Несвятой Валентин

— I’m gonna fucking kill you! — произнёс Валентин приглушённым шёпотом, едва войдя в мою комнату. На кухне шёл третий час препирательств. Первый час я пытался объяснить маме суть произошедшего и убедить её в том, что в полицию обращаться ни в коем случае не нужно. Потом приехал Валентин с группой поддержки: Валера и Анна, которая привезла результаты моих психологических тестов. Сергей был в рейсе — и к лучшему, мне не хотелось бы сейчас видеть его переглядки с Валей. Мама не дала мне сказать Вале ни слова, сразу же велела идти в свою комнату. Я сидел под дверью, слушал мамины крики, обвинения и обещания, что Валя «пожалеет об этом». Когда она чуть стихала, Валера вступал в дело и сыпал терминами. Но мама пока что была в не в той стадии, чтобы воспринять его слова. Да её теперь ничьи слова не переубедят. К концу второго часа буря всё же стихла. Мама больше не кричала, просто задавала вопросы едким, саркастичным тоном. Валера говорил что-то торопливо, и только потом было слышно мягкий голос Анны. Анна маме сразу не понравилась: зелёные волосы, зелёный маникюр и возрастом чуть старше меня — она так и спросила с порога, мол, а это что за соплячка. Но как только заговорила «соплячка», мама немного стихла. Тогда же Валю наконец-то пустили ко мне — я слышал его клятвы, что он не собирается ничего со мной делать. И если бы он был сейчас просто злой, это было бы полбеды. Но он был скорее взвинченный и тревожный, а это было хуже — так контроль над самим собой может просто выскользнуть у него из рук. Взрослый, гей, садист и психически больной — мама никогда не примет такого рядом со мной. По-хорошему, его бы сейчас обнять и убедить, что всё будет хорошо, только ведь не будет. Я всё похерил, теперь уже окончательно. — Хочешь прибить — прибей, — ответил я обречённо. Валя посмотрел мне в глаза, разочарованно покачал головой и принялся ходить по комнате из стороны в сторону. — Ну зачем, блять, зачем?! — Она назвала тебя «чужим». А ты не чужой. — Ну это же можно было как-то по-другому показать! Словами! Почему надо устраивать представление?! Эксгибиционист ты недоделанный! — шипел он тихо, чтобы не услышали на кухне. — У тебя-то что за диагноз? Биполярка? Пограничное? — Нет у меня ничего. Я просто дурак. Тут Валентин сдался, присел на кровать рядом со мной и наконец-то дотронулся до меня. Коснулся висков, как в тот раз. — Не дурак, конечно, — улыбнулся он через силу. — Вот только ведёшь себя, как дурак. Я тебе сколько раз велел сначала думать, потом делать? Я отвёл взгляд, не мог выдержать эту смесь любви, тревоги и ярости. Он был похож на мою маму, заразился от неё нервозностью. — Уже, наверное, миллион раз говорил. — Ну так Юрочка, солнышко, лапушка, котёнок, какого, блять, хрена?! Ты же понимал, как она отреагирует. — Не знаю. — А кто знает?! — он обхватил рукой мой подбородок. Я попытался вырваться, но он удержал, смотрел в упор. У меня так ещё и на лице следы останутся. — Как узнаю — скажу, — съязвил я в ответ. Я тоже начинал закипать. — Это если я в тюрьму раньше не отъеду! — Не сядешь, мне восемнадцать, я заявлений писать не собираюсь, даже если она будет заставлять. — Зачем вообще давать ей повод заставлять? Чем ты думал?! — Да тем самым, — отмахнулся я. — На «том самом» уже кровавые следы от розги! Ты, блять, необучаемый! И не говори, что ты не ожидал, что это так обернётся! Это какой-то саботаж! You’re sabotaging yourself — you’re sabotaging us both! Сколько, блять, можно, Юр! Уже сколько раз! Ты мне обещал, что такая херня не повторится! — А ты мне обещал, что разберёшься с паническими атаками, — парировал я. — А сам сейчас просто свалишься. Он сглотнул, понимая, что я прав. Я же уже видел этот пустой блеск в глазах и мелкую трясучку. Всегда одно и то же. Валентин неспеша сел, положил руку на сердце. В этот раз паника подступала медленно, дала предупредительный сигнал. Но полноценная атака всё никак не подкатывала. — Я над этим работаю, ты же знаешь. Мне уже лучше, — объявил он. Он был такой бледный, что я ему не поверил. — Ну и я тоже. С Валентином Валерьевичем когда вся эта ситуация была — я же подумал и позвонил. И над универом решил подумать, взял паузу. — Коту под хвост пошла твоя пауза… Валентин собирался сказать что-то ещё, но нас прервал звонок в дверь. Я пошёл открывать — может быть, хоть следующий гость не примется меня отчитывать. Это был Валентин Валерьевич. Он поздоровался громко, пожал мне руку. Обнял и похлопал по спине Валю — и тот даже воспроизвёл похожий жест в ответ. — Спасибо, что приехал, пап, — вздохнул он. — Не ссы, всё разрулим, — подмигнул Валентин Валерьевич. Всё-таки как же они похожи — отец с сыном. Особенно, когда они оба такие отглаженные, прилизанные и гладковыбритые — ужас, какое сходство. Когда Вале будет шестьдесят пять, мне будет пятьдесят два… Один хрен будем два динозавра, но Валентин будет красивым динозавром. — Софочка, здравствуйте, давно вас не видел, — снова заулыбался старший вышедшей в коридор маме. — Десять лет назад вы спасали моего сына от меня, а теперь я его — от вас. Мама шутку не оценила, не позволила себя обнять. Предложенную коробку конфет буквально вырвала из рук. Тоже шипела, как Валентин на меня пару минут назад: — Если бы вы только знали, что ваш сын себе позволяет! Что он творит, что делает с моим Юрой… — О, я знал, что он делает, поверьте. Потому и выгнал из дома. Шут бы с ней, с ориентацией, пережили бы — а вот это… — Отвратительно! Ужасно! — жаловалась мама. — Абсолютно с вами согласен, — кивнул Валентин Валерьевич. — Но позвольте вам кое-что… Они уже развернулись в сторону кухни, когда в незакрытую дверь прошла ещё одна гостья. Сегодня Слава была одета на удивление скромно, вся в бежевом и сером, и макияж у неё был неожиданно дневной — даже чёрных стрелок не было! Старший отреагировал быстрее всех: — Ярослава! Как я рад вас видеть! — Валентин Валерьевич! — разулыбалась она. — Как раз вам хотел написать, прочитал ваш черновик… А впрочем, не для этого собрались. Вы прибыли к нам на помощь? — К Вальке — в любое время, — подтвердила она. Мой Валентин вдруг замер в ступоре, даже про тревогу забыл. — Вы… вы общаетесь? Вы как знакомы-то? — спросил он у Славы вместо приветствия. Смотрел то на подругу, то на отца. — Валь, ну я же говорила, пишу диссертацию у большого спеца по диалектологии английского, — закатила она глаза. — А я тебе говорил, что я про тебя узнавал, — подтвердил Валентин-старший. — Ты думаешь, твои братья-балбесы мне всё расскажут? Валя упёр руки в бока, угрожающе раскрыл глаза: — Шпионаж, значит? — спросил он у Славы. Та лишь пожала плечами. — Ну что ты на девушку напал, Валюш. Я просто спрашивал у неё иногда, как у тебя с работой, с головой, с девочками-мальчиками… Волновался я за тебя. Валя только больше разозлился, выдохнул через ноздри. Теперь он казался мне таким же, как я, импульсивным и резким. — А ты знаешь, пап, что она лесбиянка? Валентин Валерьевич удивления не сдержал, но неприязнь в голосе старательно маскировал: — Да? У вас же этот, Эльдар… — Элеонора, — улыбнулась она очаровательно. — А ещё она организовывает те самые развратные вечеринки, по поводу которых ты так возмущался, — ябедничал Валя. Слава сжала челюсти. Аутинг — страшная хуйня, это я знал по себе. Особенно такому ярому гомофобу. Ещё секунду было неясно, что последует дальше. Валентин Валерьевич — такая же бомба, как мы все. Взрываться умеем и мы с мамой, и все Леоновы — это факт. Но старший сдержался, удержал лицо, лишь улыбка чуть искривилась, а потом выправилась обратно: — Ну… Предприимчивая вы девушка, Ярослава. Всё успеваете. Что ж, good for you. — Он повернулся к сыну: — А к чему это вообще было, Валюш? — Да так, — махнул он рукой. Даже мне стало смешно оттого, как круто отец посадил его в лужу. Моя мама, всё ещё стоявшая на пороге кухни, критически оглядывала гостей. Слава, кажется, понравилась ей больше, чем Анна. But right now we need all the help we can get. — Проходите уже, что за переговоры в коридоре, — пригласила она гостей. Уже ворчит, а не кричит — это знак, это знак! — И то верно, Софочка, — согласился Валентин Валерьевич. — Здравствуйте, Софья Сергеевна. Ярослава, подруга Вали. Мне не дали представиться, — Слава протянула руку. Мама коротко пожала её и отодвинулась, пропуская девушку на кухню. Слава успела показать Вале язык. Дверь закрылась. Следующие три часа мы с Валей подслушивали диалог на кухне, выглядывая из моей комнаты в коридор. Нас, как малых детей, выгнали и не впускали туда, где взрослые решали наши судьбы за нас. Каждый раз, когда Валя или я решались войти на кухню, цивилизованная дискуссия заканчивалась и начинались крики и обвинения. Меня обвиняли во всех психических расстройствах сразу, а Валентина — в психических расстройствах и всех страшных грехах. Мы в итоге решили просто переждать шторм. Маму буквально брали измором, окружили и осадили. Говорил в основном Валентин Валерьевич. Ярослава периодически встревала и уточняла некоторые моменты, объясняла термины. Валерий убеждал, что Валя совершенно адекватен, а Анна по его правую руку тихо шуршала распечатанными тестами и объясняла особенности моего и Валиного взаимодействия. — …Для этого применяется так называемое «останавливающее» слово… — Валентин-старший. — Стоп-слово. По этому слову экшен должен быть немедленно прекращён, — Слава. — Спасибо, Ярослава. Стоп-слово — это ключевой фактор… — Да, Валька на стоп-слово, реагирует, он по себе знает… — Валерий. — Юрий утверждает, что использовал стоп-слова в ситуациях, когда чувствовал себя дискомфортно… — Анна. Они пересказывали презентацию Славы так же, как это делал я, только в несколько раз медленнее и обстоятельнее. Основную линию повествования крепко держал в руках Валентин Валерьевич. Валя сидел на корточках, осторожно выглядывая в коридор, где было слышно разговор. Благо, Валентин Валерьевич, как и моя мама, был обладателем хорошо поставленного голоса. — Вот ведь стелет, старый пиздабол! Прям обрабатывает, — восхищался он шёпотом. — Да уж, — улыбался я. Я уже слышал по тону мамы, что ситуация становится чуть лучше. — А твоя мама знает? — Нет. У неё сердце больное, не хочу. А ты свою маму не жалеешь совсем. — Как будто она меня жалеет, — фыркнул я. Валентин нехотя кивнул, соглашаясь. Ещё через полчаса процессия, наконец, вошла в мою комнату. Во главе была мама — уставшая от лекций, измученная, всё ещё злая на весь мир, но так, злая по инерции. Мы с Валей смотрели какое-то видео. Я забрал у него ноутбук, подвинулся, предлагая место маме. Она потянула меня за плечо и передвинула подальше от Валентина, села между нами. Я протянул руку и всё же положил свою ладонь на его. Снова этот страшный властный жест — подбородок поддет вверх. На этот раз мама заставляла Валю смотреть себе в глаза. А у него взгляд был слишком пустой и потерянный: паническая атака всё ходила вокруг да около — и напала прямо сейчас. Он сейчас может ничего не слышать и не видеть, рука под моей уже мелко дрожит. — Не смей поднимать руку на моего сына. Я тебе клянусь, ты даже не под суд не пойдёшь — я тебя голыми руками прибью и закопаю, — сказала мама спокойно. — Понял? — Я помогу, — добавил стоящий в проходе Валентин-старший. Валерий кивнул. Не отреагировала только Слава. Анну, казалось, больше тревожила становящаяся всё более явной паническая атака. А будь здесь Сергей, он бы тоже не присоединился к суду Линча. Мне хотелось так думать. — Понял, — кивнул Валентин. Взгляд не отвёл, даже когда она его отпустила. Что уж там видела мама, я не знаю — я видел только всепоглощающую панику. Я воспользовался своим положением, обнял маму со спины, положил подбородок ей на плечо. Ей, наверное, ещё страшнее, чем Валентину. Она тоже не знает, что делать, как дальше действовать, что теперь будет. Знает только, что за меня она убьёт, если нужно. Но все вокруг давят и говорят, что не нужно. Мама — сила пострашнее Валентина. Именно она — тот островок безопасности, к которому я всегда могу вернуться; та, кто всегда поможет, защитит и поймёт. Вот только я зря активировал все ещё защитные реакции. Сам, блять, испытываю её терпение, издеваюсь над ней со своей учебной тревогой. Её бы от меня, придурка, защитить. — Мам, всё хорошо. Он ничего мне не сделал, вреда не причинил. Я люблю его. Всё нормально, честно, — шепнул я ей на ухо. Она не дрожала, дыхание у неё было глубокое, но сердце билось часто-часто. — Я не с тобой разговариваю, — отрезала она. Я заткнулся и приобнял её только крепче, не забывая держать за руку Валентина. — Валь, значит так: никакого больше алкоголя, никогда, ни капли. Никаких больше заокеанских невест. И у тебя полгода, чтобы избавиться от этих панических атак. Юрий будет ходить к психологу. Со мной. — Понял, — кивнул он ещё раз. Он осторожно вдыхал и выдыхал, зная, что срываться с ритма дыхания сейчас никак нельзя. Я нащупал у него на руке пульс — ударов двести в минуту. Смысл условий мамы дошёл до него не сразу. — Погодите, Софья Сергеевна, так вы… Вы нам разрешаете? Вы не против наших отношений? — Я ещё подумаю. Мне надо поговорить с Юрой. — Мам, ну мам, ну пожалуйста, ну я же тебе уже всё сказал… — отвлекал я её, чтобы Валя мог хотя бы вдохнуть поглубже. Как по канату ходил между ними двумя. — Я думаю, вам пора идти, — объявила мама, повернувшись к гостям. — А можно я с Валей? Я вечером приду, — взмолился я. Мама только посмотрела на меня строго и покачала головой. — Ну можно я хоть провожу их? Ну мам… — Сегодня ты дома. Мама стояла в коридоре, задумчиво смотрела в пол, одной рукой вцепилась в моё плечо. Гости надевали обувь. Валя выложил свою связку ключей от нашей квартиры и теперь еле завязывал шнурки. У меня было стойкое ощущение, что его и правда выгоняют, он и правда теперь чужой, нет ему больше сюда дороги. И при этом мама сказала вот это неопределённое «ещё подумаю». Боже, как я не люблю думать. Я люблю делать, решать, идти напролом, брать своё. А вот это состояние отчаяния и неопределённости ненавижу всем сердцем. И всегда виноват я, всегда косячу я, сам себе всё переломал. Когда за гостями закрылась дверь, я всё-таки вырвался из хватки матери. Натянул самые простые кроссовки, использовав указательный палец вместо ложки. Мама только вздохнула. — Я сейчас. Поговорю с Валей. Мне надо, извини. — Чтоб через пять минут был дома! — Ладно! — ответил я, уже закрывая дверь. Валю и его группу поддержки я нагнал у двери подъезда. Схватил его за руку и потянул за собой. Мы поднялись на пару этажей, вышли на балкон над козырьком. Валя опёрся о перила и закрыл глаза, борясь с паникой. — Ну сейчас пройдёт. Сейчас, — я похлопал его по спине. Как всегда — мне нужна его поддержка, а он не рядом, а где-то у себя в голове. Всегда в самый критический момент мне приходится быть сильнее. Стоять и раздумывать, когда на самом деле хочется, чтобы он меня обнял и забрал к себе. Через пару минут приступ всё-таки если не закончился, то хотя бы немного спал. Валя задышал по-другому. — Так что, значит, всё? Никакого БДСМ? Руку на меня больше не поднимешь? Валя усмехнулся. Через силу, но посмеялся. Посмотрел на меня больными глазами: — Ну а что мне было ей сказать? «Нет, всё равно буду бить вашего сына»? Ой, Юра, Юра, ну ты и натворил… — Но ты же не собираешься… Он сначала подтянул меня к себе за рукав, а потом наконец-то обнял. — Не собираюсь. Всё в силе, всё как было. Сейчас ей проще соврать, вот честно. Может быть, потом, постепенно, она увидит, какое у нас общение. Она не закрыла тебя дома — это уже, я считаю, прогресс. Всё у нас с тобой будет, всё восстановим. А пока — тайм-аут, перерыв. Пару недель. Ты подумаешь, что натворил, я остыну, твоя мама отойдёт. — Опять эта неопределённость! Валь, ты же знаешь, я хочу точно всё знать. Я не хочу чувствовать, что ты опять куда-то собираешься, что-то надумал, что ты чужой. Не надо меня вот так отпускать! — Я же не могу пойти против твоей мамы. Сам наворотил делов и сам ноешь. — Он дал мне лёгкую пощёчину, а потом всё же поцеловал в эту же щеку. — Я всё исправлю, вот увидишь, я всё ей объясню, я… Она поймёт, и про БДСМ поймёт, и про всё… Валя только качал головой. — Какие-то вещи она может никогда не понять. Или как мой папка — десять лет будет понимать. Я знаю, что ты с ней близок, но не надо так. Какие-то грани приличия должны быть даже в общении с ней. — Ну ладно, ладно, хоть ты мне нотаций не читай! — Ладно. Сейчас надо взять перерыв и подумать, как будем действовать дальше. Think, then act. Remember? Говори с мамой спокойно, стой на своём, по чуть-чуть будем восстанавливать всё. Вернёмся на тот же уровень. Он поцеловал меня ещё раз уже в подъезде — на этот раз по-взрослому, в губы. Вот только обращаются все со мной всё равно, как с капризным ребёнком. И я себя так и веду. Да уж, Нечаев, натворил ерунды. Напугал мать, отправил Валентина в очередной виток панических атак, поставил всех на уши. О престижном университете уже даже речи не шло. А всё из-за того, что не смог сдержать реакцию на заявление, что Валя чужой. Тупой, я тупой импульсивный мудак. Может, у меня и правда тоже какое-то расстройство? Когда я вернулся в квартиру, мама всё ещё стояла в коридоре со скрещенными руками. Она применила то же наказание, что и в прошлый раз — молчание. Даже ужин прошёл в тревоге и напряжении. Состояние подвешенности и неопределённости не было таким жутким чувством, как страх, но требовало очень много ментальных сил. Меня ужасно раздражало находиться на этой ступени между ребёнком и взрослым, между парнем Валентина и вообще кем-то чужим, в этом двухнедельном перерыве. Непонятно, будем ли мы ещё встречаться, сохранятся ли между нами отношения верхнего и нижнего, смогу ли я к нему переехать. Всё глупо, глупое положение для глупого Нечаева. Ночью я усиленно раскидывал мысли, строил планы и сценарии дальнейшей жизни. Вот с Валентином, вот без него. Вот я дипломат, а вот я курьер в розовой форме. Вот я сплю с мужчинами направо и налево и руковожу БДСМ-клубом, а вот я женился по расчёту на дочке министра и настрогал детей. Вот я под маминой юбкой вечно, а вот я уехал за границу. Возможностей полно, но ни одна из них не кажется такой же реальной и ощутимой, какой была договорённость о планах с Валентином. Дорога впереди туманная и расплывчатая, видно только ближайшую ночь — я проворочаюсь без сна и буду без конца винить себя. Мама напугала меня, когда открыла дверь в комнату — показалась мне бледным призраком в ночной сорочке. Включила настольную лампу, села на мою кровать. Если ты пришла забирать мою жизнь — давай. — Так значит, всё правда? У вас с Валентином всё серьёзно? — Конечно. — Я присел. — Я же тебе с самого начала говорил, что серьёзно. Я его люблю. — Очень странная любовь. Неужели вот это всё — твоё желание? — она провела рукой по моей спине. Я даже не прятал следы. — Моё. Я сам к нему пришёл с этой просьбой. Она вдруг вздохнула и прикрыла глаза. — Блять, — выдала вдруг моя приличная мама-учительница, называющая секс «соитием». — А про попытку изнасилования ты в тот раз не соврал? — Нет. Но он остановился быстро, по стоп-слову. Так что технически — нет, он просто игру с реальностью перепутал. Это ж Валя. — Ну хоть так, не все мозги пропил. Но всё равно ужас, — она качала головой. Для меня это событие уже выветрилось из памяти и ужасом не казалось. — Я думала, ты придуриваешься. Перебесишься. Мне Марина сказала, что раз уж у тебя такой возраст, что тянет на эксперименты, то пусть это будет не кто-то там, а знакомый Валя, на которого хоть повлиять можно. Я думала, он-то уж точно не навредит, не затянет в плохую компанию. А у вас вон какие игрища серьёзные… Я обрадовался такому ходу её мыслей. — Да! Всё правильно! Игрища серьёзные, потому что отношения серьёзные! И Валя не чужой, Валя знакомый, с ним можно поговорить, на него можно повлиять! Я именно поэтому ему и доверился! Ты думаешь, я любому человеку позволю с собой такое сделать? Не-а, я такое позволяю только своего верхнему. Мама моему спичу не обрадовалась, прикрыла глаза устало: — И где же я так облажалась с твоим воспитанием, что ты у меня «нижний»? Мы же тебя не били никогда, не ругали даже, не за что было… Я тоже думал над этим вопросом. Так и не понял, не пришёл к однозначному выводу, почему меня тянет именно на такие вещи. Может быть, я с рождения такой. Может быть, оба родителя у меня учителя, любящие повоспитывать и поуказывать. Может, в совсем бессознательном возрасте случилось что-то. Может, папина смерть тоже повлияла, и моё увлечение той сценой из «Звёздного десанта» было лишь первым звоночком, и девиация могла и не развиться в той же степени, будь отец рядом в подростковом возрасте. Но маме всё это говорить нельзя. — Да ни в чём, мам. Я просто всегда знал, лет с семи, наверное. Но сейчас я от этого не страдаю — я этим наслаждаюсь, если со мной правильный партнёр. С ним я нижний. Во внешней жизни я не такой, ты знаешь. Это уже твоя заслуга, ты так воспитала. Она ещё раз вздохнула, приобняла меня: — Не надо было мне это рассказывать. Я уже почти смирилась с мыслью, что ты у меня по мальчикам, а ты меня ещё и этим приложил. — Не надо было, — согласился я. — Я просто очень разозлился, что ты его чужим назвала. Он мне совсем не чужой, он мой верхний. Я это чувствую, каждый след мне об этом напоминает. Я… я понимаю, что это непонятная концепция. Но всё по согласию, честно. Он никогда не переходит границы. — Я всё равно хочу, чтобы ты регулярно говорил с психологом, с этой Анной. Я с тобой схожу. — Ладно. — И если Валя переходит границы… Обязательно говори мне. Я… Я постараюсь понять. И защитить тебя, если придётся. Я мог только представить, что сейчас творится у неё в голове. Сколько винтиков она проворачивает, сколько представлений о жизни, любви, сексе переворачивается у неё с ног на голову. Я напугал её до смерти, устроил цирк с конями, вызвал в наш дом кучу народу, обеспечил образовательный лекторий на дому, заставил принять то, что неприемлемо. И после этого всего — она верит именно мне и моим словам, что всё по согласию. Будь я ванильным родителем, я бы это не принял. Я не понял бы этого самоповреждения, отправил бы в психушку «нижнего», а «верхнего» — в тюрьму. Не знаю, как её сердце выдерживает меня с моей придурью, как вынесла она пьяного Валентина у нас дома, как мирилась с пьянкой отца. Я не знаю, откуда в ней столько понимания. This woman is fucking precious. Она стоит для меня выше всех — выше даже Валентина. Я обязательно сделаю так, что она будет мной гордиться, я точно буду её беречь, я всегда буду её любить. — Мам, спасибо. Мне правда не надо было этого рассказывать. Но я очень тебе благодарен за то, что ты не против, — я обнял её крепче. Я маменькин сынок без отцовского воспитания, я слезливый пидорок, я избалованный нижний — и мне похуй, так похуй. Я не буду сдерживать эмоции. Мама отстранилась первая: — Я против. Я не хочу, чтобы ты с ним общался, особенно так. Не хочу, чтобы ты к нему переезжал. И уж точно он не будет платить за твоё обучение. — Это не тебе решать, — ответил я спокойно. Она могла бы высказать сейчас категоричное «нет». А могла бы просто согласиться, что это не ей решать, а за упрямца меня решение принять невозможно. Мама не заняла позицию, оставила всё подвешенным: — Посмотрим. А теперь спи. Спокойной ночи. — Спокойной ночи.

***

К Анне мама всё-таки потеплела: на сессии она активно задавала вопросы и бесконечно смотрела на меня, как будто пыталась проникнуть в мою голову. Я отвечал совершенно спокойно, зная, что со мной всё нормально. Я был рад присутствию третьего человека: Анна обладала тихим спокойным голосом, и рядом с ней притихала даже моя громогласная мама. А ещё я бы никогда не смог так крутить терминами и умничать. Маме, кажется, понравились совершенно несексуальные объяснения про «непатологическое влечение» и длинный тест с кучей вопросов. Её результаты были удивительно похожи на результаты Валентина. Мне стало чуть полегче, но всё равно оставался один нерешённый вопрос. Мы с Анной кое-как уломали маму выйти из кабинета на пятнадцать минут пораньше. — …Вот. Каждый раз одно и то же, я реагирую очень быстро и импульсивно, и никакие наказания не помогают. Началось это всё с появлением Валентина. И каждый раз… Это может быть какое-нибудь расстройство личности? Я читал, есть импульсивное, оно там рядом с пограничным, и… — Давайте без самодиагностики, Юрий, — покачала она головой. — Такое поведение в стрессовых ситуациях — вполне в рамках нормы, особенно в вашем возрасте и с вашим темпераментом. Но что заставляет вас действовать так? Есть что-то общее у всех этих ситуаций? — Валентин. — Это да. А какое чувство вы испытываете в этот момент? Чего вы хотите добиться — или, может, прекратить? — Ну… злость. — А на что злитесь? — На него. Нет, в случае с мамой — не на него. Нет, я не конкретно на него злюсь, а на идею, что… что он уйдёт. Меня это бесит, раздражает, я этого боюсь. И самое главное, что это не такая ситуация, что прям конец, а такая ситуация, что вроде и всё хорошо, а вроде и нет… и непонятно, и страшно… — Значит, под поведением — злость, а под злостью — страх? — Страх. Даже не того, что он уйдёт, я страх неопределённости, — кивнул я. Удивительно, насколько на поверхности был ответ. — Что вот мне делать с этим чувством? Меня это прям… раздражает. Медитировать, что ли? Дышать глубоко, не знаю… Сесть и подумать, уйти из ситуации… Анна постучала зелёными ногтями по своей тетради. Чуть прищурила один глаз. — Это хорошие стратегии, вы их мне все уже перечисляли, когда говорили про Валентина и его панические атаки. Но у него тревога излишняя. А ваше раздражение — не патологическое, не беспочвенное. Желание определённости вполне человеческое, и, как я понимаю, вы живёте уже какое-то время в этом состоянии… скрученной пружины, в нервном напряжении, в незнании, что будет завтра. Может быть, работать надо не изнутри, а снаружи? Можете ли вы убрать саму причину раздражения? В тот момент в голове у меня что-то щёлкнуло. Everything just clicked into place.

***

— Привет, — улыбнулся я. Натянуто, но получилось. Я кинул на пол сумки. — Привет. — Валя тут же взволновался. — С мамой поругался? Или она дала добро? — Не поругался. Но она против моего переезда, конечно. — Ну так… — он развёл руками, будто спрашивая, какого, собственно, хрена. — Ну так я уже не маленький и могу принимать решения сам. А я хочу определённости, прямой дороги в будущее, известной судьбы. Хочу быть с тобой. Если ты, конечно, пустишь. Он стоял в коридоре и преграждал мне дорогу в мою комнату, сам того не замечая. — Да, конечно, — он отодвинулся, я перенёс сумки в комнату. — Жёстко ты с ней. — А мама со мной не жёстко? Это не она меня стыдила за несданный экзамен и сравнивала с Силкиной? Не она тебя называла «чужим»? Не она категорически отказывалась от возможности учиться в престижном вузе? — Она учитель, человек старой школы, ты же понимаешь… — Понимаю. Прощаю, особенно учитывая, что она всё-таки что-то поняла и про мою ориентацию, и про БДСМ. Очень её люблю, буду через день ходить к ней в гости. Но не ей жить мою жизнь. Я так ей и сказал. — А она? — он поднял бровь. — Обиделась, закрылась в комнате. Сказала, что я «неблагодарный», — признался я, опустив глаза. — Мне жаль, что получилось вот так, резко. Я вечером к ней зайду с тортиком. Поймёт со временем. Но это всё, птенчик вылетел из гнезда. Мне нужно жить с тобой, это точно. — Мы же договорились подождать, подумать, ну Юр… — Я большой мальчик, я принял решение. Я так и буду её ранить на каждом шагу, если буду ждать. Нет этого в моём характере — ждать. Я беру и делаю. Человек я такой, бесит меня неопределённость и полумеры. Бери как есть. — Ох, иди сюда, big boy… — вздохнул Валентин, раскрывая объятия. Да, это работало. Только в его руках мне не хотелось рвать и метать, не хотелось делать резких движений. Только с ним я могу следовать указаниям и ждать, если он так прикажет. — Вот, — подтвердил я вслух. — Мастер, я хочу тебя не только сессионно. Потому что как проходит сессия — я сразу забываю про неё, про наказание, про то, как надо и как не надо действовать. Чтобы это работало, я хочу постоянно чувствовать, что я твой. Знать, что всегда приду домой к тебе. Носить твой ошейник, твой парфюм, исполнять твои приказы каждый день, а не три дня в месяц. Давай лайфстайл? По чуть-чуть, медленно вольёмся, как раз как универ начнётся, будет чёткий режим. Валентин кивал, касался моей щеки подбородком. — Давай. Но дай мне подумать, как это устроить. Я — не ты, мне надо время. Какой универ-то в итоге выбрал? — Ну как «какой», — я поднял взгляд, зная, что моя хитрость прокатила. — Тот самый. Ты же не передумал оплачивать? — Мой маленький нижний за себя не платит? — улыбнулся он. — Ну да. Дай мне года три-четыре — начну сам зарабатывать. А пока могу натурой… Я уже опускался на колени, но Валентин удержал за ворот футболки и легко шлёпнул по щеке. — Поехали, сегодня же предпоследний день заключения договоров? Ещё надо торт купить и к твоей матери заглянуть. К нотариусу за дарственной едем? — Чтобы я налог тринадцать процентов платил? Давай не давать этому государству лишнее бабло. Они и так уже Конституцию на наши деньги меняют. — Ну хоть что-то из обществознания не прошло мимо тебя, — усмехнулся Валентин. Мама отреагировала на новости о моём зачислении только глубоким вздохом. Ела «Наполеон», слушала мой рассказ про университет, кампус и предстоящие курсы, а сама молчала и смотрела только и исключительно на Валентина. В глазах у неё была какая-то вселенская печаль. — … А по английскому будет тестирование, будут распределять по группам по уровню. Ну, так-то предполагается, что у всех уровень хороший, но есть неофициальное распределение. Мне уже когда принимали документы сказали, что меня в сильную группу без теста определят. У них стобалльников по англу всего двадцать человек из трёх сотен. — «Всего» двадцать… — протянула мама саркастически. — Все сливки в одном университете собрались. Тебе надо будет хорошо учиться. — Я буду! — ответил я уверенно, метнув взгляд в Валентина. Он держался достойно — волшебные транквилизаторы помогали. — Да уж, недосмотрели мы с вами, Софья Сергеевна, с этим обществознанием. Я бы мог уследить — только у самого голова была другим забита. Мама отложила вилку, отставила недоеденный кусок торта. На меня даже не смотрела. — Валюш, я на тебя рассчитываю. Если ты собрался моего балбеса поднимать — то до конца. Ты сам ещё ребёнок, конечно… — Я ребёнок чуть постарше, — улыбнулся Валентин. — Конечно. На меня можете рассчитывать. К тому же, у меня есть над ним определённая власть. С этими словами он положил руку мне на шею сзади, совершенно властно и по-хозяйски, не так, как это мог бы сделать друг или родитель. Я бездумно прикрыл глаза и чуть откинулся назад, навстречу его руке. Затем Мастер погладил меня по затылку, по голове — и отпустил. Мне вдруг всё показалось легким и понятным: весь смысл моего существования был в нём. Мама сначала испугалась, а потом наконец-то внимательно посмотрела на меня: расширенные зрачки, мягкая улыбка и бездонное спокойствие. Да, он действует на меня именно так. Да, мам, я хочу этого сам. — Ты помнишь нашу договорённость? — Да, Софья Сергеевна, — отвечал Валентин. — Все ваши условия я выполню. В ответ она лишь тяжело вздохнула ещё раз. Осмотрела нас с Валентином критически, отпила чай, чтобы успокоить себя. Тишина была тяжёлая — но мне было бы в разы тяжелее одному. — Почему ты это делаешь? — спросила она вдруг, повышая голос. — Зачем платишь за учёбу? Ты так извиняешься за то, что творишь? Платишь за пользование им? Валентин на агрессию не отреагировал никак, ответил просто: — Люблю я его. Любовь у нас странная, признаю. — Очень странная, — согласилась мама. — Ой, дети мои, что же с вами делать…

***

— Лучше, — резюмировал я, закрывая за собой входную дверь Валиной квартиры. Поставил на пол ещё одну сумку. — Она привыкнет. Совсем недавно Валентин допил чай, ещё раз заверил маму, что всё будет хорошо, и тактично ушёл. Я просидел с мамой до самого позднего вечера, рассказывал про универ и про свои планы на будущее. Она весь вечер слушала, кивала, иногда гладила меня по голове. — Надеюсь, — ответил Валентин, когда я прошёл в комнату. — Ну ты, конечно, как всегда, финт ушами сделал… — Ну Ма-а-астер, — протянул я капризно, садясь перед ним на колени. — Я хочу быть твоим. Ты меня ещё за ту выходку должен наказать. — Юр, я не могу больше, — рассмеялся он, надевая на меня ошейник. Теперь он делал это каждый раз, легко и буднично застёгивал на моей шее ремешок. Его он всегда носил в кармане, и кожа всегда была тёплой. — Ну тут к в анекдоте: пороть, так понимаю, бесполезно. — Наверное. Нужно какое-то другое наказание. Чтобы запомнилось и всегда было в мыслях. Чтобы я постоянно помнил, что вы мой Мастер. — Как насчёт… серебряного ошейника? — Ошейник — это всего лишь символ, вишенка на торте. Чего-то другого, настоящего не хватает. Хочу принадлежать вам ещё полнее, ещё больше, ещё сильнее. — Я почти растёкся по его коленям, почти положил голову ему на пах. Я видел по влажным кудряшкам, что он только что из душа и готовится спать. Пах он мылом. — Куда ещё сильнее-то? — Есть способы… — начал было я и сам испугался тех фантазий, которые пробежали у меня перед глазами. Теперь, когда я переехал к нему, возможно было всё или почти всё. Но с некоторыми вещами лучше, наверное, подождать. Бойся, Юрий, своих желаний. — Ладно, вот об этом мне тоже надо подумать. — И я подумаю, как тебя заставить раскаяться… — Валентин уже почти мурлыкал, голос перешёл из поставленного и звонкого в чуть более низкий грудной регистр. — О, святой отец, я раскаюсь вам во всех грехах, — подыграл я. — Ты знаешь, что раскаяние означает, что ты примешь любую кару, дитя моё? — он положил ладонь на мою щеку, погладил, а потом резко ударил. Мне тут же стало тесно в джинсах, пришлось расставить колени шире. Валентин положил ступню мне на пах, погладил через джинсы. Я чуть не заскулил, сдержался и продолжил игру: — Ну если сам всевышний так велит, разве я могу сопротивляться? Так какова будет расплата за грехи? — Она явно будет не единовременная. Иди сюда, я набросал примерную идею, — сказал он, выходя из образа. Открыл на ноутбуке вордовский файл на несколько страниц. Он говорил о лайфстайле. В документе были описаны классные ритуалы, практики, команды — не пять штук, а целая куча, около пятидесяти. Отдельно были прописаны позы, примерный распорядок дня и недели, а ещё список возможных нарушений и последствий. Я видел что-то похожее у Вовы в младших классах: за помытую посуду мама давала ему пять рублей, а за несделанную домашку эти же пять забирала из копилки. Вот только у меня пряника не будет, а будет лишь кнут: порка, стояние в углу, пояс верности, секс-игрушки, бондаж, конфискация развлечений, дополнительные занятия и даже американский граундинг, при котором мне нельзя будет выходить из дома. И это только примерный список — Валентин всегда найдёт, за что меня наказать. Я никогда не выиграю в этой игре, я всегда буду под его тотальным контролем. Круто, конечно, я метнулся из-под маминой юбки под крепкое плечо Валентина. Но я уже чувствовал, что выбор правильный. Это ощущалось и в голове, и в сердце — и да, между ног тоже. — Ну, как тебе идея? Это жёсткий вариант. До такого я даже не знаю, когда дойдём. Есть ещё другие, начнём с мелочей и будем менять по ходу… — Мне нравится. Мне всё нравится, всё охуенно, всё супер. Я потом внесу коррективы, ладно? Я не могу сейчас, мне сейчас очень надо… — тараторил я, стягивая футболку. — Эксгибиционист, говорю же. — Валентин уже стягивал с меня джинсы с трусами, целовал каждую открывающуюся полоску кожи. — Ну иди сюда, my little slut. Поверить не могу, что ты мой теперь. Так всё просто оказалось… — Ага, просто. У меня разве бывает просто? — Ой, да, пиздец сложно, на самом деле, — поправился Валентин, наваливаясь сверху. — Ну ничего, будешь у меня по струнке ходить. Полный контроль, total power exchange. Я не знал, как он это делал, и было ли это вообще его рук дело, или же это такая особенность моей психики — но в его руках я всегда расслаблялся мгновенно. Я понимал, что контроль будет не полный, что всё равно останутся решения, которые буду принимать я; что некоторое из того, что он мне только что показал — нереалистично, невозможно в нашем мире, где помимо наших отношений есть ещё семья, работа и учёба; что всё начнётся легко и просто, с расширенного тренинга, а к самой жести мы подойдём ещё не скоро. Но рядом с ним мне было капитально похуй на то, что существует окружающий мир. — Хозяин, Мастер, Валь, Валентин Валентинович… — я, закрыв глаза, тянулся за поцелуями, обвивал его руками, гладил по шее и голове. Тоже глупая голова, с глупыми паническими атаками. — Юра, Юрочка, my little slave, my little slut, котёнок ты мой… — он вдавливал меня в диван всё сильнее, тёрся об меня. Я чувствовал, что нас друг к другу буквально тянет, и времени на сессию нет, надо срочно коснуться друг друга, почувствовать, что партнёр рядом. В тот раз в нашем сексе не было ни привычного связывания, ни порки, ни пыток, ни даже унижений. Это была самая настоящая ваниль — правда, наверное, жёсткая и животная. Мы целовались без устали, перекатывали друг друга по кровати, я даже пытался кусаться, но это было быстро пресечено. Валентин не стеснялся касаться меня — то грубо, то ласково, то снова сильно. Хватал за руки, оттягивал ошейник, щипал соски, легко бил открытой ладонью по заднице, дрочил небрежно, раздвигал мне ноги своими коленями и тёрся о мой член своим. Шлёпал ладонью прямо по дырке, попадая на неё средним и указательным пальцами, проникал внутрь большим, но никак не засаживал. Оставлял засосы на груди и издевался тем, что никак не приступал к следующей части. В конце концов стало ясно, что до проникновения сегодня не дойдёт, слишком много в нас скопилось страсти и спермы. Я касался его члена своим, дрочил нам обоим, едва обхватывая пальцами сразу два члена, смотрел на него снизу вверх. Правой он удерживал мою свободную руку у меня над головой, а левой проник внутрь лишь одним смазанным слюной пальцем. И всё равно, даже в таком около-ванильном экшене он — мой Мастер. Может, где-то слишком жёсткий, а где-то слишком мягкий. Где-то спускает всё на тормозах, где-то давит излишне. Где-то понимает без слов, а где-то не чувствует, несмотря на всю свою эмпатию. Похуй, разберёмся. Мы оба приняли твёрдое решение. Самое главное, что мы вместе. Кончая, я тихо стонал ему в рот что-то про то, что жить без него не могу. Он отвечал что-то полусвязное на английском, постоянно прерываясь, чтобы поцеловать меня то в губы, то в нос, то в щеку. Я поверить не мог, что такое счастье у меня никто теперь не заберёт. — Вот. Теперь чувствую определённость, — заявил я, закутав нас обоих в одеяло. — Никакой импульсивности. Вот теперь я готов думать, и терпения у меня тонна. Держи меня всегда так. — Я не могу всегда держать тебя в состоянии «кончил пять минут назад и теперь не могу шевельнуться», солнце, — говорил Валентин вполне озабоченно. — Чего же тебе не хватает-то… — Держи меня. Ты не держишь, ты только принимаешь. А мне надо, чтобы держали. Ты сам это Эльзе говорил, помнишь? — Да… — сказал он задумчиво. — Помню. Мечта любого раба — чтобы держали и не отпускали. — Сечёшь, Мастер. Утро началось неожиданно. Обычно я вставал раньше, завтракал и занимался своими делами, а Валентин поднимался ближе к полудню, если у него был выходной. А сейчас он был в отпуске, но всё равно вскочил раньше. Часы показывали начало десятого, когда я проснулся. Валентин сидел с чашкой бескофеинового кофе на краешке дивана. Я сразу же переполз к нему, перенёс голову с подушки на его колени. — Ты рано. — Не спится. — Опять? — я поднял взгляд. Я теперь мог его читать, как раскрытую книгу. Панические атаки, точно — вон какие глаза красные, залитые. И даже нормальный кофе нельзя, лишняя стимуляция. — Опять, — кивнул он, поглаживая меня по боку и избитой спине. Зачастую цель порки — извлечь наибольший кайф с наименьшими повреждениями, но не у него. — Но уже лучше. I’m a work in progress. — Я тогда тоже, — решил я. — Когда-нибудь я научусь думать, правда. — Ты сам сказал, это особенность характера. Такое тяжело вытравить, да и не надо, может? — Надо. Мне это мешает в жизни. Иногда помогает, но чаще мешает. — Ну вот жизнь и научит. — Уже учит, — я сглотнул. — Но если ты поможешь, будет клёво. Валентин уже отставил кружку и гладил меня по ягодицам. Там следы были особенно красивые, от прикосновений кончиками пальцев было щекотно. — Моя «помощь» не помогает. — Помогает. Я же подумал над универом; додумался тебе позвонить, когда твой отец мне лапшу на уши вешал. Просто надо идти ещё дальше, брать курс на несколько лет, на постоянный контроль, дисциплину и напоминания. Мне это нужно. Просто это всё как игрушки для меня: сессия прошла — всё выветрилось. Надо идти глубже. Мастер уже лёг, вытянулся вдоль меня валетом, поцеловал особо яркий след на бедре. — Я тоже хочу больше, — признался он шёпотом. — Я иногда хочу сделать с тобой такое, чего сам боюсь. Это какие-то нездоровые мысли. Думаешь, то, что между нами развивается — это здоровая привязанность? — Да даже если нет — мне похуй. Если нездоровье ощущается так хорошо, то я хочу это испытать. Привязаться к тебе мне за счастье. — Наша Тема такими темпами перейдёт в созависимость. Я знаю, я это сам проходил. Психику нижнего можно аккуратно прогнуть, а можно ведь и сломать. Я только фыркнул, развернулся так, чтобы лежать лицом к нему. — Страшные мысли и у меня есть, вплоть до фантазий о сексе с тентаклями и разрывом кишок. Я верю, что ты сможешь меня аккуратно прогнуть, а не сломать. Мы можем идти ещё дальше. Ты не причинишь мне вреда. — Откуда такая уверенность? — Ты был на моём месте, Валюш, — улыбнулся я, пальцами убирая волосы со лба. — Ты ходил по этой грани и точно знаешь, где она. Давай жёстче.

***

«Жёстче» пробовали через пару дней. Перебрали всякое, сошлись на довольно странной бондажной практике — мумификации. Отдавало Эльзиными приколами, но мне уже было всё равно. Валентин явно был весь сосредоточен на мне, обтягивал руки и ноги какой-то специальной тёмной пленкой. Между косточек на коленях и лодыжках заботливо подложил что-то мягкое. Мне пока было не страшно, только немножко смешно оттого, как всё это разбросанное по комнате безобразие отличалось от того, как я представлял себе БДСМ-сессии. — Весело тебе? — спросил Мастер, натягивая пластик чуть туже. — Пока да. Но потом же будет страшно? — Конечно. — Он закреплял всё это серебристым скотчем. Руки у меня пока были свободны, но это только пока. — Только давай надолго, на несколько часов, как тебя. — Ладно, — ответил он и как-то странно повёл ртом. Боится? Хитрит? Врёт? — И ты же уйдёшь? Оставишь одного? Я хочу ощущение полной потерянности, чтобы ты потом пришёл и спас. — Фантазёр, — Валентин ухмылялся. Снова подложил мягкую прослойку между локтями и рёбрами, а также между кистями рук и костлявыми бёдрами. Приступил к обтягиванию туловища. — Нет, ну правда! Хочу полную депривацию. Чтобы твоё присутствие не мешало. Уйди на все два-три часа. А потом делай, что хочешь. — Ладно, — кивнул он, сдерживая улыбку. — Вот что ты угараешь, а, Мастер? Не нравятся мои просьбы? Вставишь мне в рот кляп? — Никаких кляпов, рот с носом даже закрывать не буду. — Ну Валь… — А вот прищепку на язык нацепить могу. Давай-ка, вдохни животом поглубже, затягиваю. Глубокий вдох нужен был для того, чтобы уже в бондаже я мог свободно дышать. Валентин вертел меня с боку на бок, как куклу, наконец-то фиксировал как следует. Я даже пальцем не мог пошевелить. Весёлый настрой сразу улетучился, пришла беспомощность — несексуальная, самая настоящая. Но пока я видел Мастера, было не так страшно. Шею он обмотал так, для вида, пластик даже не прилегал к коже. Зато вот за голову взялся довольно серьёзно, оставил и правда только нос и рот, даже подбородок перетянул так, что особо челюстью не подвигать. Я поймал его взгляд в последний раз, кивая, и он накрыл пластиком и глаза. Потом был ещё скотч, меня снова ворочали туда-сюда, на глазах появилась какая-то тяжесть — маска для сна? Уже тогда я перестал понимать, что происходит в окружающем мире, все звуки как будто шли из моей головы. Потом послышалось приглушённое «Всё» — и на уши легло что-то, что поглотило все звуки. Сначала я чувствовал тело и находился у себя в голове. Немного слышал собственное дыхание. Мысли роились, мешались, путались, цеплялись друг за друга — вот я пять лет назад гуляю с Вовой, вот его мама купила малиновый джем, такой же джем ели мы с Валентином с утра, надо купить такой же маме, надо позвонить маме, надо сходить к врачу, а нужна ли справка в универ, а что будет в универе… Где-то фоном играла музыка, слова которой были вроде на английском, но он был слишком непонятным. Вот я слышу что-то, вот я пытаюсь двигаться, вот руки и ноги связаны, вот некуда бежать, вот беспомощность… Потом я куда-то провалился. Валентин связывал меня на кровати, я должен был лежать на мягком на спине — а мне казалось, что я повис где-то вверх ногами, плаваю в воздухе, и непонятно, где верх, а где низ. Вообще неясно, где я нахожусь, где заканчивается моё тело, есть ли у меня тело или только эта пустая черепушка. Даже на дыхании сосредоточиться не получалось, я не чувствовал, как воздух входит и выходит из ноздрей. Не был уверен, сон это или реальность — и никак не проверить, тела-то у меня попросту нет. Затем пропали мысли, а потом и музыка. Тишина жужжала, как настроенный на пустой канал телевизор, шум перекрывал всё. А когда наступила полная тишина, пришёл горячий, липкий страх. Не чего-то конкретного — я боялся всего и сразу. Меня пугала темнота, мысли о будущем, мысли о прошлом, пугали смерть и содержание моей собственной головы. Голову я тоже уже не чувствовал, как и всё остальное тело. Я перестал существовать, существовал только страх и ужас, только бесконечные попытки вырваться и уйти от этого, только беспомощность перед судьбой. Надо было брать её в руки и действовать, но я не управлял сам собой. Оставалось только прекратить попытки, передать контроль, расслабиться и уплыть. Умереть. Мир вне моей головы оказался для меня ярким шоком, шумом машин за окном, скрипом пластика, жарой и жаждой. Мой спаситель стирал слёзы, осторожно меня целовал: — Всё хорошо, всё кончилось, я здесь. Потом я почувствовал и своё затекшее вспотевшее тело, каждая клеточка которого резко отзывалась на каждое прикосновение Мастера. Он накрыл меня одеялом, прижал к себе. Мир был неожиданно чётким — вот слишком яркий свет из окна, вот родинка на шее Валентина, вот его мягкая ворсистая футболка касается моего тела, вот хлопковая постель, вот низкий бархатный тембр прямо у левого уха. Я не терял себя в нём — я был отдельно от него, отдельно существующее тело, отдельная голова. Но Мастер контролировал всё: он закрыл меня там и он же спас. Я жался к нему, ища сочувствия, и находил его. — Ты надолго уходил? — спросил я. Голос выходил наружу, эхом отзывался в черепной коробке. — Не уходил я. Двадцать три минуты всего. Ты бы не выдержал несколько часов. Теперь я наконец-то позволил себе рассмеяться, скидывая напряжение. Обычно я не контролировал смех, а сейчас вдруг стал гиперчувствительным и прочувствовал даже то, как сокращается диафрагма. — Что, готов ко второй части? — спросил Валентин серьёзно. — Какой второй части? Мы не договаривались. — Ну да, это просто моё желание, — ответил Мастер, вставая с кровати. Стянул с меня одеяло, и тут же стало холодно. — Тебе положено просто принять. Сегодня испытание на выносливость. — Что? Зачем? Ай, Мастер, ну мы же уже всё! — ныл я, увернувшись от первого удара ремнём по заднице. Ремень был не брючный — специальный резиновый девайс. — Не надо! Всё… Ай! Очень чувствительное! — You’re goddamn right. Very sensitive. На живот, давай. Сейчас было самое неподходящее время для порки. Я был не настроен, не подготовлен морально, расслаблен до невозможности. Я не мог напрягаться и противостоять ударам. — Я не выдержу, Хозяин! Не сейчас. — Я говорю — сейчас. — Почему? — Потому что я так сказал. Я знаю, почему наказания не работают. Тебе они слишком нравятся. Не знаю, что ты из этого получаешь — но ты явно любишь насилие больше, чем дисциплину. Нравится тебе быть жертвой? Ты ей будешь. Наказания отныне будут другие, боль на тебе не работает. Боль ты будешь терпеть в любое время, когда я захочу. Говоря это, он продолжал бить. Удары были объективно несильные, но моё тело не было к ним готово. Я сначала уворачивался, а потом всё же лёг на живот, подставляя подживающие спину и задницу. Он несправедлив, он беспричинно жесток, он перегибает палку и переходит грань. Я не понимаю даже, где здесь БДСМ, а где уже и правда насилие. Не знаю, давал я на это согласие, или это уже побои. Чувствительность сегодня была на максимуме, боль проходила через меня всего насквозь. Валентин прервался лишь ненадолго и зажёг какую-то свечу. Боже, что ещё он задумал? — Расслабься, только больнее себе делаешь. Сессия получилась долгая, и правда на износ. Удары были сильные, но ритмичные — Валентин добивался конкретного эффекта. Бить пришлось долго, но он всё же добился того, что я ушёл в транс, в котором боль была просто ощущением — не негативным и не позитивным, просто ещё одним пробирающим до костей чувством. Наконец-то стало тепло. Расслабилась челюсть, опустились зажатые плечи, даже копчик и ягодицы стали как будто легче. Картинка перед глазами была очень чёткой, но я ничего не понимал. — Вот. Умница. Руки вверх, ноги вместе. Я еле расслышал. Вдел руки и ноги в уже заготовленные петли, затем Валентин натянул верёвки, растягивая меня, как на дыбе. Расслабленные мышцы подались легко, было приятно вытянуть позвоночник. Воск был слишком жидкий и ощущался странно — обжигал воспалённую кожу, но не так сильно, как я ожидал. Всё равно чувствительно, буквально щекочет нервные окончания, заставляет чуть дёргаться. Свеча ещё и пахла — запах свежий, какой-то мыльный, хлопковый. Жидкий воск сползал вниз по бокам и по ягодицам. — Мастер, больно… Сколько уже можно… — Ещё долго можно. До меня дошло, что происходит, только когда Валентин включил какую-то медленную музыку. За окном темнело. — А, это не настоящая свеча, — протянул я, запрокидывая голову. — Ага. Массажная, масляная, — ответил Валентин, садясь мне на бёдра. Положил тёплые ладони на шею. — Заслужил, выдержал почти сорок минут порки. Массаж был немного болезненный, но я был в руках своего Мастера, а он очень умело разминал и расслаблял каждую мышцу. Продлевал мой сабспейс ещё немного, капая горячим маслом на спину, между ягодиц и на отведённый назад член и яйца. Я был странно расслаблен, когда он, почти не растягивая, толкнулся смазанным членом в анал. Было больно, но было правильно больно. Валентин за волосы повернул мою голову к себе, заставляя вывернуть шею. — У тебя же даже не стоит. И больно должно быть очень, нагрузка сегодня была большая. А ты всё равно вон какой, глаза вообще стеклянные. Настолько тебе нравится быть наказанным, да? — Ага, — только и ответил я, выгибая спину. — Нравятся сюрпризы. Когда я беру и не спрашиваю, когда почти насилую, да? — Когда пользуешься, а на меня плевать… — Нравится, когда не играю с тобой, а правда беру, как хочется мне? — Да. Даже если я против. Особенно, если я против. — Вот. Ты у меня маленький экстремал, хитрожопый мазохист. Тебе в кайф провоцировать, а потом сыпать голову пеплом и просить о наказании. Но тебе каждый раз мало, ты ненасытный: тебе надо ещё больше, ещё жёстче, каждый раз доказывать, что ты принадлежишь мне. Чтобы я пришёл, разозлился, наказал и сделал своим — это у тебя называется «определённость». — Да-да-да, Мастер, да! — Я выгибал спину в верёвках, как мог, подавался на встречу. Валентин, казалось, клок волос мне скоро выдернет. Говорил он не тем пошлым тоном, которым обычно обзывал меня в постели — нет, голос был вполне серьёзный. — Да. Ты ведь начинаешь магическим образом соображать, когда мне самому плохо. А как только всё хорошо — тебе надо всё испортить, снова нарваться на неприятности. Ты хочешь только принадлежать, только служить, чтобы вся жизнь снаружи была лишь красивым фасадом. Поэтому ты долбаешь меня со своей дуростью, играешь с огнём, упрашиваешь о лайфстайле. Ты моя маленькая рабская душонка. Ты только и искал того, кто примет тебя всего. — Рабская, — соглашался я, насаживаясь, как мог, хотя мне было больно. Потому что мне было больно. Валентин теперь входил и выходил ритмично — так, как нравилось ему и не нравилось мне. — Тебе очень повезло со мной, раб. Я знаю это желание. Ты по адресу. Я готов воспитывать тебя столько, сколько понадобится — всю жизнь. Я возьму тебя, ты мой, буду брать тебя всегда и регулярно. С этого момента я перестаю осторожничать, что бы ни говорила твоя мать. Я не побоюсь прогнуть, оставить следы, натренировать под себя, а не думать постоянно, что после меня у тебя будет ещё какая-то жизнь. — Не будет, я всегда буду с тобой. — А это и не твоё решение. — Он ударил меня по щеке. — Я тебя не отпущу. Никуда. Никогда. Ни к кому. Чтобы никаких даже мыслей об этом. Ясно? — Да, Мастер. Я ваш. — That’s my masochist. That’s my good little slave. Мне с тобой тоже повезло. Я только самодовольно усмехнулся себе под нос, а Мастер, заметив улыбку, всё-таки притянул к себе и поцеловал. Кончил глубоко в меня, чуть постанывая в поцелуй. Я старательно держал прогиб в спине, принимал всё, что он мне давал. Только после оргазма Валентин смягчился и закончил бесконечную трёхчасовую сессию. Отложил в сторону жесть и снова стал моим мягким ласковым доминантом. Рассказывал мне что-то про то, что я молодец, что я очень выносливый, что я его маленький экстремал, что мы обязательно попробуем что-нибудь ещё жёстче. Он выжал из меня все силы, забрал всё себе, ни оставил ни капли для души. Но он хотя бы был не такой уставший, как я, и у него оставались силы вымыть меня, убрать остатки пластика и девайсы. Только потом, когда мы лежали рядом, а я постепенно спускался с небес на землю, я задал свой вопрос: — Ты это опять заболтался? Или ты всерьёз? Валентин посмотрел на меня в упор: — Я серьёзно. — Здорово. Я люблю, когда ты такой жёсткий доминант. — Я вижу. Только что-то мне твой хитрый взгляд не нравится, — он взял меня за подбородок. Я прикусил губу, помялся. — Говори. Колись, что такое? Я ещё раз сжал губы, попытался уйти от его взгляда и сдержать лыбу. Получалось плохо. — Отсосёшь мне, Мастер? Валентин только рассмеялся, снисходительно похлопал меня по щеке и спустился по простыне вниз.

***

К последней неделе августа всё почти устаканилось. Универ скинул мне на почту расписание занятий первокурсников, Валентин получил сразу несколько заказов на осень и матерился, зубря какие-то медицинские термины по полдня, а мама вроде бы смирилась с ситуацией. Не приняла до конца, но больше не дулась — да и моё общение с ней стало даже более плотным и качественным, ведь теперь я приходил в гости специально, чтобы поговорить с ней. А ещё она впервые за долгое время приглашала в гости не бабушку и дядь-тёть, а коллег, подруг и даже — соседка рассказала мне «по огромному секрету», — какого-то мужчину. Я хотел бы увидеть этого мужчину, но в принципе маминому вкусу я доверял. Выходные в этом году выпали буквально на последние дни августа. В пятницу Валентин долго говорил с кем-то по телефону, потом затих ненадолго, а потом крикнул мне из соседней комнаты: — Юр, собирайся, едем на дачу! У Серого и Светы праздник — им дали выходные в один день! Они даже не просили! Да уж, чудо из чудес — совместные выходные в авиации. Я быстро сохранил игру и заглянул в комнату Вали, чисто для приличия постучав по дверному косяку. — Это которая дача твоих родителей? — Да. Папа сказал, он достроил второй и третий этаж, она огромная. — А кто ещё будет? — Мои родители, конечно, Валерка… — А можно взять мою маму? — обрадовался я. — Я ей уже написал, — расплылся в улыбке Валентин. — Она собирается. Маму я застал не в коридоре, а на кухне. Она с опаской поглядывала из-за занавески на ряд машин внизу. — Кошмар, четыре машины… И все новенькие, ты посмотри. — Валина не новенькая, она старше меня. — Всё равно, какая ласточка… И у Сергея за рулём жена? Красивая девочка. — Ты завидуешь, что ли, мам? — улыбнулся я. — Чуть-чуть, терпимо, — признала она. — Я-то думала, там сад с картошкой, как у дяди Лёни, а они вон какие все наряженные. А я тряпки одни собрала, огород копать. Неприлично как. — Я думаю, верх неприличия всё равно возьмём мы с Валей. — Да нет, ты у меня вон какой красавец, — она обернулась, поправила воротник моей рубашки. — На Валюшу становишься похож. Я сейчас, я быстро, туфли другие возьму и полотенце сложу. У них же баня? — Баня, — подтвердил я. Валя ждал, опёршись задницей о капот машины. Совсем неожиданно летний — льняные шорты, белая рубашка, очки-авиаторы. В такой одежде ездят на собственную виллу во Французской ривьере, не на дачу в Подмосковье. Валентин поздоровался громко, открыл перед мамой заднюю дверь — то, что не додумался сделать я. Он сегодня был тем, перед кем никогда не могла устоять моя маман — Валюшей. Совсем американское, дружелюбное по дефолту выражение не сходило с лица Валентина всю поездку. Он рассказывал что-то про дачу и то, как они собрались строить там бассейн, про обвалившуюся баню и урожай арбузов, уже даже не задумываясь, когда перестраивался. Но мама улыбалась не ему — она улыбалась мне каждый раз, когда Валентин спрашивал меня о дорожных знаках и велел проверять по правому зеркалу, нет ли кого в слепой зоне. Дача и правда оказалась такая, что мы с мамой несколько удивились. Три деревянных этажа, чёртова куча комнат, зелёная лужайка, баня, зачатки бассейна и роща за забором — загородный дом, а не дача. Валентин Валерьевич с Мариной Сергеевной как будто бы ждали возможности похвастаться: сразу же взяли нас с мамой и увели на экскурсию по дому. Валентин тоже увязался за нами и оглядывался — в этом доме он не был больше десяти лет и удивлялся каждой мелочи, даже несмотря на то, что сам только что о нём рассказывал. Вокруг творилась кутерьма: Сергей и Света распаковывались, а маленькие Мирон и Ульяна визжали и пытались заглянуть в каждый уголок. Только через два часа все принялись за дело. Валентин Валерьевич со средним братом ушли топить баню, Юля осталась смотреть за детьми, а женщин созвали на кухню. Я неосознанно решил присоединиться к маме, помочь ей освоиться. Валентин последовал за мной. Женщины и геи. — Свет, а ты с нами? — спросила Марина Сергеевна. Старший брат уже уводил невесту. — Не, мам, Света не по салатикам — она мастер по шашлыкам, — подмигнул Сергей. Мы с Валей переглянулись на слове «Мастер». Я еле сдержал улыбку. — Ой, идите, идите, нам мальчики помогут! — махнула рукой моя мама. Они быстро спелись с Мариной Сергеевной, дали нам с Валей по заданию. Кухня была просторная, светлая, за окном трещали сверчки. Пахло травами, цветами и чуть-чуть — костром. Валентин резал лук и всё поглядывал на мою маму исподтишка, пока она хвалила зелёный кухонный гарнитур и наточенные ножи, а Марина Сергеевна отмахивалась со словами «Это всё Валя, его мечта — дача». — Софья Сергеевна, не направляйте ножик на себя, пожалуйста, — сдался мой Валя, показывая, как надо. Осторожно коснулся рук моей мамы, а потом своей. — И ты, мам, тоже. Один Юра правильно режет. — Ой, ещё учить нас будет, нашёлся учитель, — цокнула языком Марина Сергеевна. — Учитель, — поддакивал я. — Мастер по ножам. Ай! — я выронил нож из рук. В меня врезалось что-то маленькое, шустрое и пищащее что-то наподобие «випер». Благо, нож ребёнка не задел. — Уль, ну осторожнее! — возмутился Валя, поднимая племяшку на руки. Настоящую племяшку, а не такую, как я. — Там випер! — кричала она. Следом в кухню вбежал шестилетний Мирон, а затем Юля — жена Валеры. Она поднимала вверх светлые брови и качала головой. — Вот у всех дети из сада приносят матершинные слова, а мои принесли «триппер», — пожаловалась она, устало садясь на стул. — К-випер, мам! — чётко и выразительно поправил Мирон. — Крипер, — объяснил Валентин. — Это из «Майнкрафта». Все младшеклассники по нему с ума сходят. — Да, вот из этого их «Майн кампфа», — сказала Юля вполне нарочно, подбирая оставленную Валентином работу по нарезанию лука. — Мирон, Уль, теперь дядя Валя — крипер, я вышла из игры. Ульяна выкрутилась из рук дяди, Мирон убежал с криками «Валя — кипер», а Валя, вздохнув, пошёл следом быстрым шагом. — Ой, любят они его, — подметила мама. — Единственный, с кем я могла их оставить, когда ещё мельче были, — согласилась Юля. — Как скажет своим учительским голосом: «Дети, обедать», — всё, как миленькие идут. Даже Валера так не умеет. Она почему-то подмигнула мне, и меня пробрали мурашки. Я вспомнил фразу про «свободные отношения», про БДСМ-клуб и некоего «Сашка», с которым встречается Валерий. Не у одних нас с Валентином тут тайны. Зато я точно свой среди братьев — и даже одна из жён в курсе. Приятно, но странно. Но приятно. Я дорезал свои помидоры, сложил их в салатницу. Больше работы пока не намечалось. — Ой, девочки, а нет у вас обезболивающего какого-нибудь? — вздохнула Юля, садясь. — Юлечка, ты бледная совсем, а ещё бегала с этими дьяволятами, нянек-то полный дом… Сейчас поищу, — Марина Сергеевна открыла шкафчик. — У тебя, что ли, первый день, как всегда? — Ага. Это всё Улька, вредная, после неё началось. — Странно. У меня с каждым, наоборот, только лучше становилось. — У меня тоже лучше стало, — добавила моя мама. До меня дошло, о чём речь и что за «первый день». — Ну это просто Юра у вас не вредный, а моя Ульяна — тот ещё подарок. — Можно я пойду? — сказал вдруг я. — Оставлю вас с вашими разговорами. — Ой, как будто ты что-то понимаешь! — махнула рукой моя мама, брызнула на меня соком лимона. — Да всё я понимаю. Марина Сергеевна, вы не нашли обезболивающего? У меня в рюкзаке есть, ношу после операции. Юль, Пенталгин же пойдёт? — Пенталгин супер. Я нашёл таблетки, убрал свою разделочную доску, а потом всё-таки тактично свалил — рабочих рук было более чем достаточно, да и разговоры на кухне пошли совсем уж не по моей части. Меня нарекли не крипером, а скелетом. Следить за детьми оказалось работой намного сложнее, чем я ожидал. Шестилетка и пятилетка носились и правда как угорелые, то и дело норовили что-нибудь сбить или во что-то врезаться, и приходилось хватать их, оттаскивать, осторожно отодвигать в игре от стеклянных шкафов, зеркал и телевизоров. Реакция нужна была неимоверно быстрая, благо хоть крики «Стой, не туда!» Валентин взял на себя. Мы оббегали за ними весь дом, задний двор, забежали даже в гараж и баню. Потом юркнули за калитку и за забор в рощу, где Мирон и Ульяна совсем распоясались и даже сражались по пути. Мы с Валей едва пресекли попытки подраться палками и камнями. — Ты скелет! — заявил Мирон, тронув меня за ногу. — Нет, ты скелет! — я дотянулся до него. — Догоняй! — Ну де-е-жись! — это было у него слово «держись». Продержался я ровно десять секунд. Я убегал от него спиной вперёд, чтобы проследить, что он не упадёт на ровном месте, а упал в итоге сам, споткнувшись о корягу. Подбежавшие Валя и Ульяна поднимали меня вместе — Ульяна, по крайней мере, очень старалась. А вот Валентин испугался, тут же погладил меня по затылку, осмотрел и, не удержавшись, приобнял: — Ты как, мой хороший, живой? — Да живой, фигня, на мягкое упал, — подтвердил я. — Погнали. Ульяна смотрела на нас снизу вверх и даже голову повернула, заинтересовавшись: — Дядя Валя, а Юра, — вышло скорее «Юва», — тоже твой племянник? — Ты что, Юра не может быть племянник! — встрял Мирон. — Он же тоже дядя! У него борода! И усы! — Получается, вас четыре брата? — продолжала допрос младшая. — Дядя Серёжа, папа, дядя Валя и дядя Юра? — Нет, Уль, Юра — мой партнёр. Мы любим друг друга, — спокойно ответил Валентин, приобнимая меня ещё сильнее. — Как мама и папа? — спросил Мирон, широко раскрыв глаза. Потом его пронзило понимание. — Нет, тогда вы два папы? А так бывает? — Редко, но бывает. Детей, кажется, ответ удовлетворил. Мирон деловито кивнул, а у Ульяны только одно было на уме: — Значит, вы не скелет и крипер. Вы два крипера! Вы водите! — и они бросились с криками дальше в рощу. Мы с Валей сорвались с места, пока эти два электровеника не скрылись из виду. До шашлыка дело дошло только поздно вечером, после бани. Мы расположились на брёвнах и подстилках прямо рядом с кострищем, разговаривали всей толпой, ели всё горячее и свежее, с каким-то мексиканским острым соусом. Мама сидела в своём любимом летнем костюме — чёрный в горошек комбинезон — и выглядела довольной. После всех разговоров она твёрдо решила арендовать в следующем году дачу «для себя» и научиться всё-таки водить — Марина Сергеевна вызвалась ей помочь. «Взрослые» говорили между собой, поколение помладше завело свой диалог. Валерий всё рассказывал какие-то смешные случаи из клиники, и Юля смеялась над его шутками громче всех. Их дети так и не угомонились, за ними следили все попеременно. Сергей и его шашлычный мастер Светлана принимали комплименты по поводу еды и тихонько переговаривались между собой. Валя подрядился готовить s’mores. — Во. Американский традиционный десерт. Спорим, пап, ты о нём писал, а пробовать — не пробовал? — спрашивал он, снимая с кончиком шампуров подтаявшие маршмеллоу и кладя их между двумя печеньками и шоколадом. — К вашему сладкому вину как раз, сахар с сахаром. — Сладко, правда, — скривился Валентин-старший. — А кто вино будет? — он уже наливал своей жене. — Я, — протянула руку мама. — Я! — крикнула вдруг Ульяна. Юля только посмеялась и протянула ей стакан с вишнёвым соком, а сама протянула свой стакан Валентину Валерьевичу. Присоединились ещё Сергей и Валерий со своим пивом, а мы с Валей, переглянувшись, отказались. За Светлану отказался Сергей. — Да что за неё решаешь! Светочка, будешь вино? В кои-то веки у тебя выходной. — Мне нельзя, — смутилась она. Улыбка у неё была светящаяся, радостная. Я не думал, что фотомодели могут быть ещё красивее, чем на картинках в журналах. Валентин понял раньше всех — я видел, как он замер и чуть помрачнел, но уже через секунду взял себя в руки. Первой заговорила Марина Сергеевна: — Получилось? Какой срок? Когда? — Уже четырнадцать недель. В середине февраля ждём. Скоро уже узнаем, мальчик или девочка. — Универсальное имя уже придумали, — вставил Сергей. Тоже довольный, как слон — только на Валентина иногда поглядывал, и уголки рта у него опускались совсем чуть-чуть. — В честь дяди. Валентин закатил глаза, фыркнул, доедая своё пирожное. — Серёж, ну… — Ладно, ладно, не вредничай. Тогда в честь деда, — махнул рукой Сергей. — И заодно в честь моего деда тоже! — добавила Света. Валентин Валерьевич был польщён. Он произнёс тост, мы все выпили, а потом все разговоры пошли о семье старшего. Мой Валентин принимал активное участие, пил вишнёвый сок и угощал своим десертом детей, которые были только рады дозе сахара. Под вечер братья с семьями ушли спать, остались только родители и мы с Валей. Я положил голову к нему на колени и прикрыл глаза буквально на секунду. Проснулся я уже в комнате, в кровати. С меня стягивали шорты вместе с бельём, а затем — футболку. Комнатка была маленькая, из мебели только полуторная кровать и небольшая книжная полка. — Соня, — резюмировал Валентин, ложась рядом. Он уже был обнажён. — Хотя я тоже чуть не уснул с ними. Только и разговоров, что об ипотеках. — А я уже всё, — ответил я сонно, поворачиваясь на бок. Валентин обхватил меня сзади. — Как это — всё? — спросил Мастер. Следующая фраза была произнесена уже шёпотом: — Ты ещё не удовлетворил меня. Хочу тебя. — Здесь же стены тонкие. Мама в соседней комнате, твои родаки напротив, — шепнул я в ответ. — Да и вообще, неудобно совсем… — Это отказ? — Ну я не хочу, — подвигал бёдрами, пытаясь скинуть его руку. Ой, напрасно. — Думаешь, мне не похуй? Я хочу, весь день тебя хочу. — Блять… — И мне абсолютно плевать, кто услышит и что будет. Ты же любишь это? Нравится тебе выставлять на публику, что тебя бьют и трахают? Так и кричи погромче. Я постарался вывернуться, и он меня отпустил. Правда, вернулся уже с двумя парами кожаных наручей в руках. Положил парочку жёстких зажимов прямо передо мной. — Не сопротивляйся. Больше сопротивляешься — больше шума. Нравится тебе быть жертвой большого страшного садиста — вот и будешь ею, мразь. — Я не… — Заткнись, — он закончил закреплять кожаные ремни у меня на лодыжках и на запястьях за спиной, положил ладонь мне на рот, зажал на пару секунд нос двумя пальцами. Я мечтал о том, чтобы меня затыкали так. Чтобы драли в темноте в укромном углу и велели не рыпаться. Чтобы накрывали всем телом и не давали шевельнуться. — Ни звука. Тебе давно надо было научиться затыкаться вовремя. Вот твой шанс, эксгибиционист поганый. Ты примешь у меня всё, слышишь? Любую боль. Я и принимал. Сдержал шипение, когда он посадил на мои соски два жёстких зажима. Помнится, я продержался с ними всего несколько минут — на той самой первой сессии, закончившейся по стоп-слову. Ещё два таких же оказались на мошонке, и я извивался всем телом, стараясь сдержать крики. От такой боли сразу же пробивало жаром всё тело, молнии шли от яиц в член, в живот, в простату. Я не мог думать ни о чём, кроме зажимов на яйцах. Валентин продолжал шептать мне на ухо: — Тихо, тихо. Ты раб, ты сделан для того, чтобы терпеть. Ты любишь жестокость на грани — и за ней. Я знаю, я всё про тебя знаю. Ты, Юра, конченый маз. Ты крепче, чем я думал — и крепче, чем думаешь ты сам. I know you can take it, stop fucking moving. Мастер специально дёргал за цепочки зажимов, оттягивал их посильнее. Смазывал меня двумя пальцами — но шло туго, он не добавил смазки, работал только со слюной. — Да, а смазку я не взял. Просто потому, что пришло время брать тебя так. Ты у меня опытная тренированная блядь. Не дёргайся, я сказал! Ты будешь раздвигать подо мной ножки и давать мне в зад когда угодно и где угодно. Даже когда твоя мать за стенкой, даже без смазки, даже когда яйца болят, а член не стоит. I’m gonna rape you wherever and whenever I want, do you hear me? Отвечай, можно. — Да, Хозяин, — шепнул я, когда он отнял руку от моего лица. — Пожалуйста. — Вот это хороший раб, правильный. Тебе этого недоставало, ощущения насилия? В этом твоя «определённость» и «принадлежность»? Так тебя надо воспитывать? — Так, Хозяин. — Then fucking take it all. И попробуй только пикнуть. Ты у меня научишься молчать и скрывать подробности. Я тебя научу. У меня вся жизнь для тренировок. Я кивнул, а потом мне и правда пришлось fucking take it all — всю длину почти сразу, только по слюне, в этот раз по-настоящему внезапно и пронизывающе больно. Боль в яйцах слилась в одно с болью в заднице, я свернулся в клубок с руками за спиной, но Хозяин заставил меня откинуть голову назад. Боль внутри была хуже боли снаружи, слёзы даже не потекли, а почти брызнули из-под зажмуренных век. Я наконец-то был собой и выполнял своё истинное предназначение — принадлежать и отдаваться. Мастер трахал меня долго, наслаждался моими страданиями. Обзывал дрянью, шлюхой и рабом. Рассказывал, что приведёт братьев, что трахнет в лесу, что выебет меня грёбаным шампуром и вырежет ножом свои инициалы на моём теле. Вполне намеренно рвал моё очко, доводил до слёз и смотрел, как я сдерживаю всхлипы. Дёргал за зажимы на яйцах и дрочил мне, одновременно с силой проходясь головкой по простате. Во время моего оргазма он даже накрыл мою голову подушкой, чтобы не вырвался ни один звук. Эта ночь стала для меня тихим адом — но и раем тоже. Я проснулся от летнего солнца. Я всё так же был в оковах, лежал на животе с заведёнными назад руками. У меня болело всё тело — и я был благодарен Мастеру за эту боль. Металлические детали на наручах приятно позвякивали. Сладко пахло свежескошенной травой, деревом и вчерашним костром. А моя самая сладкая пироженка всё ещё была со мной. Я повернулся и поцеловал спящего Валентина в нос. Потом, изворачиваясь, в щёку, в лоб, в шею. Он, просыпаясь, осторожно касался меня, приоткрывал глаза. Коснулся плеч, спины, потом задницы. Провёл пальцем по ложбинке, толкнулся внутрь ануса. Подсохшая сперма была чуть розоватой. — Порвал немножко, — кивнул я. — Спасибо. Я давно хотел. Как на свадьбе Сергея. — Это что, я тебя ещё на нашей свадьбе порву, — пообещал Валентин. Я усмехнулся. — Я придумал классное наказание за тот раз. Перманентное, чтобы я никогда не забыл. Очень фетишное. — Колись, котёнок. — Пирсинг языка, — сознался я, прикусив губу. — Мне кажется, будет круто. И очень в тему моего пиздежа не по делу. — Не, — он покачал головой. — У меня был в студенческие годы. Видишь белый кусочек? — он приподнял свою губу пальцем, показал клык. — Это я отколол, когда отсасывал кое-кому. С зубами не шутят. — Ну я буду осторожнее. — Ты? Осторожнее? — улыбнулся Валя. Улыбка у него всё равно была идеальная, со сколом и без. — Нет. У меня есть идея получше.