же три раза экзамен сдавал, мучался, так хотел покататься! Ну Мастер… — Я начал опускаться на затёкшие колени, но он удержал меня за ворот футболки. — Also: you’re grounded. Никаких твоих тусовок с друзьями, никаких университетских клубов и компьютерных игр. Дом — универ — спортзал — дом. Весь январь и февраль. У тебя как раз сессия, сосредоточишься. И дома со мной побудешь, у меня сейчас заказов поменьше. — Так у меня днюха скоро, и у тебя в феврале. Хоть их-то… — Значит, не будем отмечать, — ответил он, не моргнув глазом. — Пока же ничего не бронировали. Друзьям скажешь, что никак не получается. Я сложил руки на груди: — Это слишком долго! И это мой девятнадцатый День рождения! Так нельзя! — Ты бы радовался, что это День рождения, а не поминки на сорок дней. Заодно напишешь хороший реферат о корреляции превышения скорости и смертности в ДТП. Я судорожно искал аргументы против, способы выйти из ситуации и избежать этого абсурдного наказания. Смотрел ему в глаза — холодные и совсем спокойные — и не знал, что ещё сказать в свою защиту. Перед ним у меня не было защиты, у него не было никаких ограничений. Он имел полное право контролировать мою жизнь от и до. — Нет, — просто ответил я, отводя взгляд. Убежать, что ли, к маме? — Что значит «нет»? В лексиконе раба нет такого слова. Ты под домашним арестом на два месяца, и мне плевать, что ты этого не хочешь. Так будет. — Так не будет, — отрезал я, бессознательно делая шаг назад. — Два месяца — это слишком. Я не могу так. Накажи по-другому, поркой или ещё чем. — Это на тебе не работает. Зато вот два месяца дома ты точно запомнишь. — Нет, я тебе говорю! Не буду я два месяца сидеть! И днюху свою не хочу пропускать! Глаза Валентина опасно сузились, он расправил плечи. Я уже видел, что играю с огнём, но я категорически не хотел лишаться ещё одной свободы. В моей жизни и так была целая куча правил и запретов. Он и так управлял мной всегда, и так пользовался моей доступностью и покорностью в любой момент. Я и так был ненормальным среди друзей, ебанутым подростком, по какой-то непонятной причине живущим со взрослым тираном, который меня регулярно бьёт и насилует. — Ещё раз скажешь мне «нет» — получишь. Успокойся сейчас же. — Это ты успокойся! Совсем уже с катушек съехал! Два месяца за какие-то несчастные тридцать километров! — продолжил я, вытаскивая из шкафа джинсы и кофту. Мне нужно было прогуляться и успокоиться. — Нет, блять, и всё тут! Я не успел натянуть кофту: Валентин только и ждал третьего «нет», оказался рядом со мной в мгновение ока. Выкрутил мне руку, схватил за волосы и пнул под зад. Я с силой толкнул его в бок свободным локтем, и тут же под его контролем оказалась и моя вторая рука. Никакой мой спортзал не сравнится с его дополнительными пятнадцатью сантиметрами роста и двадцатью кило веса. Я боролся с ним всерьёз, пинался, пытался толкнуть его затылком в лицо. Это была чисто адреналиновая реакция, бей или беги, древний механизм реагирования на экстремальные ситуации. Мне казалось, что я умру, если не смогу победить его сейчас. Я вполне предсказуемо проиграл, и умерла в этой схватке только моя гордость. В конце концов Мастер повалил меня на пол, навалился всем телом, придавил грудью всё так же сложенные за спиной руки. Зажал мне рот, пока я кричал что-то про то, что он несправедлив и что я не буду этого делать. Только через пару минут я успокоился, и тогда он убрал ладонь от моего лица. Я уткнулся лбом и носом в пол и тихо плакал, уже не оказывая сопротивления. Мастер лежал на мне, тяжело дышал мне в шею и даже не собирался подниматься. Мы подошли к какой-то новой грани подчинения, о которой я и не подозревал. Теперь ему нужно ещё больше контроля, ещё больше меня, ещё больше моей покорности — и он собирался вырвать это из меня, надломить ещё сильнее. — Юр, Юрочка, подними голову, — шепнул он мне. — Посмотри. Мы лежали прямо перед зеркальным шкафом. Удерживающий меня Валентин Валентинович был злой, взмыленный и чуть грустный. Я был красный от слёз, с кислой мордой и забитым взглядом. Валентин провёл рукой по моему кожаному ошейнику, который я всегда носил дома, и запустил один палец под него, поднимая мою голову выше. Он наконец-то перестал осторожничать с моей щитовидкой, услышав от врача, что всё пришло в норму. — Ну и? — спросил я. Желание побороться во мне ещё осталось. I had some fight left in me. — Хватит, Юр. Ты мой, видишь? Я сверху, я всегда буду сверху, ты это знаешь. Я всегда буду старше. Ты всегда будешь моим мальчиком, моим учеником, моим рабом. Ты от меня зависишь — физически, психологически, финансово. Глубоко в душе ты давно это знаешь, осталось только убедить твою голову. Не беги от меня. Но самое главное — не беги от себя. Тебе это нужно, ты знаешь. Я знаю, что это больно и обидно, но это наказание от меня. Я желаю тебе только лучшего. Ты — мой самый дорогой проект, самая лучшая часть меня. Но тебе нужно меня принять. Do not fight it. Если ещё полгода назад что-то можно было обратить, то теперь уже нет пути назад. Ты — раб, и ты мне подчинишься. Ты уже не человек, ты вещь, ты моя самая любимая вещь. You are nothing without me. Он неотрывно смотрел мне в глаза в зеркале, гипнотизировал. У него очень тёплые глаза, обжигающие касания и горячее дыхание. Мой Мастер — тот, кто прикроет меня своим телом от миллиарда проблем и спасёт меня даже от меня самого. Правда, для спасения надо сначала пройти через очищающий огонь. — Да, Мастер, — ответил я ему, закрывая глаза и снова роняя две слезы. В тот момент во мне сломалось ещё что-то, пала очередная стена. Я мог быть сколько угодно лидером по жизни, мог достигать любых вершин и успехов — но здесь, с Хозяином, я знал, что душонка моя рабская. I was made for this. Отрицать это невозможно. Я был там, где мне и положено было быть — в своей звенящей от пустоты голове, в месте, где нет времени и пространства, а есть только он. Валентин пролез глубоко: глубже, чем всё моё «я», глубже, чем обычный сабспейс. Нет, он добрался до самой сути. Он тоже почувствовал этот надлом во мне, прижал к себе сильнее и затянул ошейник покрепче, отправляя меня ещё дальше. На несколько минут я просто перестал существовать и действительно стал его частью. Я плакал, задыхался, не мог открыть глаза и не чувствовал своё тело. Мне было хорошо. — Молодец. Умница. Я тобой горжусь, правда. You’re my favorite boy, — хвалил меня Мастер, чуть ослабив хватку. Гладил по голове, успокаивал, а потом всё-таки сел на пол и посадил меня себе на колени. — Ты знаешь, что я никогда не причиню тебе вреда. За два месяца ничего не случится. Я буду тебя тут развлекать, а то последние месяцы весь в работе был. Он улыбнулся легко. Его улыбка чуть расслабила и меня, и я наконец-то стёр слёзы со щёк. Знаю я его развлечения. Я едва собрал в себе силы сказать что-то. — Значит, будет лайфстайл-лайфстайл? С пробкой почти постоянно, всегда в бондаже, с прислуживанием, как я хотел, и даже социальной изоляцией? Полное погружение, за исключением поездок в универ? Валентин улыбнулся ещё шире и закивал: — Я даже пояс верности под твой пирсинг заказал. Я просиял и выдохнул с облегчением. Домашний арест будет жёстким, но интересным. — А клетку? — Да ты не уснёшь в клетке! — он дал мне щелбан. — Хоть на полу попробуй. — Ладно. А ту однохвость, которая мне на семинаре понравилась? Она вкусная, хоть и кусачая. — Так, хорошенького понемножку. Ты же наказан. — Ладно, Мастер. Так бы сразу и сказал, что хочешь тут устроить данжен для меня одного, — улыбался я, обвивая его руками. — А то запугал наказанием. — Это всё равно будет тяжело, уж поверь. Наказание ты прочувствуешь. — Хорошо, — ответил я со вздохом, прижимаясь к нему ещё ближе. Положил голову ему на плечо, расслабляясь. — Два месяца так два месяца. Заслужил, знаю. — There’s my good boy, — похвалил он меня в очередной раз. Потом изучил меня внимательно, даже не скрывая своих намерений. Буквально повертел в руках моё лицо. — Я надеюсь, ты не специально это отчудил? — Если только подсознательно. Просто ты весь в этих заказах, и… Я тебе это с ноября говорю. Мне тебя не хватает. — Я помню, Юрочка, я помню, поэтому на следующие два месяца взял только несколько заказов. Я тебя очень прошу, не надо так рисковать, чтобы привлечь моё внимание. Он обнял меня крепче, я повалил нас обоих на кровать, на бок. — Я не специально. — Я знаю. Просто… не пугай меня так. Мне страшно. Валентин так и не разорвал объятия, не смотрел мне в глаза, но мне и надо было видеть его лицо, чтобы почувствовать его страх: по телу прошла лёгкая дрожь. Не паника — атак не было давно, — но тревога. Это чувство передалось и мне. Валентин всегда наказывает из страха меня потерять. Свои похороны я представлял не раз. Правда, я думал, что все эти мысли остались в апреле на операционном столе. Тогда мне казалось, что Валентин проведёт нужное время в скорби и трауре, а затем перелистнёт страницу и начнёт новую жизнь. Теперь я понимал, что уходить от него мне никак нельзя. В груди страшно щемило. Я и не думал, что от любви бывает так больно. — Валь, мы облажались, — констатировал я, проводя носом по его шее. — Оба, капитально. Созависимость как она есть. — Да ладно, не утрируй, — усмехнулся он. — Я большой мальчик, ты большой мальчик, и мы вместе. Всё же хорошо. — Я читал твой старый дневник. Или ежедневник, хуй разберёшь, у тебя все записи в одном месте. Тот, который в мае закончился. — Он чуть напрягся, и я запоздало понял, что личные дневники, возможно, не самое лучшее чтиво. — Накажи, если хочешь — но ты сам сказал, что мне можно читать всё, что найду. И он просто на полке стоял. Валя только вздохнул, зная, что последует дальше. Я спросил напрямую: — Ты серьёзно собирался за мной пойти, если бы со мной случилось что-то во время операции или от осложнений? Он кивнул, коснулся щетиной моей щеки: — Да. Поэтому таблетки свои не пил — покупал по рецепту и складывал. На случай, если что-то пойдёт не так. — Я видел твою коллекцию в ящике на кухне, аптеку можно открывать. — Юр, извини. Мне жаль, что ты на это напоролся. — И в Мексике ты не был, у тебя штампа в загране нет. Я погуглил — ты тогда с Латиноамериканского форума в Питере прилетел. А предыдущие три недели? — Реабилитационный центр в Подмосковье, после Эльзы надо было. Там… нормально. Там стало лучше, — вздохнул он. Я чувствовал слезу у себя на щеке, но решил не поднимать взгляда. Он всегда стесняется своей слабости. — Прости, пожалуйста. Я хотел бы тебе сказать, что это просто период у меня такой был, что это пройдёт, что это не я, а болезнь, и я не собирался… — Но ты собирался, — оборвал его я. — И так и сделаешь, если со мной что-то случится. — Боюсь, что так, — подтвердил он. — Я без тебя не выживу. Всю жизнь к тебе подвязал, всё ведь для тебя. Я не умею по-другому. Пришло время признаваться и мне. Я думал об этом с самого сентября, с момента, когда мы начали экспериментировать с лайфстайлом. Произносить это вслух было и сладко, и немного горько. — Я тоже без тебя не выживу. Валя только фыркнул, погладил меня по спине. — Да ладно, не придумывай. Я тебя знаю, ты же Юра Нечаев, ты везде выкрутишься и пробьёшься. Без мыла в жопу влезешь. — Ну это там, снаружи, я так умею. Но сил для всего этого я набираюсь тут, с тобой, когда я раб и вещь. Я ведь верю каждому слову, которое ты говоришь. Я верю, что я для этого создан, у меня нет другого предназначения в жизни. До лайфстайла это ещё было туманно, а теперь… Валь, ещё полгода-год — и я реально привыкну, психика же, как ты говоришь, гибкая. И потом уже невозможно быть ни с кем другим. Если ты уйдёшь или если тебя не станет, я так и останусь сломанной игрушкой, которую ты тренировал только и исключительно под себя. Чёрт знает, спасёт ли меня потом хоть что-то. Ты это по себе знаешь, помнишь, как тебя ёбнуло после расставания с верхней. И это при том, что вы с Эльзой большую часть времени на разных континентах провели. Ты до сих пор о ней вспоминаешь, я знаю. Ты даже повторяешь некоторые вещи, которые она делала. — Да, — ответил он глухо. — Она тоже тренировала под себя. Слушай, я знаю, что я спрашиваю это в миллионный раз, но ты уверен, что тебе нужен именно такой формат? Это ведь была твоя идея, ты меня упрашивал. Но если это не работает, если тебя не устраивает, то я с тобой готов на всё, что ты захочешь. Он отстранился чуть-чуть, удержал мой подбородок в ладони. Не властно, скорее, ласково. — А я тебе в миллионный раз отвечаю, что меня это не «устраивает». Мне это жизненно необходимо. Я хочу так. Мне очень нравится. I fucking love it, — улыбнулся я. Почему-то в горле был ком слёз. — Ты только не повторяй за Эльзой полностью. — Я не повторяю. Ты видишь у меня наркопритон, собственную порно-студию и гарем жён? — он развёл руками. — Мне всегда нужен был только один человек. You’re my one and only. На всю оставшуюся жизнь. Последняя фраза, учитывая запас транквилизаторов в домашней аптечке, звучала мрачно. Но я-то никуда отсюда не собирался в ближайшие лет шестьдесят — и точно не собирался больше гнать сто километров в час в метель по оживлённому Садовому. На немецком автобане покатаюсь. — Тогда нам надо быть вдвоём, — решил я. — В лайфстайле. Больше нет вариантов. — Больше нет, — согласился он. Валентин снова прижался ко мне, вдыхал мой запах, обнимал. Мысль о том, что всего год назад он собирался в эту свою Америку с кольцом в кармане, пока я сидел тут, не отпускала. Воспоминание о действительном ошейнике, который он натянул на меня позже, было мерзким. А я тогда радовался, дурак. Сам не знал, что делю его тогда с кем-то. Ни с кем, блять, больше, и никогда. Пусть полиаморы на лектории Славы говорят, что хотят, это не мой вариант. Мой вариант — вот он, один и единственный. Не пущу. Я выкрутился из объятий, встал, вытянул из шлёвок джинс свой ремень. Валентин всё понял без слов: сел на кровати и покорно опустил голову. Я трижды обвил ремень вокруг его шеи, затянул крепко. — Я куплю тебе ошейник, — заявил я. — Хорошо, Юр. Ошейники ему очень идут, подчёркивают беззащитную шею и тонкие ключицы. Он сидел на коленях на кровати, ягодицы на пятках, ладони на бёдрах. Полуулыбка и открытый взгляд — теперь, почти полгода спустя, я видел почти каждую его мысль. Почти: иногда всё-таки не угадываю намерений, он бывает резкий. Только я успел подумать, как я хочу его взять, как он вдруг приподнялся и сам притянул меня к себе. Снова забрал себе контроль, целовал захватнически. Я тянул его на себя за импровизированный ошейник. Но мы оба были уставшие, и вскоре страсть сошла на нет. Потом он целовал меня нежнее, положил мою голову к себе на колени. — Никто не целуется так, как ты, — заявил вдруг он, приподнимаясь. Неосознанно просунул палец под свой ошейник, одновременно дотрагиваясь и до моего. — Доверчиво так. Я, помимо тебя, знаю только одного человека, который бы так мне доверял. — Ой, пожалуйста, не надо про Эльзу, у меня закончился лимит на Эльзу сегодня. — Не, Эльза мне два года флоггер в руки не давала, — хохотнул он. — А кто тогда? Серый? Или папашка твой? — Не, не из семьи. Они с детства мои панические атаки видели, ничего важного мне делать не давали. Папа в своё время не дал мне на права выучиться, хотя старшие братья уже водили — Валерка так вообще только на год меня старше. Серый мне после универа велел не идти в бортпроводники — «ещё запаникуешь в аварийной ситуации». Валерка в бизнес не пустил, мама отговаривала в устный перевод идти, «это же такая ответственность». Я как раз в кризис очередной выпустился, работы было мало. Два месяца после выпуска оббивал пороги бюро переводов, языковых школ, всяких контор, которые с иностранцами работают. Может, чёлка им моя осветлённая не нравилась, не знаю, — фыркнул. — И только в одном месте меня приняли с распростёртыми объятиями. Мама твоя меня Илье Петровичу зарекомендовала, школа меня на курсы повышения квалификации отправила. Спросила только, справлюсь ли я с тридцатью орущими пятиклассниками. Я сказал, что справлюсь, а она в меня просто… поверила. И ведь справился же, даже панические атаки научился немного усмирять. Я думал, я ей буду по гроб жизни обязан за эту первую работу, а тут… — он убрал волосы у меня со лба. — Да, мама у меня самая лучшая, — улыбнулся я довольно. — А я её лучшая работа. I’m her fucking masterpiece. Master-piece. See what I did there? — Oh, you’re so punny! — он закатил глаза на мою максимально глупую игру слов. — Masterpiece, это точно. You’re fucking precious. — My precious-s-s, — зашипел я, изображая Голлума. Я продолжал придуриваться, а Валентин тихо посмеивался и продолжал меня целовать. Не отдам. Никому. Два месяца рядом с ним будут не наказанием, а напоминанием о том, как сильно мы друг другу нужны.***
— Мастер, а Мастер, — надоедал я ему неделю спустя, обнимая его колено. — Ну что мне сделать, чтобы отпраздновать свой День рождения, как положено? Давай какое-нибудь наказание, чтобы освободить меня на один день. — Не торгуйся со мной, пожалеешь, — ухмыльнулся он, переворачивая ещё одну виртуальную карточку. Он теперь бесконечно учил новые слова на английском — сегодня вот экономика. — На тебе работают только длительные наказания с ожиданием, это я уже знаю. Два месяца. Мы договорились. — Добавь что-нибудь. Я согласен на три месяца. На продолжение пирсинга через головку. На пирсинг сосков. На порку тоже согласен. На гречку, побью рекорд этого Сэма. — Отстань, мазохист с хотелками, — он в шутку толкнул мою голову. — Пожалеешь ведь. — Я готов рискнуть. — Рискнуть ты всегда готов, это я знаю. — Ну Валь, ну Мастер, ну Хозяин, ну Валентин Валентинович… — я уже тёрся макушкой о его колено и голень, как кот. Ему это нравилось, я знал. — Хочу отпраздновать, девятнадцать лет один раз в жизни бывает. Я же знаю, что ты и так мне разрешишь, ты не такая сволочь. Я слышал, что ты с моей мамой обсуждал, как я праздновать буду. Но дай мне заслужить этот сюрприз. Давай, хочу. Что-нибудь поучающее. Эссе могу написать! — Ты уверен, что я твой День рождения с Софьей Сергеевной обсуждал? — Ну… — потупился я. — Не совсем, но о чём-то таком ты по телефону говорил. А что, всё-таки правда не разрешишь? — Я пока думаю. Бесишь ты меня что-то, экстремал ты маленький. Наверное, всё-таки нет. — Я что угодно сделаю, — пообещал я. — Любая боль. Я её даже хочу. Сильную. — Что угодно? Не надо такое обещать, всего надо в меру. — Научи меня, где эта мера. Валя оторвался от компьютера, вздохнул. Это была наша любимая игра: я, как провинившийся раб, выпрашиваю наказание, а он нехотя даёт его мне. И утешает потом, конечно. Потом будет очень хорошо, потом будет мой праздник. Да и сейчас тоже мой мазохистский праздник в какой-то степени. — Иди-ка сюда, — он подтянул меня к себе за ошейник. На нём ошейника не было, но иногда я его надевал. В любом случае он всё равно оставался моим Мастером. — Спусти штаны. Show me that dick. Да, я так и думал, ты течёшь просто от слова «наказание». Нравится тебе пожёстче и побольнее, а? — Нравится. И никаких границ уже не осталось. — Ах, какой ты у меня смелый и рисковый, — иронизировал он, дроча мне. Пояс верности должен был прибыть вот-вот, но пока я наслаждался свободой. — Ты с таким характером всю жизнь будешь в передряги попадать. Учись уже как-то преграды ставить. — Валь, для тебя их нет. — Я вытянулся в струнку, завёл руки за спину покорно. Ему нравилось, когда мои руки были сзади и не мешали. — От тебя — любая боль. — Да не любая, это просто я внимательный у тебя. — Ты мне хуй проткнул иголкой и вставил туда кольцо! — Стерильной иглой для пирсинга в строго отведённом месте, где нет больших сосудов и нервов, прошу заметить. И делал это не я, а профессиональный пирсер по моему заказу. И зажил он у тебя быстро. — Что угодно, Мастер, — шепнул я, силясь не кончить. Мне казалось, что он сейчас заставит меня выплеснуться и снова сядет за комп. — Ладно, рисковый ты мой. Иди на кухню, найди на полке соус Табаско. — О, я читал про такое! — оживился я, почти вприпрыжку. — Нашёл, готов. — Умница. Теперь садись на диван, поласкай себя ещё немного. Ага, вот так, good boy. Ты уже почти? — Я сейчас кончу, — ответил я, задыхаясь. Валентин сидел на стуле, наблюдал за мной, поглаживая себя. — Не кончай. Буквально одну капельку соуса сначала на палец, а потом на головку члена. Хочу посмотреть, как ты будешь дёргаться и выть, маленький мой мазохист. Я капнул, растёр красную жидкость по головке. Это потенциально опасно, я знал. Но с Мастером я готов был на что угодно. — Что-то не горит, — резюмировал я. — Подожди немножко. Минуту точно. — Да у тебя старый соус, там перца нет, наверное. — Юра, помнишь мой урок? Всего в меру, осторожно. Не рискуй собой ради экстрима, мне не надо ничего доказывать. Он очень жжётся. Я капнул ещё две капли, растёр по головке. И ещё две. Я мазохист, и я выдержу. Пока только нежно покалывает всё равно. Это хрень, я ещё и не на такое способен. — Хватит. Слушай меня. Оно просто начинает работать не сразу. Потом просто так не смыть, если что. Ты и так уже много налил. — Ещё пару капель, — кивнул я, размазывая ещё половину чайной ложки. Валентин усмехнулся и заправил свой член обратно в трусы. У него уже и не стоял. Я сделал что-то не так? Что ему не понравилось? — Ты сам это сделал, я тебе говорил. — Да что? — спросил я, проводя рукой в соусе по стволу. Я смотрел такое порно — стоны парня были просто несравненные. Боль как она есть, чистая и обжигающая. — Твою-то мать… Жжение нахлынуло мгновенно, член реально жгло огнём. Возбуждение не спало сразу, но оно было болезненным и назойливым. Я вдохнул, выдохнул медленно, глядя в отчего-то слишком весёлые глаза Валентина. Ещё с полминуты я пытался дрочить через боль, но эрекция буквально сдулась. В паху разгорался пожар, а не костёр любви. Пора звонить в 03. — Чёрт, очень… Жжётся. — Ого, жжётся? — хихикнул Валя. — Неужели? Ну ты же мазохист-экстремал, ты выдержишь. — Я… Да… Блять! Сдаться оказалось секундным делом. Я бежал в ванную, а Валентин шёл следом, шлёпал меня по ягодицам и издевался: — Да ладно? Где твой мазохизм? Любая боль! Ты сам сказал! — Блять, да иди ты нахуй! Почему ты не сказал, что оно так жжётся?! — Я? Не сказал? Я всё тебе сказал. Это ты решил что-то доказать мне и не послушался. Я быстро скинул с себя всю одежду — горел член, горело всё тело, даже в голове пульсировало. Я едва передвигал ноги, каждое движение отзывалось огнём. Никакого секса, никакого удовольствия, только чистая боль, которую я уже искренне возненавидел. Мне казалось, я сейчас упаду в обморок. — Да отстань ты со своими нотациями! — Сейчас, только трахну тебя, такого всего стонущего, и отстану… — смеялся он, прижимаясь ко мне сзади. Я пихнул его локтем. — Не надо меня трахать! Нет! — Что ты заладил, мне аж захотелось, ты так страдаешь… — Отвали! Бёркли! Полный и окончательный Бёркли! Пиздец! Жжётся! — выл я, подставляя член под холодные струи душа. Валя сел на край ванной и откровенно ржал. — Блять, да чего ты ржёшь! — Необучаемый. Ты, Юра, необучаемый, — каждое его слово тонуло в смехе. — Ну я же тебе сказал: «Оно начинает работать через минуту, оно очень жжётся». — Я не понял сразу. Не поверил. Бля-а-а, как больно… Сука, это пиздец, это же ещё неделю будет ожог сходить… — Нормально всё будет, промой хорошо. Я сейчас. Он вернулся в ванную с длинным стаканом молока, протянул его мне. Я принялся поливать молоком член. — Макни. Прям макни туда, — порекомендовал Валентин, не переставая улыбаться. Я был весь на адреналине, в ужасе, в страдании. Я только пару секунд назад ополоснул себя водой из душа, а уже снова вспотел. Опустил член в молоко и засмеялся почти истерически от вида и абсурдности ситуации — висящий обожжённый член в стакане, бьётся пирсингом о стекло. Фуд-кинк? Его есть у меня. Валя присел рядом на край ванны, поцеловал меня в плечо, продолжая безостановочно ржать. Мои стоны боли смешивались с моим же смехом. — Я же тебе говорил. — Говорил, — согласился я со стоном. — А я, дурак, не послушал. — И так каждый раз. «Осторожно с мамой», «езди аккуратно», «не переохлаждайся». Дурашка, — поцеловал он меня в щеку. Мне было не до нежностей, у меня болел член. — Ты прав, Мастер. — Конечно. — Ты всегда прав. — Не всегда, но чаще всего. — Я пожалел. Я всегда буду тебя слушаться, Мастер. Всего в меру, границы есть, у меня не охуенный болевой порог. Беречь себя надо. Блять, как же мне надо себя беречь, как мне больно-то, бля-я… Валь… Валя только смеялся и целовал меня, невзирая на то, что я не был способен отвечать на его поцелуи. — Какое раскаяние. Может, хоть на какое-то время тебе это поможет, — кивнул он. — Повеселил ты меня сегодня. Так кого хочешь на День рождения пригласить? Июль — Давай выйдем, ну пожалуйста, ну давай, это же Forty-second street, там сверху Таймс-сквер, вот прям над нами! — Ты хочешь с чемоданами наверх подниматься, а потом ещё раз за метро платить? Там эскалаторов нет. И поздно уже, темно, там народу очень много. В отель надо успеть до ночи, а то режим собьём. Завтра везде побываем. Валентин строил уставшее лицо и умолял меня в ответ. Перелёт был с пересадкой в Лондоне, где мы неожиданно застряли на шесть лишних часов без возможности даже выйти в город без британской визы, и мы оба страшно устали. Но я уже взбодрился в аэропорту JFK, когда говорил в очереди с парочкой немцев, и они меня поняли. А потом меня поняла сотрудница паспортного контроля. А потом я поговорил с людьми у багажной карусели. А потом был офигенный типа-аэроэкспресс, огромная пересадочная станция, бутылка воды в Duane Reade аж за два c лишним бакса — сто пятьдесят рублей! — и странное Нью-Йоркское метро, на карте которого я ничего не понял. Меня восхищало всё вокруг, вплоть до надписей, а Валю, кажется, вообще не удивляли Штаты. — Ма-а-астер… — протянул я нежно, и он сдался. Это работало всегда. Центр Нью-Йорка был неожиданно… Тёплый и пахучий. Пахло хот-догами, горячими претцелями и карри, приторными женскими духами и сладким кофе, разгорячёнными людьми, подземкой, извёсткой и выставленными на улицу пакетами с мусором. Было ярко и шумно: мигающие вывески на каждом углу, зазывалы у музея восковых фигур, бомж со звенящим стаканом мелочи. Людей вокруг я, как на лектории Ярославы, не мог определить под один ярлык, все были разные: кто такие же туристы с чемоданами, кто путешественники с огромными рюкзаками, кто в деловом костюме, а кто в шлёпанцах и шортах, всех рас, возрастов, гендеров и национальностей. Я даже замер на пару секунд, не в состоянии обработать такой поток информации. Как наша Никольская во время Чемпионата мира по футболу — праздник, где есть место всем. Я чуть вздрогнул, когда Валентин взял меня за руку и повёл к светофору по направлению к Таймс-сквер. Огромные экраны с рекламой уже были видны. — Ты что… — А что? — улыбнулся он. А ничего. Всем абсолютно плевать на нас, на наши чемоданы, на наши сцепленные руки, на нашу разницу в возрасте. Все заняты друг другом и собой, до нас никого нет дела. И нам нет дела ни до кого. Just be nice to people — а вот соответствовать их ожиданиям не обязательно. Я вцепился в его ладонь сильнее, чтобы не потеряться в этой толпе. Смотрел вверх — небоскрёбы и экраны, смотрел вокруг — вывески, плакаты и самые разные люди, смотрел вниз — желтые бордюры и бетонные плиты. Шум стоял такой, что нам едва было слышно друг друга. Когда мы попали на Таймс-сквер и остановились на улице у Старбакса, я просто встал и задрал голову вверх. Ночного неба даже не было видно за светом города. Я как будто попал в фильм, в декорацию, и я был главным героем в этом сумасшедшем мегаполисе. Я — в Америке! В Штатах! Я говорю на английском! Со мной — Валентин! Я набрал полные лёгкие этого сладкого загазованного воздуха и постарался проморгаться. Нью-Йорк не исчез. — Пойдём на лесенку. Мы забрались на самый верх знаменитой красной лестницы и присели там, закинув затёкшие после перелёта ноги на чемоданы. Тут обзор был прекрасный: было видно и небоскрёбы, и небо, и всю шумную площадь. Движение и мельтешение здесь не останавливалось ни на секунду. Когда мне казалось, что я сейчас умру от красоты и атмосферы этого города, я поворачивался к Валентину — и не знал, что было красивее. Он был такой простой и понятый теперь, в нём не осталось прежней загадочности: он смертельно устал; он волнуется, нормальный ли он выбрал отель, он беспокоится по поводу предстоящего перевода на экономическом форуме, ради которого мы сюда и приехали; но сейчас он смотрит на меня и думает только о том, как он меня любит и как рад показать мне Нью-Йорк. Валя был весь на ладони. Я его разгадал — но не перестал любить. Когда он меня поцеловал, я снова дёрнулся: тут же люди, неприлично, нельзя… А как это нельзя, когда на самом деле можно? Мы сидели на самом верху, на нас даже никто не смотрел. Ему просто захотелось меня поцеловать, и он это сделал. Поцелуй его был сладкий, родной и знакомый в этом совершенно новом месте. Всё плохое будто стёрлось в тот момент. И дальше могло быть только лучше. Недолго думая, Мастер раскрыл свой рюкзак и вытащил из него мой кожаный ошейник. Надел прямо там, на улице, поцеловав в щёку. И снова ничего не случилось, мир не перевернулся, Таймс-сквер осталась на месте. — Уведут ещё моего русского красавца, — прокомментировал он игриво. — Не уведут. Я не пойду, у меня Хозяин есть, — ответил я, кладя голову ему на колени. Мне хотелось просто лежать и смотреть на площадь, и чтобы Валентин гладил меня по голове. Правда, стоило мне прикрыть глаза, как я всё-таки отрубился — после двадцатичасового перелёта это было неудивительно. Валя, смеясь, разбудил меня минут через пятнадцать. Уже в отеле я снова взбодрился. Из окна были видны вдалеке светящиеся небоскрёбы Манхэттена, и я всё никак не мог поверить, что я здесь. По Америкам разъезжают только крутые учителя в красивых костюмах, а не какие-то мальчики Юры. Но мне каким-то чудом достался и мой учитель, и поездка в Нью-Йорк. — Возможно, сейчас случится чудо! — заявил Валентин, раздеваясь. — Возможно, я усну. Сам, без таблеток. Но это не точно, — он почесал припухший глаз. — Надо ловить момент. — Реально чудеса. Ложись, я пока не хочу. Разберу чемоданы. — Да плевать, завтра всё. — Тебе же не мешает звук, только свет. Я тихонько. Для этого и нужны рабы, — улыбнулся я. Валентин делал многое, но некоторые бытовые вещи с удовольствием перекладывал на меня — ещё и проверял, всё ли я сделал правильно. Я обожал это напряжение в спине, с которым я предъявлял ему работу на проверку. Мне всегда хотелось одновременно и угодить, и напороться на лёгкое игровое наказание. Получалось каждый раз по-разному, но я всегда был доволен результатом. — Ты же не бытовой раб. You’re my pleasure slave, — почти промурлыкал он ласково, залезая под одеяло. — Иди сюда, доставь мне удовольствие. Мне с тобой хорошо спится. Отказ не принимается. — Знаю, Мастер, что не принимается, — вздохнул я притворно, тоже раздеваясь. Мне хотелось ещё немного порадоваться, продлить этот сумасшедший первый вечер. Но едва моя голова коснулась подушки, я уже не смог открыть глаз. Следующие пять дней мы провели, исследуя Нью-Йорк. Я начал ориентироваться по карте метро и перестал удивляться крысам на путях, а к третьему дню устал даже пялиться на странно выглядящих пассажиров. Мы на фоне многих были совершенно обычные: ну да, за милю видно, что мы пидоры, что мне нет даже двадцати, что мой ошейник — не просто аксессуар и под образ не подходит. На нас иногда тоже оборачивались, но в опасные районы мы не заезжали, а Бруклин и Манхэттен и без нас были полны фриков. Маршрут составлял Валентин, а вот все диалоги с американцами — в магазинах, в музеях, в кафе — вёл я. Мастер говорил, что я так служу ему, но я-то знал, что он просто учит меня использовать мой продвинутый английский «в дикой природе». У меня получалось так естественно, будто я всю жизнь там прожил. Я быстро начал понимать даже иностранные акценты и странный выговор некоторых чернокожих. В такие моменты Валя только наблюдал за мной и скромно улыбался. Мы побывали везде, где я хотел. Поднялись на три обзорные площадки — самая классная оказалась на вершине непримечательного снаружи Рокфеллер-центра, — сходили в тот самый музей с динозаврами, пофоткались у подножия Статуи Свободы и потёрли яйца быку с Уолл-стрит. Навернули два круга на велосипедах в Центральном парке, прошлись по хипстерскому Хайлайну, посмотрели на застрявший в девяностых Брайтон-Бич, погуляли по Кони-Айленду и побродили по кладбищу в Бруклине. Набрали целый пакет разноцветных M&M’s в музее на Таймс-сквер, сходили на какой-то непонятный мне мюзикл про отцов-основателей США, от которого Валентин пришёл в восторг, попробовали пиццу за доллар, бейглы за десятку и ужасно острые мексиканские такос из какой-то легендарной сети фаст-фуда. Мы вели себя, как два конченых пидора — как два идиота, впервые попавшие в цивилизованный мир. Держались за руки, целовались в парках, тянули друг друга по направлению к тому, что хотели увидеть, а в метро шёпотом обсуждали планы на вечер, пользуясь тем, что нас, скорее всего, всё равно не поймут. Но когда наступал вечер, мы валились без сил на отельную кровать, снова целовались и просто засыпали в обнимку — даже Валентин в кои-то веки спал без проблем. Хотелось, помимо культ-просвета и языковой практики, ещё и немножко Темы. К пятому дню было решено всё-таки выбраться на БДСМ-вечеринку. Мы не раз бывали на таких в Москве: там было не так спокойно, как на лектории, но зато там чаще были настоящие экшены, а не теоретические рассуждения. Валентин с подачи Славы выбирался на всякие тренинги, где едва держался, чтобы не поспорить с презентующим по поводу той или иной техники, а я больше использовал клубы как возможность понаблюдать, пообщаться и показать всему миру, какой офигенный у меня верхний. Сегодня мы оба заняли скорее наблюдательную позицию в углу зала, наслаждаясь хотя бы видимым отсутствием гомофобии, с которой мы всё-таки иногда сталкивались на московских встречах, где зачастую были единственной гей-парой. И пусть Нью-Йорк и не Сан-Франциско, здесь всё же явно было с этим полегче: на нас никто не глазел. А если глазели, то явно не с осуждением, а для получения эстетического удовольствия. На кожаные штаны Валентина и портупею, надетую поверх отглаженной белой рубашки, я и сам периодически заглядывался, когда поднимал глаза. Сам клуб тоже был не чета московскому: атмосфера помрачнее, три этажа, несколько экшен-залов и куча приватных чиллаутов с крутыми девайсами, один из которых мы и забронировали на конец вечера. План был опробовать их крошечную клетку, в которой нельзя было развернуться, и стол с приваренными креплениями для рук, ног и шеи. Я смотрел на разворачивающуюся перед нами публичную порку девушки и думал только о том, как я жажду ощутить себя не просто подчинённым, а абсолютно беспомощным сегодня вечером. Валентин смотрел на девушку с большим удовольствием, чем витающий в облаках я — но я знал, что он только смотрит и оценивает фигуру нижней и технику выступающего верхнего; что здесь вопрос скорее в эстетике, а не в желании. С таким же внимательным видом он разглядывал скелеты динозавров в музее. Зато когда начался фаер-плей, я буквально увидел, как у него загорелись глаза. Этот экшен был похож скорее на спецэффекты из фильма: верхний размазывал по девушке белую пену, а потом аккуратно поджигал, и огонь на несколько секунд захватывал её тело, рисуя красивый узор в такт музыке. Тушил пламя он руками, просто легко проводя ладонями по животу и груди своей модели, а потом аккуратно и быстро целовал место, где потух последний огонёк. Ещё немного пены — и всё начиналось по-новой. — Попробуем как-нибудь, — шепнул мой Мастер, наклонившись ко мне и притянув к себе за ошейник. — Я научусь. Хочу так. — Да, давай. — И тебе тоже надо научиться. Со мной разное делали, но не поджигали. Я только улыбнулся ему в ответ, запрокинув голову. Как скажешь, Мастер. As you wish. После окончания шоу началось свободное общение. Валентин отошёл поговорить с выступавшим верхним, а я разговорился с сидящей неподалёку чьей-то нижней, которой тоже понравилось выступление. Она рассказывала, что один раз её тоже поджигали, но в бондаже, а я просто кивал и радовался тому, что понимаю каждое слово из её речи. Вокруг нас постепенно собралась группка отправленных гулять нижних — мы сидели в кругу на полу и делились впечатлениями и собственным опытом. Я сам не заметил, как инициировал знакомство и вовлекал всех в диалог так, чтобы никто не чувствовал себя лишним. Даже языковой барьер и кожаный ошейник не мешали мне занимать позицию лидера. Я так увлёкся общением с новыми людьми, что поздно заметил, что Валентина нет в зале уже минут двадцать. — … Так вот, эти две рыжие садистки меня били с двух сторон, — улыбался зеленоглазый американец напротив. Красивый, жалко только, что натурал — мой гей-радар это определял однозначно. — У каждой по два флоггера, в две руки. Два по спине и по два по груди. Очень классно. — Ладно, ребят, было приятно познакомиться, — откланялся я, вставая. — Мне нужно найти своего Мастера. — А он там с какой-то женщиной ушёл, — подсказала мне одна из новоприобретённых знакомых. — С блондинкой. В груди неожиданно кольнуло. Америка и женщины, женщины и Америка. Я прошёл через галдящую толпу, прошёлся по широкому коридору, в котором люди тут и там сидели на диванчиках и обсуждали прошедший вечер, зашёл в бар и заглянул в другие залы. Ни блондинок, ни Валентина. Время нашего бронирования в приватной комнате уже подходит. Нашёл я его в курилке на выходе из клуба. Валентин не курил, ему даже дышать дымом было нежелательно из-за специфики профессии. Ему же завтра открывать экономический форум, а он тут дышит всякой гадостью, стоит у стены рядом с этой мадам. Блондинка, тоже низкая и худенькая, как его бывшая. Да чёрт бы тебя побрал. — Да, правда? — улыбался Валентин. Он явно был с ней знаком. Они стояли близко друг к другу, но говорил он всё равно довольно громко. — Рад, что у неё тоже всё хорошо. — Да… — протянула женщина. Что-то в ней было от Эльзы, неуловимая хитрость, странная игривость, присущая верхним дамам. Потом она расплылась в ещё более широкой улыбке. — Тебе разрешено вернуться. — Что? Куда вернуться? — К Эльзе. Она прислала меня сюда проверить, как ты. Ты постарался: выглядишь хорошо, наконец-то ушёл из школы и сменил работу. You've made some good decisions. Возвращайся. — Так у меня же партнёр. Она меня потому и отпустила. — Да брось, ты знаешь, что это не по-настоящему. Отпустить тебя к какому-то мальчику? Она тебя отпустила на год, чтобы ты наконец-то нашёл себя, почувствовал себя мужчиной. Ты справился. Возвращение — твоя награда. — Мне не нужна такая награда, — отвечал Валентин уже менее уверенно. Я всей душой ненавидел эту тоненькую нотку неуверенности в его голосе. Он не уверен во мне и в себе, боится всего мира. Можно сколько угодно компенсировать это препаратами и терапией, но эта его слабость никуда не исчезнет. Я хотел бы слышать от него уверенные жёсткие интонации, видеть его решительный взгляд, как тогда, когда он мой Мастер и доминирует надо мной. Такого Валентина мне было ужасно тяжело любить. Я знал, что он и сам ненавидит это в себе. Эта паника, подступающая к горлу, эта лёгкая дрожь по всему телу, этот животный неконтролируемый страх. Спасти может только вовремя переданный контроль — кому-то, кто сильнее, чем жалкий Вэл. — Я была на той церемонии, пятнадцать лет назад. Ты клялся, что это навсегда. Ты возвращаешься. Мне приказано вернуть тебя Эльзе. У тебя никогда и не было шанса уйти. — What the actual fuck… — произнёс Валентин уже тише. Интонация была возмущённая, но я видел, что он тонет, что его уже накрыло ужасом. Женщина быстро достала из сумочки целых два ошейника и, недолго думая, обернула вокруг шеи Вэла кожаный, туго затянув застёжку. Он приподнял руки в защищающемся жесте, но не посмел коснуться этой незнакомой мне верхней. Стоял, как парализованный, и только едва заметно мотал головой. — Не вертись. Ты знаешь, что ты раб. На всю жизнь. Ты это сказал, у тебя нет и никогда не было права выбора. Забудь про своего мальчишку, разберётся. Ты знаешь своё предназначение. От судьбы не уйдёшь, — заявляла женщина строго. — No… — отвечал Вэл тихо. Слишком тихо. Глаза у него были стеклянные, а грудь не двигалась. Он уже не дышал, он уже был не здесь, он не контролирует себя. А ведь так недавно всё было хорошо… Ну же, давай, блять, Мастер! И мне бы выждать секунду, подумать, оценить свои риски, вспомнить все жизненные уроки. Воспользоваться моментом и посмотреть на то, как он отреагирует на такое. Как раз было бы хорошим показателем того, каковы настоящие мысли и намерения. Но я, как всегда, не мог просто стоять в стороне и смотреть на происходящее, особенно зная, что сейчас он во власти паники. Каким бы жалким Валентин ни был, он — мой. Ошейник на него надевать буду только я. И если он сам не оттолкнёт эту странную мадам, это сделаю я. Заберу домой в Москву, посажу на цепь и порву загранпаспорт, даже если будет сопротивляться. Я сильнее — по крайней мере, прямо сейчас. И я за своё буду бороться, I’ll fight tooth and nail. Не посмеет, никто не посмеет, даже он сам. — Hey. — Я прошёл в курилку и встал позади женщины, лицом к Валентину. Она даже не обернулась, как будто знала, что я буду здесь. Дальше я обращался уже к Вале. — Take it off. Now. Получилось строго и громко, но это было именно то, что нужно. Валентин моргнул пару раз — и я увидел, как спала с его глаз пелена, как появились во взгляде осознанность и понимание ситуации. Он судорожно завёл руки за свою шею и трясущимися пальцами расстегнул пряжку. Протянул свой ошейник женщине. — Всё кончено. Я не вернусь. Я с ним. Она лишь смотрела на него с широкой улыбкой, а ошейник не принимала. Как будто специально смотрела, что он будет делать дальше. Валентин разжал пальцы, позволив изношенной полоске кожи упасть на пол, покачал головой и прошёл мимо верхней, не сказав ничего. Взял меня за плечо и повёл в сторону гардероба. После этого короткого момента смелости он вновь распался. Я видел подступы то ли истерики, то ли панической атаки в его глазах, когда помогал ему снять портупею и надеть пиджак. Не выпускал его из виду, когда объяснял одному из организаторов, что мы, к сожалению, вынуждены покинуть клуб раньше времени, и наше предоплаченное бронирование сгорает. Уже на улице я в первый раз в жизни почувствовал себя по-настоящему ответственным за происходящее взрослым. Вокруг был ночной Нью-Йорк, верхний Манхэттен в районе сотых улиц: кирпичные дома, деревья с густыми кронами, жёлтые светофоры и мягкие фонари. Было свежо, темно и тихо, и нам срочно надо было в отель. Я увидел издалека зелёный кэб, шагнул вперёд, всё ещё придерживая Валю за плечо, и вытянул свободную руку. Паника пришла уже в машине. Валя тяжело дышал и смотрел в окно, явно стараясь фокусироваться на мелькающих зданиях, а я ничего не говорил и не пытался ему помочь. Я был зол на него и его нерешительность и тоже стремился успокоиться. Уже на мосту над Гудзоном Валентин успокоился и взял себя в руки. Повернулся ко мне, посмотрел на меня виновато — а я сразу же всё простил. Я всегда всё прощал этим карим глазам, в которых все внутренние терзания были как на ладони. — Извини, — сказал он просто. — Я растерялся. — Всё окей, — ответил я честно. До тех пор, пока он смотрит на меня с таким раскаянием, всё и правда окей. — Это всегда так. Эльза обожает доводить меня и рушить мою психику. Но всё и правда кончено. — Верю, — вздохнул я. Пришло время выкладывать карты. — Я не думаю, что она это сделала, чтобы тебя довести. Просто проверяла, как у тебя дела. — Ну конечно. Ей просто нравится издеваться, пусть и не напрямую. — Да не в этом дело. Она писала мне, спрашивала, как у тебя дела, как у тебя состояние. Братьям твоим тоже писала. Я ей сам похвастался, что мы едем в Нью-Йорк. Я думаю, что это была просто проверка. Вдруг тебе хреново, и ты на самом деле хочешь вернуться. Он прикрыл глаза, потёр веки пальцами. — Очень похоже на неё. — Думаю, она тебя даже пожалела в этот раз: отправила сестру, а не приехала лично. — Милосердие ебаное… — Милосердие, — кивнул я. — Как в тот раз на свадьбе, когда она лично приехала, чтобы тебя отпустить и мне правду раскрыть. И в этот раз — заботится о тебе, проверяет, всё ли у нас с тобой хорошо. Своеобразно и по-садистски, конечно. — Заботливая сука. — Он поставил локти на колени, спрятал лицо в ладонях. — А я проверку-то я не прошёл. — Прошёл же. — Если бы не ты, то я бы там так и остался, Юр. Я бы так и стоял в этом старом ошейнике, трясся от ужаса и не мог вдохнуть. Я бы сдался без тебя. Прям вот с потрохами. Я же помню, что это такое — быть снизу. И это всё вернулось в раз, всё нахлынуло… И я не могу даже сказать тебе, что я не захотел на секунду вернуться. Там было много хорошего. И много плохого. Меня удержал только ты, честное слово. — Так я поэтому там и был: чтобы вовремя отдать приказ и вытащить тебя. Если бы не я, этого всего бы и вовсе не случилось. Он снова поднял взгляд. Мы уже подъезжали к отелю. — Пожалуйста, прошу, прости, я не… You didn’t have to do this. Тебе не положено, это не твоя обязанность, я должен был… — Валь, ты прощён. Я тебе верю. Я знаю, что с Эльзой всё кончено. Я кривил душой, когда говорил это. Я верил в это у себя в голове, но ещё не полностью — в сердце. Там болело, там кололо от понимания, что я у Валентина не первый, что у него вот такое прошлое и вот такие заморочки с психикой. Что он не стопроцентный верх, какой нужен мне; что у него есть вот такие моменты слабости, когда мне надо брать всё на себя. Мы совершенно точно не родственные души и не две половинки. Не безумные влюблённые, безупречно подходящие друг другу. Мы ужасно разные и ужасно неидеальные, и нам ещё очень многое нужно понять, пройти и решить. Простого пути нет и никогда не было. Но я принял решение — и я не отступлюсь. Я, блять, Юра Нечаев. Я сожму зубы и сделаю лишний шаг, я выдержу и поверю в него, потому что сегодня я психически стабильнее. Перешагну через боль и приму его всего. Это всё потом воздастся мне сторицей. — С ней всё бесповоротно кончено, — подтвердил Валентин, вылезая из машины. Когда мы поднялись в номер, сил ни у одного из нас не осталось ни на что. Мы оба думали о своём, разговаривали только о планах на завтра и вскоре легли спать. Мне ужасно надо было прижать Валентина к себе поближе. Я проснулся среди ночи от того, что мне было холодно. Вали рядом не было, кровать на его стороне уже остыла, остался только запах. Предчувствие у меня было хреновое, и я вскочил. Оделся, попытался ему позвонить — телефон оказался на зарядке в номере, проверил мини-бар — да, крошечная бутылочка виски пропала, — вышел в коридор, прошёлся до балкона. Ни следа. На ресепшене сказали, что после нас никто не заходил и не выходил из здания. Его не было ни в круглосуточном отельном ресторане, ни в баре, ни в курилке. У меня уже сердце заходилось от мысли, что он может быть в чьём-то номере в этом же отеле. Даже вместе с той самой женщиной. Или ещё что похуже. — Крыша? Она открыта, там летняя веранда для гостей. Прекрасный вид на ночной Манхэттен, — предположила сотрудница отеля. — Блядство! — выпалил я по-русски и тут же осёкся, натянув вежливую улыбку: — I’ll go check it out, thank you! Вид и правда открывался шикарный. Слева сверкала Статуя Свободы, затем возвышались небоскрёбы нижнего Манхэттена, включая новенький высоченный Всемирный торговый центр, а дальше напоминали о забытом ар-деко Крайслер-билдинг и мой любимый Эмпайр-стейт. Прямо по курсу был Бруклинский мост и парк у его подножия на берегу Гудзона. Протяни руку — и коснёшься воды. Валентин, казалось, вот-вот нырнёт в реку. Он сидел вдалеке от столиков и зонтов, на самом краю бетонного ограждения, и свесил ноги вниз. Восемь этажей, придурок. В который уже раз за вечер меня пронзило болью. Теперь я понимал его страх — он боялся, что я уйду вот так же, глупо и бессмысленно. Ветер был ледяной. — Ва-а-аль, — протянул я медленно, постепенно повышая голос, чтобы не напугать. — Давай поговорим. Как ты? — Нормально. — Он обернулся, чуть откинулся назад, опираясь на одну руку. Посмотрел на меня грустно, но вполне трезво и осознанно. Только глаза красные. Если у меня внутри такой ужас и смятение, то что внутри у него? — Слезь, пожалуйста, а? Ты как-то сидишь… странно. Он поднял руки вверх, как будто сдавался на мою милость, и быстро слез, опустившись на бетонный пол. Белая рубашка вся помялась. Я выдохнул и подошёл ближе. Осторожно выглянул вниз. — Да там второй уровень и ещё три ограждения, это же Америка, — усмехнулся Валентин. — Не убиться, даже если захочется. — Well, God bless America, — ответил я, садясь рядом с ним на пол. Внизу хотя бы было не так ветрено. — Ты чего? — Не спалось. Думаю. — Что надумал? — Что я мудак. Мне надо послать и Эльзу тогда, и её сестру сегодня. Я тебя раню своим поведением, я знаю. Я не тот, кто тебе нужен. — Я знаю, — кивнул я. — Но ты сделал всё, на что был способен в тот конкретный момент. — И на что я был способен? Промямлить «нет»? Юр, я… — голос дрогнул, сорвался. — Я не верхний. — Но ты и не нижний. Ты проклятый свитч с тенденцией вверх, а ещё ты человек с особенностями. — «С особенностями», блять, — он снова скрыл лицо в руках. — Хорошо, Валь. Хочешь точный термин? Ты психически больной. — Нет, — мотал он головой. — Да. У тебя паническое расстройство, а сверху ещё всякие проблемы, связанные с Эльзой. Потому что ты её, может, и любил — а она тебя точно нет. — Она меня любила. По крайней мере, когда-то. — Ну, значит, такая у неё ебанутая любовь. Она же тебя приручала долго и упорно. Привязала к себе, пудрила мозги, извлекала прибыль. Тебя там били, насиловали и снимали всё это на камеру. Ты — жертва насилия. — Нет! — Да! Там от БДСМ одно название осталось. Твоя психика изначально неадекватная, так ещё и она тебя ломала. — Но кто-то же с Эльзой жил! И их же много было! — всплеснул он руками. Ветер уносил его голос. — Сэму вообще двадцать лет всё нормально было! — Хорошо, давай тогда так: лично ты Эльзу не потянул. И ты ей не нужен, она наигралась. Сломала и выбросила. You are a broken person, Валь. И твои реакции мне… понятны, пусть это всё тебя и не оправдывает. Ох, не хотел он это слышать. Ему нравилось притворяться нормальным, всё контролирующим верхним. Он любил делать всё как положено, быть идеальным любовником, другом, партнёром. Я видел в нём это стремление угодить мне во всём, отработать на все сто, достичь всего, что хочется. Весь последний год он из кожи вон лез, чтобы удовлетворить меня, выстроить новую карьеру, получить диплом и наладить отношения со своим отцом и моей мамой. На нём держалось очень многое, что я часто воспринимал как должное. Он же старший любовник, он же мой всемогущий Мастер. Вот только даже такой верхний, как Валентин, может что-то не вывозить. Особенно такой, как Валентин. И я заберу часть, которую не вывезет. Он немигающе смотрел вдаль, на огни Бруклина, и глотал слёзы. — Я всё исправлю, починю и налажу, — прошептал вдруг он. Русский рэп — последняя стадия принятия горя, это всем известно. — Да. Всё лечится и исправляется, — заверил его я. — Таблетки, режим, терапия, дневник — ты знаешь процесс. Я буду рядом. — Может, тебе не надо быть рядом со мной? Дай мне пару месяцев, я оклемаюсь после этого, буду адекватнее. А ты подумаешь, стоит ли игра свеч. — Ой, заебал! — протянул я, приобнимая его. — Уже полтора года, как ты меня думать заставляешь! Валь, you are a fuckup, but you’re a very lovable fuckup. И я хочу быть с тобой. Не потому, что я такой единственный и уникальный в этом мире, кто тебя полюбит, а потому, что тебя хочется любить. Не всем, конечно, но есть в этом мире те, кто тебя любит — от моей маман до твоих друзей. Ты этого стоишь. Ну иди сюда. Валентин мне не верил, но всё же положил голову мне на колени, как я велел. Сморгнул слёзы. Какой же ты смешной дурак, Мастер. Я закрепил на нём ошейник, который впервые надел на него в январе. Не такой, какой был у Эльзы — из другой кожи, с другими швами, с другой застёжкой, и шёл он Вале больше. И ощущаться он должен по-другому. Этот ошейник не парализует и не провоцирует панические атаки. Он успокаивает, приводит всё в порядок, показывает моему Вале, что бояться нечего. Что я здесь. — Я люблю тебя, слышишь? — я провёл рукой по его шее, по беззащитной гладкой щеке, а потом за ухом. — Люблю твой поставленный голос и американский акцент — спасибо маме-Америке. Люблю твои вечно сонные глаза, по которым я уже научился читать твои мысли. Вот эту конкретную правую бровь вот в этом месте, где она так изгибается, когда ты задаёшь какой-нибудь хитрый вопрос. Люблю твои руки и всё то, что они умеют делать. Шрам твой у соска и волосатую грудь. Ниже даже спускаться не буду, там я вообще всё обожаю. Я люблю то, какой ты в клубе, когда сидишь на краю дивана и готовишься задать каверзный вопрос; люблю тебя строгого в универе, тебя исполнительного на работе; люблю такого правильного водителя за рулём, когда ты перестраиваешься вечно в крайний правый, потому что ссыкуешь ехать в левом ряду. Я люблю тебя сверху и люблю тебя снизу. И такого люблю, пусть это и сложнее. Пожалуйста, хватит сомневаться — в себе, во мне. Как там Эльза твоя говорила: «You know which way to go». — Она говорила тогда про тебя, — подтвердил он. Я знал, что этот мой эмпат чувствует каждую частичку моей любви сейчас. И знает, чего мне стоило сказать именно это, обнажить всё то, что я чувствую, а не наорать на него, придурка, за сидение на парапете. — Я не сомневаюсь, я просто… Это моя голова. Там столько намешано… Мне очень жаль, Юр, что я не твоего возраста, что я не свежий, что я вот такой вот тебе достался, и… — За-е-бал, — повторил я тихо, нагибаясь и целуя его в уголок рта. — Если бы не твоё прошлое, ты не был бы тем, кто ты сейчас. Ты не был бы моим Мастером, не был бы моим Вэлом, не был бы моим учителем — а может, мы бы вообще не встретились. Но мы не живём в мире, где что-то произошедшее можно поменять. И нехуй по этому поводу загоняться. — Как легко в девятнадцать лет так смело говорить про прошлое, — улыбнулся он, поднимая на меня взгляд. — Окей, бумер. — Иди сюда, малыш, — он притянул меня к себе за подбородок. — Я тоже тебя безумно люблю. — Не сомневаюсь. Пойдём, а? Холодно. Уже в номере я раздевал его и укладывал в постель. Он был немного пьяный, чуть путался в пуговицах. Повалился в кровать и закрыл глаза, но я сомневался, что он просто так уснёт. Нет, теперь настало время тревоги. — Блять, завтра первый день форума, надо повторить термины… — Будильник завёл. И на твоём, и на моём телефоне. Утром повторишь. — Доехать ещё надо… — Довезу тебя до Манхэттена и посажу на ваш автобус от фирмы, приедешь вместе со всеми. — Рубашка… — Отглажена ещё вчера. У меня всё под контролем, доверься. — Я поцеловал его в затылок над ошейником. — Хорошо. Спасибо. Спокойной ночи. — Какой «спокойной ночи»? Ты ещё меня не удовлетворил. Мы пять дней гуляем по Нью-Йорку, целуемся на каждом углу, сегодня были в БДСМ-клубе, а секса у нас так и не было. Мне девятнадцать, ты знаешь, что я хочу каждый день по несколько раз. Раздвигай ножки, Мастер. — Завтра же форум, как я на него встану? — Как-то тебя это не волновало, когда ты пил виски и сидел на крыше, строя из себя эмо-боя. Встанешь, вытрешь мою сперму, которая вытечет за ночь, примешь душ и пойдёшь. Как всегда делаешь. Валя выдохнул устало, но одеяло с себя скинул. Положил себе под лобок подушку и действительно раздвинул ноги, демонстрируя мне лежащий между бёдер мягкий член и давно не пользованную дырку. Я дёрнул его за ошейник: — Я передумал. Раком, лицом вниз. «Пятая» по-старому, «предложи себя» по-новому. — Я помню свой собственный тренинг, спасибо. Эти позы я для тебя придумывал, — ворчал он, поднимая бёдра. За это он тут же получил два ощутимых шлепка по заднице — на обеих ягодицах остались чёткие следы ладоней. Рука у меня тяжёлая: меня учили больно бить в клубе, а ещё тренажёрный зал даром не прошёл. — Знаешь что, Валь? Ты же понимаешь, почему ты придумывал эти позы? — спрашивал я, продолжая шлёпать одной рукой, а другой осторожно разминая дырку большим пальцем. — Тренировать тебя под себя. — О да, но тренировал ты меня только потому, что я тебя об этом попросил. Всегда в рамках того, что я хотел, всегда стремясь угодить мне. Я же вижу, что мы сначала пробуем всё то, что нравится мне, а потом, может быть, то, что любишь ты. Весь твой тренинг был придуман исключительно для меня и в соответствии с моими желаниями. Инициатива была за мной — и последнее слово в таких вопросах всегда будет за мной. — Я добился ровного розового цвета его округлой задницы, а другой рукой уже смазывал вход двумя пальцами. Буквально немножко внутрь. — Ты можешь быть сколько угодно Мастером и Хозяином, но в тот момент, когда мне перестанет это нравиться, я волен тебя остановить. То, что игра идёт по твоим правилам — это иллюзия. У такого нижнего, как я, власти всегда больше. Я двигаю эти отношения, я управляю тобой, я всё решаю, слышишь, Валь? Это я подчинил тебя себе, это я тебя уломал, влюбил, а теперь могу просто верёвки вить. И если я захочу тебя снизу — ты будешь и снизу, и ты даже не сможешь сказать мне «нет», little broken boy. Последняя фраза задела что-то в Валентине, он вздохнул и странно дёрнулся. Хотя, может, это мой член с проколом через всю головку и красивым большим украшением так его напугал. Теперь это были два шарика: штанга входила сверху над уретрой и выходила под уздечкой. Я смазал себя хорошенько и уже медленно проталкивался внутрь. Пирсинг чуть тянуло, но это только прибавляло ощущений. А уж Валин растянутый анус должен сейчас испытывать что-то очень необычное. — Вот так, вот так, до конца, хороший Мастер, послушный. Хорошая дырка, — иронизировал я, втолкнувшись до конца и начиная потихоньку трахать своего Валентина. Своего бывшего учителя и нынешнего ассистента препода. Своего умненького синхрониста и полиглота. Своего Мастера и своего же нижнего. — Это тебе напоминание о том, кто кому принадлежит. Не забывай никогда об этом раскладе. Эльзин ошейник уже ничего не значит, теперь ты мой. Ты всю свою жизнь живёшь ради меня: и учёба, и работа, и квартира, и поездки все у тебя под меня. Ты ведь всегда готов быть снизу, всегда готов меня принять, стоит мне только руку протянуть и вот так за волосы взять, да? Я заставил его выгнуть позвоночник, притянул его голову к себе для поцелуя. Я поверить не мог, что Валентин — мой сильный, уверенный, красивый Валентин — плачет во время секса. Не от боли и не от ужаса, а от кайфа принадлежать мне и быть в моих руках. — Отвечай на вопрос! — я ударил его по щеке, едва перестав целовать. — Да, Юр, готов. Когда захочешь. I’m yours, — отвечал он. Дыхание сбилось. Он был очень красивый: заплаканный, с красными щеками и опухшими глазами. Настоящий нижний. — Yes, you are. You fucking are, не забывай про это. Ты можешь хоть триста раз быть верхним, но в душе ты всегда знаешь, что я сильнее. Я просто морально сильнее. Каждое своё слово я подкреплял быстрым движением бёдер, почти впечатывая себя в него. Ягодицы у него горели, дырка сжималась при каждом моём движении, а лицо было искажено странной смесью страдания и облегчения. — Сильнее, — подтверждал он мои слова. — Ещё лет пять, и ты меня во всём перегонишь. — Тебе нужен сильный партнёр. Ты бы не выжил с тем, кто слабее. Тебе со мной повезло. — Я выбирал. Я же тебе сказал, что мне нравится, какой ты упрямый и как ты не боишься трудностей. — Не боюсь. И тебя не боюсь, Мастер. Кончишь для меня? Нравится мой пирсинг, да? — Охуенно. — Он прогнулся ещё, подставляясь простатой под один из шариков. Просто маленькая ебливая сучка, даже сегодняшний вечер не сбил его либидо. Похотливый универсал, проклятый свитч, ебаный бисексуал. Всё ему мало, надо лучшее от всех миров. — Ты конченая блядь, Валентин Валентинович. Ты мог так и представляться на первом занятии по английскому у меня дома. — Hello, I’m Valentine and I’m a fucking slut, — рассмеялся он, дроча себе. Я дотронулся до него, почувствовал, как напряжён этот огромный член. Сегодня не используется по назначению. — Yes, you are, — протянул я, ускоряясь. Я никогда не мог долго продержаться в его заднице, всегда кончал за несколько минут. Валя кончил первым, испачкав отельную простынь, а потом так и лёг в лужу, не удержавшись на уставших руках. Я последовал, тоже почти падая на него. Я любил кончать неглубоко, чтобы посмотреть, как вытекает потом из задницы моя сперма. Валентин даже рисовался передо мной: сжимал и разжимал очко, выталкивая кончу. Он был помеченный, мой до кишок. Когда я провёл языком между его ягодиц, он даже не дёрнулся. Только едва приоткрыл глаза: — Извини, я… — Спи, завтра тяжёлый день, — улыбнулся я, целуя его ягодицу. Если Валя засыпает сам, то это можно считать за чудо. На время форума я планировал ещё погулять по Манхэттену и, может, попробовать какую-нибудь новую еду в Челси-маркете или дойти до гей-бара, но мне неожиданно выдали пропуск в здание — небоскрёб — и на сам форум (Валентин представлял меня, как жениха, а потом грустно показывал на российский флаг на бейджике; видимо, кто-то из организаторов сжалился), и я решил посидеть и послушать. Когда-нибудь ведь и я буду выступать на подобном мероприятии, а меня будут переводить. Я вроде бы понимал всё, что говорили по-английски, но не мог сложить знакомые слова в повествование, не поспевал за ходом мысли оратора. У меня была экономика в универе, я вроде должен это понимать. Просто тематика сложная — мне ещё учиться и учиться, несмотря на мой advanced. Человек на соседнем сиденье заметил флаг на моём бейдже и указал на наушники и пульт рядом с сиденьем. С пультом пришлось поиграться, чтобы найти нужный канал, но вскоре я услышал родной русский голос. Валентин совершенно спокойно и размеренно вещал что-то про валютные рынки и укрепление рубля. Я смотрел на оратора и думал, что это говорит он, не заметил ни одного шва в синхронном переводе. Слово в слово, секунда в секунду, без запинки и размышлений, как будто это самое простое занятие на свете. Оглянувшись, я увидел позади зала кабинки переводчиков на уровне балконов — и вот он, мой Mr. Leonov, отыгрывает свою невидимую роль. Ни один из этих придурков в аудитории, включая меня, не поймут сути сказанного без его и его напарницы. Мы все знаем, кто здесь на самом деле самый умный и кому платят несусветные деньги за этот форум. Я просидел на форуме почти полдня, слушая только его и снимая наушники, когда в дело вступала его коллега. Просто наслаждался голосом любимого Мастера, который ещё год назад учил школоту презент симплу и презент континиусу. А он ведь и правда мастер своего дела. Как я и сказал: встал, доехал и перевёл. И не скажешь, что его полночи успокаивал и жёстко трахал девятнадцатилетний любовник. Наверное, и он гордился мной так же, когда я получал сотки по английскому и сдавал сессии на одни пятёрки. Из пяти, конечно. — Как ты спишь в самолётах, не понимаю… — зевал Валя, складывая чемоданы в багажник. Вокруг была сырость холодного московского лета. Родное антипространство никогда не радовало адекватной погодой. — Неудобно же. — Ты и в кровати не всегда спишь, что с тобой поделать, — пожал я плечами. — Но я вообще выспался, особенно на пересадке в Хитроу. Как огурчик. — Вот ты и поведёшь, огурчик. — Он кинул мне ключи от машины. Старенькая БМВ приятно заурчала под моими руками. Август — Чуть правее можешь узел? А то прям под рёбрами, — шепнул я, повернув голову. — Так он передвинется в подвесе. — Не передвинется. Я сам эту обвязку три раза делал, помнишь? — Помню. Ходит тут на всякие семинары без меня, вяжет девчонок, — возмутился Валентин притворно, передвигая узел. — Я на них даже не смотрю, в отличие от некоторых. — Это чисто эстетика, Юр. — Я твоя эстетика. Давай, опаздываешь уже. Хорошо, что наши переговоры не слышали в зале из-за партии скрипки — показательное выступление было быстрое, в полутёмном зале и под музыку. Помимо нас в центре зала были ещё четыре пары. Чуть правее от меня Ярослава шустро обвязывала торс полуобнажённой Элеоноры. На них смотрели многие, в то время как мы с Валентином приковывали намного меньше внимания. Именно на нас неотрывно смотрели только несколько человек. Особенно выбивались из антуража тематической вечеринки на лектории моя мама и родители Валентина — все такие деловые и при параде, а мама и вовсе в белом брючном костюме. Ну да, мы им сказали, что это почти как тематическая свадьба, и они настояли на том, чтобы одеться более празднично. Ладно, они всё равно будут только на первой части. Другие гости — братья Валентина, его подружки и мои друзья — вписывались чуть лучше. Валерий с женой были с ног до головы в чёрном — ну чисто тематическая парочка. В кои-то веки выбравшийся на волю молодой папаша Сергей сидел в блестящем атласном пиджаке, который дарили ему мы с Валей на его День рождения. Анька Силкина была просто женщина-вамп в красном платье рядом с не менее статным Ильёй. А вот Максим и Вова, как завсегдатаи, сидели расслабленно, всего лишь в джинсах и футболках. Лёха Корнеев со своей девчонкой притаился позади всех — его я не приглашал, он оказался на лектории по стечению обстоятельств, не зная, что у нас с Валентином сегодня большой день. Бондаж завершили буквально за полчаса. На последних нотах ассистент нажал на кнопочку в углу, и все модели медленно взмыли вверх, подстраховываемые своими верхними. Получился такой ансамбль из пяти человек — две девушки в боковых подвесах, включая Элю, две в обратных — вверх ногами, и я по центру в простом горизонтальном подвесе с руками, скрещенными спереди, и задранными вверх перевязанными ногами. Позвоночник оказывался немного изогнут — ужасно красиво, очень страшно, потенциально опасно и безумно приятно. Практически так же я ощущал себя в сабспейсе — будто я был подвешен в воздухе и летел вперёд. Я поймал восхищённый взгляд мамы, улыбнулся ей, и тут же заиграла другая музыка. Слава говорила что-то про нас с Валентином, про «тематический союз» и любовь, про опеку и заботу в горе и в радости и какую-то ещё сопливую лабуду, которую они писали вместе с Валей у нас на кухне. Валентин даже писал клятвы, потом прочитал мне их вслух, и мы решили, что не будем повторять их на церемонии, потому что это всё и так очевидно. На данном этапе всё происходящее между нами было ясно без слов — мы прожили это, прочувствовали на себе, попробовали и нашли тот стиль жизни, который устраивал нас обоих. Церемония надевания ошейника была лишь формальностью и поводом для праздника. Но что-то всё равно поменялось, когда он застегнул на мне тонкую серебряную цепочку. Мир стал понятнее, прочнее, надёжнее. Я уже никуда не денусь от своего Мастера. Свадьба в девятнадцать лет — это ужасно рано, глупо и необдуманно, но я всегда и во всём был исключением. Валя расплылся в улыбке, когда со своего места вдруг встал Вова и поднёс мне точно такую же цепочку. Мастеру пришлось развернуться ко мне спиной и чуть присесть, чтобы я смог защёлкнуть застежку связанными руками. Ну а что, свитч он или как? Если я ношу ошейник, то и он будет. Слава говорила что-то в микрофон, Валентин Валерьевич громче всех хлопал в ладоши, моя мама, кажется, вытирала из уголка глаза слезу, а мы Валей ничего не слышали и не видели. Всё тонуло в шуме толпы, в музыке, в странных эмоциях — такая откровенная публичность, да ещё и перед семьёй, всё же была в новинку. Поцелуй вышел сдержанным и нежным, но я знал, что едва мы останемся наедине, он будет целовать меня совсем иначе. Когда меня спустили на пол, шум атаковал с новой силой. Состояние сознания у меня всё ещё было изменённым, и я чуть поморщился от обилия света, звука и ощущений. Сосредотачивался на глазах Валентина: на карей радужке, на чёрных ресницах и тоненьких стрелках в уголках. Замешательство прошло, когда к нам подошла мама. Пока Валентин, стоя передо мной на коленях, распутывал узлы, она тоже присела между нами. Обняла, снова закрывая нас двоих от всего мира и создавая маленькое тихое пространство. — Мальчики мои… Мы и правда были оба её мальчики — что я, что Валюша. Мама поздравляла нас, давала какие-то наставления. Я знал, что ей не хватило торжественности момента и речей. В Германии придётся играть уже нормальную свадьбу, чтобы вся родня была довольна. — …И самое главное — берегите друг друга. Не только кто-то один. Вы оба в ответе друг за друга, — сказала она вдруг строго, смотря именно на меня. — Хорошо, мам, — повторил я уже в пятый раз в ответ на её пожелания. Она улыбнулась и обняла меня, провела рукой по узлам верёвок на спине. — Спасибо. Ты у меня самая лучшая. — Ты знаешь, что ты можешь ко мне прийти с чем угодно. Ты всегда мой сын. Я всегда на твоей стороне. Я приму тебя любого. — Я знаю, — ответил я, пожалев, что у меня связаны руки. Слеза всё-таки капнула на мамин белый пиджак. — А может… А, ладно. Я хотел попросить её остаться на весь вечер, посмотреть на все экшены, увидеть, как мы взаимодействуем с Валей на самом деле. Но я знал, что дальше будет порка, public disgrace и ещё какой-то вечерний сюрприз. Маме не надо видеть этот разврат, не надо наблюдать, как меня бьют и обзывают. Она, может, и примет, но не поймёт всей прелести. Думай, Нечаев, прежде чем пиздеть. Потом нас поздравляли Валентин Валерьевич и Марина Сергеевна, и наставления предков выслушивал уже Валя. Отношения с отцом у него так и остались странные, последствия не стёрлись до конца. Я видел иногда, что он держится из вежливости, что собирает в кулак всё терпение, замечая, что слово «пидоры» ему не нравится, и едва выслушивает необычайно ценные указания родителей. Но были у них и хорошие моменты: они оба преображались, говоря о языках и лингвистике, смеялись над какими-то непонятными шутками про протоиндоевропейский, вместе думали над поломками дышащей на ладан БМВ и вместе же обсуждали, что ещё можно сделать на даче. Это всё равно было лучше, чем ничего. Чем больше проходило времени, тем больше налаживались их отношения. Дальше — только лучше. Когда Валентин меня отвязал и одел, поздравляли уже друзья с обеих сторон и завсегдатаи лектория. Мы сидели с Валей на диване, обнимались и вели со всеми беседы, но потом нас отвлекли и развели по разным углам, ведь каждому не терпелось вставить своё слово. Никогда не думал, что свадьба может быть таким утомительным общественным мероприятием. В какой-то момент я оказался лицом к лицу с Корнеевым. Выслушал стандартные пожелания, вежливо покивал головой, не отрывая взгляда от сидящего за столиком Вовы. Тот задумчиво вертел в руке телефон. — …В общем, да, совет вам да любовь. — Спасибо. — Можно к тебе просьбу, Юр? — Да? — Удали тот видос, пожалуйста. Я очень жалею, что я так поступил. Я был просто… Я завидовал очень сильно. Что тебе, что Володе. Что вам так можно, а мне, как мне тогда казалось, нельзя. Я всегда ту часть себя, которой нравились парни, отрицал. И меня это отрицание… довело. Извини ещё раз. — Лёх, что ты передо мной извиняешься, я-то при чём? Ты вон перед Вовой извинись. — Я уже. Он то же самое про тебя сказал. И, это… — он поднял выше пакет, который держал в руках. Белый с яблочным логотипом. — Это тебе. За моральный ущерб. Мне не хотелось брать в руки его подарок. Я знал, что буду каждый раз смотреть на экран и вспоминать совершенно разбитого Вову, школьную травлю и омерзительный бесстрастный секс с этим говнюком. Корнеева хотелось послать в далёкое пешее, но я прикусил язык. Не торопись. Я не принял из его рук пакет, сжал губы и направился к столику Вовы и Максима. Лёха последовал за мной тенью, глядя в пол. — Вов, ты принял подарок? — Да, — ответил он, всё ещё задумчиво глядя на телефон. — Это не компенсирует ущерб, но… Да всё нормально, Юр, — махнул он рукой. — Забыто и прощено. Уже не школьники. Мне терапевт Анна сказала, что это может быть шагом к тому, чтобы отпустить ситуацию. — Отпустить ситуацию, ты серьёзно? После всего того, что… — Ты вообще с ним после всего этого спал, — возразил Максим, потягивая коктейль. — Резонно, — ответил я. — Но тогда это было только моё решение. Я не покупаюсь и тебе не советую. Вдруг в разговор облаком рыжих и чёрных волос ворвалась Слава. Обняла меня одной рукой: — А я тебе советую воспринимать это не как попытку тебя купить, а как искреннюю попытку заработать прощение. Подумай, сколько часов работы было вложено в эти два телефона. Алексей мне за это лето перекрасил весь подъезд — ты видел, насколько стало лучше? — и внутренние помещения. Тут три метра потолков, между прочим. Старался мальчик. Не дожидаясь моего ответа, она похлопала меня по плечу и отошла по своим делам. Корнеев всё ещё мялся сбоку. — В любом случае, это вам. Я ещё потом подойду, — выпалил он наконец, собираясь уходить. Я удержал его за плечо, не отрывая взгляда от Вовы. — Уверен? Тот пожал плечами: — Да хрен с ним. Нам же не сдалось это видео. А ему жить спокойнее будет. — Спасибо, — улыбнулся Корнеев, всё ещё протягивая мне пакет. — Да не надо, у меня такой же, я в Нью-Йорке брал, — махнул я рукой. Я уже потихоньку подрабатывал репетиторством, а ещё у меня была пенсия и повышенная стипендия после перевода на бюджет — мне хватало. — Девушке своей подари. — Невесте, — поправил Лёша. Макс присвистнул и округлил глаза. — Так ты же… Ты же, ну, из наших. — Из ваших. Я би, — сказал он гордо. Нравилось ему это слово. — Так вышло, что отношения у меня с девушкой. От этого моя ориентация не меняется. Она знает. И моя мама тоже знает! — В первый раз жизни я узнаю новости быстрее Аньки. Ань! — крикнул Максим, откинувшись на стуле. — Лёх, да ты садись. И мадам свою пригласи. — Ага, я же с ней так и не познакомился, — добавил я, подтаскивая два свободных стула. Корнеев буквально сиял, но опасался садиться рядом с Вовой. Тот что-то быстро печатал в новом телефоне. — Не помните, там пароль с заглавной? — Ага, оба слова с заглавной и последняя буква, — подтвердил я. — Cock-Sucker-11-B. — Изобретательно, — усмехнулся Корнеев, присаживаясь рядом со мной. — Мы работаем сначала «прилипающими» ударами. Скользящими любой дурак умеет, но так хвостики просто режут кожу. А нам надо, чтобы это было похоже скорее на похлопывание, как будто ладошкой ударили по спине. Валентин физически не умел ничего делать молча. Если другие верхние проводили публичный экшен так, как будто они с партнёром наедине, то мой учитель неизменно устраивал лекцию, работал на аудиторию. Мы были в зале поменьше, и вокруг собрались новички, которым пообещали урок по флагелляции для начинающих, и «старички», любящие посмотреть на экшены именно моего Мастера. Я был просто моделью. Тихим молчаливым телом, на котором тренируются и показывают. Валентин зафиксировал мои руки наверху и велел прогнуться в пояснице. Вводная часть продолжалась уже минут пять, и я успел настроиться на предстоящую порку. Если она, конечно, наступит. — В идеале, конечно, надо бы размять подготовить, немножечко ввести нижнего в полу-трансовое состояние. Ритмично так, спокойно, чтобы привык к ощущениям. Валентин приподнял мою голову, посмотрел мне в глаза, а свободной рукой осторожно бил — гладил, на самом деле — флоггером по спине, обвивая его вокруг моего тела. Мне этого было очень мало, особенно учитывая, что он не порол меня как следует уже недели три и не давал кончать почти месяц — член в поясе верности ныл страшно. Я состроил недовольную, скучающую физиономию, чуть ли глаза не закатил. — Но это, конечно, в идеале. Может быть, у вас так получится, если ваш нижний послушный и настроен подчиняться. А у меня, как видите, хитрожопый скучающий мазохист. Его воспитывать и воспитывать. С этими словами Мастер сделал шаг вперёд, ушёл из моего поля зрения. Огромный кожаный флоггер просвистел в воздухе и попал даже не по заднице — захлёст кончиками пришёлся ровно на яйца, задев внутренние стороны бёдер. Я каждый раз клялся себе перед публичными сессиями, что не издам не звука на потеху толпе, и каждый раз скулил от таких ударов. У других верхних нельзя было даже пикнуть во время экшена. У Валентина было положено наслаждаться шоу и смеяться, и публика всегда собиралась соответствующая. К моему удивлению, в БДСМ-сообществе Валентина не очень любили. Его критиковали за спиной за излишне публичные экшены, за слишком жёсткий бондаж до посиневших рук, за отсутствие разминки, за следы и захлёсты; за совершенно варварское отношение к моим яйцам и члену, которое не позволяли себе даже самые жестокие домины-садистки со своими нижними мазохистами; и за то, что во время некоторых сессий на его лице читались не сосредоточение и кайф, а настоящая ярость. Ориентация не прибавляла ему привлекательности: пидорасы, сэр. Я знал, что вокруг нас собирались самые конченые садюги и мазы-экстремалы, которым, как и мне, плевать и на разминку, и на кровавые следы потом, и на возможность появления шрамов. Я знал, что я всегда буду рядом с Валентином, что он будет любить меня любого, со шрамами и без. Тело — оболочка, и так уж вышло, что я получаю кайф, когда моей оболочке причиняют боль. Максимально сильную. За год болевой порог стал выше, и я каждый раз ловил себя на том, что для насыщения мне нужно больше и больше. Но каждый раз, когда начинался экшен, я выл. Мастер всегда виртуозно игрался с моим терпением и нервами. Начинал всегда сильно. Следующие три удара снова были по яйцам, но уже стеком. — Как запел-то, щеночек… — рассмеялся Валентин, хватая меня за волосы. Заставил повернуть лицо к аудитории. — А во взгляде ещё обидка, вы посмотрите на него. Ты же сам просил больнее. — Я не просил, — отрезал я, стараясь ни на кого не смотреть. Щёки горели. У меня же на лицо написано, что я нижний пидор. — Ах, не просил? А тебе положено просить, раб. Ты всегда должен просить о наказании и ждать его. — Не должен, — ответил я просто из вредности. На публике у меня всегда был настрой поломаться, побрэтить. Я всегда ставил себя как лидера, всегда вёл всю группу за собой — а тут от меня требовали, чтобы я подчинился при всех. Желание попререкаться из меня всегда приходилось выбивать. Валентин цокнул языком, сжал челюсти. Я позорил его, смешил наших зрителей. Последовали ещё удары по яйцам, во время которых Мастер неотрывно смотрел мне в глаза. Я сломался на десятом, опуская взгляд и сжимая бёдра, стремясь защитить нежное место. — Ноги расставил. Шире. Ещё шире. Шире, я сказал! Давай, пидорас! Меня уже легонько потряхивало от боли, а его строгий голос только добавлял ужаса. За спиной перешёптывались про мой проколотый член и крепкий металлический пояс верности. Когда он снова взял в руки флоггер, стало ещё страшнее. Нет, я не боялся массажных касаний, флоггером меня было тяжело пробить, его мы использовали только для разминки. Проблема была в том, что толковых разминок у нас обычно и не было — а это может означать только то, что сегодня меня ждёт нечто поистине ужасное. Мастер уже не задевал член и яйца, продолжил работу с флоггером. Разогрел до красноты спину и ягодицы, кладя кончики ровно туда, куда было положено. Умел ведь, когда хотел. — И вот так вот осторожно готовим нижнюю шлюшку к основному действию. У нас сегодня большой день, сделаю ему подарок. — Блять, где ты его достал… — протянул я, увидев его инструмент. — Молчать! — пощёчина. — Я клянусь, я тебе язык когда-нибудь вырву, пиздюк. Это была моя просьба: угрозы физической расправой. Пинать меня Валентин боялся, суставы выкручивал осторожно, в горло вообще больше не трахал — зато пиздел он виртуозно. Мне нравилось лежать под ним, когда он держал меня за оба запястья и обещал переломать мне руки и ноги, чтобы я не вырывался. Я обожал, когда он осторожно лишал меня воздуха перед самым оргазмом и обещал придушить или повесить, если буду дёргаться. Почти кончал каждый раз, когда он говорил, что запрёт в крошечной клетке на неделю. Но самыми классными были его слова о том, что он меня даже с того света достанет. Тогда я добровольно скатывался в самые жуткие фантазии, которые не смог бы рассказать всепонимающей психотерапевтке Анне. В этих фантазиях я был не избалованным домашним рабом — в них я был настоящей жертвой, заложником, хрупким подростком в руках конченого ублюдка. Иногда я почти верил в эту фантазию, настолько хорошо Валя играл. С тоузом в руках ему и не нужно было особое актёрское мастерство. — Тоуз — старый шотландский инструмент, — объяснял он, демонстрируя зрителям широкую толстую полоску носорожьей кожи со сбитыми и скруглёнными от использования краями и раздвоенным кончиком. Сейчас настоящий тоуз не найти, можно только купить использованный. И не в России, а в Шотландии, конечно. Валя совсем недавно ездил туда в командировку. — Его использовали в школах на провинившихся учениках в пятидесятых годах прошлого века. Шикарная штука: им можно аккуратно похлопать, а можно, как мне говорили, и забить до умопомрачения. Чем займёмся сегодня, а? Отвечай мне, мразь! — Вторым, — шепнул я, проморгавшись после удара по щеке. — Я заслужил, Хозяин. — Вы посмотрите, у кого проснулось послушание! — смеялся Хозяин. — Поздно, ты уже меня разозлил. Не надейся даже, что я сжалюсь теперь, дерьма ты кусок. Считай. Тоуз объединил в себе тяжесть паддла и хлёсткость ремня. Удары одновременно и глубоко проникали в мышцы ягодиц, и сильно жалили поверхность кожи. Ну и рука у Валентина была тяжёлая — у меня даже уши заложило от собственного крика. Такой ор я мог позволить себе только в клубе, дома бы какая-нибудь участливая соседка сразу вызвала бы полицию. Я плохо помню, что я делал. Кажется, пытался вывернуться, потому что через какое-то время меня стали держать за свободные лодыжки, а кто-то сильный и большой встал прямо передо мной и удерживал на месте мой торс, обнимая. Мысль про стоп-слово мелькнула — и ушла. Боль была моим привычным состоянием. Я любил, когда было невыносимо тяжело. С Валей всегда было так. — Ну что, размяли твой зад, сучонок? Продолжаем? — Нет, нет, хватит. Пожалуйста, Хозяин, — взмолился я, вполне буквально глотая слёзы и танцуя на месте от боли внутри и на поверхности измученной задницы. Мир уже размывался, я был где-то не здесь. — Прошу. — Бесишь ты меня, тварь. Не хватит. Такие ничтожества, как ты, должны страдать. Его лицо страшно искажалось в моменты, когда он выпускал наружу свою садистскую сущность. Он приобрёл её рядом со мной, вросся в свою роль жестокого Хозяина. Вырос. Я обожал его таким — и не в последнюю очередь из-за того, что после таких сессий он становился сильнее и увереннее и во внешней жизни. А я был спокойнее и мыслил более взвешенно. — Нет, Валь, прошу, нет… На этот кнут невозможно было взглянуть без страха. Метр семьдесят, охренительный длинномер от известного мастера — им на полном серьёзе можно снять с жертвы кожу, если не убить. Я выбирал и заказывал его сам, но все воспоминания уже отошли на второй план. Меня колотило от ужаса. Я был свято уверен, что он рассёк мою спину до крови с первого же удара. Даже крикнуть не смог, потому что кнут выбил весь воздух из лёгких. Мы уже совершенно точно за гранью безопасности и разумности, остался только risk-aware садомазохизм. «Жёлтый» был уже на подступах. — Ну что за плакса, а? Скулишь, как щенок. Будь уже мужиком! А хотя, погоди-ка… —Валентин притянул меня к себе за пояс верности, поцеловал нежно-нежно. Напомнил, что это всё игра. — Ты же не мужчина. Ты мой маленький почти-кастрат. Жалкая блядская дырка. — Да, Мастер, — отвечал я, прижимаясь к нему всем телом, насколько мог. Я был рад передышке. — Вот такое послушание я люблю, — усмехнулся он, заглядывая в глаза. Проверяет, сука, где я и в каком я состоянии. — Продолжаем. Включите кто-нибудь лебёдку, пожалуйста. — Не-не-не, только не в подвесе, не… — Я тебя не спрашивал, сучка. Вот так. Стоп. Я был подвешен в воздухе за руки, судорожно обхватывая наручи. Грудная клетка была неудобно выставлена вперёд, позвоночник вытянут, а ноги беспомощно болтались в воздухе. — Такие беззащитные рёбра… — прокомментировал вдруг Валентин, вдыхая через зубы. Он уже был страшно возбуждён. В отличие от многих садистов, получающих чисто своё тематическое удовлетворение, Валя всегда испытывал весь комплекс эмоций, включая сексуальное возбуждение. После хорошей порки он мог меня растоптать и унизить хорошей еблей: просто воспользоваться своим избитым сучонком, разодрать нежный зад изнутри. Я так и не понял, что за прикол был с рёбрами. Когда в дело снова пошёл кнут, понимать стало некогда: я всхлипывал так, что не мог вдохнуть. Кожу как будто снимали слой за слоем, рёбра ломали, а задницу жгли огнём. Мне казалось, Валентин пытается вынуть из меня душу — и был прав. Отпустили меня только тогда, когда голос стал заметно хрипеть. Я не удержался на ногах, сразу же навалился на Мастера, дрожа от боли, ужаса и извращённого удовлетворения. — Ну и чего ты ко мне лезешь, тварь? Что тебе надо, пидор ты мелкий? — Я же твой… — только и шепнул я. — Да ладно? Уверен? Точно мой? Не дав мне лишней секунды передышки, Хозяин в одно движение развернул меня лицом ко всем и просто толкнул вперёд, коснувшись ладонью шеи. Я неловко упал на четвереньки перед аудиторией, прямо на рассыпанные на полу кусочки пластика — что-то типа камешков-декораций для аквариума со скруглёнными острыми кончиками. Они всё равно кололись и сразу же впились под коленями и в ладони. Пинками меня заставили лечь на эти колючки, а потом начали трогать. Я знал, что на сессии присутствуют только знакомые люди, каждому из которых Валентин заранее выдал распечатанные правила поведения, в которых был жёсткий список разрешённых касаний и слов в мой адрес, но всё равно это ощущалось так, как будто он отдал меня на потеху толпе и ушёл. Меня трогали везде, оценивали, как товар на рынке, вертели и шлёпали. Кто-то смеялся над маленьким членом, кто-то комментировал следы от кнута, кто-то уже предлагал Хозяину цену за меня — тысяча долларов, одна зарплата школьного учителя. Мне казалось, что я сам скоро словлю первую в жизни паническую атаку. Успокоился я только тогда, когда взялся пальцами за новенький серебряный ошейник. Я принадлежу Валентину, он надел его на меня. Когда меня в очередной раз перевернули на спину, я сквозь туман боли заметил знакомое лицо в очках. Вова гладил меня по щеке и улыбался. Его слова доносились до меня как сквозь стену. — Знаешь, Юр, когда ты мне отказал, я долго думал, почему не я, — признался он тихо. — Почему какой-то несчастный придурочный учитель. Потом понял, что я бы не смог дать тебе такого. Но я всё равно рад, что ты был у меня первый. Трах с лучшим другом — не самое плохое, что бывает. — Я рад, что мне выпала честь быть первым. Ты классный, Вов, — произнёс я тихо. — Просто не по моей части. — Я уж понял. — Я уж надеюсь, что ты понял, — усмехнулся Макс, тоже вдруг оказавшийся рядом. Он смотрел не на меня — только на Вову. — Не судьба, Володь. Пойдём. Юрка тут без нашей поддержки разберётся. Вова улыбнулся как-то смущённо, когда Максим развернул его к выходу, потянув за плечо. Всё-таки мой лучший друг — смешной наивный мальчик. Если бы не я и Макс, он бы не впутался и в половину всех наших идиотских историй и точно не попал бы на этот сумасшедший лекторий. Только скромничал бы на игре в «правду или действие» и постил бы смешную хрень в «Подслушано», боясь подойти сам. Макс, удаляясь, скользнул по мне хитрым взглядом. Когда-нибудь, если и Вова, и Мастер разрешат, можно устроить что-нибудь интересное с ним. Теперь всё было возможным. Только я вернулся из своих размышлений и сфокусировал взгляд на следующем нависшем надо мной человеке, как тут же получил пощёчину. Красивую, щедрую, без удара по уху или по глазу — совершенно правильную пощёчину. Только вот это был не Валентин. — Корнеев, сука, научился же, — улыбнулся я сквозь боль. — Ярослава устраивала мастер-класс, — пожал он плечами. — Лизе понравилось. — Рад за тебя и за Лизу, — ответил я совершенно искренне и чуть не рассмеялся. — Потому что ты, Лёх, был ужасен. — Ты тоже ебался отвратительно, — сказал он в том же ключе, смеясь. — Но всё равно ты был горячий. Спасибо тебе. — За что? — За пидорский секс, конечно. У меня же его больше не будет. Лёха наклонился, приподнял мою голову за затылок и поцеловал так нежно, как умёл. От контраста боли и нежности меня в очередной раз пробило на дрожь. Ещё один грёбаный би-интересующийся на мою голову, тоже уже связавшийся с женщиной. Корнеева вдруг оттащил злой до невозможности Валентин. Буквально стянул его с меня, развернул в сторону выхода и дал подзатыльник. — Я тебе что говорил, Корнеев? Моё не трогать, — почти прорычал мой Мастер. — Всё-всё, ухожу, Валентин Валентинович, — улыбался Лёха, поднимая руки вверх. Валентин наклонился надо мной с обеспокоенным видом, щёлкнул пальцами и махнул рукой в сторону выхода. Зрители начали вставать и выходить, кто-то накинул мне на плечи плед. Вся магия невиданно жёсткой сессии рассеялась вмиг. Валентин стащил меня с острых камешков, усадил на себя, завернул в плед целиком, прижал к себе и глубоко вдохнул запах моих волос. Он тоже устал. Эмоций было много и для него. Я трогал свой новый ошейник, позволяя себе расслабиться — на сегодня с болью покончено. Я был совершенно сытый и довольный. — Всё-таки уверен, Валь, — произнёс я сонно и чуть хрипло. — В чём? — Ну ты же задал вопрос: уверен ли я, что я твой. Уверен, конечно. Мы ушли с вечеринки раньше, чем она закончилась, хотя обычно развлекались до закрытия. Но сегодня был наш большой день: церемония проведена, сессия тоже, осталось только доехать до дома и лечь спать вместе. Я после такой порки был в полубессознательном состоянии и был уверен, что если Валя и хочет секса, то это произойдёт быстро и ванильно. Но Валя подготовил для меня свадебный сюрприз. Мы это не обсуждали, я был к такому не готов — но, конечно, я был не против. — Садись назад. В машине уже сидели Сергей и Валерий — оба на заднем сиденье. Причём машина была не Вали, а Валерия: она была больше и с затонированными задними стёклами. — Валь, я же не помещусь… — В багажнике поедешь? — спросил Валера с улыбкой, протягивая мне руку. Мастер подтолкнул сзади, и я сделал шаг прямо в руки среднего. Еле смог поднять ногу, чтобы залезть в машину. Валентин сел на водительское сиденье. Странно, раньше братья не давали ему водить свои тачки. У среднего брата, как и младшего, отсутствовало чувство стыда и стеснения: я был уверен, что его жена не то что в курсе — она поддержит его и спросит о деталях вечера; настолько они с ней были близки, проклятые девианты, нашедшие друг друга. Валерий усадил меня к себе на колени, сразу же обхватил рукой за шею, а вторую запустил под футболку. Сергей рядом смотрел на меня с плохо скрываемой похотью и волнением. Валентин выезжал со двора. — Мастер… — обратился я, не зная сам, что хотел сказать. Прикосновения братьев были смутно знакомые, похожие на моего Мастера — но всё же чужие. — Всё хорошо, — ответил он, не отрывая взгляда от дороги. — Они могут делать с тобой всё, что хотят. Я здесь, не волнуйся. — У вас же не было мальчишника, — заметил Валера, принюхиваясь ко мне. Я сегодня был добычей на растерзание трёх хищников. Странным скромным мальчиком в компании крутых парней. — Надо компенсировать. Такое же один раз в жизни бывает. — Уже ведь не один, — сказал Сергей. — Ну, значит, сделаем из этого традицию. Раз в годик, а, Серый? — Я за, — ответил старший, стягивая с меня футболку. У него под глазами были заметные синяки: молодой папаша и работал, и помогал жене с шестимесячной Валентиной Сергеевной. Явно приехал поразвлечься, развеяться и вспомнить, что такое секс с мужчиной. Он единственный не останется после сегодняшнего вечера с чистой совестью. Но это он просто меняет одно грехопадение на другое, выбирает из двух зол меньшее. Лучше измена жене с каким-то мальчишкой, чем с собственным… — Я подумаю над такой «традицией», — заявил Валентин. — Но ничего не обещаю. Не люблю делиться. Я собственник. — А ещё садюга, — присвистнул Валерий, проводя пальцем по выпуклому красному следу от кнута на моей спине, уже налившемуся фиолетовым. — Кошмар, вот ты зверь. Убьёшь парня когда-нибудь. — Убью — отправлюсь следом, в чём проблема? — усмехнулся он в ответ. Я знал, что за усмешкой стоит вполне реальное решение, которое мне не поменять никакими уговорами и убеждениями. Вообще лучше такой сценарий не проверять. Сергей и Валерий тем временем раздевали меня, пока я горел от непонятного стыда. Сергею следы нравились, пусть он и не озвучил это вслух. Валерий был нежнее и однозначно опытнее в обращении с нижними: гладил меня по шее и по голове и говорил мне на ухо, что я хороший мальчик и очень радую своего Хозяина. Было почему-то страшно, что нас увидят из передних окон. А потом Валерий снял с меня проклятый пояс верности, и мне стало плевать на всё. Старшие братья трогали меня, гладили следы, щипали и дрочили мне. Я даже не заметил, как мы сначала свернули на шоссе, а потом припарковались у частного дома — того самого, с подвалом. Меня заводили вовнутрь уже полураздетого, выкрутив одну руку. Я хорошо распознавал только прикосновения своего Хозяина: они были какие-то особенно горячие и знакомые. Меня раздели в шесть рук и принялись трогать везде, внутри и снаружи. Валера внимательно исследовал пальцами мой рот, целуя иногда, Валентин раздвигал мне ягодицы, а Сергей изучал мою дырку одним пальцем, едва проникая внутрь. — Всё-таки я ничего не понимаю в мужиках, — резюмировал Сергей, глотнув из стоящего рядом с ним бокала с виски. — Чисто физика, наверное. — Садись, физик-теоретик, — усмехнулся Мастер, похлопав по дивану. Сам расстегнул старшему брату ширинку. Средний тоже присел, попивая виски. Я, недолго думая, опустился на колени. — Сосёт он хорошо, вот и весь секрет. Давай, сучонок, покажи, как ты умеешь. Я показал. В горло я обычно старался не брать, чтобы не закладывало нос, но всё равно мог безболезненно взять глубоко. У Валентина и у Валеры, по крайней мере. Взять Сергея в рот целиком не вышло, оставалось ещё пара сантиметров. — Ну как так-то… — протянул Валерий разочарованно, сложив брови ровно так, как делал это мой Мастер иногда. — Ему нельзя глубоко брать, там носик может заболеть, — объяснил Валя, проведя пальцем по моей переносице. Я даже закрыл глаза — касание было неожиданно нежное для сегодняшнего вечера. — Да можно мне, я у врача спрашивал. Всё там зажило и окостенело. — Спрашивал у врача? Это как? — Так и спросил, можно ли мне заниматься оральным сексом с мужчиной в принимающей позиции и брать глубоко в горло. Он сказал, что можно. С перерывами. Валя смотрел на меня с удивлением, сдерживаемой улыбкой и каким-то смущением. Ну, да это же он провожал меня на приём. Сергей сухо улыбнулся. Валера прыснул, тоже подхватывая бокал с виски. — Ну ты, Юра, и кадр, конечно, — смеялся средний. Я только пожал плечами: это же врач, они обязаны хранить тайны. — Хорошо хоть, что обошлось. — Всё равно не надо глубоко, — вынес Мастер вердикт. — Делай, как делал. — Валёк, ну он же говорит, что можно… Я очень хочу глубоко. Меня заведёт только физика, понимаешь? — сказал Сергей, повернув голову к младшему брату. Дрочил себе медленно, пока я тоже отпивал виски из одного из бокалов. Невозможно было смотреть на это напряжение на трезвую голову. Валентин принял решение мгновенно, под влиянием момента — прям как я. Серёжа явно не ожидал такой реакции и даже не успел удивиться, когда Валя опустился на пол и взял его член в рот. Сразу почти до конца, оставалось всего несколько миллиметров. Алкоголь уже ударил мне в голову, и я, ничего не соображая, надавил своему Мастеру на затылок. Он подавился, но взял до конца, коснулся губами лобка. Сегодня был наш собственный мальчишник, сегодня можно было всё. У Вали в уголках глаз выступила влага, нестойкая подводка сразу же размазалась. Серёжа не дышал, только раскрыл рот и смотрел на младшего брата, будто не веря, несколько долгих секунд. Валерий прикончил свой бокал и покачал головой: — Пошутили и хватит. Эти двое и так из терапии не вылезают, не надо. Он кивнул мне, и я сквозь туман возбуждения осознал тоже: не надо. Я не готов делить Валю ни с кем, на его душу и так слишком много претендентов. Я оттянул его за ошейник. — Я просто проверял, насколько он большой. Физика, ничего больше, — объяснил Валя как ни в чём не бывало, глупо улыбаясь. Так улыбаются младшие проказники-провокаторы. — Мой вердикт: можно до конца. Продолжай, Юр. Мгновение — и со мной снова мой Мастер. Он встал на колени позади меня и насадил меня головой сначала на член старшего, потом на член среднего брата. Раза с пятого получилось взять Сергея до конца. У меня самого бы не получилось, но Мастер помогал и физически, и морально. Давил сзади, держа за волосы, и шлёпал то по избитой заднице, то по щекам: — Я же учил. Вот и настоящий экзамен на настоящих хуях, а не на пластиковой хрени. Давай, маленькая моя блядь. Я знаю, что ты можешь взять и не поперхнуться. Не придуривайся. Тебе надо хорошо их обслужить, помнишь? — М-хм, — отвечал я, заглатывая очередной член. Я уже перестал различать, где какой, перед глазами были только кожа и волосы. Когда я уткнулся носом в почти гладкий лобок, я понял, что Валентин встал и присоединился к старшим. То, что последовало дальше, напомнило мне о тех часах, которые я в своё время — до того, как начал носить пояс почти постоянно — проводил за просмотром порно: очередь из мускулистых мужиков с большими членами на одного безотказного пассива. Таких мальчиков можно гнуть, как вздумается, толкать и пинать. И, конечно, трахать во все дырки, обзывая. Мне нравилось, как общаются Леоновы между собой: они были настолько на одной волне, что понимали друг друга даже без слов, общались лишь взглядами и короткими жестами. Я не понимал, что они собираются делать в следующий момент, как хотят поставить, кто и куда собирался меня иметь. Я потерялся, почти не слышал их разговоров, только прогибал поясницу, держался на вытянутых руках и старался работать языком. Они, казалось, хотели перепробовать все позы: ебали меня, перекинув через спинку дивана, укладывали спиной на стол, ставили раком на ковёр, пару раз поднимали в воздух, а потом модифицировали планку: руками я опирался на пол, а вот мои широко разведённые бёдра и ноги лежали на диване. Валерий имел меня в анал, сидя на диване, Сергей — в рот, а Валентин держал меня под коленками, не давая свести ноги. Суставы и мышцы внутренней части бедра сводило от растяжки. — That’s it, that’s my good slave, — приговаривал Мастер, наступая мне на поясницу одной ногой, углубляя прогиб. Мне казалось, он вот-вот сломает меня в совершенно буквальном смысле — сложит пополам. — Молодец, растянем тебя как следует. Давно мы так не тренировали твоё пидорское очко и грязный рот. Good boy. Каким бы хорошим мальчиком я ни был, силы у меня были ограничены. Руки перестали держать, и я, выпустив член изо рта, опустился на пол. Хозяин рассмеялся по-доброму: — Всё, ребят, в спальню его. Но вакханалия продолжилась и в спальне: меня уложили на Валентина, сзади пристроился Сергей, а Валерий продолжил трахать в рот — его размер мне давался легче. Прикосновения Вали к моей шее, груди и торсу успокаивали. Он поддерживал меня в нужной позе, держал мои руки. Когда я не сосал член, то смотрел на него. Взгляд у него бегал: в один момент от смотрел на меня, а потом — на Сергея позади меня. Я всё ждал, когда же он не выдержит и тоже войдёт в анал рядом с членом старшего. Казалось, уже вот-вот: он глубоко выдохнул возбуждённо, достал смазку — но не добавил внутрь меня, а смазал мой член. — Мастер, я же… — Придётся терпеть и не кончать, пока я не разрешу, солнце, — улыбнулся он, насаживаясь медленно. Сергей подтолкнул меня сзади, заставляя войти до конца. Валентин всегда принимал меня легко. — Блять, Валь, — простонал я, закрывая глаза. Эти его переглядки с братом и бесили, и возбуждали. Член Сергея заполнял меня полностью, а Валя очень сильно обхватывал мой член своей задницей. Я давно не был в активе и давно не кончал без пояса, поэтому стимуляции было даже слишком много. Член во рту тоже не помогал. Я чувствовал себя вещью, предметом, домашним животным без права голоса. Я прекрасно понимал, что два брата трахают сейчас не меня — они трахаются друг с другом через меня. Я всего лишь человеческая преграда, прослойка, кусок мяса, который пользуют со всех сторон для собственного удовлетворения. На секунду я даже подумал, что на самом деле Валентин хотел бы быть не со мной, а с Сергеем. Я — лишь прикрытие. Сергей позади меня вдруг замедлился, не позволяя мне кончить раньше времени, и заговорил: — Знаешь, Валь, я ведь два года оттягивал свадьбу, хотя давно знал, что женюсь на Свете. Но я хотел убедиться сначала, что у тебя всё сложится хорошо. А у тебя вечные страдания, туда-сюда эта история с Эльзой, какие-то случайные парни, которые даже не в Теме… Я ведь не знал, что с ней всё так запущено, что ты вообще снизу. Думал, что женишься ты на ней — и будет у тебя счастье. Так хотел, если честно, чтобы и ты, и я остепенились одновременно. Чтобы я не думал каждый раз, что мне надо…. — Так я и пришёл на твою свадьбу со своим счастьем, — подмигнул ему Валентин, одновременно дотянувшись ладонью до моего лица. — Просто тогда ещё сам этого не понимал. — Эльза тогда всё расставила на свои места, не отрицай, — добавил Валерий, оставив мой рот в покое. Размазал по пальцам смазку. — Я и не отрицаю. Валя моргнул и посмотрел на меня. Только по его взгляду я понял, что всё это время он занимался любовью только со мной; он выполнял мои фантазии о том, чтобы быть оттраханным братьями со всех сторон. Я всё время был в центре внимания. А его гляделки с Сергеем — так, глупый призрак того, чего никогда не должно быть, не было и не будет. — Да, парень у тебя — золото, — сказал Сергей, целуя меня в шею сзади. Нежно, но мой Мастер нежнее. — Я так рад, что у тебя всё сложилось наконец-то. — А я-то как рад. Он потрясающий. Fucking precious, — подтвердил Валентин, целуя меня уже в губы и обвивая руками. — Мой хороший, my one and only. Кончишь в меня, Юрочка? Я чувствую, что ты уже почти. Давай, радость моя. Хочу тебя очень. I really, really want you to come inside me. Тем временем пальцы Валерия уже прицельно давили на простату рядом с членом Сергея, растягивали для двойного проникновения позже. Я упал на Валентина, напрягся всем телом, почти кричал от интенсивности оргазма и нереальной, неземной стимуляции. Но даже после того, как я кончил, я не мог перестать стонать и скулить: было и больно, и классно, когда в меня вталкивались сразу два огромных члена. Я и один-то такой едва принимал. Валерий держал мои плечи, осторожно подталкивал, насаживая. — Юра, котёнок, расслабься. Уже почти, — шептал Валя. — Сейчас будет лучше, не зажимайся. — Жёлтый. Больно, — сдался я, понимая, что меня сейчас просто порвут так, что потом несколькими каплями крови не отделаться. Валентин кивнул понимающе, вытащил свой член, жестом остановил Сергея и перевёл взгляд на среднего брата. Тот как-то странно вздохнул, но потянулся к своим брюкам. Достал ярко-красный флакончик, приподнял мою голову и внимательно изучил мой взгляд. — Это надо будет глубоко вдохнуть. Два раза, по одному в каждую ноздрю, — объяснил Валентин. — А это… безопасно? — Почти, — ответил за него Валерий. — Если не хочешь, то лучше не надо. Моего «хочу» в такие моменты не существовало, я не мог принимать решения за себя. Мой Мастер это понимал, он нёс за меня ответственность. Неважно, принимаю я попперс или что пожёстче — финальное слово за ним. — Безопасно, — кивнул он, глядя мне в глаза. — Do you trust me? — Да, — ответил я. Валерий поднёс флакончик к моему носу, и я глубоко вдохнул странное вещество без запаха и вкуса. Мне даже пришлось прикрыть глаза от силы воздействия. Как будто меня снова прошивали электричеством. Два члена быстро и легко проскользнули внутрь, пока меня держали шесть сильных рук. Сначала во мне были Сергей и Валентин вместе, потом Сергей и Валерий, потом снова Валерий и Валентин, пока Сергей оттягивал мои проколотые соски и дрочил снова вставший член. Я кончил ещё два раза, последний уже даже без всякой эрекции и без эякуляции: просто что-то сокращалось у меня в заднице, а импульсы охватывали всё тело, как при обычном оргазме. Да, они использовали меня, издевались надо мной, пытали щемящим удовольствием. Один из них прогнул меня и сделал из себя своего раба, секс-игрушку для себя и своих приближённых. Эти братья-извращенцы, каждому из которых шёл четвёртый десяток, несколько часов трахали втроём измученного подростка, который сам не понял, как вляпался в это. Мне хотелось представлять себя таким, этакой изнасилованной несчастной жертвой. Вот только я ею не был: я прекрасно понимал, на что шёл, ещё с самого первого раза с Валентином Валентиновичем. Мой извращённый ум жаждал этого столько, сколько я себя помню. Нутро всегда было подчиняющимся, сабмиссивным, рабским. Я обожал, когда мой Хозяин давал мне то, что мне было так нужно. Когда все ушли, я ещё долго обнимал Валентина, не пустил его даже в душ. У нас была ещё целая свободная медовая неделя вместо медового месяца, и я планировал не отпускать его от себя ни на секунду. Обвил его шею, закинул на него ноги, целовал его ключицы и ямочку между ними, вдыхал родной запах. Вся боль ушла, осталось только тепло внутри, в груди, и снаружи на горячих следах от кнута. — Да, жёстко, конечно, я тебя сегодня… — протянул Валя, проводя пальцем по особенно пострадавшему месту на лопатке. Он прижал меня ещё ближе, врос в меня. — Ай-ай-ай, Мастер, разве можно так жестоко наказывать? — Можно, конечно. I own you now, — ответил он, потянув сразу за оба ошейника. Я усмехнулся и тоже потянул его за серебряный ошейник. Моё «Ты тоже мне принадлежишь» осталось невысказанным — но было очевидным.